Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Апрель, 1949





 

Три-четыре раза в неделю, гуляя по вечерам, я, как прежде, выбираю ту тропу, что ведет вниз, к реке и деревянному мостику, известному тем, кто жил здесь до войны, как Мост Сомнений. Мы называли его так потому, что еще совсем недавно было достаточно пройти по нему на тот берег, и ты попадал в наш «веселый квартал»; ну, а те, кого, так сказать, мучила совесть, долго стояли на мосту, раздираемые сомнениями: то ли предаться вечерним развлечениям, то ли вернуться домой, к жене. Но если порой и меня можно было увидеть на Мосту Сомнений, когда я, опершись о перила, задумчиво смотрел на воду, то это отнюдь не означало, что я действительно предаюсь подобным сомнениям. Просто я очень люблю стоять там, когда садится солнце, и любоваться происходящими вокруг переменами.

Немало новых домов уже выросло у подножия нашего холма. И дальше у реки, где год назад был всего лишь поросший травой пустырь, городская корпорация тоже строит многоквартирные дома для своих будущих сотрудников. Эти дома пока не достроены, и, когда солнце висит низко над рекой, их можно принять за оставшиеся после бомбежек руины – таких еще много в некоторых районах города.

Но с каждой неделей руин становится все меньше, и теперь, чтобы их увидеть, нужно, наверное, отправиться в самый северный наш район, Вакамия, или в ту часть города между Хонтё и Касугамати, которая особенно сильно пострадала от бомбежек. А ведь еще год назад весь город лежал в руинах. Например, этот район за Мостом Сомнений, бывший наш «веселый квартал»… В прошлом году он напоминал пустырь, заваленный мусором, а теперь там работа так и кипит и каждый день происходят какие-то перемены. Прямо перед заведением госпожи Каваками, где когда-то толпы искателей наслаждений с трудом протискивались по узкой грязной улочке, прокладывают широкую асфальтированную дорогу, по обе стороны которой уже виднеются фундаменты новых просторных офисов.

И когда – не так давно – госпожа Каваками сообщила мне, что та же строительная корпорация предложила выкупить ее помещение за кругленькую сумму, я воспринял это совершенно спокойно, ибо полностью уже смирился с тем фактом, что рано или поздно ей все равно придется закрыть свой бар и переехать.

– Не знаю, как мне и поступить, – говорила она мне в тот вечер. – Нет, это просто ужасно – ведь здесь прожито столько лет! Я всю ночь не спала – только об этом и думала. А с другой стороны, сэнсэй, теперь, когда Синтаро-сан ко мне больше не ходит, единственным моим надежным клиентом остались только вы. Нет, я просто теряюсь в сомнениях!

И действительно, сейчас, пожалуй, кроме меня у нее постоянных клиентов и не осталось; Синтаро и носа не кажет в ее заведение после того эпизодика прошлой зимой – у него явно не хватает мужества встретиться со мной лицом к лицу. Не повезло госпоже Каваками, она-то не имела к тому, что произошло между мной и Синтаро, ни малейшего отношения.

Прошлой зимой мы с ним, как обычно, выпивали вечерком у нее в баре, и Синтаро впервые упомянул о том, что его заветное желание – получить место преподавателя в одной из новых средних школ. Он поведал мне, что, оказывается, уже подал несколько заявлений в разные школы. Прошло уже много лет с тех пор, как Синтаро был моим учеником, и у него, естественно, не было ни малейших причин спрашиваться у меня, устраивая свои дела; да и по части рекомендаций, я прекрасно понимаю это, есть много других людей – теперешний работодатель Синтаро, например, – к которым ему уместнее обратиться. И все же, признаюсь, меня несколько удивило, что он даже не посоветовался со мной насчет своего желания работать в школе. А потому, когда зимним днем, вскоре после Нового года, Синтаро возник на пороге моего дома, нервно хихикая и повторяя: «Ах, сэнсэй, я понимаю, что это просто наглость с моей стороны – явиться к вам без приглашения!», я испытал даже некоторое облегчение: все снова возвращалось на круги своя.

Я разжег жаровню в гостиной, и мы уселись к ней поближе, грея руки. Я заметил, что на старом поношенном пальто Синтаро тают одинокие снежинки, и спросил:

– Что, снова снег пошел?

– Чуть-чуть, сэнсэй. Не такой ужасный снегопад, как утром.

– Извини, что у нас в гостиной так холодно. По-моему, это вообще самая холодная комната в доме.

– И совсем тут не холодно, сэнсэй! У меня дома куда холоднее. – Он счастливо улыбнулся и потер руки над жаровней. – Как это мило с вашей стороны, сэнсэй, что вы меня приняли. Вы всегда были очень добры ко мне. Мне и не сосчитать, сколько вы для меня сделали.

– Ну довольно, Синтаро. На мой взгляд, я как раз маловато уделял тебе внимания в прошлом. Так что, если есть что-то, чем я могу загладить эту свою вину перед тобой, охотно послушаю.

Синтаро рассмеялся и снова стал растирать руки.

– Ей-богу, сэнсэй, это же просто смешно! Да вы столько сделали для меня, что мне и не сосчитать!

Я внимательно посмотрел на него и спросил:

– Ладно, Синтаро, говори, в чем дело? Чем я могу тебе помочь?

Он удивленно вскинул на меня глаза и снова рассмеялся:

– Простите, сэнсэй, я тут у вас так хорошо согрелся, что и позабыл, зачем пришел сюда и имел наглость вас потревожить.

Он рассказал, что у него имеются все основания для оптимизма: из надежного источника он узнал, что к заявлению, поданному им в старшую школу Хигасимати, начальство отнеслось в высшей степени благожелательно.

– Но понимаете, сэнсэй, похоже, есть все же одна или две маленькие зацепки, которые несколько смущают комиссию.

– Вот как?

– Да, сэнсэй, и мне, наверное, следует говорить с вами откровенно. Эти два крошечных пятнышка на моей биографии связаны с моим прошлым.

– С прошлым?

– Да, сэнсэй, именно с моим прошлым. – Синтаро нервно хихикнул. Затем, с трудом подыскивая слова, продолжил: – Вы ведь знаете, сэнсэй, как высоко я вас ценю и уважаю, ведь я столь многому у вас научился. Я всегда буду гордиться тем, что вы удостоили меня своей дружбой.

Я кивнул, и он, переведя дух, снова заговорил:

– Дело в том, сэнсэй, что я был бы очень вам признателен, если бы вы сами написали в комиссию – просто чтобы подтвердить некоторые сделанные мной заявления.

– И какие же заявления ты имеешь в виду, Синтаро?

Синтаро снова глупо хихикнул и, вытянув руки над жаровней, пояснил:

– Это ведь только для того, чтобы успокоить комиссию, сэнсэй! Вы, возможно, помните, как мы однажды спорили с вами – по поводу моей работы во время китайского кризиса?

– Во время китайского кризиса? Я что-то вообще не помню, чтобы мы ссорились, Синтаро.

– Простите, сэнсэй, возможно, я преувеличиваю. Настоящей ссоры действительно не было. И все же я проявил определенную неучтивость и позволил себе выразить несогласие с вами – короче говоря, я сопротивлялся вашим предложениям, касавшимся моей работы.

– Извини, Синтаро, но я совершенно не помню, о чем ты говоришь.

