Глава шестая. Бартон обследовал скалистое основание горы

Бартон обследовал скалистое основание горы. Черно-синий зернистый камень, на долю которого приходилась большая часть поверхности горного склона, оказался одной из разновидностей базальта. Но вокруг — на почве и у подножия скал — валялись куски сланца. Очевидно, его источником был какой-то выход породы или горный разлом, расположенный наверху. Следовательно, горный массив не является единой массой базальта — или, по крайней мере, в основной породе содержались включения других минералов.

Пользуясь пластиной сланца с тонким острым краем, Бартон соскреб со скалы немного лишайника. Порода под ним напоминала зеленоватый доломит. Жила сланца могла проходить под доломитом — но тут, внизу, нельзя было заметить никаких следов разрушения этого прочного минерала. Бартон пожал плечами и обратил свое внимание на лишайник. Он походил на один земной вид, обычно растущий на богатых кремнием почвах, на старых костях и черепах. Насколько Бартон мог припомнить, этот вид, согласно рекомендациям восточной медицины, мог служить лекарством от эпилепсии и целительным средством для ран.

Постучав камнем по скале, Бартон возвратился к группе. Все столпились вокруг неандертальца и американца, которые, присев на корточки спиной друг к другу, обрабатывали куски сланца. Оба старались высечь грубые лезвия для топоров. Пока Бартон изучал горный склон, они успели изготовить штук десять этих примитивных орудий. Затем они взялись за новые сланцевые глыбы и разбили их булыжниками на две части. Каждый крепко обхватил пальцами левой руки один из отбитых кусков, после чего начал откалывать длинные тонкие пластины с внешней стороны камней. Они крутили эти обломки и били по ним, пока у каждого не набралось почти по дюжине лезвий. Так они продолжали работать, один — из тех, кто жил на Земле за сто тысяч лет до рождества Христова; другой — рафинированный продукт человеческой эволюции, творение высочайшей (в технологическом отношении) цивилизации Земли и один из последних ее представителей — если верить его собственным словам.

Вдруг Фригейт взвыл, подскочил и стал дико прыгать, держась за большой палец на левой руке. Один из его ударов пришелся

мимо. Казз ухмыльнулся, обнажив огромные зубы, плоские, как могильные плиты. Он тоже поднялся и пошел в заросли своей удивительной походкой вразвалку. Вернулся он через несколько минут с шестью довольно толстыми бамбуковыми палками. Неандерталец уселся на землю и вновь принялся за работу. Расщепив конец одной палки, он вставил туда треугольный заостренный обух топора, а затем обвязал всю конструкцию какими-то длинными травянистыми стеблями.

Через полчаса группа уже была вооружена ножами, топорами с бамбуковыми рукоятками, а также копьями с деревянными и каменными наконечниками.

К тому времени рука Фригейта прошла и кровотечение остановилось. Бартон спросил у него, где он научился так искусно обрабатывать камень.

— Я был антропологом-любителем, — пожал плечами янки. — Многие в мое время увлекались изготовлением орудий или оружия из камня. Это рассматривалось как хобби. Некоторые достигли изрядного мастерства, хотя я не думаю, что кто-нибудь из моих современников превзошел в искусстве и скорости нашего специалиста из неолита. Вы же знаете, эти парни занимались подобной работой всю свою жизнь.

Они снова двинулись к реке. На вершине одного из самых высоких холмов люди на мгновение замерли. Солнце уже стояло прямо над головой. По обе стороны от них на много миль простиралась река. Ее противоположный берег был слишком далек, чтобы разглядеть отдельные фигурки людей, но они отчетливо видели цепочку грибов у кромки воды. Характер рельефа и растительности там ничем не отличался от их берега. Низменность шириной в милю заканчивалась у подножий холмов, покрытых лесом; затем, еще через две-три мили, вставала непреодолимая скалистая стена, покрытая черно-синими и зелеными пятнами.

На юг и на север долина простиралась миль на десять. Затем река поворачивала и пропадала из виду.

— Восход солнца здесь должен быть поздним, а заход — ранним, — заметил Бартон. — Что ж, нам следует с толком использовать светлые часы.

Внезапно люди вздрогнули; многие закричали от испуга. Над вершиной каждого из каменных грибов на шесть-семь ярдов взметнулись всполохи голубого пламени. Еще через несколько секунд до них дошел громоподобный звук. Отразившись от горного кряжа, он раскатился гулким эхом.

