Память: 1440. Едва уловимый шелест голосов в темноте

Едва уловимый шелест голосов в темноте. Мальчик‑вампир шевелится во сне и открывает глаза. Выходит, он спал? Долго ли? В голове проявляются смутные образы: крошечная жилистая фигурка выпрыгивает из темноты, когти врезаются в землю, влажную от свежей крови жертвы, осмысленная речь пытается пробиться сквозь звериный вой, время, которое не было временем. Он ощупывает себя и понимает, что вновь принял человеческий облик. Может быть, потому, что где‑то поблизости – люди. Пора возвращаться в их мир.

– Тифуже. Тифуже.

Опять и опять. Одно и то же слово. Произносимое шепотом и исполненное невыразимого ужаса. Почему, интересно.

Он взбирается на ближайший дуб, по‑кошачьи сливаясь с сумраком. Он усаживается на ветке, что нависает над поляной, и видит двоих мужчин… нет, мужчину и мальчика. Это наверняка браконьеры. Они говорят очень тихо, но с жаром.

– Здесь лес кончается.

– Все равно надо бы поостеречься. Мы слишком близко к Тифуже. Ты разве не знаешь, что это значит, Жено?

– Нет.

– Люди барона нас схватят. Неужели ты не боишься?

– А надо боятся?

– Меня они просто повесят. А вот тебя, Жено… но ты еще маленький мальчик, и…

– Что, папа?

– Тифуже… замок Жиля де Рэ.

Фразы сливаются, и мальчик‑вампир разбирает не все слова. Они говорят на каком‑то кельтском диалекте… на языке простолюдинов Бретани. В этот раз лес завел их слишком далеко, думает он.

Голод жжет.

Браконьеры, думает он. Их все равно повесят, рано или поздно. Никто о них и не вспомнит.

Он уже не раздумывает. Он прыгает с ветки, обнажая клыки. Мальчик Жено не успевает даже закричать. Он умирает мгновенно, облив мальчика‑кошку горячей кровью. Это хорошая кровь, сладкая, молодая и – потому что атака прошла так внезапно – не испорченная адреналином. Сбросив кошачий облик, мальчик‑вампир пьет. Кровь разливается по его венам. Он пьянеет от крови. Он не видит отца, который сперва схоронился за дубом, но теперь вышел из своего укрытия. И только когда он подходит совсем‑совсем близко, мальчик‑вампир его замечает.

В глазах крестьянина – мертвенная пустота. В его длинных нечесаных волосах и всклокоченной бороде кишат вши. На нем грязный шерстяной плащ. Мальчик‑вампир удивлен. В глазах мужчины нет страха. Только остекленевший взгляд. Тупое, застывшее выражение. Он спрашивает на ломаном французском:

– Ты из Тифуже?

– Нет. – Мальчик‑вампир озадачен.

– Почему ты не бросился на меня? Или барон развратил тебя до того, что теперь твою похоть насыщают только другие дети?

– Я не понимаю…

– Ты меня не обманешь своей невинной улыбкой. У меня есть защита. – Крестьянин достает из‑под плаща распятие. Грубое деревянное распятие в резных розах.

Мальчик‑вампир морщится.

– Я так и знал. Ты из замка Синей Бороды.

– Кто это. Синяя Борода?

Крестьянин горько смеется.

– Ты меня не обманешь. Дай, я сделаю с сыном то, что теперь должно сделать.

Мальчик‑вампир наблюдает с искренним любопытством, как отец опускается на колени и бережно обнимает тело сына. В теле почти не осталось крови – вампир не пил очень долго. Браконьер берет голову мертвого сына и одним ловким движением сворачивает ему шею. Он не плачет. Вампиру кажется, что крестьянин проделывал эту мрачную процедуру уже много раз.

– Это был мой последний ребенок, – тихо говорит отец. Мальчик‑вампир не сожалеет о том, что он сделал. Он убивает, чтобы утолить голод. Так было всегда и так будет всегда. Но сейчас, когда он насытился, он чувствует жалость. Он говорит:

– Что это за мрачное время, когда отцы не оплакивают сыновей?

