Ленобия. Иногда бывали дни, когда Ленобии требовался перерыв, предоставляемый каждому преподавателю для планирования занятий

Иногда бывали дни, когда Ленобии требовался перерыв, предоставляемый каждому преподавателю для планирования занятий. Обычно в этот час конюшни были свободны от учеников.

Но не сегодня.

Сегодня пятый урок, отведенный под планирование, не мог начаться пораньше и продлиться подольше.

Как только прозвенел звонок, Ленобия быстро вышла из манежа. Манежа, по‑прежнему наполовину занятого недолетками мужского пола, которые размахивали мечами и пускали стрелы в мишени.

– Дайте Бонни отдохнуть часок, – сказала Ленобия Тревису, проходя мимо него. – Но не спускайте глаз с этих недолеток. Не хочу, чтобы кто‑то из них раздразнил лошадей.

– Да, мэм. Некоторым из них кажется, что лошади – это большие собаки, – отозвался ковбой, бросая хмурый взгляд на недолеток. – Но это не так.

– Мне нужно передохнуть от постоянного наблюдения за ними. Даже не представляла, что лошади интересуют стольких недолеток, не занимающихся верховой ездой, – устало покачала головой Ленобия.

– Отдохните. Я переговорю с Дарием и Старком. Они должны лучше держать в узде своих подопечных.

– Не могу не согласиться, – пробормотала преподавательница верховой езды, и, удивительно благодарная Тревису, ушедшему преподать урок двоим Воинам, вышла в ночную прохладу.

Ее скамейка была пуста, тогда как здание школы бурлило жизнью. Дул необычно теплый для поздней зимы ветерок. Ленобия была благодарна за него и одиночество. Она села, расправила плечи, и сделала глубокий вдох, следом шумно выдохнув.

Ей вовсе не было жаль, что она позволила Воинам заниматься на своей территории, но к наплыву не умеющих ездить на лошадях недолеток Ленобии еще предстояло привыкнуть. Казалось, что каждый раз, когда она поворачивала голову, заблудившийся ученик с манежа входил в ее конюшни. Всего лишь за этот день она успела обнаружить там троих, словно рыбы разевающих рты при виде племенной кобылы, которой вскоре предстояло ожеребиться, а поэтому беспокойной, чувствительной и совершенно не расположенной к тому, чтобы на нее так глазели. Кобыла даже попыталась укусить одного из мальчишек, который сказал, что хотел «просто погладить лошадку».

– Как будто она большая собака... – проворчала Ленобия.

Но даже это лучше, чем глупец с третьей ступени, подумавший, что будет весело попробовать приподнять одно из копыт Бонни, поспорив с друзьями, сколько же оно весит.

Когда один из хулиганов крикнул: «Какая лапища!», Бонни испугалась, и, потеряв равновесие, рухнула на колени.

Слава Богу, она стояла на усыпанном опилками полу манежа, а не на бетоне, где могла бы ободрать колени, а то и переломать ноги.

Тревис, приглядывавший за группкой учеников, изучавших управление повозкой, быстро разобрался с возмутителями спокойствия. Ленобия улыбнулась, вспомнив, как он схватил мальчишек за воротники и швырнул обоих в кучу навоза Бонни, которая, как он утверждал, весит столь же, сколько и копыто першерона. Затем он парой поглаживаний успокоил Бонни, проверил ее колени и угостил питомицу яблочными вафлями, никогда не переводившимися в его карманах, и вернулся к группе своих учеников.

«Он хорошо обращается с детьми, – подумала Ленобия. – Почти так же как с лошадьми».

Тревис Фостер здорово помогал ей в конюшнях. Ленобия тихо рассмеялась. Неферет ждет жестокое разочарование.

Но ее смех быстро затих, вытесненный спазмом желудка, вызванным напряжением, которое одолевало ее с момента встречи с Тревисом и его лошадью.

«Все потому, что он человек, – мысленно признала Ленобия. – Я просто не привыкла к присутствию человеческого мужчины рядом».

