Осень 1985 4 page. – Я тебя там вообще не видел, – сказал я с подозрением

– Я тебя там вообще не видел, – сказал я с подозрением.

– Потому‑то и не сдал, – заключил он, робко улыбнувшись.

– Понятно, – сказал я, кивая.

– Не верю, что ты завалил, – сказал он.

Не то чтобы я завалил. На самом деле я получил «не завершено» и за лето доделал работу. На самом деле, это был невероятно легкий, ненапряжный предмет (этническая камерная драма), и я был в шоке, что кто‑нибудь был способен его завалить, ходил ты или нет. Но Шона, казалось, это пробрало, и я продолжил.

– Да, я завалил еще два, – сказал я, пытаясь оценить его реакцию.

– Завалил?

Его рот – красные полные губы, манящие, может, чувственные, но не слишком, – раскрылся.

– Угу, – кивнул я.

– Да ладно, никогда бы не подумал, что ты вообще способен что‑нибудь завалить, – произнес он так, будто это был комплимент.

– Со мной еще не такое случалось, – сказал я. Первый прямой флирт в разговоре. На пятничных

вечеринках это не составляет труда.

– Моего плана чувак, – засмеялся он как‑то самоуничижительно.

Затем вспомнил, что пришел за пивом – или еще за чем? Потянулся к крану, но пиво кончилось.

Я стоял, разглядывал его. На нем были джинсы, ботинки, белая футболка и довольно заношенная кожаная куртка с меховым воротником: стандартный наряд обычного американского парня. И я думал, что затащить этого парня в постель будет невероятной удачей. Затем вздохнул и до меня дошло, какой же я лох. Вечерина заканчивалась, меня пробирала тоска, и бочка лишь шипела, так что я прокашлялся и сказал:

– Ну, до встречи.

И тут он сказал нечто весьма неожиданное. С чего все и началось. Я был не настолько пьян, чтобы неправильно понять, и такая откровенность застала меня врасплох. Я не стал просить его повторить приглашение. Я лишь перефразировал то, что он сам меня спросил:

– Может, съедим по буррито?

– По буррито? – переспросил я. – Хочешь поужинать завтра вечером? Мексиканский рестик? «Каса Мигель»?

И он настолько заробел, что опустил глаза и сказал:

– Да, наверно.

Он засмущался чуть не до икоты. Ему было не по себе. Я был тронут. Supremes играли «When the Love‑light Starts Shining Through His Eyes» [7]. И хотя, казалось, что он не прочь пойти прямо сейчас, мы договорились встретиться завтра в семь вечера в «Каса Мигель» в Северном Кэмдене.

Шон

Вечеринка подходит к концу, а я все это время глаз с Кэндис не сводил, черт побери. Но наступает момент, и она сваливает с Митчем, и меня это не расстраивает и даже не удивляет, как ожидалось. Я основательно набрался, в этом спасение. Последние оставшиеся еще тусуют, ох эти последние – все ждут, что подцепят кого‑нибудь, как они меня обламывают. Они напоминают мне детей, которых выбирают в школьную команду последними. Лоховство. Самооценка повышается дальше некуда. Но мне уже похуй.

Подхожу к бочке, а около нее Пол Дентон, и пиво каким‑то образом закончилось, а Тони продает пиво по паре баксов за бутылку у себя в комнате, мне не хочется тратить свои деньги, и я не в настроении пробираться к нему тайком, а у Дентона, наверное, бабки имеются, поэтому я спрашиваю его, не хочет ли он сходить со мной за пивком забуриться, а чувак так набрался, что спросил, не хочу ли я завтра вечером с ним поужинать, и я, тоже бухой, конечно же, соглашаюсь, хотя и не знаю, какого хера я так жутко стесняюсь. Я ухожу, и все заканчивается тем, что я снова оказываюсь в кровати с Дейдре, и это типа… Не знаю, что это типа вообще такое.