Отец напряженно слушает. Похоже, что тот французский, на котором говорит мальчик‑вампир, для него малопонятен. Может быть, этот язык архаичен, и здесь теперь говорят не так. Тем более что французский – явно чужой для крестьянина. Он вроде бы переводит в уме слова, сказанные вампиром. Наконец он отвечает:

– Уходи, демон. Возвращайся в свой ад, к своему владыке, хозяину Тифуже. Иди и еби вместе с ним темноту. Ты видел, что я сейчас сделал со своим мальчиком, так что теперь он не станет таким, как ты… – И вот теперь мужчина все‑таки плачет, охваченный горем. Он кажется тысячелетним стариком, хотя ему нет еще и сорока. Он опять выставляет перед собой распятие. И мальчик‑вампир снова морщится и отступает на шаг. Он отступает в сумрак, закутавшись в тени, как в плащ. А потом усталость от насыщения берет свое и он ложится на землю, чтобы отдохнуть. Здесь лес уже не такой густой.

Ночь опустилась на землю, густая и звездная. За деревьями, что окружают поляну, начинается луг. Мальчик‑вампир осторожно выходит из леса. Далеко, на горизонте, виднеется замок. Искорки света пляшут на замковых башнях, в бойницах на стенах. Это, наверное, и есть Тифуже. Пятно сгущенной черноты на фоне ночного неба. Уже смелее мальчик‑вампир идет к замку. Сегодня, похоже, новолуние. Роса холодит босые ноги. Интересно, думает мальчик‑вампир, как обитатели замка воспримут его одеяние. Шерстяная рубаха, шерстяной плащ… Молоденький мальчик в старинном костюме.

Ночь сгущается, и темнота придает ему сил. Он поет на ходу. Одну прованскую песню, которая однажды была популярной. Интересно, они сейчас еще говорят на этом языке?

– Kalenda maya ni ftieths de faya, ni chaunz…

Слова всплывают из памяти, но не все. Он запевает сначала, надеясь вспомнить. Его голос плывет в прохладном сумраке – чистый, нездешний, исполненный сладостной горечи или горькой сладости.

Появляется из ниоткуда. Обвивается вокруг плеч, стягивает… Аркан! Грохот подков, пронзительное ржание… он падает, и его грубо тянут по мокрой траве. Его обступают всадники. Их трое или даже четверо. Они тянут со всех сторон, и веревки врезаются в тело все крепче и крепче. Он пытается разорвать веревки, но они пропитаны соком аконита – растения, что защищает смертных от сверхъестественных сил.

Их все больше и больше, всадников. В кольчугах и латах. Они подъезжают с зажженными факелами. И наконец из ворот замка – на ослепительно белом жеребце – выезжает совсем молодой человек, не больше семнадцати лет, изнеженный хрупкий блондин. Его плащ искрится золотой нитью. Он слезает с коня, подходит к мальчику‑вампиру и смотрит ему в глаза.

Вампир смотрит на тех, кто его захватил. Слуги, мелкая сошка. У всех – точно такой же остекленевший, зачарованный взгляд, какой был у крестьянина‑браконьера и его мертвого сына. У всех, кроме юноши в расшитом золотом плаще.

– Что тут у нас? – говорит он, и его глаза сверкают в отблесках факелов. Его дыхание пахнет хорошим дорогим вином и чесноком. Мальчик‑вампир едва не теряет сознание от этого запаха.

– Вроде как новенький в хор Его Светлости, – отвечает один из солдат.

– В его небесный хор! – Юноша в дорогом плаще от души смеется. Солдаты тоже смеются, но так, словно это их долг – смеяться. В их смехе нет души.

– Тащите его сразу в обеденный зал, – говорит юноша. – Его Светлость генерал‑лейтенант Бретани, маршал Франции и так далее будет доволен этой возможности неожиданного… развлечения.

Они тащат мальчика к замку. Ему плохо от острого запаха чеснока и сока аконита, которым пропитаны веревки. Его тошнит. Он выплевывает сгусток человеческой крови и палец мальчика Жено, который он сам не заметил, как проглотил в безумии насыщения.

Солдаты охают и осеняют себя крестным знамением. Но юноша в дорогом плаще только смеется, громко и весело.

– Мое имя Этьен, – говорит он вампиру, – хотя все меня называют Поту. Я основной поставщик… развлечений… для Его Светлости. Сутенер смерти, если угодно. – Он не боится. Он подходит совсем‑совсем близко и ласково гладит мальчика‑вампира по плечу. – Но ты не печалься, маленький нахал. Жизнь – всего лишь иллюзия, разве нет? Твой путь подошел к концу. Ты только подумай, какая честь! Сегодня ночью ты будешь петь, соловьем заливаться, и тем самым ты успокоишь душевные муки великого человека. И твоего сюзерена, кстати. Скажи мне свое имя, мальчик.

– Жено, – отвечает он и думает про себя: я лишил этого мальчика жизни, так что украсть его имя – это уже пустяк.

– Нет. Ему не понравится имя, так близко созвучное с Жанной. У тебя нету другого имени?