Она успела забыть связанные с этим мелочи. Каким неожиданным может быть их смех. Как они могут наслаждаться испытанным чуть ли не впервые удовольствием, которое ей самой уже приелось, например, обычным рассветом. Как коротка и ярка их жизнь.

«Двадцать семь, мэм». Столько лет он живет на свете. Он смотрел на рассвет всего двадцать семь лет, а она – уже двести сорок. Ему предстоит встречать рассвет еще лет тридцать‑сорок, а потом он умрет.

Их жизни так коротки...

У одних короче, чем у других. Кто‑то даже не доживает до своего двадцать первого лета, что тут и говорить о достаточном для полноценной жизни количестве рассветов...

«Нет!». Ленобия попыталась отогнать от себя эту мысль. Ковбой не пробудит в ней эти воспоминания. Она затворила перед ними дверь в тот день, когда ее Пометили – в тот ужасный и чудесный день. И дверь не станет, не будет открываться ни сейчас или когда‑либо вообще.

Неферет знала кое‑что о прошлом Ленобии. Когда‑то они дружили, Ленобия и Верховная жрица. Разговаривали по душам, и – как тогда думала Ленобия, – доверяли друг другу. Конечно, эта дружба была притворством. Еще до того, как Калона вырвался из‑под земли и обрел место рядом с Неферет, Ленобия начала понимать, что с Верховной жрицей творится что‑то неладное – очень темное и тревожное.

– Она осквернена, – прошептала Ленобия в ночь. – Но я не позволю ей осквернить меня.

Дверь останется запертой. Навеки.

Она услышала мерный стук тяжелых копыт Бонни по зимней траве еще до того, как коснулась мыслей крупной кобылы. Ленобия очистила свой разум и начала излучать тепло и доброжелательность.

Бонни приветственно заржала так низко, что ее ржание напомнило Ленобии прозвище лошади Тревиса среди студентов – «динозавр», – и преподавательница верховой езды рассмеялась.

Она все еще улыбалась, когда Тревис подвел Бонни к скамейке.

– Нет, у меня нет для тебя вафель, – улыбнулась Ленобия, поглаживая широкую и мягкую морду лошади.

– Держите, леди‑босс. – Тревис кинул Ленобии вафлю, а сам сел на противоположный край кованой металлической скамьи.

Ленобия поймала угощение и протянула Бонни, подхватившей его с неожиданной для такого крупного животного деликатностью.

– Знаете, нормальная лошадь с места двинуться не смогла бы от того количества вкусностей, которое вы ей скармливаете.

– Она большая девочка и любит печеньки, – протянул Тревис.

Услышав слово «печеньки», Бонни навострила уши. Тревис рассмеялся и перегнулся через Ленобию, чтобы скормить лошади еще одну вафлю.

– Избалованная, избалованная, избалованная, – покачала головой Ленобия, но в ее голосе явственно слышалась улыбка.

Тревис пожал широкими плечами.

– Мне нравится баловать мою девочку. Так будет всегда.

– Я точно так же отношусь к Муджажи. – Ленобия почесала широкий лоб Бонни. – Некоторым лошадкам нужен особый уход.

– Ага, значит, с вашей лошадью – это особый уход, а с моей – избалованность?

Ленобия посмотрела ему в глаза, и он увидел, как в них пляшут искорки смеха:

– Да. Конечно.

– Конечно, – повторил он. – А теперь вы опять напоминаете мне мою маму.

Ленобия приподняла брови:

– Должна сказать, это звучит весьма странно, мистер Фостер.

Тревис звонко расхохотался, и этот наполненный радостью смех напомнил Ленобии о рассветах.

– Это комплимент, мэм. Мама настаивала, чтобы все шло по ее указке. Всегда. Упертая была дамочка, но ее упрямство сглаживалось тем, что она почти всегда оказывалась права.

– Почти всегда? – многозначительно переспросила Ленобия.

Тревис снова рассмеялся.

– Если бы она сейчас оказалась здесь, то сказала бы то же самое!