– Естественно, это же такая мелочь! Она легко могла выпасть из вашей памяти, сэнсэй. Но, увы, в данный момент для меня это очень важно. Может быть, вам будет легче вспомнить, если я подскажу, что случилось это на вечеринке по случаю помолвки господина Огавы – по-моему, в отеле «Хамабара». В тот вечер я, наверное, выпил больше, чем нужно, и имел наглость откровенно изложить вам свою точку зрения.

– Я смутно припоминаю этот вечер, но деталей совершенно не помню. И все же, Синтаро, какое отношение к сегодняшнему дню имеет какая-то крохотная давнишняя размолвка меж нами?

– Простите, сэнсэй, но, оказывается, все же имеет. Кое в чем комиссия должна быть абсолютно уверена. В конце концов, нужно ведь, чтобы американские власти были довольны… – Синтаро нервно запнулся. Затем сказал: – Я умоляю вас, сэнсэй, попытайтесь вспомнить! Я всегда был – и останусь! – вам благодарен за все, чему у вас научился, но мои взгляды порой несколько не совпадали с вашими. И я, пожалуй, без преувеличений могу утверждать, что у меня возникали сильные сомнения относительно того направления, какое избрала в свое время наша школа. Вы, наверное, помните, что, хотя я в итоге всегда следовал вашим указаниям, но у меня имелись определенные опасения насчет плакатов, посвященных войне с Китаем, и однажды я даже изложил их вам…

– Плакаты, посвященные войне с Китаем? – пробормотал я. – Да, да, я припоминаю твои работы. Для нашей страны это был критический период, когда от каждого требовалось раз и навсегда твердо решить, чего именно он хочет. Насколько я помню, ты хорошо нарисовал, мы твоей работой даже гордились.

– Нет, сэнсэй, я не о том. Вы же должны помнить, что я действительно сомневался в правильности той работы, которую вы мне поручили! Ну, постарайтесь вспомнить: в тот вечер в отеле «Хамабара» я ведь открыто поспорил с вами по этому вопросу. Еще раз прошу вас простить меня, сэнсэй, за подобную назойливость.

Помнится, я некоторое время молчал. Видимо, где-то в это время я встал, потому что помню, что когда заговорил, то стоял спиной к двери, ведущей на веранду, и обращался к Синтаро через всю комнату.

– Так ты хочешь, – сказал я наконец, – чтобы я написал в твою комиссию письмо, которое как бы освобождало тебя от всякого влияния с моей стороны? Ты ведь об этом, в сущности, речь ведешь, верно?

– Ничего подобного, сэнсэй! Вы все неправильно поняли! Я по-прежнему горжусь тем, что меня считают вашим учеником. Просто если бы удалось заверить комиссию, что в вопросе об издании плакатов, посвященных войне с Китаем…

Синтаро снова запнулся. Я немного раздвинул двери на веранду, и ледяной воздух тут же устремился в эту щель, но мне было все равно. Я смотрел в сад, на медленное кружение снежных хлопьев.

– Синтаро, – сказал я, – а почему бы тебе просто не принять собственное прошлое? Ты ведь в свое время немало выиграл, заслужив теми своими плакатами почет, уважение и множество похвал. Возможно, в мире теперь несколько иное мнение о твоих тогдашних работах, но лгать о себе все же не стоит.

– Это верно, сэнсэй, – сказал Синтаро. – Я отлично вас понимаю. Но в данном случае я был бы в высшей степени вам благодарен, если бы вы все же написали в комиссию по поводу этих плакатов. Вот, у меня с собой фамилия и адрес председателя комиссии.

– Синтаро, пожалуйста, послушай меня…

– Сэнсэй, я очень вас уважаю и всегда благодарен за советы и науку, но поймите, мне еще работать и работать. Это прекрасно, предаваться размышлениям и философствовать, когда ты на пенсии. Но я-то пока вынужден существовать в трудовом мире и кое о чем должен позаботиться, если хочу получить место, которое, кстати, по всем прочим показателям и так уже почти мое. Умоляю вас, сэнсэй, пожалуйста, войдите в мое положение!

Я не ответил, продолжая смотреть, как снег падает на ветви деревьев в моем саду. Не оборачиваясь, я услышал, что Синтаро встал.

– Вот имя и адрес, сэнсэй. Если можно, я оставлю это здесь. Я буду невероятно вам благодарен, если вы еще раз обдумаете мою просьбу, когда у вас найдется минутка свободного времени.

Последовала пауза – я полагаю, он еще надеялся, что я обернусь и позволю ему уйти, сохранив хоть какое-то достоинство. Но я продолжал смотреть в сад. Снег хоть и шел все время, но успел лишь слегка запорошить кусты, а стоило чуть дохнуть ветерку, и вовсе почти весь осыпался с ветки клена за окном. Лишь на каменном столбе с фонарем у задней стены сада красовалась пышная снежная шапка.

Я услышал, как Синтаро еще раз извинился и вышел из комнаты.

 

Со стороны может, наверное, показаться, что я был излишне неуступчив в разговоре с Синтаро. Но если знать, какие события предшествовали этому визиту, легко можно представить себе, почему я столь неприязненно отнесся к его попыткам уклониться от ответственности за прошлое. Ведь Синтаро явился ко мне всего через несколько дней после «миаи» Норико.

Переговоры относительно предполагаемого брака Норико с Таро Сайто тянулись всю осень, но продвигались довольно успешно; в октябре состоялся обмен фотографиями, и вскоре господин Кио, наш посредник, принес нам приятное известие: молодой человек прямо-таки мечтает познакомиться со своей будущей невестой. Норико, естественно, тут же устроила целое представление, заявляя, что ей надо еще подумать, хотя всем было уже совершенно ясно: дочери моей уже двадцать шесть, а потому вряд ли она так просто откажется от брака с Таро Сайто.

Так что я уведомил господина Кио, что мы охотно принимаем предложение устроить «миаи», то есть смотрины. Вскоре были согласованы и дата – один из дней ноября, – и место встречи: отель «Касуга-Парк». Сейчас – и вы, возможно, согласитесь со мной – этот отель имеет несколько вульгарный облик, и меня подобный выбор даже немного расстроил. Но господин Кио заверил нас, что закажет отдельный кабинет, и намекнул, что семейству Сайто очень нравится тамошняя кухня, и я в итоге дал свое согласие, хотя и без особого энтузиазма.

Господин Кио также предупредил нас, что может получиться большой «перевес» членов семьи будущего жениха – во всяком случае, собирался прийти и его младший брат, а не только родители, – и посоветовал нам с Норико тоже взять с собой кого-нибудь из родственников или близких друзей для дополнительной, так сказать, поддержки. Но Сэцуко жила далеко, а больше никого, чтобы попросить присутствовать на «миаи», у нас не было. Видимо, именно ощущение того, что мы можем оказаться в невыигрышном положении, вдобавок к неудачному, с нашей точки зрения, выбору места, и заставило Норико нервничать больше обычного. Короче говоря, эти несколько недель перед смотринами оказались для нас достаточно трудными.

Часто, едва вернувшись с работы, Норико с раздражением спрашивала: «Ну, и чем ты тут целый день занимался, папа? Как всегда, наверное, бродил по дому и хандрил?» А я вовсе не «бродил и хандрил», а, напротив, прилагал все усилия для того, чтобы брачные переговоры на этот раз закончились успешно. Но, считая, что в столь ответственный период не стоит тревожить Норико подробностями моих действий в данном направлении, я отделывался весьма невнятным рассказом о том, как провел день, тем самым лишь побуждая ее продолжать свои нелепые инсинуации. Теперь-то я понимаю, что зря не обсуждал с ней некоторые вещи открыто, ибо моя уклончивость лишь вызывала у Норико еще большее напряжение. Если бы я был с ней откровеннее, это могло бы, наверное, предотвратить многие неприятные моменты в наших тогдашних отношениях.