– Жено, – слабым голосом повторяет вампир сквозь ядовитую пелену чеснока и аколита.

Он едва не теряет сознание, пока его тащат в замок. Они проходят ворота и входят во внутренний двор. Конюх гладит с любопытством и отводит глаза. В голове у Жено все плывет. Всегда – глухие каменные стены. Они сочатся водой, а иногда – кровью. Судомойка видит, как они подходят, и принимается остервенело тереть пол, отмывая несуществующее пятно грязи. Лает собака. Истертые ступени, высокие арки. Мужчины с тонзурами, но одетые не совсем как священники, режутся в кости и отпускают сальные шуточки. Вампир теряет сознание.

Когда он приходит в себя, он лежит, растянутый на столе. Кожаные ремни крепко врезаются в ноги, в предплечья, в запястья, в шею. Он абсолютно голый. Он дергается, пытаясь вырваться, но не может даже пошевелиться. Серебро… серебро отбирает силу. Он с трудом поворачивает голову и видит, что это обеденный стол, уставленный серебряными тарелками и ковшами, полными яств: горы белого и красного винограда, голова вепря, щедрые ломти хлеба, фаршированный гусь с головой, воткнутой в зад, графины с вином, половина зажаренного оленя на самом краю громадного стола. Он слышит смех. Пытается приподнять голову, чтобы увидеть, что делается впереди, но кожаный ремень держит шею, и он видит только большой кувшин из зеленого стекла, наполненный крошечными засохшими пенисами. Чуть дальше – стеклянные колбы, больше уместные в лаборатории алхимика, нежели на столе, за которым едят. В колбах, наполненных разноцветными жидкостями, плавают кисти маленьких рук; сердца, замаринованные в рассоле; тарелка, с верхом заваленная отрезанными гениталиями, кровоточащими и уже разлагающимися.

Мужчины в черных плащах стоят на страже с факелами в руках. Углы и стены – сплошные тени. В своем теперешнем – обессиленном – состоянии он не может даже определить размеры зала.

Потом подходят Поту и еще один человек, который склонился над мальчиком‑вампиром и смотрит на него. Глаза мужчины горят возбуждением. Сначала Жено замечает лишь этот горящий взгляд и серебряное распятие на шее мужчины. Когда он склоняется ниже, распятие касается обнаженной груди вампира, и тот кричит от боли.

– Очаровательно, – говорит мужчина, снимает с шеи распятие и передает его невидимому слуге. Теперь Жено может разглядеть его лицо. Хорошо бы он распорядился, чтобы убрали серебряную посуду. Серебро – единственная преграда на пути к спасению.

Мужчина еще молод – тридцать с небольшим – и по‑своему красив. Он красит бороду синей краской, что придает ему зловещий вид. Но при этом он не производит впечатления законченного злодея.

– Какой он красивый, Поту. Ты хорошо постарался. – Он прикасается к плечу мальчика, но тут же отдергивает руку. – Но он такой холодный! – Он хмурится, обращаясь к своему спутнику. – Бедный ребенок совсем замерз, Как ты мог допустить?! Не тебе его мучить… это моя привилегия – мучить, когда мы справляем мистерии. – Он гладит мальчика по груди. Он возбужден. Даже сквозь серебряное марево Жено чувствует, как кровь несется по его венам. – И кто посмел искалечить твои маленькие гениталии? – спрашивает мужчина с синей бородой, поглаживая холодный пенис и шрамы, оставшиеся от кастрации. – Ты сбежал из какого‑то хора? С тобой обращались плохо? – Его руки скользят по холодному телу, распростертому на столе. – Они тебя били? – шепчет он заговорщически. – Грязно к тебе приставали?

– Оставь меня… – хрипит мальчик‑вампир. – Ты не знаешь… с чем ты связался…

– Оставить тебя, оставить! – лихорадочно шепчет Синяя Борода. – Ты в своем ли уме?! Я без ума от тебя, я люблю тебя, я сгораю в любовном жару, мой маленький ангел смерти, мой Купидон, мой прелестный кастрат!

Сквозь серебряное опьянение мальчик‑вампир пытается отстраниться от этого сумасшедшего.

– Мистерии зла, – страстно шепчет Синяя Борода. – Да, зло, зло, зло. По‑твоему, я плохой человек? Скажи мне, скажи.

Неужели это настолько плохо – вырывать красоту из лап скучной и непримечательной смерти? О, как твоя холодность возбуждает меня, горячит. Прежде чем я убью тебя, ты должен назвать свое имя…

– Жено. Жиль де Рэ убирает руки и на мгновение замолкает.