Лорен

Просыпаюсь. Субботнее утро. Консультация перед повторным экзаменом по постмодернизму. Поверишь или нет. В десять. В Дикинсоне. Уже октябрь, а у нас была только одна встреча. Сомневаюсь, что кто‑то еще придет на занятия. На первую встречу только я и пришла, а Конрой так напился, что посеял свой тубус. Иду на поздний завтрак. Прохожу лужайку перед общим корпусом. Люди, наверное не спавшие всю ночь, разгребают завалы. Может, у них продолжается вечеринка и они еще веселятся. Бесконечная вечеринка с бочками в «Конце света»? Бочки катят прочь. Разбирают звуковые системы. Снимают освещение. Может, надо было сходить. Может, и нет. Заглядываю в общий корпус. Кофе. От Виктора ни строчки.

Дохожу до Дикинсона. И… догадайтесь‑ка. На диване у себя в кабинете спит Конрой. Сильно воняет травой. На столе рядом с бутылкой виски – трубка для ганджи. Недолго думая, усаживаюсь за стол, закуриваю сигарету и наблюдаю, как Конрой спит. Просыпается? Нет, не просыпается. Тушу сигарету. Ухожу. Этот курс мне Виктор посоветовал.

Шон

Для субботы просыпаюсь рано, где‑то после завтрака. Принимаю душ и типа помню про этот семинар и вроде еще успеваю. Скуриваю пару сигарет, смотрю, как спит французишка, расхаживаю по комнате. Не могу поверить, что у меня сосед по имени Бертран. Иду к Тишману, потому что больше нечего делать. По субботам полнейший отстой, и я еще ни разу не сходил ни на одну пару, так что со скуки не помру. Иду к Тишману, но прихожу не в тот корпус. Потом припоминаю, что, наверное, это в Дикинсоне, но иду не в ту аудиторию, в итоге отправляюсь куда следует, хотя аудитория и не похожа на ту, которая нужна. Это преподский кабинет, и там никого. Я немного опоздал и думаю, не поменяли ли аудитории. Если поменяли, то забью на этот предмет – не хочу иметь дело с таким дерьмом. Хотя в офисе тянет шмалью, и я остаюсь неподалеку на случай, если кто‑нибудь вернется и принесет еще. Устраиваюсь за партой, ищу какие‑нибудь приметы, о чем вообще предмет. Но не вижу ничего. Поэтому возвращаюсь к себе обратно в комнату. Жабы нет. Может, сходить на встречу Анонимных алкоголиков в Бингем, но там тоже никого, и, пошатавшись по общей комнате – подождав, покурив, побродив, – возвращаюсь к себе. Может, прокатиться, в Манчестер съездить. По субботам отстой.

Я была вчера на занятии (не так чтобы невыносимом, из‑за тебя) и заметила спину Фергюса (хотя, если бы это была твоя спина, я бы заметила ее раньше), и я написала особе рядом со мной (особе, которую я никогда раньше не видела и не замечала, особе, которая меня не знает и которой на меня наплевать, особе, которая бы раздвинула ноги для тебя, а может, это уже произошло, как у всех, как у всех, у меня…), что у Фергюса красивая спина, и она написала что‑то, и там было написано: «Да… Но ты на лицо посмотри». Какая примитивная, бессмысленная жестокость! От этого дурацкого ответа захотелось заорать, и я подумала о тебе. Я оставила еще одну записку в твоем ящике, еще одно теплое слово о желаниях моего сердца. Ты, наверное, считаешь меня полоумной балаболкой, но я не такая. Повторяю, я не такая. Я просто хочу Тебя. Должно же быть что‑то, что тебе нужно от меня. Если бы только Ты знал. Записки, которые я оставляю, писать непросто. Я едва сдержалась, чтобы не попрыскать на них своими духами – пытаясь завладеть одним из твоих чувств: слухом, речью, обонянием и т. д. После того как я отношу эти записки в твой ящик, я сжимаю зубы, зажмуриваю глаза, мои руки превращаются в острые коготки, я становлюсь пациентом в вечном кресле зубного. Однако для этого нужна смелость – кураж, который не отпускает, вытягивает жилы. Твое прикосновение, или мое воображаемое прикосновение, одновременно и отталкивает, и странным образом наполняет меня чувством. Оно жалит. Эти чувства кусаются. Мои глаза всегда готовы видеть тебя. Они хотят прикоснуться к тебе, и уложить тебя в мягкие белые льняные простыни, и почувствовать себя в безопасности и в твоих руках, сильных руках. Я бы взяла тебя с собой в Аризону и даже познакомила бы тебя со своей матерью. Семена любви проросли, и если мы не сгорим вместе, то я сгорю одна.