Помнится, однажды, когда Норико вернулась с работы домой, я подрезал в саду кустарники. Она вполне вежливо поздоровалась со мной с веранды и исчезла в доме. А через некоторое время, когда я уже сидел на веранде и любовался садом, оценивая результаты своей работы, Норико, успевшая переодеться в кимоно, принесла чай, поставила поднос между нами и тоже села. Стоял один из тех восхитительных дней, которыми была отмечена у нас прошлая осень; сквозь не опавшую еще листву пробивались лучи нежаркого солнца. Норико, проследив за моим взглядом, вдруг сказала:

– Папа, зачем ты так сильно обрезал бамбук? Теперь он выглядит каким-то кривобоким.

– Кривобоким? Ты так думаешь? А по-моему, он вполне ровный. Видишь ли, приходится учитывать, с какой стороны больше молодых побегов.

– Папа, ты, как всегда, суешься не в свое дело! А теперь, небось, и вон тот куст хочешь испортить?

– Испортить? – Я повернулся к дочери. – Ты что этим хочешь сказать? Что все остальное я уже испортил?

– Во всяком случае, азалии так и не сумели оправиться. Вот что значит, папа, когда у человека слишком много свободного времени! Такой человек в итоге всегда начинает совать свой нос в то, что его вмешательства вовсе не требует.

– Извини, Норико, но я что-то не совсем понимаю, о чем ты. Значит, по-твоему, и азалии теперь выглядят кривобокими?

Норико еще раз окинула взглядом сад и вздохнула:

– Тебе следовало оставить все, как было прежде, папа.

– Извини, Норико, но, по-моему, и бамбук, и азалии выглядят сейчас значительно лучше! И никакой «кривобокости», о которой ты толкуешь, я не замечаю.

– Ну что ж, значит, ты, папочка, стал плохо видеть. Или у тебя просто вкус испортился.

– У меня испортился вкус? Так, это уже любопытно. Ты знаешь, Норико, мало кому приходило в голову ассоциировать понятие «дурной вкус» с моим именем.

– И все равно, папа, – устало сказала она, – этот бамбук выглядит совершенно кривобоким. Ты испортил весь вид: куда лучше было, когда побеги бамбука переплетались с нависающими ветвями дерева.

Какое-то время я молча созерцал содеянное мною и наконец сказал, кивая в такт собственным словам:

– Да, возможно, тебе, Норико, это видится именно так. Ты ведь всегда была лишена художественного чутья. Как и Сэцуко. Вот Кэндзи – дело другое, а вы, девочки, похожи на вашу маму. Помнится, она, бывало, отпускала такие же нелепые замечания.

– А ты, папа, что, считаешь себя таким большим специалистом по обрезке кустарников? Вот не знала! Извини.

– Я вовсе не утверждал, что я специалист. Просто я несколько удивлен тем, что меня обвиняют в отсутствии вкуса. Я к этому как-то не привык.

– Что ж, папа, по-моему, тут каждый может иметь свое личное мнение.

– Вот и мать твоя была в точности такой же. Говорила первое, что ей в голову приходило. Что ж, по крайней мере, честно.

– Я уверена, что уж в этом ты, папа, разбираешься лучше всех. Да, несомненно.

– А знаешь, Норико, твоя мать ведь порой делала мне замечания, даже когда я рисовал. И старалась непременно отстоять свое мнение, чем всегда очень меня веселила. А потом и сама начинала смеяться со мной вместе и признавалась, что в таких вещах совсем не разбирается.

– Значит, ты, папа, и в оценке своих картин всегда бывал прав, да?

– Норико, давай прекратим этот бессмысленный спор. А если тебе не нравится то, что я сделал в саду, пожалуйста: отправляйся в сад сама и делай все так, как твоей душе угодно!

– Как мило, папочка, что ты мне это разрешаешь. Вот только когда, по-твоему, мне этим заниматься? У меня ведь далеко не весь день свободен, знаешь ли.

– Что ты хочешь этим сказать, Норико? Между прочим, сегодня я, например, тоже весь день был очень занят. – Я гневно на нее глянул, но она, не замечая этого, с усталым видом продолжала смотреть в сад. Я отвернулся и вздохнул. – Нет, этот абсолютно бессмысленный спор надо немедленно прекратить! Твоя мать, по крайней мере, всегда сама могла признать, что мы спорим по пустякам, и потом вместе со мной смеялась над этим.

В такие минуты я испытывал огромное искушение рассказать ей, как я на самом деле из кожи вон лезу ради нее. Если бы я дал ей это понять, она бы наверняка очень удивилась и, осмелюсь предположить, устыдилась своего поведения. А ведь я как раз в тот день успел с утра съездить в район Янагава, где, как мне удалось выяснить, теперь проживает Курода.

 

В общем-то, выяснить это оказалось совсем нетрудно. Профессор живописи из школы Уэмати, убедившись в том, что намерения у меня самые благие, дал мне не только адрес Куроды, но рассказал обо всем, что случилось с моим бывшим учеником за эти годы. Курода, похоже, устроился совсем неплохо, освободившись из заключения после окончания войны. Так уж устроен наш мир, что годы, проведенные в тюрьме, обернулись ему на пользу; в определенных общественных кругах он встретил самый горячий прием и всяческую поддержку. У него, таким образом, практически не возникло затруднений ни с поисками работы – в основном частные уроки, – ни с покупкой всего необходимого для возобновления занятий живописью. А к началу прошлого лета он получил место преподавателя живописи в школе Уэмати.

Сейчас, возможно, кому-то моя реакция может показаться ненатуральной, но я действительно был очень рад – и, честное слово, даже горд! – узнав, что карьера Куроды развивается успешно. Ведь, в конце концов, это естественно, если учитель продолжает гордиться успехами своего бывшего ученика, даже если в силу определенных обстоятельств они совершенно отдалились друг от друга.

Проживал Курода в довольно паршивом, надо сказать, районе. Я долго тащился пешком по узким улочкам среди жалких развалюх, пока не вышел на залитую асфальтом площадь, больше похожую на двор какого-то промышленного предприятия. Это впечатление усиливало то, что у дальнего конца площади стояло несколько припаркованных грузовиков, а чуть дальше, за железной сеткой ограды, с ревом ворочал землю бульдозер. Помнится, я постоял несколько минут, глядя на этот бульдозер, пока не сообразил, что большой новый дом, возвышавшийся прямо надо мной, и есть тот, в котором живет Курода.

Я поднялся на второй этаж, где двое маленьких мальчиков катались по коридору на трехколесном велосипеде, отыскал его квартиру и позвонил. На первый мой звонок никто не ответил. Но теперь я твердо решил идти до конца и позвонил еще раз.

Дверь отворилась, и на пороге возник юноша лет двадцати со свежим лицом и очень серьезно сказал:

– Прошу меня простить, но, к сожалению, господина Куроды сейчас нет дома. А вы, случайно, не его коллега?

– Можно сказать и так. Я бы хотел кое-что обсудить с господином Куродой.

– В таком случае, может быть, вы будете так любезны и согласитесь немного подождать? Проходите, пожалуйста. Я уверен, господин Курода скоро придет и, конечно, очень расстроится, если вы с ним разминетесь.

– Но мне совсем не хочется вас беспокоить.

– Никакого беспокойства, уверяю вас. Входите, входите, пожалуйста.