– Вы часто по ней скучаете, да? – сказала Ленобия, изучая загорелое, четко очерченное лицо ковбоя.

«Он выглядит старше двадцати семи, но в хорошем смысле», – подумала она.

– Так и есть, – тихо признался он.

– Это многое говорит о ней, – сказала Ленобия. – Много хорошего.

– Рэйн Фостер и была хорошим человеком.

Ленобия улыбнулась и покачала головой.

– Рэйн Фостер. Весьма необычное имя.

– Не настолько, если вы из «детей цветов» шестидесятых, – возразил Тревис. – Вот Ленобия уж точно необычное имя.

Ленобия, не раздумывая, ответила:

– Нет, если так назвала дочь в восемнадцатом веке английская девица с большими надеждами. – Слова едва сорвались с ее губ, как Ленобия поспешно прикусила язык.

– Вы устали от такой долгой жизни?

Ленобия оказалась застигнутой врасплох.

Она ожидала, что Тревис будет потрясен и поражен, услышав, что она живет на свете уже больше двухсот лет. Но в его голосе сквозило простое любопытство. И почему‑то его откровенный интерес расслабил ее, и Ленобия ответила на вопрос честно, не пытаясь уклониться.

– Если бы у меня не было лошадей, думаю, очень бы устала.

Тревис кивнул, словно понял ее, но сказал лишь:

– Восемнадцатый век – это серьезно. С тех пор многое изменилось.

– Но не лошади.

– Счастье и лошади.

В его глазах вновь заплясали веселые искорки, и Ленобию вновь поразил их цвет, который менялся и светлел.

– Ваши глаза, – заметила она. – Их цвет меняется.

Уголки губ Тревиса приподнялись.

– Так и есть. Мама, бывало, говорила, что по их цвету может понять, что я натворил.

Ленобия не смогла от него отвернуться, хотя ее охватила тревога.

К счастью, Бонни выбрала этот момент, чтобы ткнуться мордой в плечо хозяйки конюшен. Ленобия почесала лоб лошади, одновременно пытаясь успокоить какофонию чувств, пробуждаемых в ней присутствием этого человека.

«Нет, я не позволю случиться такой ерунде».

С прежней холодностью Ленобия перевела взгляд с Бонни на ковбоя.

– Мистер Фостер, почему вы здесь, а не оберегаете мои конюшни от любопытных недолеток?

Его глаза сразу же потемнели, вернувшись к обычному безопасному карему цвету. Голос из теплого стал деловым:

– Мэм, я поговорил с Дарием и Старком. Думаю, до конца урока ваши лошади в безопасности, потому что в манеже находятся два обозленных вампира, сражающихся с учениками в рукопашном бою с упором на то, как сбивать противника с ног. – Он поправил шляпу. – Кажется, этим парням не меньше, чем вам не нравится, когда их недолетки кого‑то беспокоят. Поэтому теперь они станут загружать их по полной программе.

– О, отлично. Это хорошие новости, – одобрила Ленобия.

– Да, мне тоже так кажется. Поэтому я подумал, что могу выйти и предложить вам кое‑что очень приятное.

«Неужели он со мной флиртует?»

Ленобия подавила нервную дрожь и посмотрела на Тревиса невозмутимым пристальным взглядом.

– Не думаю, что вы каким‑то образом можете сделать мне приятное.

Она была уверена, что его глаза посветлеют, но Тревис ответил ей столь же пристальным взглядом.

– Ну, мэм, я полагал, что вы сразу догадаетесь, о чем я. Предлагаю вам прокатиться. – Он сделал паузу и добавил: – На Бонни.

– Бонни?

– Бонни. Моя лошадь. Такая большая, серая в яблоках, стоит рядом с вами и тыкается в вас мордой. Та самая, что любит печеньки.

– Я знаю, кто такая Бонни, – прервала его Ленобия.

– Подумал, что вам хочется на ней проехаться. Поэтому и привел ее сюда в полной сбруе.