Бартон подхватил на руки дрожащую Гвиневру и стал быстро спускаться с холма. Хотя время от времени ему приходилось замедлять шаг, чтобы перевести дыхание, чувствовал он себя превосходно. Прошло уже много лет с тех пор, когда он мог с такой расточительностью использовать свое тело. Сейчас ему не хотелось даже останавливаться; он упивался ощущением вновь обретенной силы. Бартону уже почти не верилось, что совсем недавно его правую ногу покрывали опухшие вены, испещренные сизыми тромбами, а сердце начинало бешено колотиться, если он поднимался на несколько ступенек.

Они спустились на равнину, но Бартон продолжал бежать трусцой, заметив, что вокруг одного из грибов скопилась большая толпа. Ругаясь и расталкивая людей, он начал прокладывать себе путь. На него бросали преисполненные злобой взгляды, но никто не пытался в свою очередь оттолкнуть его. Внезапно он вырвался на свободное пространство возле самого основания каменного гриба и увидел то, что так взволновало толпу. И не только увидел, но и ощутил запах.

— О, боже мой! — воскликнул бежавший за ним Фригейт и схватился за живот.

Бартон слишком много повидал на своем веку, чтобы ужасаться при виде такого зрелища. Более того, он умел абстрагироваться от реальных обстоятельств, когда они становились мучительными или невыносимыми. Иногда для этого требовалось определенное усилие воли, но чаще подобная адаптация происходила автоматически. В данном случае его сознание переключилось почти машинально.

Труп лежал на боку, наполовину свесившись с плоской верхушки каменного гриба. Кожа мертвеца была полностью сожжена, обнажая обуглившиеся мышцы. Нос, уши, пальцы, половые органы или полностью сгорели, или превратились в бесформенные головешки.

Около него стояла на коленях какая-то женщина и бормотала по-итальянски молитву. Ее прекрасные черные глаза покраснели и отекли от слез. У нее была великолепная фигура, которая, при других обстоятельствах, полностью завладела бы вниманием Бартона.

— Что произошло? — спросил он.

Женщина прекратила причитания и взглянула на него, затем поднялась на ноги и прошептала:

— Отец Джузеппе наклонился над этим камнем — он сказал, что страшно голоден. И еще он добавил, что не видит смысла в том, чтобы воскреснуть, а потом снова скончаться без пищи. Я возразила, что мы не умрем, как это можно? Нас подняли из мертвых и о нас должны позаботиться! Тогда отец Джузеппе сказал, что если мы в аду, то беспокоиться о нас некому. Мы останемся обнаженными и голодными во веки веков! Я попросила его не богохульствовать, потому что из всех людей священнику пристало бы заниматься этим в последнюю очередь. Но он ответил, что все произошло совсем не так, как он втолковывал каждому на протяжении сорока лет, а затем... затем...

Бартон выждал несколько секунд и спросил:

— Что же... затем?

— Отец Джузеппе сказал, что, во всяком случае, адского огня здесь нет. И что было бы лучше погибнуть в геенне огненной, чем от голода. И сразу же после этих слов вспыхнуло пламя и полностью поглотило его. Раздался ужасный звук, будто взорвалась бомба... а потом он был уже мертв... Сгорел почти дотла... Это так ужасно... ужасно!

Бартон подошел к трупу с наветренной стороны, но даже здесь зловоние вызывало тошноту. Однако не столько запах, как сам факт смерти расстроил его. Прошло всего полдня после Воскрешения, а человек уже лежит мертвым! Означает ли это, что воскресшие были столь же уязвимы перед лицом смерти, как и в земной жизни? Если так, то какой же смысл во всем этом?

Фригейт прекратил свои попытки облегчить и без того пустой желудок. Бледный и дрожащий, он поднялся и подошел к Бартону, стараясь держаться к мертвецу спиной.

— Не лучше ли нам избавиться от этого? — спросил он, ткнув пальцем через плечо.

— Полагаю, что да, — спокойно ответил Бартон. — Хотя очень жаль, что кожа его испорчена.

И он ухмыльнулся американцу. Фригейт еще больше побледнел.

— Возьмитесь здесь, — сказал Бартон. — Обхватите его за ноги, а я подниму тело с другого конца. А затем швырнем в реку.

— В реку? — переспросил Фригейт.

— Да. Если только вам не захочется отнести его в холмы и выкопать там могилу для захоронения.