– О мое сердце, мой мальчик, ты меня очень расстроил. – Он хмурится. – Ты разве не видишь, вон там, на стене, у нас за спиной? – Он делает знак одному из стражников, чтобы тот отошел чуть в сторону и приподнял факел, так чтобы Жено увидел картину на стене.

Мужчина в латах… нет, не мужчина, а женщина, только пострижена коротко, по‑мужски. Она как будто смотрит на них – на Синюю Борову и на мальчика‑вампира. Синяя Борода издает крик, звериный кряк невыносимой печали.

– О Жанна, Жанна, не мучай меня, – кричит он и принимается мерить шагами зал, театрально заламывая руки. На мгновение он забывает о голом мальчике, распростертом на обеденном столе. Но потом возвращается и вновь начинает ласкать его – мерзко, горячечно. – Ты удивлен, что теперь я справляю только мистерии зла? Ее сожгли на костре, ты не знал? Ее называли ведьмой. Та, что спасла Францию, – ведьма?! Так я плохой человек? Я злой, да? Я злой? – Теперь он целует мальчика в губы, и ему все равно, что они ледяные. – Твое дыхание уже холодное, как будто твое тело знает, что его ожидает… как будто оно готовится… ты не дышишь вообще… ты уже мертвый? Какой ты красивый. Эти черные волосы, эта белая кожа… белая как снег – эти глаза.

Мальчик не может даже отвернуться от этого настырного языка, от которого пахнет вином. В зал вошли люди в темных плащах и бумажных тиарах. Они начинают речитатив из бессмысленных слов. Откуда‑то тянет запахом нечестивых благовоний. Синяя Борода сбросил плащ, взгромоздился на стол и лег на Жено. В остервенении страсти он сбросил на пол кабанью голову и перевернул кувшин с засушенными пенисами на ноги мальчику. Вампир чувствует, как они скользят по коже… как тараканы. Он видит вздыбленную эрекцию Синей Бороды и чувствует, как кинжал вонзается ему в живот, глубоко‑глубоко, и еще раз, и еще… он чувствует, как холодная кровь его жертвы, которая уже превратилась в желе, подрагивает и разжижается под нежеланным касанием теплого тела, он чувствует, как на его развороченный живот изливается густая сперма, но серебро держит его, он не в силах даже пошевелиться, и он думает: как такое возможно – он носит крест, и этот крест действует на меня, как и любой освященный предмет, хотя тот, кто носит его на шее, настолько одержим злом. А герцог‑безумец продолжает тыкать в него своим чудовищным агрегатом, а потом, в пароксизме безудержной страсти, прижимает его к себе и наваливается веем весом, так что чужая кровь в теле вампира изливается наружу. Синяя Борода весь перемазан кровью. И он запускает руки в рану на животе Жено, он погружает туда лицо и кричит… кричит в невыносимом экстазе… его рот весь в крови, он целует внутренности изрезанного мальчика, а потом он затихает, обессиленный и умиротворенный, и падает прямо на липкую кучу развороченных внутренностей. Он плачет, и стонет, и шепчет снова и снова:

– Разве я не воплощение зла? Отвечай, разве я не воплощение зла? Жанну д’Арк сожгли на костре. И разве я не воплощение зла?

Мальчик думает: на этот раз я уже наверняка умру. В последний раз. По‑настоящему. Навсегда.

Кровь его тезки, которая недавно вернула его к жизни, льется на стол, капает на пол. Синяя Борода без сознания. Слуги осторожно берут его на руки и выносят из зала. Потом они перерезают кожаные ремни, которые держат Жено, и стаскивают его со стола. Он не может сопротивляться – он оглушен и слаб. Он слышит, как они шутят, волоча его по полу. Вниз по лестнице. Они думают, что он мертвый, и он действительно почти мертвый – он потерял слишком много крови, он так измучен обилием серебра, и аконитом, и распятиями, что он едва‑едва держится за свое бессмертие. Или несмертие, так вернее. Но откуда им знать, что они невольно ему помогают. Когда его вынесут из этого зала, где так много давящего серебра, он сумеет себя исцелить.

Он чувствует, как ему на лицо падают комья земли. Его хоронят. Хорошо, думает он. Земля вернет его к жизни. К нежизни. Шуршание земляных червей будет ему колыбельной. Ночь исцелит его.

И когда он исцелится, он вернется обратно в замок. И отомстит. Отомстит страшно. Этот смертный посмел прикоснуться к нему, посмел подвергнуть его насилию!

Я отомщу! – думает он, погружаясь в мягкую, нежную землю.