Когда Ленобия ничего не ответила, Тревис со сконфуженным видом поправил шляпу.

– Когда мне нужно отдохнуть, вспомнить, каково это: дышать и улыбаться, я взбираюсь на Бонни и пускаю ее в галоп. Для такой большой девочки она скачет быстро, похоже, будто едешь на горе, и от этого я улыбаюсь. Подумал, что и вас такая поездка может развеселить. – Он заколебался и добавил: – Но если не хотите, я отведу ее назад.

Бонни ткнулась Ленобии в плечо, словно тоже предлагая прокатиться.

И Ленобия приняла решение. Она никогда в жизни не отказывала лошади, и ни один человек – не важно, насколько неловко она себя с ним чувствовала – не заставит ее сделать это в первый раз!

– Думаю, вы можете быть правы, мистер Фостер. – Она встала, взяла у ковбоя поводья и набросила их на мощную шею Бонни.

По движениям Тревиса Ленобия сразу же поняла, что удивила его. Он моментально вскочил со скамейки.

– Давайте, я вас подсажу.

– Не нужно, – ответила она, отвернулась от Тревиса и подтолкнула Бонни, чтобы та встала позади скамейки. С грациозностью, отточенной за столетия практики, Ленобия шагнула с земли на скамейку, а затем на ее спинку, откуда, легко вставив ступню в стремя, взлетела в седло. Она сразу же заметила, что Тревис укоротил стремена своего широкого седла, чтобы они были ей впору, хотя седло было очень большим, Ленобии сидела в нем скорее удобно, нежели неуклюже. Она посмотрела на Тревиса, и улыбнулась, потому что ей показалось, что он находится далеко внизу.

Ковбой улыбнулся ей в ответ:

– Знаю‑знаю.

– Отсюда все выглядит по‑другому.

– Конечно. Давайте же, прокатитесь на моей девочке. Она напомнит вам, как дышать и улыбаться. И Ленобия, мне бы хотелось, чтобы вы перестали звать меня «мистер Фостер». – Он приподнял шляпу, улыбнулся и протяжно добавил: – Если вам будет угодно, мэм.

Ленобия лишь вскинула бровь. Она легонько сжала коленями бока Бонни и чмокнула губами, как не раз делал Тревис. Лошадь сразу же откликнулась и плавно тронулась вперед. Ветерок по‑прежнему дул, и тепло этого вечера напомнило Ленобии о весне. Она улыбнулась.

– Может, эта долгая холодная зима закончилась, малышка Бонни. Может, идет весна.

Бонни запрядала ушами, прислушиваясь, и Ленобия похлопала ее по мощной шее. Она направила кобылу на север и поехала вдоль каменной стены мимо расколотого дерева, ставшего свидетелем стольких мучений, мимо конюшен и манежа.

Они ехали, перемежая шаг с легкой рысью, всю дорогу до места, где север соединялся с востоком в углу стены, опоясывающей территорию кампуса. Достигнув этой точки, Ленобия почувствовала, что уже привыкла к ритму Бонни, и лошадь ей доверилась. Она развернула Бонни в обратном направлении.

– Ладно, большая девочка Бонни, посмотрим, на что ты способна.

Ленобия наклонилась вперед, сжала колени, пришпорила кобылу и громко чмокнула губами, одновремейно тронув лошадь кончиками вожжей.

Бонни пустилась вскачь, словно спущенная с привязи скаковая лошадь.

– Но! – закричала Ленобия. – Так его! Погнали!

Тяжелые копыта Бонни вонзались в землю. Ленобия слышала мерное биение сердца лошади. Теплый ночной воздух развевал волосы Ленобии по ветру, и она еще ближе наклонилась к гриве Бонни, позволяя ей скакать во весь опор.

Кобыла тут же ускорилась увеличила темп, такая скорость казалась немыслимой для создания весом почти в тонну.

Пока ветер свистел в ушах, полоща серебристые волосы вампирши в едином ритме с гривой першерона в магическом танце, делающем лошадь и всадника единым целым, Ленобия вспомнила старинную персидскую поговорку: «Дыхание рая обретается между ушей коня».