Пол

До «Каса Мигель» на свое первое свидание в тот субботний вечер в начале октября я так и не добрался. Я был у себя в комнате, одевался и был настолько недоволен своим прикидом, что за полчаса переоделся четыре раза. Это уже становилось просто смешно, а время приближалось к семи, и, потому как машины у меня не было, я собирался вызвать такси. В очередной раз переодевшись, я выключил кассету Smiths и уже буквально стоял на пороге, когда в комнату вломился Раймонд. На нем лица не было, и, сбиваясь с дыхания, он выдал:

– Гарри пытался покончить с собой.

Я так и знал, что произойдет что‑нибудь такое. Прямо‑таки чувствовал, что возникнет какая‑нибудь помеха, которая не даст этому вечеру осуществиться. Весь день меня не покидало ощущение, что произойдет что‑то, отчего весь вечер пойдет коту под хвост.

– Что значит – Гарри пытался покончить с собой? – спросил я, сохраняя спокойствие.

– Тебе надо в Фелс. Он там. О черт. Господи Иисусе, Пол. Мы должны что‑то сделать.

Никогда не видел, чтобы Раймонд так загонялся. Выглядел он так, будто сейчас ударится в слезы, и этому событию (мнимому самоубийству первогодки? да ладно!) он уделил чересчур много эмоций.

– В охрану позвони, – предложил я.

– Охрану? – завопил он. – Охрана? Охрана‑то какого хрена будет делать? – Он схватил меня за руку.

– Скажи им, что первокурсник пытался покончить с собой, – сказал я ему. – Поверь, они будут в течение часа.

– Что ты такое несешь, черт возьми? – выпалил он писклявым голосом, не выпуская моей руки.

– Прекрати! – сказал я. – С ним все будет в порядке. У меня встреча в семь.

– Поехали давай! – заорал он и потащил меня из комнаты.

Я схватил шарф с вешалки, умудрился захлопнуть дверь до того, как засеменил за Раймондом вниз по лестнице и в Фелс. Мы шли по коридору Гарри, и вдруг мне стало страшно. Я и так порядком струхнул по поводу свидания с Шоном (Шон Бэйтмен – это имя я нашептывал себе весь день, чуть ли не молясь на него: в душе, в кровати под подушкой, другая подушка между ног) и еще больше, что опоздаю и все испорчу. И это вызывало у меня больше паники, нежели мнимое самоубийство: тупой первокурсник Гарри, пытающийся покончить с собой. Как он вообще это сделал, думал я, направляясь к его двери, а Раймонд тяжело дышал, издавая странные звуки. Передознулся аспирином с алкоголем? Что его спровоцировало? CD‑плеер сдох? Или «Полицию Майами: отдел нравов» отменили?

В комнате Гарри было темно. Работала только настольная лампа черного металла, на пружинах, под постером с Джорджем Майклом. Гарри лежал на кровати, с закрытыми глазами, в типичном наряде первогодки: шорты (это в октябре‑то!), свитер поло, высокие кроссовки, – болтая головой из стороны в сторону. Рядом с ним сидел Дональд, пытаясь заставить его проблеваться в мусорную корзину рядом с кроватью.

– Я привел Пола, – сказал Раймонд, словно спасение жизни Гарри было именно в этом.

Он подошел к кровати и посмотрел вниз.