Квартирка была маленькая и, как и многие современные жилища, без прихожей; застланный татами пол гостиной от крохотного коридорчика отделял лишь низенький порожек. Но в квартире царил полный порядок, множество картин и ковриков украшали стены. В широкие открытые окна, выходящие на узкий балкон, потоками лился солнечный свет. Снаружи доносился рев того самого бульдозера, который я видел.

– Надеюсь, вы не очень спешите? – спросил молодой человек, предлагая мне сесть и подвигая футон. – Потому что господин Курода никогда не простит мне, если, вернувшись, узнает, что я позволил вам уйти. Вы разрешите мне приготовить вам чай?

– Вы очень любезны, – сказал я, усаживаясь. – Вы что же, студент господина Куроды?

Молодой человек улыбнулся.

– Господин Курода так добр, что называет меня своим протеже, хотя я сомневаюсь, заслуживаю ли я такого отношения к себе. Меня зовут Энти. Да, я раньше учился у господина Куроды, но он и теперь, несмотря на большую преподавательскую нагрузку, великодушно продолжает проявлять живой интерес к моей работе.

– Вот как?

Бульдозер за окном взревел с новой силой. Юноша неловко потоптался возле меня, извинился и сказал:

– Прошу вас, подождите минутку, сейчас я приготовлю чай.

Когда он вновь вошел в комнату уже с чайным подносом, я, указав на одну из картин, заметил:

– Стиль господина Куроды сразу можно узнать.

В ответ молодой человек усмехнулся, как-то смущенно глянул на картину и сказал, все еще держа поднос на весу:

– Боюсь, этому художнику далеко до господина Куроды.

– Разве это работа не господина Куроды?

– Увы, это всего лишь одна из моих собственных попыток что-то изобразить. Мой учитель так добр, что счел ее достойной быть вывешенной на всеобщее обозрение.

– Правда? Ну что ж…

Я снова стал рассматривать картину, а Энти тем временем поставил поднос на низенький столик возле меня и тоже сел.

– Так это правда ваша работа? Должен сказать, молодой человек, у вас большой талант. Да, несомненно!

Энти опять смущенно усмехнулся.

– Мне просто очень повезло – ведь моим учителем был господин Курода. Мне еще многому нужно учиться.

– А ведь я даже не сомневался, что это одна из работ самого господина Куроды! Мазок в точности как у него.

Молодой человек довольно неуклюже возился с чайником, словно не зная, с чего начать. Я заметил, как он приподнял крышечку и заглянул внутрь.

– Господин Курода постоянно повторяет, – сказал он, – что я должен постараться писать в том стиле, который больше свойствен мне самому. Но я настолько восхищаюсь манерой господина Куроды, что просто не могу не подражать ему!

– В этом нет ничего плохого – какое-то время подражать своему учителю. Так можно многому научиться. Всему свое время. У вас тоже непременно возникнут собственные идеи, разовьется собственная техника, ибо человек вы несомненно талантливый. Да, я уверен: будущее у вас поистине многообещающее. Ничего удивительного, что господин Курода уделяет вам столько внимания.

– У меня просто слов не хватит, чтобы перечислить все, чем я обязан господину Куроде! Вы и сами видите, я даже живу в его квартире. Уже почти две недели. Мои прежние хозяева попросту вышвырнули меня на улицу, а господин Курода меня спас. Нет, просто невозможно пересказать все, что он для меня сделал!

– Вы говорите, что вас выбросили из вашей квартиры?

– Уверяю вас, – усмехнулся он, – это не потому, что я не платил за квартиру! Я платил аккуратно. Но, понимаете, как я ни старался, все равно иногда капал красками на татами, вот мой хозяин разозлился и выгнал меня.

Мы оба немного посмеялись, и я сказал:

– Извините, я смеюсь только потому, что и у меня, помнится, были точно такие же проблемы, когда я начинал, так что я очень вам сочувствую. Уверяю вас, вскоре у вас будет все – и должные условия для работы, и все остальное, если, конечно, вы будете упорно работать.

Мы еще немного посмеялись, и Энти сказал, принимаясь наконец разливать чай:

– Спасибо, вы очень меня обнадежили. Только, прошу вас, не уходите: теперь господин Курода уже совсем скоро придет. Он, конечно же, будет очень рад возможности поблагодарить вас за все, что вы для него сделали.

Я удивленно посмотрел на него.

– Вы думаете, господин Курода так уж хочет меня поблагодарить?

– Извините, но я думал, что вы из общества «Кордон»…

– Общество «Кордон»? Простите, а что это такое?

Энти глянул на меня, прежняя неловкость вновь овладела им.

– Это вы меня простите. Я ошибся. Я почему-то решил, что вы из «Кордона».

– К сожалению, вы действительно ошиблись. Я просто старый знакомый господина Куроды.

– Понятно. Старый коллега?

– Вот именно. Можно, наверное, и так сказать. – Я снова посмотрел на картину, написанную Энти. – Да, это действительно очень хорошая работа, – сказал я. – Вы очень талантливы. – Я вдруг почувствовал, что он внимательно ко мне присматривается. Потом он спросил:

– Простите, могу я узнать, как вас зовут?

– Ох, извините, я не представился; вы, должно быть, сочли меня невежей. Мое имя – Мацуи Оно.

– Понятно.

Энти встал и отошел к окну. Минуту или две я смотрел, как над двумя чайными чашками, стоявшими на столике, вьется парок. Потом спросил:

– Так что, господин Курода скоро придет?

Сперва мне показалось, что юноша и не собирается мне отвечать. Но он все же ответил, не оборачиваясь и по-прежнему глядя в окно:

– Наверное, раз он все еще не вернулся, вам больше не стоит ждать и тратить время зря.

– И все же, если вы не возражаете, я еще немного подожду, раз уж я сюда добрался.

– Я обязательно скажу господину Куроде, что вы приходили. Возможно, он потом вам сам напишет.

За дверью слышалась возня детей; они, похоже, колотили своим велосипедом о стену и что-то сердито орали друг другу. И мне вдруг подумалось: до чего же этот молодой человек, что стоит у окна, похож сейчас на обиженного ребенка!

– Простите мне мои слова, господин Энти, – сказал я, – но вы еще очень молоды. Вы были еще ребенком, когда мы с господином Куродой впервые познакомились. И я бы попросил вас не делать слишком поспешных выводов о вещах, которые вам не слишком хорошо известны.

– Не слишком хорошо? – Он вдруг повернулся ко мне. – Простите, ну а сами-то вы хорошо все знаете? Знаете, какие страдания ему довелось пережить?

– Почти все на свете сложнее, чем кажется на первый взгляд, господин Энти. Для молодых людей вашего поколения характерно несколько упрощенное восприятие вещей. Но я в любом случае вижу довольно мало смысла в том, чтобы в данный момент спорить с вами. Я бы просто хотел подождать господина Куроду, если вы не возражаете.

– А я бы предложил вам, господин Оно, не откладывать более ваши дела и не ждать господина Куроду. Обещаю, что непременно сообщу ему о вашем визите, как только он вернется. – До сих пор Энти еще как-то ухитрялся сохранять вежливый тон, но теперь, похоже, совсем потерял контроль над собой. – Честно говоря, я просто потрясен вашим спокойствием! Явиться сюда, словно вы его старый добрый знакомый!…

– Но я и есть его старый добрый знакомый. И уж позвольте самому господину Куроде решать, хочет он меня принять или нет.