— Я не могу, — выдавил Фригейт и, покачиваясь на дрожащих ногах, отошел в сторону.

Бартон презрительно посмотрел ему вслед и махнул рукой Каз-зу. Неандерталец хмыкнул и заковылял к трупу своей развалистой походкой. Он наклонился и, прежде чем Бартон успел ухватиться за обугленные головешки ног, поднял тело над головой, сделал несколько шагов к воде и бросил труп в волны. Течение тут же подхватило тело и потащило его вдоль берега. Казз, однако, решил, что этого мало. Он вошел в воду по пояс и наклонился, стараясь оттолкнуть труп как можно дальше от берега.

Алиса Харгривс в ужасе наблюдала за происходящим. С дрожью в голосе она сказала:

— Но ведь эту воду нам придется пить!

— Река кажется достаточно большой, чтобы процесс ее самоочищения происходил быстро, — заметил Бартон. — Во всяком случае, у нас имеется гораздо больше других поводов для беспокойства, чем поддержание надлежащих санитарных условий.

Он повернулся от прикосновения Моната, который указывал на поверхность реки.

В том месте, где должен был находиться труп, вода бурлила как в котле. Внезапно серебристая, покрытая белыми плавниками спина вспорола водную гладь.

— Похоже, что вам не придется беспокоиться насчет чистоты воды, — сказал Бартон Алисе, указывая на незримое пиршество. — В реке есть пожиратели падали. Хотел бы я знать... да, нужно выяснить, можно ли тут безопасно плавать.

Алиса пожала плечами. Неандерталец поспешил выбраться из воды. Он подошел к Бартону, стряхивая влагу со своего безволосого тела и скаля огромные зубы. Он был сейчас ужасающе уродлив. Но он владел навыками и знаниями первобытного человека, уже испытанными в мире с примитивными условиями. И было бы чертовски здорово стоять с ним бок о бок в сражении. Несмотря на свой небольшой рост, он обладал фантастически могучей мускулатурой. Ясно, что по какой-то причине это создание испытывало симпатию к Бартону — и тому было приятно это сознавать. Очевидно, дикарь — со всей силой своих первобытных инстинктов — почувствовал, что он, Бартон, именно тот человек, за которого нужно держаться, если хочешь здесь выжить. Более того, этот прачеловек наверняка лучше ощущал движения души — как существо, стоящее ближе к животному, чем современная разновидность Гомо Сапиенс. Вот почему, думал Бартон, на этого дикаря оказали такое сильное влияние его, Бартона, развитые психические способности, и поэтому впредь неандертальца будут объединять с ним узы дружбы и родства — хотя они оба принадлежат к совершенно различным расам.

Но затем Бартон напомнил себе, что его репутация человека, наделенного сверхъестественными психическими способностями, создана им самим же и что на самом деле он наполовину шарлатан. Он так много говорил о своих особых способностях и так много слышал о них — особенно от жены, — что сам уже стал верить в это. Но все же бывали мгновения, когда он чувствовал, что его пресловутые способности не являлись чистым шарлатанством.

Он был талантливым гипнотизером и на самом деле верил в то, что его глаза излучают особую экстрасенсорную силу, когда он хотел добиться чего-либо от других. Может быть, именно это и привлекло к нему внимание неандертальца.

— Камень выделил чудовищное количество энергии, — сказал Лев Руах. — Должно быть, электрической. Но для чего? Я не допускаю мысли, что этот разряд энергии был бесцельным.

Бартон осмотрел поверхность грибообразной скалы. Разряд, по-видимому, не повредил серый цилиндр в центральной выемке. Он осторожно коснулся края камня — тот казался не теплее, чем можно было ожидать в результате обычного нагревания солнечными лучами.

— Не трогайте! — крикнул Лев Руах. — Возможен еще один... —но он осекся, увидев, что предупреждение запоздало.

— Еще один разряд? — переспросил Бартон. — Не думаю. Во всяком случае не сразу. Может быть, через некоторое время. Этот цилиндр оставили здесь, чтобы мы могли с его помощью кое-что узнать.

Он оперся ладонями о шляпку каменного гриба и прыгнул. Он проделал это движение с легкостью, которая невообразимо обрадовала его. Сколько лет прошло с тех пор, когда он ощущал себя таким же молодым и сильным! И таким же голодным!

Несколько человек из толпы закричали ему, чтобы он спрыгнул со скалы, прежде чем вспыхнет голубое пламя. Другие молча смотрели, ожидая, когда следующий разряд сметет его.

Ничего не произошло, хотя он не был слишком уверен в своей безнаказанности. Ощущая приятную теплоту камня под босыми ступнями, он подошел к центральному цилиндру и засунул пальцы под обод крышки. Та легко открылась. Сердце Бартона возбужденно забилось, когда он увидел, что находится внутри. Он ждал чуда — и чудо произошло. В крепежных отверстиях стояло шесть сосудов — и каждый из них был полон.

Он помахал своей группе, призывая подняться к нему. Казз легко вспрыгнул на шляпку гриба. Фригейт, почти оправившийся от приступа тошноты, также с гимнастической легкостью взлетел вверх. Если бы желудок у парня был покрепче, цены бы ему не было, отметил Бартон. Фригейт повернулся и, подав руку, помог Алисе Харгривс вскарабкаться наверх.

Они собрались вокруг Бартона, пожирая взглядами содержимое цилиндра.

— Это истинный грааль! Священная чаша! Смотрите! Кусок жареного мяса, сочный, толстый бифштекс! Хлеб с маслом! Повидло! Салат! А это что? Пачка сигарет! Да-а-а! И сахар! И бокал виски, судя по запаху — отличный бурбон! Что-то еще... что это?

— Похоже на жевательную резинку, — сказал Фригейт. — А это, должно быть, зажигалка.

— Еда! — закричал внизу какой-то мужчина. Это был крупный человек, не принадлежащий к тем, кого Бартон считал «своей группой». Он полез на верхушку гриба, за ним последовали другие. Бартон запустил руку в цилиндр и, не трогая сосуда, схватил маленький серебристый прямоугольный предмет, лежавший на дне. Фригейт сказал, что это, наверное, зажигалка. Бартон не знал, что такое «зажигалка», но предположил, что она дает пламя для прикуривания сигарет. Зажав предмет в одной руке, другой он прикрыл крышку. Рот его наполнился слюной, в желудке урчало. Другие были такими же голодными, судя по выражению их лиц, они не понимали, почему Бартон не извлекает пищу.

Дюжий мужчина закричал, неистовствуя, по-итальянски, с акцентом, присущим жителям Триеста:

— Я голоден и убью любого, кто попробует помешать мне! Открой эту штуку!

Остальные молчали, но было ясно — они ждут от Бартона, чтобы он возглавил оборону. Вместо этого он произнес:

— Открывай сам, — и отвернулся.

Его спутники заколебались. Они уже видели пищу и ощутили ее сладостный аромат. Но Бартон предупреждающе поднял руку.

— Посмотрите на толпу, — произнес он. — Через минуту здесь начнется драка. Пусть бьются за эти крохи. Не то, чтобы. я избегал сражения, поймите, — добавил он, свирепо глядя на своих приверженцев. — Просто я уверен, что все наши цилиндры будут полны пищей уже к ужину. Эти штуки, назовем их чашами, если вам угодно, нужно только оставить на скале — и они наполнятся. Все совершенно ясно, — именно затем сюда и поместили для примера эту центральную чашу.

Он подошел к краю шляпки гриба, нависшей почти над самой водой, и спрыгнул вниз. К этому моменту вся верхушка скалы была заполнена людьми, и еще большее их количество пыталось взобраться наверх. Здоровяк схватил бифштекс и впился в него зубами, но кто-то попытался вырвать кусок мяса прямо у него изо рта. Мужчина завопил от ярости и, наклонив голову, внезапно протаранил тех, кто стоял между ним и рекой. Он спрыгнул с камня и бросился в воду. Тем временем все остальные продолжали борьбу за остатки пищи, находившейся в цилиндре.

Здоровяк, прыгнувший в воду, дожевывал мясо, лежа на спине в реке. Бартон внимательно наблюдал за ним, ожидая, что речные хищники не упустят такого мгновения. Но все было спокойно, течение медленно сносило человека вниз.

Скалы к северу и к югу по обоим берегам реки были заполнены дерущимися людьми.

Бартон выбрался из толпы и сел. Члены его группы собрались вокруг, наблюдая за шумной, колышущейся массой дерущихся. Камень для чаш походил сейчас на гриб-поганку, облепленную большими личинками навозных мух, бледными, шумными личинками. Но вот некоторые из них покраснели — пролилась первая кровь!