– Что он принял? – спросил я, стоя на пороге. И посмотрел на часы.

– Мы не знаем, – ответили они одновременно. Я подошел к столу и взял полупустую бутылку виски

«Дьюарс».

– Не знаете? – раздраженно спросил я. Принюхался к бутылке, словно в ней и крылась разгадка.

– Слушай, мы везем его в больницу Данхам, – сказал Дональд, пытаясь его приподнять.

– Так это же в гребаном Кине! – заорал Раймонд.

– Ну а где же еще‑то, придурок? – крикнул Дональд.

– В городе есть больница, – сказал Раймонд, а потом: – Ты, идиот.

– Мне‑то откуда знать?! – заорал Дональд.

– У меня встреча в семь, – сказал я.

– Да на хуй встречу. Подгоняй тачку, Раймонд! – выкрикнул Дональд на одном дыхании, поднимая Гарри.

Раймонд проворно проскочил мимо меня в коридор. Я услышал, как хлопнула задняя дверь Фелс‑хауса.

Я подошел к кровати и помог Дональду поднять на удивление легкого Гарри. Дональд приподнял руку Гарри и по какой‑то причине снял кашемировую жилетку, в которой он был, и швырнул ее в угол.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Моя жилетка, не хочется испортить, – сказал Дональд.

– Что делать‑то будем? – прокашлял Гарри.

– Смотри, он жив, – произнес я с обвинительной ноткой в голосе.

– О господи, – сказал Дональд, окинув меня взглядом. – Все будет хорошо, Гарри, – прошептал он.

– По мне, так он нормально выглядит. Пьяный, может, – сказал я.

– Пол, – произнес Дональд своим исступленным поучительным тоном, закипая от злости, хотя губы едва двигались, – он позвонил мне перед ужином и сказал, что собирается покончить с собой. Я пришел к нему после ужина – и взгляни на него. Он явно что‑то принял.

– Что ты принял, Гарри? – спросил я, слегка пошлепывая его своей свободной рукой.

– Давай, Гарри. Скажи Полу, что ты принял, – убеждал Дональд.

Гарри лишь кашлянул в ответ.

Мы потащили его, смердящего вискарем, по коридору. Он был без сознания, голова болталась. Мы вытащили его на улицу как раз тогда, когда Раймонд подъехал к задней двери Фелс‑хауса.

– Почему он это сделал? – спросил я, когда мы пробовали засунуть его в машину.

– Дональд, садись за руль, – сказал Раймонд, вылезая из «сааба», чтобы помочь нам уложить его на заднее сиденье.

Работал двигатель. У меня начинала болеть голова.

– Я только автомат вожу, – выговорил Дональд.

– Черт подери! – заорал Раймонд. – Тогда назад садись.

Я же сел вперед на пассажирское сиденье и не успел даже дверь захлопнуть, как Раймонд газанул.

– Зачем он это сделал? – снова спросил я, когда мы уже проехали ворота охраны и половину Колледж‑драйв.

Я думал попросить их высадить меня в Северном Кэмдене, но знал, что этого они мне никогда не простят, и не стал.

– Он сегодня узнал, что его родители не родные, а приемные, – проговорил Дональд с заднего сиденья.

Голова Гарри была у него на коленях, и он снова закашлялся.

– О, – произнес я.

Мы выехали за ворота. На улице темень и холод. Мы ехали в противоположном от Северного Кэмдена направлении. Я снова взглянул на часы. Четверть восьмого. Я представил себе разочарованного Шона, сидящего в пустом баре «Каса Мигель» в одиночку с ледяной «Маргаритой» (нет, это он бы никогда не стал пить; вместо этого мне представилось какое‑нибудь мексиканское пиво), и как он едет обратно (подожди‑ка, а может, у него и машины не было и он пришел туда пешком, господи Иисусе) один. Машин на дороге почти не было. Перед Синема I и II выстроилась очередь из городских на новую картину с Чаком Норрисом.