– Знаете, я достаточно хорошо успел узнать господина Куроду, и, по-моему, вам лучше всего сейчас уйти. Он наверняка не захочет вас видеть!

Я вздохнул и поднялся на ноги. Энти, стоя ко мне спиной, опять уставился в окно. Но когда я уже взял с вешалки свою шляпу, он все же обернулся и сказал как-то на редкость спокойно:

– Значит, кое-что мне не слишком хорошо известно, господин Оно? Ошибаетесь: это как раз вам кое-что не слишком хорошо известно! Иначе вы бы не осмелились вот так заявиться сюда. Я, например, уверен: вы не знаете, что у господина Куроды с плечом. Правда ведь? Он безумно страдал от боли, но его тюремщики нарочно «забывали» доложить о полученной им травме, и никакого лечения до самого конца войны он так и не получил. Зато они, разумеется, сразу же вспоминали о его больной руке, когда в очередной раз собирались его избить! Предатель. Вот как они его называли! Предатель. Каждый день они твердили ему это! Но теперь-то всем известно, кто настоящие предатели!

Я завязал на туфлях шнурки и двинулся к двери.

– Вы слишком молоды, господин Энти, чтобы разбираться во всем, что творится в нашем сложном мире.

– Да, теперь мы знаем, кто были настоящие предатели! И знаем, что многие из них все еще на свободе!

– Так вы скажете господину Куроде, что я приходил? Возможно, он будет так любезен, что напишет мне. Всего хорошего, господин Энти.

Естественно, я не позволил себе особенно расстраиваться из-за слов этого юнца. Однако в свете переговоров о браке Норико меня несколько тревожила возможность того, что Курода действительно так враждебно настроен по отношению ко мне, как о том говорил Энти. В конце концов, я как отец просто обязан был побыстрее решить эту неприятную проблему и, вернувшись домой, сразу же написал Куроде письмо, выразив желание встретиться с ним – в частности, чтобы обсудить один важный вопрос весьма деликатного свойства. Письмо мое носило, по-моему, в высшей степени дружелюбный, даже примиренческий характер, и меня весьма разочаровал холодный и до обидного краткий ответ, который я получил несколько дней спустя.

«У меня нет причин полагать, что наша встреча приведет к чему-нибудь хорошему, – писал мне мой бывший ученик. – Благодарю вас за любезный визит который вы нанесли мне на днях, но, думаю, вам не стоит впредь затруднять себя подобными проявлениями внимания к моей персоне».

Признаюсь, история с Куродой меня несколько расстроила, и я, безусловно, лишился изрядной доли оптимизма в отношении исхода теперешних брачных переговоров. И хотя, как я уже говорил, подробности своих попыток встретиться с Куродой я от Норико утаил, она, конечно же, почувствовала, что данный вопрос благополучного разрешения не имел, и это, несомненно, добавило ей волнений.

В день назначенных смотрин дочь моя показалась мне настолько напряженной, что я забеспокоился: какое впечатление она произведет сегодня вечером на семейство Сайто? Ведь они-то наверняка продемонстрируют полное спокойствие и благожелательную уверенность в себе. Ближе к вечеру я почувствовал, что надо бы попробовать несколько взбодрить Норико; именно поэтому, когда она проходила через столовую, где я читал газету, я заметил:

– Просто удивительно, Норико, как это ты умудряешься целый день заниматься только собственной внешностью! Можно подумать, у тебя сегодня уже свадьба.

– Ты, папа, как всегда, подшучиваешь над другими, а сам не готов! – сердито парировала она.

– А мне и нужно-то всего несколько минут! – рассмеялся я. – Зато с тобой творится что-то необычное – ты целый день на сборы потратила.

– Ну, сколько времени будешь собираться ты, папа, дело твое. Разумеется, ты у нас слишком горд, чтобы обращать внимание на такие вещи.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Почему это я «слишком горд»? Ты что этим хочешь сказать, Норико?

Моя дочь отвернулась, поправляя заколку в волосах.

– Норико, что значит «слишком горд»? Что ты имеешь в виду?

– А то, что тебя не волнуют такие пустяки, как мое будущее, это же совершенно понятно. Ведь ты, папочка, даже свою газету еще не дочитал.

– Ну вот, теперь тебя совсем куда-то не туда занесло. По-моему, ты только что сказала, что я «слишком горд». Будь добра, поясни, что ты имела в виду?

– Я просто надеюсь, папа, что к назначенному часу ты будешь иметь достаточно презентабельный вид, – отрезала Норико и пулей вылетела из комнаты.

И я снова, как часто бывало в те трудные дни, задумался о том, как непохоже поведение Норико на то, что было в прошлом году во время брачных переговоров с семейством Миякэ. Тогда она была спокойной, уверенной, даже, пожалуй, излишне самоуверенной. Конечно, Дзиро Миякэ она хорошо знала и, видимо, не сомневалась, что они непременно поженятся, а потому, наверное, и воспринимала переговоры как некую обременительную формальность. И конечно, потрясение, которое ей довелось испытать, оказалось для нее весьма тяжким. И все же ей не следовало заниматься инсинуациями на мой счет. В общем, сегодняшняя маленькая перепалка вряд ли способствовала приведению нас в необходимое во время «миаи» расположение духа и, несомненно, внесла свой вклад в то, что случилось тем вечером в отеле «Касуга-Парк».

 

Много лет этот отель, выстроенный в европейском стиле, считался одним из наиболее приятных мес. в городе. Однако теперь его хозяева решили сменить интерьер и сделали его, на мой взгляд, почти вульгарным – явно желая поразить воображение клиентов-американцев, у которых отель «Касуга» очень популярен и считается почему-то «очаровательно японским». Впрочем, тот зал, который зарезервировал для нас господин Кио, оказался очень даже приличным, и главным его плюсом был роскошный вид, открывавшийся из широких окон на западный склон холма Касуга и раскинувшийся внизу большой город, мерцающий множеством огоньков. Все остальное, впрочем, особого восторга не вызывало: самый обычный круглый стол, вокруг него стулья с высокими спинками, на стене большая картина. Картину я узнал: это была работа художника Мацумото, которого я знавал до войны.

Вполне возможно, из-за напряжения, вызванного «миаи», я выпил несколько больше, чем собирался, ибо сам тот вечер помню не слишком отчетливо. Я, правда, почти сразу составил себе вполне благоприятное впечатление о Таро Сайто, своем потенциальном зяте. Он показался мне человеком умным, ответственным и воспитанным, а также обладавшим той приятной уверенностью манер, которая так нравилась мне в его отце. Когда Таро Сайто спокойно и в то же время в высшей степени галантно приветствовал нас с Норико у входа в отель, мне сразу вспомнился другой молодой человек, который несколькими годами раньше в аналогичной ситуации произвел на меня очень хорошее впечатление. Я имею в виду своего зятя Суйти и то, как он вел себя во время «миаи» Сэцуко в гостинице «Империал» (во всяком случае, так она называлась раньше). И на мгновение мне пришла в голову мысль о том, что, возможно, любезность и доброжелательность Таро Сайто тоже неизбежно поблекнут со временем, как это произошло с Суйти. Впрочем, Таро, надо надеяться, никогда не придется столкнуться с тем горьким опытом, который, насколько мне известно, выпал на долю Суйти.

