Записки психиатра. В тот день, когда у Тимми был последний концерт, я весь вечер не находила себе покоя

В тот день, когда у Тимми был последний концерт, я весь вечер не находила себе покоя. Меня неудержимо тянуло в зеркальный зал. Я прошла по коридорам, населенным призраками и духами. И почему‑то у меня было чувство, что я стала сильнее их. Ощущение собственного превосходства… Я больше их не боялась. Потому что во сне я была с Тимми в лесу, в черном лесу души.

Я прошла мимо бессчетных комнат. Одни комнаты были пусты. Другие как будто выгорели дотла, и сквозь проломы в обугленных стенах проглядывали куски искусственного неба. Когда‑то здесь обитали вампиры. Но потом появился этот Брайен, и вколотил колья им в сердце, и навсегда погасил холодные искры их мертвых жизней, и разбил оболочку смертельных снов, которые держали их в мире смертных.

Теперь они обратились в прах, и их комнаты, обставленные полузабытыми грезами из их прежних жизней, теперь умирали тоже.

Комната Лайзы. Ряды развороченных телевизоров. Разбитые экраны как будто перетекают друг в друга наподобие часов Дали. Другие комнаты… Я прошла их насквозь – прямо сквозь стены, сквозь камень, сквозь кедр и сосну.

Ветер печали метался по коридорам… дом с привидениями, полуразрушенный замок из старого черно‑белого фильма.

Где‑то звонил телефон.

Я подумала: это какой‑то абсурд. Откуда здесь телефон?

Я поднялась по ступенькам. Теперь коридоры казались почти живыми. Стены из дышащей плоти. Утроба чудовища. Теперь телефон звонил громче. Когда я вошла в комнату для сеансов, его звон стал почти оглушительным.

Я остановилась на пороге, глядя в бесчисленные зеркала. Телефон стоял на журнальном столике у дивана. Раньше его здесь не было. Ни столика, ни телефона. Я раздраженно схватила трубку.

– Алло? – Почему‑то я ожидала, что это Стивен, хотя он не мог знать номера. Он вообще не знал, где я.

Смех. Сгусток тени в ближайшем зеркале вдруг обратился в Тимми. Телефонная трубка застыла у меня в руке и испарилась. Осталось лишь ощущение холодного пластика на ладони. Я зачарованно наблюдала за тем, как образ Тимми проявляется с той стороны зеркального стекла. Я машинально обернулась, чтобы взглянуть на реальное существо, чье отражение я видела в зеркале, но у меня за спиной не было никого.

– Ты же не отражаешься в зеркалах! – Я разозлилась. Я подумала, что это какой‑то очередной фокус.

Опять порыв ветра. Теперь я узнала его, этот ветер. Ветер его бесконечного одиночества.

– И вообще тебя здесь нет. Ты сейчас во Флориде.

– Я поэтому и позвонил. Я ждала продолжения.

– Мне сейчас выходить на сцену.

– Черт, ты не отражаешься в зеркалах!

– Тебе неинтересно, что я сейчас переживаю? Да, по‑моему, неинтересно. – Он перестал улыбаться. – А мне казалось, что мы с тобой сблизились. Карла; что мы с тобой – души друг друга, недостающие половины. Кого ты сейчас видишь в зеркале? Меня – что, кстати, не вписывается в общепринятую мифологию – или себя самое? Мое отражение или твое? Ты никогда не задумывалась о том, а что я вижу в зеркалах?

– Вряд ли ты позвонил, чтобы затеять философскую дискуссию о природе души, – сказала я.

– Да, все правильно. Сейчас я стою у себя в гримерной и уже надеваю свой дракульский плащ. Под плащом у меня рубаха с рюшами под восемнадцатый век, вся такая роскошная и кокетливая. Наверное, в чем‑то таком ходил маленький Моцарт.

Из зеркала вдруг пахнуло гнилью. Я узнала этот запах: умирающий лес, больные деревья, звери, погибающие от голода, отравленные ручьи. Я отвернулась. Но Тимми был во всех зеркалах, и запах смерти исходил отовсюду, и сквозь него пробивался еще один запах – горящей серы. Тысяча Тимми Валентайнов, тысяча одинаковых лиц. И на всех лицах – страх.

Мне стало не по себе.

– Что происходит?

– Вот подтверждение тому, что наши с тобой отношения, Карла, очень продвинулись за последнее время, – сказал Тимми. – Мы с тобой можем общаться через зеркала, соприкасаться друг с другом сквозь саму пустоту. Хотя… смерть == пропасть куда более глубокая, и тем не менее мы с тобой соприкоснулись душами даже сквозь эту пропасть.

– Чего ты боишься?

– Боюсь?! Я боюсь?! Это просто нелепо! – кричит он из тысяч зеркал. – Разве я сам не воплощенный страх, квинтэссенция всех человеческих страхов? – Но его голос звучит как голос испуганного ребенка.

– Ты боишься.

– А чего мне бояться? – Он разводит руками. – Смотри, женщина. Я хочу, чтобы ты тоже увидела, что я вижу.

У него за спиной как бы раскрываются новые зеркала. Или это телеэкраны? Я увидела Брайена, судорожно вцепившегося в свою сумку. Потом – каких‑то стариков, сидевших в комнате. Старая ведьма в инвалидной коляске дрожала – то ли от паралича, то ли от сексуального возбуждения. Ритм барабанов, рваные гитарные аккорды, резкая, дерганая мелодия в сопровождении глухого рева и пронзительных птичьих криков.

Дым валил из зеркал за зеркалами, едкий серный дым. Эта комната была центром его сознания, и я видела то, что видит он: что зеркала были вратами в ад – вратами в предельную тьму.

– Все они ждут меня, неужели ты не понимаешь? – крикнул он.

…парни в костюмах стервятников парят под блескучим небом…

– И что ты собираешься делать?

– Я не знаю! – Он жалобно всхлипывает, как потерявшийся ребенок. – Побудь здесь со мной. Посмотри концерт. Сделай, что сможешь.

– Что я могу сделать?! – выкрикнула я в ветер. – За три тысячи миль!

За стеной адского пламени я увидела силуэт Стивена. Он что‑то сжимал в руках. Дирижерскую палочку; горящую головню, револьвер.

– Ты же неуязвим, – возразила я. – Они тебе ничего не сделают со своими распятиями и чесноком.

– Теперь у них есть что‑то еще… Я не знаю. Я не чувствовал такой силы почти тысячу лет.

– Что у них есть? – Меня охватила паника. Я едва держала себя в руках.

– Я не знаю!

Я буквально физически ощущала это незнание. Словно что‑то внизу живота вдруг свернулось в тугой комок. Мне казалось, что я понимаю этот предельный – и запредельный – страх. Может быть, это была просто очередная его иллюзия – ведь Тимми по сути своей был не кем иным, как искусителем человеческого сознания, – но тем не менее я осталась в зеркальной комнате и досмотрела концерт до конца. Готовилась битва, и мы собирались бороться.

– Мы вместе были в лесу, – сказала я, чтобы его поддержать. В первый раз я решилась упомянуть – пусть даже вот так вот, как бы между прочим – наши ночные походы по лесу снов.

Он рассеянно кивнул. Он думал о чем‑то своем. В зеркалах‑мониторах сменялись кадры с изображением зрительного зала и вопящих людей‑стервятников. Грохот стоял оглушительный. Я закрыла глаза и мгновенно – без промежуточного перехода в сон – перенеслась в черный лес.

Мы бежали бок о бок, но огонь уже приближался. Мы изголодались по крови, в глотках у нас пересохло, мы умирали от голода, как заключенные в концлагере.