Из универмага «Прайс‑чоппер» выходили домохозяйки и жены профессоров, толкая перед собой тележки. Покупатели из универмага «Вулворт» на главной улице, огромные столбы слепящего света, заливающие автомобильную парковку. В проигрывателе играла кассета Jam, и, слушая музыку, я вдруг осознал, насколько невелик вообще этот городишко и как мало я о нем знаю. На некотором расстоянии виднелась больница, в которой я никогда раньше не был. Мы уже практически были на месте – кирпичное строеньице, стоявшее рядом с огромной пустой парковкой на окраине городка. А за ним – лесные просторы, простиравшиеся на многие километры. Все молчали. Мы проехали винно‑водочный магазин.

– Ты не мог бы притормозить? Сигарет куплю, – сказал я, похлопав себя по карманам.

– Не возражаешь, если напомню тебе, что у нас на заднем сиденье лежит кое‑кто с передозом? – произнес Дональд.

Раймонд вцепился в руль с обеспокоенным лицом, будто и сам бы был не прочь покурить и серьезно об этом задумался.

Я проигнорировал Дональда и произнес:

– На это уйдет минута.

– Нет, – ответил Дональд, хотя выглядел неуверенно.

– Да нет у него никакого передоза, – сказал я уже чуть ли не в ярости, думая о пустом баре в Северном Кэмдене. – Он просто первогодка. У них не бывает передоза.

– Да пошел ты! – сказал Дональд. – О черт, его тошнит. Его сейчас стошнит.

Мы слышали, как в темноте «сааба» раздаются булькающие звуки, и я обернулся посмотреть, что там происходит. Гарри по‑прежнему кашлял, на его лбу выступил пот.

– Окно открой! – заорал Раймонд. – Открой гребаное окно!

– Вам обоим не помешает успокоиться. Его не тошнит, – выговорил я раздраженно, но с грустью.

– Сейчас блеванет. Знаю на точняк! – орал Дональд.

– А что это за звуки, по‑твоему? – завопил на меня Раймонд, имея в виду бульканье.

– Сухие позывы! – заорал я в ответ.

Гарри начал бормотать себе под нос, затем снова заурчал.

– Только не это, – сказал Дональд, пытаясь приподнять голову Гарри к окну. – Сейчас его снова стошнит.

– Отлично! – заорал в ответ Раймонд. – Хорошо, если он проблюется. Пусть проблюется.

– Не верю я вам обоим, – сказал я. – Кассету можно переставить?

Раймонд подрулил ко входу в неотложку и резко ударил по тормозам. Мы все выскочили из машины, вытянули Гарри с заднего сиденья и, волоча по земле ноги, потащили его к главной стойке. Народу никого не было. Из невидимых колонок на потолке раздавался приглушенный музон. Молодая толстая медсестра взглянула на нас и ехидно улыбнулась, наверняка думая себе: только не это, еще один шалун из Кэмден‑колледжа.

– Да? – поинтересовалась она, не глядя на Гарри.

– Он передознулся, – произнес Раймонд, подойдя к стойке и оставив Гарри в тисках Дональда.

– Передознулся? – поднимаясь, переспросила она. Затем вышел дежурный врач. Он был похож на Джека Элама – жирный старикан в очках с толстой оправой, бубнивший себе под нос. Дональд положил Гарри на пол.

– Слава тебе господи, – пробормотал Раймонд с такой интонацией, будто сбросил с плеч тяжелый груз.

Врач наклонился проверить Гарри на признаки жизни; он ни о чем нас не спросил, и тогда мне стало понятно, что старикан – мошенник. Никто из нас не произнес ни слова. Меня бесило, что из‑за Раймонда и Дональда я не только пропустил крайне важную встречу, но еще и то, что они оба, как, собственно, и я сам, были в одинаковых длинных шерстяных пальто. Свое, из лоденской шерсти, я купил в магазине Армии спасения в городе за тридцать долларов. Потом на следующий день они сгоняли туда и купили два оставшихся; вероятно, кто‑то с факультета пожертвовал их, отправляясь на Западное побережье преподавать в Калифорнии или еще где.