Что же касается самого доктора Сайто, то он, как всегда, отлично владел ситуацией. Несмотря на то что до этого вечера мы с ним ни разу как следует не были представлены друг другу, мы были фактически знакомы уже много лет и всегда вежливо здоровались, встретившись на улице, подчеркивая этим взаимное уважение. С его женой, привлекательной женщиной лет пятидесяти, я также всегда здоровался при встрече, но не более того. Теперь же я с первого взгляда понял, что и она не менее достойная личность, чем ее супруг, и наверняка способна уладить любую неловкую ситуацию, если таковая возникнет. Единственным членом семейства Сайто, который не произвел на меня благоприятного впечатления, был их младший сын, Мицуо, молодой человек лет двадцати.

Теперь, когда я вспоминаю тот вечер, мне кажется, что мои подозрения насчет юного Мицуо зародились сразу, как только я его увидел. Я, правда, не могу с уверенностью сказать, что именно меня насторожило, – возможно, он напомнил мне Энти, того молодого человека, с которым я встретился в квартире Куроды. Так или иначе, стоило нам приняться за еду, я почувствовал, что мои первые подозрения постепенно подтверждаются. Хотя Мицуо и полностью соблюдал декорум, я постоянно ловил на себе нечто враждебно-обвиняющее во взглядах, которые он бросал, передавая мне, скажем, блюдо через стол.

А чуть позже мне в голову вдруг пришла мысль о том, что на самом-то деле Мицуо относится ко мне точно так же, как и остальные члены его семьи, – просто он еще не успел научиться достаточно искусно это скрывать. Теперь я уже постоянно сам поглядывал на Мицуо, как если бы именно он являлся индикатором того, что же на самом деле думают о нас эти Сайто. Но поскольку Мицуо сидел довольно далеко от меня, а его сосед, господин Кио, непрерывно о чем-то с ним беседовал, у меня так и не появилось возможности самому хоть какое-то время пообщаться с юношей.

– Мы слышали, вы хорошо играете на фортепиано, госпожа Норико, – заметила, помнится, госпожа Сайто.

Норико со смущенной улыбкой возразила:

– Я слишком мало упражняюсь, чтобы играть действительно хорошо.

– Я в молодости тоже играла, – сказала госпожа Сайто. – Но теперь тоже редко подхожу к инструменту. У нас, женщин, всегда времени не хватает для подобных занятий, верно?

– Да, вы правы, – пробормотала моя дочь, явно нервничая.

– А я очень плохо в музыке разбираюсь, – вступил в разговор Таро Сайто, не сводя глаз с Норико. – Да еще и мама постоянно обвиняет меня в том, что мне медведь на ухо наступил! В итоге ей удалось доказать, что вкуса у меня нет, и теперь приходится спрашивать у нее, кого из композиторов мне следует любить.

– Какой вздор! – притворно возмутилась госпожа Сайто.

– Вы знаете, госпожа Норико, – продолжал Таро, – я как-то купил записи фортепианных концертов Баха. Бах мне очень нравился, но мама все время эти записи критиковала, а меня обвиняла в дурновкусии. Ну разве я мог тягаться с таким великим знатоком музыки, как она? В итоге Баха я теперь практически не слушаю. Но теперь, может быть, мне на помощь придете вы, госпожа Норико? Вам Бах нравится?

– Бах? – На мгновение мне показалось, что моя дочь вообще не понимает, о чем ее спрашивают. Потом она вдруг улыбнулась и сказала: – Да, очень. Очень нравится.

– Ага! – торжествующе воскликнул Таро. – Теперь и маме придется кое-что переоценить!

– Мой сын вечно говорит всякие глупости, госпожа Норико. Я никогда не критиковала творчество Баха в целом. Но что касается фортепианной музыки, разве вам не кажется, что Шопен гораздо выразительнее?

– Да, конечно, – подтвердила Норико.

И вот так, скованно, отвечала моя дочь на любой вопрос всю первую половину вечера. Что, впрочем, отнюдь не было для меня неожиданностью. В кругу семьи или в компании близких друзей Норико усвоила очень бойкую манеру общения и говорит остроумно и красноречиво, а вот во время официальных встреч мне часто приходилось видеть, как она с трудом находит нужный тон и больше молчит, производя впечатление чрезвычайно стеснительной особы. Именно это и происходило в данном случае, и я уже начинал беспокоиться, ибо мне было совершенно ясно – и гордо приподнятый профиль госпожи Сайто также свидетельствовал об этом: семья Сайто отнюдь не принадлежит к старомодному типу, где предпочитают, чтобы женщины сидели и помалкивали. Я, собственно, так и думал и предупреждал Норико, когда мы готовились к смотринам, что ей стоит как можно лучше продемонстрировать свою живость, ум и острый язык. И она была полностью с моими стратегическими соображениями согласна и выразила самое решительное намерение вести себя «совершенно естественно». Я даже немного испугался, как бы она не переборщила и не вышла за рамки приличий. Но, увидев, с каким трудом она, односложно и даже как-то угодливо, не поднимая глаз, отвечает на вопросы Сайто, которые наперебой пытаются ее разговорить, я сразу представил себе, в каком она пребывает отчаянии.

Впрочем, если не считать скованности Норико, застольная беседа протекала весьма непринужденно. Особенно старался доктор Сайто, проявивший поистине великолепное умение создавать в компании легкую приятную атмосферу, и если бы я постоянно не чувствовал на себе взгляд юного Мицуо, то, пожалуй, мог бы даже забыть опасность положения и расслабиться. В какой-то момент, помнится, доктор Сайто, удобно откинувшись на спинку стула, заметил:

– Оказывается, сегодня в центре города снова состоялись демонстрации. Вы знаете, господин Оно, когда я ехал на трамвае, на одной из остановок в наш вагон вошел человек с огромной ссадиной на лбу. Он сел рядом со мной, и я, естественно, спросил, хорошо ли он себя чувствует и не нужен ли ему врач. Но он, как оказалось, уже побывал у врача и теперь снова собирался присоединиться к своим товарищам, вышедшим на демонстрацию. Как вам это нравится, господин Оно?

Доктор Сайто говорил самым обычным тоном, но у меня в тот миг возникло ощущение, что все за столом – включая Норико – перестали жевать, чтобы не упустить моего ответа. Вполне возможно, конечно, что мне это просто показалось, но что я помню совершенно отчетливо, так это с каким напряженным вниманием наблюдал за мной в эти минуты юный Мицуо.

– Да, очень жаль, – сказал я, – что доходит до увечий. Видимо, чувства у молодежи так и бурлят.

– Ох, как это верно, господин Оно! – вздохнула госпожа Сайто. – Чувства, конечно, могут бурлить, но зачем же доходить до рукопашной! Столько покалеченных! А мой муж еще уверяет, что это даже хорошо. И я, честное слово, не понимаю, что он имеет в виду.

Я ожидал, что доктор Сайто как-то прореагирует на ее слова, однако в разговоре почему-то возникла очередная пауза, и глаза всех присутствующих вновь обратились ко мне.

– Это вы справедливо заметили, – обронил я, – увечий, к сожалению, действительно слишком много.

– Моя жена, как всегда, искажает мои слова, господин Оно, – вмешался наконец доктор Сайто. – Я никогда не утверждал, что уличные потасовки – это так уж хорошо. Хотя и пытался доказать, что во время этих демонстраций люди получают не только увечья, что в них заложен куда более глубокий смысл. Плохо, конечно, что потасовки все же случаются и люди калечат друг друга. Однако в основе этого лежит потребность людей открыто, во всеуслышание выражать свое мнение – вот что действительно важно! А вы разве думаете иначе, господин Оно?