– Точно! Совершенно точно! – закричала Ленобия, крепче прижимаясь к галопирующей лошади.

Охваченная восхитительным чувством радости и свободы, Ленобия двигалась синхронно с Бонни. Она не осознавала, что хохочет во все горло, пока не притормозила, обойдя кругом скамейку и остановив тяжело дышащую вспотевшую Бонни рядом с Тревисом.

– Она чудесна! – рассмеялась Ленобия и наклонилась, чтобы обнять Бонни за влажную шею.

– Я же говорил, что вам станет лучше, – крикнул ей Тревис, также смеясь, и подхватил Бонни под уздцы.

– Несомненно! Это так здорово!

– Как поездка верхом на горе?

– В точности как поездка верхом на красивой и умной горе! – Ленобия снова обняла Бонни. – Знаешь что? Ты и впрямь заслуживаешь всех этих печенек, – сказала она лошади.

Тревис лишь рассмеялся.

Ленобия перебросила ногу через седло, чтобы соскользнуть с лошади, но земля находилась дальше, чем она думала. Наездница пошатнулась и упала бы, если бы Тревис сильной рукой не подхватил ее под локоть.

– Осторожно, осторожно, девочка... – бормотал он, словно успокаивая молодую пугливую кобылку. – Земля о‑очень далеко. Слезай аккуратно, а то упадешь.

Все еще ощущая прилив адреналина от бешеной скачки, Ленобия засмеялась:

– Мне все равно! Это того стоит! Такая поездка стоит чего угодно!

– Как и некоторые девушки, – заметил Тревис.

Ленобия подняла глаза на высокого ковбоя. Его глаза посветлели так, что больше не казались ореховыми. Теперь они переливались оливково‑зеленым, четким, светлым и определенно знакомым.

Ленобия не думала, подчинившись инстинкту. Она шагнула в его объятия.

Казалось, что Тревис тоже утратил способность мыслить, потому что выпустил поводья Бонни и прижал Ленобию к себе. Их губы встретились в отчаянном поцелуе, в котором слились страсть и вопрос.

Ленобия могла остановиться, но не стала.

Она позволила себе отдаться безрассудному чувству. Нет, даже больше. Она разделила с Тревисом его страсть и поделилась с ним своей, ответила на его вопрос собственным желанием.

Поцелуй длился достаточно долго, чтобы Ленобия успела прочувствовать вкус Тревиса и признать, что отчаянно скучает по нему.

Но затем разум вернулся к ней.

Она лишь слегка отстранилась, и он выпустил ее из уютного кольца рук.

Ленобия чувствовала, что ее голова непроизвольно покачивается, а сердце бешено стучит.

– Нет, – сказала она, пытаясь восстановить ровное дыхание, – этого не может быть. Я так не могу.

Красивые глаза Тревиса затуманились.

– Ленобия, девочка. Давай поговорим. Есть между нами что‑то, от чего нельзя отмахнуться. Как будто мы...

– Нет! – Ленобия призвала жесткое самообладание, которое практиковала веками, чтобы скрывать желание, тоску и страх под маской гнева и холодности. – Даже не думай. Людей всегда тянуло к нам. Ты почувствовал то же самое, что и любой мужчина, которого я бы удостоила поцелуя. – Она заставила себя рассмеяться, на этот раз совершенно безрадостно. – Вот поэтому у меня нет привычки целовать человеческих мужчин. Больше такого не повторится!

Не глядя на Тревиса и Бонни, Ленобия пошла прочь. Она повернулась к ним спиной, чтобы они не заметили, как она прикрыла рот рукой, чтобы с губ не сорвался всхлип.

Она открыла боковую дверь в конюшни так резко, что та врезалась в каменную стену здания. Но Ленобия не стала останавливаться. Она сразу пошла в свою комнату над конюшней, и заперла за собой дверь на замок.

И только тогда позволила себе заплакать.