Врач крякнул и приподнял веки Гарри. Гарри слегка усмехнулся, затем дернулся и затих.

– Отвезите его в реанимацию. – Лицо Раймонда раскраснелось. – Быстрее. Что, больше никого нет здесь?

И он с привычной нервозностью огляделся по сторонам. Как человек, который переживает, но не особо, хватит ли ему билетов в «Палладиум».

Врач пропустил это мимо ушей. Жесткая копна его седых белых волос была безуспешно загелена назад, и он без конца ворчал. Он проверил пульс Гарри, ничего не нащупал, потом расстегнул пуговицы на рубашке Гарри и приставил стетоскоп к его загорелой костлявой груди. Кроме нас, в больнице никого не было. Врач снова проверил пульс и что‑то буркнул. Гарри немного подергивался с пьяной улыбкой на молодом лице первокурсника. Врач послушал сердцебиение.

Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:

– Пульса совсем не слышно.

Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.

– Он что, умер? – недоверчиво спросил Раймонд. – Это шутка?

– О черт, я же вижу, что он шевелится, – сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. – Он не умер. Я же вижу, что он дышит.

– Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! – выдал Дональд.

– Я сожалею, ребята, – произнес врач, тряся головой. – Как это произошло?

– О господи! – взвыл Дональд.

– Заткнись, не то двину, – сказал я ему. – Слушай. Он не умер.

– Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. – Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: – Этот парень умер.

Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот‑шарлатан‑с‑катушек‑съехал‑уматываем‑отсюда». Дональд по‑прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.

– Не знаю, что сказать вам, – выговорил врач, – но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.

Гарри приоткрыл глаза и спросил:

– Я же не умер?

Дональд завопил.

– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись. Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот

что‑то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.

– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.

Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.

– Ничего не слышу.

– Минуточку, – сказал я. – Э‑э, послушайте‑ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где‑то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?

– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.

– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.

– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое‑какие анализы?

– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы

мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое‑какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.

Шон

Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:

– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!

Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78‑го или 79‑го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного‑то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто‑то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.

Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью‑Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:

– А вот и пример как раз.

Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.

Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди‑джеем. Иду в уборную, но какой‑то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:

– Извини, что я не пришел.

– Да, – говорю, – жаль.

– Ты ждал? – спрашивает он меня.

– Ждал? Да, – говорю. Не все ли равно. – Я ждал.

– Господи, я очень сожалею, – говорит он.

– Слушай, все в порядке. На самом деле, – говорю я ему.

– За мной не заржавеет, – говорит он мне.

– О’кей. Ладно, – отвечаю я. – Мне надо отлить, о’кей?

– Да, естественно. Я подожду, – улыбается он.

После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще‑то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:

– Как дела?

– Не особо, – отвечаю я, и это правда.

– Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? – спрашивает один из них.

– Будет позже, – говорю я ему.

– Сегодня вечером? – спрашивает меня тот же.

– В следующем семестре, – привираю я.

– Ой, бля. А мы‑то думали, что это она и есть, – говорят они, совсем огорчившись.

– По мне, так это на Хеллоуин смахивает, – говорит один из них.

– Пидарасы, – говорит другой, глядя по сторонам и кивая. – Пидарасы.

– Извините, парни, – говорю я.

Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе. У них начинается раж, когда диджей заводит Сэма Кука из старого, и один из них хватает неплохую первокурсницу и пускается с ней в танец, как только начинается «Twisting the Night Away» [8]. Меня тошнит от этого. Оставшиеся дартмутские уроды лишь жмут друг другу руки по‑братански. Они почему‑то все в зеленом. Дентон пристально смотрит на них и спрашивает:

– Не слишком ли далеко добираться?

– На машине не так далеко, – говорит один из них.

Затем Дентон спрашивает:

– Ну и что же там в свете происходит? Дентон вообще слабак, потому что обращает внимание на этих придурков, но я не говорю ни слова.

– Все круто, – отвечает один из них, оглядывая проходящую уродину – председателя нашего студенческого комитета.

– Вы и в самом деле у черта на рогах, – говорит один из самых гениальных.

Дентон смеется и говорит:

– Типа того.

– Ганновер на самом деле огромный метрополис, – громко вставляю я.

– Клянусь, это напоминает гребаный Хеллоуин, – повторяет один из них, и они меня просто бесят, и пусть даже это так и выглядит, но у этих уродов нет никакого права, так что мне приходится им сказать:

– Нет, это не Хеллоуин, это вечеринка в стиле «заебись».

– В самом деле? – Они все поднимают глаза и пихают локтями друг друга. – Мы готовы заебаться.

– Да, нагибайся, и тебя заебут по самые гланды. – Я слышу, как выпаливаю эти слова.

Они смотрят на меня как на сумасшедшего и уходят, напоследок обзывая меня извращенцем. Мне вообще непонятно, зачем я запарился им это говорить. Я смотрю на Дентона, а он ржет, но видит, что я не смеюсь, и прекращает. Уже поздно, Кэндис нигде не видно, а бочка пустеет. Дентон говорит, что можно пойти к нему, потому что у него есть пиво. И я слегка убрался, так что отвечаю, почему бы и нет. Убедившись, что я не забыл траву, которую прихватил у Роксанн, когда забирал дурь для первокурсниц из Маккаллоу, мы уходим с вечеринки и направляемся в Уэллинг.

Пол

Вернувшись с небольшой экскурсии в больницу, я пошел обратно в свою комнату и подумал, как поступить. Сначала я позвонил в «Каса Мигель» и оставил Шону сообщение. Его там не было. Он уже ушел. Я присел на кровать и скурил пару сигарет. После этого отправился в «Паб» и вначале осторожно высиживал. Я не оглядывался по сторонам, пока не подошел к бару. Гарри уже был на месте. Он вполне оправился и надирался еще круче на пару с Дэвидом Ван Пельтом, сидя возле джукбокса. Я купил себе пива, но пить не стал и пошел следом за какими‑то людьми в Бут (для вечеринок в «Конце света» становилось слишком холодно) встретиться с Шоном. Вечеринка же, в конце концов.

Вечеринка была в полном разгаре, когда я до нее добрался. Там был Раймонд, но с ним разговаривать мне не хотелось. Он все равно подошел и спросил, не хочу ли я выпить.

– Да. – Я вытянул шею взглянуть на танцпол.

– Чего ты хочешь? Я знаком с барменом.

– Рома с чем угодно.

Он отошел, а потом я заметил Шона. Я видел его в свете из туалета, который был дальше по коридору, я же стоял в полумраке гостиной Бута. Он стоял на пороге, держа пиво в одной руке и сигарету в другой, и пытался что‑то стряхнуть с ботинка. Наши взгляды на мгновение пересеклись, и он робко отвернулся. Я чувствовал себя виноватым из‑за вчерашнего – когда сказал ему, что завалил три предмета в прошлом семестре. Я сказал ему об этом только потому, что подумал, как он шикарно выглядит, и мне хотелось с ним переспать. В прошлом семестре обошлось без завалов. (Позднее Шон признался, что он завалил все четыре. На самом деле я и представить себе не мог, чтобы кто‑нибудь мог хотя бы один предмет завалить в Кэмдене, не то что все четыре. Полагаю, эта мысль казалась мне настолько нелогичной, что в каком‑то извращенном смысле он показался мне еще более привлекательным.) Он подкатывал ко мне вчера вечером, стопудов подкатывал, и это все, что действительно имело значение. С того места, где я стоял, он смотрелся почти как рок‑звезда, тайком снятая на видео. Может, немного как Брайан Адаме (правда, без шрамов от прыщей, хотя, признаться, и это может выглядеть секси). Я подошел к нему и сказал, как я сожалею.

Date: 2015-06-05; view: 351; Нарушение авторских прав