Наиболее удручающим в этой сцене была реакция детей. Те, что поменьше, держались вдали от камня, но понимали, что в чаше была еда. Они плакали от голода и страха. У девчушки, спутницы Бартона, глаза были сухими, но ее трясло от ужаса. Она прижалась к нему всем тельцем, обвив ручонками шею. Бартон похлопал ее по спине и пробормотал слова утешения, которые она не могла понять, но его ласковый голос немного ее успокоил.

Солнце уже клонилось к закату. Часа через два оно наверняка спрячется за похожую на башню гору на западе, хотя настоящая темнота наступит гораздо позже. Более точных заключений о продолжительности дня пока нельзя было сделать. Стало жарче, однако не настолько, чтобы опасаться перегрева; к тому же, с реки постоянно дул легкий, прохладный ветерок.

Казз начал делать знаки руками, показывая, что ему хотелось бы развести костер. Потом он положил ладонь на кончик бамбукового копья — очевидно, он собирался обжечь острие, чтобы оно стало тверже.

Бартон внимательно осмотрел металлический предмет, взятый им из чаши. Это был прямоугольный кусок твердого серебристого металла, длиной в два и шириной в три четверти дюйма. На одном его конце находилось небольшое отверстие, на другом — что-то похожее на слегка выступающий переключатель. Бартон надавил на выступ. Переключатель немного сместился вперед и из отверстия выскользнул стерженек диаметром в одну десятую и длиной приблизительно в полдюйма. Даже при ярком солнечном свете он ослепительно сверкал. Бартон прикоснулся кончиком стержня к стеблю травы и тот сразу же сморщился. Потом он ткнул стерженьком древко бамбукового копья, и в дереве образовалось тончайшее крохотное отверстие. Бартон вернул переключатель в прежнее положение, и стержень спрятался, подобно раскаленной голове медной черепахи, в своем серебристом панцире.

И Фригейт, и Руах не смогли скрыть удивления при мысли об энергии, таившейся в таком крохотном устройстве. Для того, чтобы стержень раскалился добела, требовалось очень большое напряжение. Сколько раз сможет сработать батарея или питающий радиоактивный элемент, который, по-видимому, находится внутри? Как перезаряжать эту зажигалку?

Существовало много вопросов, на которые нельзя было дать ответ немедленно; возможно, на них никогда не удастся ответить. Сейчас главным оставался один — кто и как вернул их к жизни в молодых телах? Но кто бы это ни сделал, в его распоряжении воистину были средства, подобные божественным! Однако рассуждения на эту тему, хотя и представляли возможность для занимательной беседы, ничего не проясняли.

Вскоре толпа рассеялась. Пустой цилиндр валялся на верхушке камня. Там же осталось лежать несколько тел. Бартон заметил, что многие из участников схватки получили раны. У одной женщины было расцарапано все лицо, правый глаз заплыл кровью. Она всхлипывала, но никто не обращал на нее внимание. Еще один пострадавший, мужчина, сидел на земле, держась за поясницу, на которой отчетливо выступали следы острых ногтей.

Из четверых, оставшихся лежать на шляпке гриба, трое были без сознания. Они пришли в себя, когда им в лицо плеснули воды из чаши. Четвертый, невысокий щуплый мужчина, был мертв. Кто-то свернул ему шею.

Бартон посмотрел на солнце и сказал:

— Я не знаю точно, когда наступит время ужина. Думаю, нам нужно вернуться сюда сразу же, как только солнце скроется за горами. Мы установим чаши в эти углубления и будем ждать. А пока что...

Тело мертвеца следовало бы бросить в реку, но Бартон решил, что найдет ему лучшее применение. Он сообщил остальным о своих планах и, спустив труп с камня вниз, они подхватили тело на руки и потащили через равнину. Фригейт и Галеацци, купец из Триеста, несли труп первыми. Американец не напрашивался сам на эту работу, но когда Бартон попросил его, он утвердительно кивнул, подхватил мертвеца за ноги и пошел вперед. Галеацци еле успевал за ним, держа труп под мышками. Алиса шагала рядом с Бартоном, за руку она вела Гвиневру. Кое-кто из толпы бросал любопытные взгляды на их процессию, но Бартон не обращал на это внимания. Через полмили труп перешел в руки Казза и Моната. Девочку, казалось, совсем не смущал мертвец. Она проявляла любопытство еще к первому трупу и не испытывала никакого страха при виде его обгоревшей кожи.

— Если она действительно происходит из какого-то кельтского племени, — заметил Фригейт, — то для нее привычен вид обугленных тел. Насколько мне не изменяет память, кельты сжигали пленников живьем в больших плетеных корзинах во время отправления своих религиозных ритуалов. Я только не помню, в честь какого бога или богини проводились подобные церемонии. Жаль, что здесь нет библиотеки, где можно было бы уточнить этот вопрос. Как вы думаете, когда-нибудь тут появится хоть одна библиотека? Мне кажтся, что без книг я сойду с ума!

— Оставим это на будущее, — сказал Бартон. — Если нас не обеспечат библиотекой, мы создадим свою собственную. Конечно, если это окажется возможным.

Он подумал, что Фригейт задает глупые вопросы, но сейчас почти все были слегка не в своем уме.

Возле самых холмов двое мужчин, Рокко и Бронтич, сменили Казза и Моната. Бартон вел свою группу мимо деревьев сквозь высокую, по пояс, траву; ее заостренные пилообразные края царапали голые ноги. Он срезал ножом один из стеблей и потянул, проверяя на прочность. Фригейт старался держаться поближе к Бартону и, казалось, не мог прекратить болтовню. Бартон подумал, что американец, по-видимому, хочет избавиться от мыслей о двух несчастных, гибель которых отметила первый день воскресшего человечества.

— Если все люди, когда-либо жившие на Земле, восстали из мертвых в этой долине, то подумайте, какие можно провести исторические исследования! Сколько тайн и секретов удастся раскрыть! Можно будет поговорить с Джоном Уилксом Бутом и установить, был ли на самом деле военный министр Стэнтон причастен к убийству Линкольна. Можно будет раскрыть тайну личности Джека-Потрошителя. Узнать, действительно ли Жанна д’Арк была связана с ведьмами. Поговорить с наполеоновским маршалом Неем и проверить, действительно ли ему удалось избежать расстрела и стать школьным учителем в Америке. Ознакомиться с истинной историей Пирл-Харбора. Увидеть лицо человека в Железной Маске, если таковой вообще когда-либо существовал. Взять интервью у Лукреции Борджиа и тех, кто был с ней знаком, чтобы выяснить, была ли она на самом деле шлюхой и отравительницей, как считает большинство людей до сих пор. Узнать, кто убил двух малюток-принцев в Башне Смерти. Может быть, это сделал сам Ричард III?

Фригейт на мгновение замолчал, казалось, он колебался. Потом, искоса взглянув на Бартона, он продолжал:

— И вам, сэр Ричард Френсис Бартон, тоже можно было бы задать немало вопросов о вашей собственной жизни, в которой многое осталось неясным для ваших биографов. Например — была ли у вас на самом деле возлюбленная-персиянка, на которой вы хотели жениться? Правда ли, что ради нее вы собирались расстаться с Англией, пожертвовать положением в обществе и навсегда поселиться в Иране? Ходили слухи, что она погибла и что ее смерть вы оплакивали до конца своих дней.

Бартон вспыхнул и свирепо уставился на Фригейта. Они едва познакомились, а этот бесцеремонный янки уже задает такие глубоко личные вопросы... будит бередящие душу воспоминания... Этого нельзя простить!

Фригейт изменился в лице и поспешно отступил назад.

— Ну... ну... пусть, все это может подождать... я же понимаю... Но я тоже мог бы рассказать кое-что... Ваша жена, знаете ли, похоронила вас на католическом кладбище, с соблюдением всех обрядов... На католическом кладбище, представляете! Вас! Неверующего!

Глаза Руаха, прислушивавшегося к болтовне Фригейта, все больше и больше расширялись от изумления. Наконец, он прервал американца и вмешался в разговор:

— Так вы — Бартон, исследователь Востока и лингвист? Первооткрыватель озера Танганьика? Человек, который совершил паломничество в Мекку, переодевшись мусульманином? Переводчик «Тысячи и одной ночи»?

— У меня нет ни желания, ни нужды лгать вам. Да, это —

я.

Еврей плюнул в Бартона, но ветер отнес плевок в сторону.

— Ты — сукин сын! — закричал Лев Руах. — Ты — вонючий нацистский выродок! Я читал о тебе! Да, во многих отношениях ты был выдающимся человеком, готов это допустить. Но ты же — антисемит!