Возможно, я несколько мгновений колебался с ответом, во всяком случае, меня опередил Таро Сайто:

– Нет, отец, сейчас все действительно просто выходит из-под контроля! Демократия – это прекрасно, и все же она отнюдь не означает, что наши граждане имеют право бунтовать, как только они с чем-то не согласны. В этом отношении мы, японцы, пока что похожи на неразумных детей. Нам еще нужно долго учиться, как справляться с той ответственностью, которую налагает на общество демократия.

– Вот уж поистине необычный случай! – рассмеялся доктор Сайто. – Похоже, в нашей семье – во всяком случае, по данному вопросу – отец оказался куда более либеральным, чем сын. Впрочем, Таро, наверное, прав. В настоящий момент наша страна подобна малышу, который только еще учится ходить и бегать. Но уверяю вас: душевное здоровье нации в полном порядке. Ведь, увидев, как подрастающий ребенок на бегу разбивает себе коленку, вы не станете запирать его дома, чтобы он больше не падал, не так ли, господин Оно? Или, может, я действительно чересчур либерален, как утверждают мои жена и сын?

И тут я, возможно, снова совершил ошибку – ибо, как уже говорил, выпил несколько больше, чем собирался, – но мне показалось, что есть некое странное несоответствие в том, что у представителей семейства Сайто столь различные точки зрения на один и тот же вопрос. Кроме того, я заметил, что юный Мицуо опять не сводит с меня глаз.

– Я думаю, вы правы, – сказал я доктору. – Но очень надеюсь, что люди все же перестанут калечить друг друга.

Помнится, тут как раз вмешался Таро Сайто и, решительно сменив тему, спросил у Норико, нравится ли ей один из тех новых больших магазинов, что недавно открылись в городе, и какое-то время разговор шел о вещах малозначимых.

Такая вещь, как «миаи», разумеется, нелегко дается любой потенциальной невесте; даже как-то нечестно, по-моему, требовать от молодой женщины каких-то суждений, которые могут оказаться решающими для всей ее будущей жизни, когда она находится под прицелом стольких внимательных глаз. И все-таки, должен признаться, я никак не ожидал, что для Норико это будет так тяжело. По ходу вечера ее уверенность в себе все таяла и таяла. В итоге на любой вопрос она отвечала лишь «да» или «нет». Я видел, что Таро Сайто изо всех сил старается помочь ей расслабиться. Однако обычаи требовали, чтобы он не проявлял особой настойчивости в беседах с предполагаемой невестой, и его попытки начать шутливую беседу то и дело кончались неловким молчанием. Видя, как моя дочь все глубже погружается в отчаяние, я снова и снова поражался тому, сколь сильно все это отличается от прошлогодних событий. Тогда к нам как раз приехала Сэцуко; она, конечно же, присутствовала на церемонии «миаи» и всячески поддерживала сестру, хотя в тот вечер Норико, похоже, ничья поддержка и не требовалась. Меня, помнится, даже слегка раздражало, что Норико и Дзиро Миякэ все время с улыбкой переглядываются через стол, словно посмеиваясь над необходимостью соблюдать формальности.

– А помните, господин Оно, – услышал я голос доктора Сайто, – когда мы с вами виделись в последний раз, то выяснили, что у нас с вами есть общий знакомый. Некто господин Курода.

К этому времени наш ужин уже подходил к концу.

– Да-да, действительно припоминаю, – сказал я.

– А мой младший сын, – доктор Сайто указал на Мицуо, с которым я пока что не обменялся и парой слов, – учится в школе Уэмати, где как раз и преподает господин Курода.

– Вот как? – Я повернулся к молодому человеку. – Значит, вы хорошо знаете господина Куроду?

– Да нет, не очень, – ответил он. – К сожалению, у меня нет способностей к рисованию, так что мои контакты с преподавателями живописи весьма ограниченны.

– Однако о господине Куроде все отзываются очень хорошо, верно, Мицуо? – спросил доктор Сайто.

– Да, очень хорошо.

– А ты знаешь, что господин Оно был когда-то близко знаком с господином Куродой?

– Да, я слышал, – сказал Мицуо.

И тут опять вмешался Таро Сайто, в очередной раз сменив тему.

– Вы знаете, госпожа Норико, – обратился он к моей дочери, – у меня давно уже возникла одна теория, которая объясняет отчасти, почему у меня такой плохой музыкальный слух. Все дело в том, что мои родители никак не могли как следует настроить фортепиано, и я с раннего детства – каждый день, госпожа Норико! – был вынужден слушать, как мама играет на расстроенном инструменте. Вам не кажется, что именно это и послужило причиной моих несчастий?

– Да, возможно, – тихо ответила Норико, не поднимая глаз от тарелки.

– Ну вот! Я же всегда говорил маме, что это ее вина. А она продолжала упрекать меня в отсутствии слуха. Вы не находите, что со мной обращались в высшей степени несправедливо, госпожа Норико?

Норико улыбнулась, но ничего не сказала.

И тут господин Кио, до сих пор тактично остававшийся на заднем плане, решил рассказать один из своих «очень смешных» анекдотов. Если судить по тому, что рассказывала об этом вечере Норико, то он не успел добраться и до середины, когда я вдруг прервал его и, повернувшись к юному Мицуо Сайто, громко спросил у него:

– Господин Курода ведь наверняка говорил с вами обо мне, не так ли?

Мицуо изумленно вскинул на меня глаза и, слегка запинаясь, переспросил:

– Говорил о вас? Я уверен, он часто упоминает вас, но я, к сожалению, не слишком хорошо знаком с ним, а потому мы… – Он не договорил и умоляюще посмотрел на родителей, словно призывая их на помощь.

– Я не сомневаюсь, – решительно поддержал сына доктор Сайто, – что господин Курода всегда вспоминает господина Оно добрыми словами.

– Вряд ли, – сказал я и снова в упор поглядел на Мицуо, – господин Курода такого уж высокого мнения обо мне.

Юноша опять повернулся к родителям, ища помощи, и на этот раз мне ответила госпожа Сайто:

– Как раз напротив! Я совершенно уверена, что он о вас самого высокого мнения, господин Оно.

– Кое-кто, госпожа Сайто, – сказал я, возможно, чересчур громко, – считает, что я, строя свою карьеру, на многих оказывал отрицательное влияние. Настолько отрицательное, что о нем теперь стараются забыть, словно его и не было. И я прекрасно знаю, каково мнение этих людей о моей персоне. Насколько мне известно, господин Курода как раз подобной точки зрения и придерживается.

– Так ли? – Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что доктор Сайто смотрит на меня, как учитель на ученика, который нечаянно сбился, но сейчас продолжит рассказывать урок, выученный наизусть.

– Именно так. И, кстати, теперь я, пожалуй, вполне готов признать обоснованность этого мнения.

– Я уверен, что вы несправедливы к себе, господин Оно… – начал было Таро Сайто, но я прервал его и торопливо продолжил:

– Кое-кто с удовольствием возложил бы на таких, как я, всю ответственность за те ужасные вещи, которые случились с нашей страной и народом. Я признаю, что действительно совершил немало ошибок. Многое из того, что я делал, шло во вред нашей стране. Я признаю: своим влиянием я внес вклад в укрепление того, что в итоге привело к невыразимым страданиям нашего народа. Да, я все это признаю. Видите, доктор Сайто, я полностью готов признать свои ошибки.

Доктор Сайто с озадаченным видом смотрел на меня, напряженно наклонившись вперед.

– Простите, господин Оно, – сказал он. – Вы, видимо, хотите сказать, что переживаете из-за некоторых тогдашних ваших работ? Из-за ваших картин?

– Да, из-за моих картин. Из-за того, чему я учил

других. Как видите, доктор Сайто, я готов это признать. Могу лишь прибавить, что в ту пору я действовал из самых лучших побуждений и искренне верил, что служу делу добра и своему народу. Но, как видите, не боюсь теперь признать, что ошибался.

– И все-таки я уверен: вы слишком строго судите себя, господин Оно! – почти весело воскликнул Таро Сайто и, повернувшись к Норико, спросил: – Скажите, госпожа Норико, ваш отец всегда так строг к себе?

И только тут до меня дошло, что Норико давно уже смотрит на меня с откровенным изумлением. Возможно, именно поэтому вопрос Таро застал ее врасплох, и впервые за весь вечер она ответила ему со свойственной ей бойкостью:

– Ну что вы! Папа совсем не строг. Это мне приходится быть с ним строгой, а то он и к завтраку с постели не встанет!

– Да неужели? – Таро Сайто явно обрадовался, что сумел наконец вытянуть из Норико неформальный ответ. – Между прочим, мой отец тоже поздняя пташка. Говорят, пожилые спят меньше молодых, но, судя по нашему с вами опыту, это утверждение представляется мне весьма спорным.

Норико рассмеялась:

– Я думаю, это касается только отцов. Не сомневаюсь, у госпожи Сайто с подъемом никаких проблем.

– Прелесть какая! – шутливо возмутился доктор Сайто, наклоняясь ко мне. – Мы еще даже из комнаты не вышли, а они уже над нами насмехаются!

 

Не стану утверждать, что до сих пор помолвка висела на волоске, но все же мне кажется, что именно после этих слов доктора мучительная, грозившая провалом церемония «миаи» превратилась в удавшуюся веселую вечеринку. Мы еще довольно долго беседовали и пили сакэ, и к тому времени, когда прибыли вызванные такси, у всех, по-моему, сложилось ощущение, что мы отлично друг с другом поладили. Но самое главное, конечно, то, что Таро Сайто и Норико явно друг другу понравились, хотя они, разумеется, соблюдали все традиционные правила приличия.

К чему притворяться: некоторые моменты этой встречи действительно оказались для меня весьма болезненными; вряд ли я стал бы так легко говорить об ошибках прошлого, если бы обстоятельства не подсказали мне благоразумие и дальновидность такого поведения. И теперь, должен отметить, мне уже трудно понять, как может человек, исполненный самоуважения, стремиться избежать ответственности за свои былые деяния. Возможно, далеко не всегда легко разобраться с ошибками всей своей жизни, но, несомненно, только так можно сохранить достоинство и получить удовлетворение. И кроме того, я уверен: не так уж это позорно, если свои ошибки ты совершил, свято во что-то веруя. На мой взгляд, куда постыднее обманом скрывать свое прошлое или быть попросту неспособным признать собственные ошибки.

Возьмем, к примеру, Синтаро – между прочим, он сумел-таки получить то место преподавателя, которого так домогался. Так вот, Синтаро, по-моему, сегодня чувствовал бы себя куда более счастливым, если б у него хватило мужества и честности признать то, чем он занимался в прошлом. Вполне возможно, тот холодный прием, который он получил у меня зимой, вскоре после Нового года, все же убедил его несколько переменить тактику в своих взаимоотношениях с отборочной комиссией – я имею в виду вопрос об изготовлении им плакатов, призывавших к войне с Китаем. Но скорее всего, Синтаро все так же упорствовал в своем низком лицемерии, стремясь во что бы то ни стало достигнуть поставленной цели. И я, пожалуй, склонен думать, что в нем всегда таился маленький хитрый интриган, которого я когда-то как следует не разглядел.

– Вы знаете, Обасан, – сказал я госпоже Каваками, сидя у нее как-то вечером, – а ведь Синтаро, пожалуй, никогда и не был таким недотепой, каким нам казался. Для него это просто одна из личин, способ завоевывать сочувствие людей и добиваться задуманного. Люди, подобные Синтаро, когда не хотят что-то делать, изображают полнейшую беспомощность и растерянность, и тогда им все, разумеется, сразу прощается.

– Ну что вы, сэнсэй! – Госпожа Каваками посмотрела на меня неодобрительно; оно и понятно, ей не хотелось думать плохо о человеке, который столько лет был одним из ее лучших клиентов.

– А вы вспомните, Обасан, – продолжал я, – как умно, например, он сумел уйти от призыва в армию. В то время как другие теряли на войне все, в том числе и жизнь, наш Синтаро продолжал тихо трудиться в своей маленькой студии, словно вокруг ничего и не происходило.

– Но, сэнсэй, ведь у господина Синтаро больная нога…

– Больная или не больная, а призывали-то всех поголовно. Разумеется, и его в итоге разыскали, но тогда до конца войны оставались уже считанные дни. Вы знаете, Обасан, Синтаро как-то сказал мне, что из-за войны потерял целых две рабочих недели. Вот чего ему стоила война! Поверьте, Обасан, наш старый приятель далеко не так простодушен, как кажется.

– Ну, все равно, – устало вздохнула госпожа Каваками. – Он, похоже, никогда уж больше сюда не вернется.

– Да, Обасан, вы правы: этого клиента вы, должно быть, потеряли навсегда.

Госпожа Каваками зажала в пальцах тлеющую сигарету и оперлась о стойку, с тоской озирая свой маленький бар. Как обычно, кроме нас там не было ни души. Предзакатные лучи солнца с трудом просачивались сквозь противомоскитную сетку на окнах, отчего помещение казалось куда более обветшалым и грязным, чем поздним вечером, когда все окутано тьмой и лишь стойка освещена низко висящими светильниками. Снаружи еще вовсю шли строительные работы. Не меньше часа почти непрерывно ухал копер, оглушительно ревели тяжелые грузовики, от грохота дрелей в баре звенели стекла. И, проследив за взглядом госпожи Каваками, я вдруг подумал, до чего же неуместным и жалким будет выглядеть ее бар среди новых многоэтажных зданий, которые городская корпорация уже начала возводить вокруг.

– Вы знаете, Обасан, – сказал я, – вам, пожалуй, действительно стоит серьезно подумать о переезде. И принять предложение того покупателя. Оно мне, кстати, кажется весьма удачным.

– Да, но я здесь так давно… – Она махнула рукой, отгоняя сигаретный дым.

– Ничего, Обасан, вы могли бы открыть отличный новый бар где-нибудь в Китабаси или даже в Хонтё. И можете не сомневаться: я непременно буду заходить к вам каждый раз, как только окажусь в тех краях.

Госпожа Каваками помолчала, словно прислушиваясь к звукам стройки, потом широко улыбнулась и сказала:

– А ведь когда-то здесь был такой прелестный уголок, помните, сэнсэй?

Я тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Конечно, я помнил наш старый «веселый квартал»! Сколько радости он нам принес, какой замечательный дух Дружеской дискуссии царил здесь, какими искренними были всегда наши споры! Но, с другой стороны, далеко не все настроения, что господствовали здесь, пошли нам на пользу. Возможно, даже к лучшему, что тот наш маленький мирок растаял в дымке прошлого и больше уже не вернется. Мне захотелось сказать об этом госпоже Каваками, но я передумал, решив, что это было бы бестактно. Ведь ясно же, что старый квартал ей необычайно дорог, она провела здесь большую часть жизни, вложила в свой бар столько сил и средств, и теперь ей трудно смириться с мыслью, что все это ушло навсегда.

 

Date: 2015-06-05; view: 319; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию