Автору следовало бы умереть [выделено мной. — М.Р.], за­кончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста»11

Так какие это события?

1968 год. Студенческие волнения в Париже. Чего хочет вполне бла­гополучное французское студенчество? Напрашивается параллель с некоторыми тенденциями в российской «революционной» культуре 20-х годов XX в. Идеологи культурных преобразований в Советском Союзе призывали «сбросить Пушкина с корабля современности». Фран­цузские студенты буйно отвергали опыт своих профессоров. На мой взгляд, это не совпадение, а явления одного порядка: только в совет­ской России в 20-е годы в революционном пылу ошибочно приняли государственный переворот за формационный переход от капитализ­ма к коммунизму'³, а во Франции в 60-е годы эти требования зафик­сировали начало реального цивилизационного перехода.

¹⁰ Барт Р. Смерть автора//Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. сфр. М., 1994. С. 385.

¹¹ Там же. С. 390.

¹² Эко У. Заглавие и смысл//Эко У. Имя розы: Пер. с итал. СПб., 1997. С. 600.

¹³ Подробнее см.: Вильчек Вс. Прощание с Марксом (Алгоритмы истории). М.,

В те же самые 60-е годы расцветает движение хиппи, отрицавших исторически сложившиеся нормы существования социума и в социуме.

Социальная антропология придает существенное значение появ­лению в те же 60-е годы моды unisex, что свидетельствует о смешении гендерных ролей.

И наконец, в августе 1968г. «Танки идут по Праге... Танки идут по правде, которая не газета» (Е. Евтушенко). Окончательно ясно, что социализм можно удержать лишь силой оружия. Окончательно ском­прометирована грандиозная, весьма влиятельная в XX в. псевдоисто­рическая конструкция, которая якобы восходила к формационной теории Маркса—Энгельса (на самом деле имея с ней мало общего).

Вскоре эти, на первый взгляд, разноплановые явления начали ос­мысливаться социальными науками.

Само понятие «постмодерн» подразумевает некую реакцию на предшествующий длительный этап если не всемирной, то по крайней мере европейской истории. В сфере исторического познания новое вре­мя отличает осознание истории как целостного процесса, как правило, носящего телеологический характер. Постмодерн как своего рода «реак­тивное явление» (по выражению Дж. Тоша¹⁴) отличает разочарование в глобальных историко-теоретических построениях. Примечательно, что самые разные авторы, обращаясь к анализу современного состояния с самых разных эпистемологических, социальных и идеологических по­зиций, рассматривая различные аспекты современной как теоретико-познавательной, так и в целом социокультурной ситуации, формулиру­ют по сути сходные идеи. Сопоставим основные положения двух «зна­ковых» работ периода постмодерна. В 1979 г. Ж. Ф. Лиотар описывает «состояние постмодерна», наиболее существенной чертой которого (на что мы уже обращали внимание в самом начале) является «недо­верие в отношении метарассказов»^]5. В 1989 г. Френсис Фукуяма публи­кует работу с явно полемическим названием «Конец истории?»¹⁶.

«Наблюдая, как разворачиваются события в последнее десятилетие или около того, трудно избавиться от ощущения, что во всемирной истории происходит нечто фундаментальное».

При этом Фукуяма констатирует нарастающее разнообразие оце­нок современного мира, наличие большого числа поверхностных кон­цепций, не позволяющих «отделить существенное от случайного. По его мнению, утверждение западной либеральной идеи является тем системообразующим фактором, который позволяет осмыслить совре­менный исторический процесс.

¹⁴ ТошДж. Указ соч. С. 174.

¹⁵ Лиотар Ж.-Ф. Указ соч. С. 10.

¹⁶ Фукуяма Ф. Конец истории//Вопросы философии. 1990. № 3. С. 134—148.

2 - 6867

И все же растет понимание того, что идущий процесс имеет фунда­ментальный характер, внося связь и порядок в текущие события. На наших глазах в двадцатом веке мир был охвачен пароксизмом идео­логического насилия, когда либерализму пришлось бороться сначала с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас в апокалип­сис ядерной войны. Но этот век, вначале столь уверенный в триумфе западной либеральной демократии, возвращается теперь, под конец, к тому, с чего начал: не к предсказывавшемуся еще недавно "концу идеологии" или конвергенции капитализма и социализма, а к не­оспоримой победе экономического и политического либерализма».

И надо признать, что спустя пару лет — с распадом в 1991 г. СССР — аргументация Фукуямы могла бы стать еще более убедительной. Ведь Фукуяма подчеркивает, что важна не практика либерализма, а победа либерализма как идеи, отсутствие реальной оппозиции западной ли­беральной идеи.

Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные рефор­мы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать и в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры — в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лав­ках и рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране»17.

Фукуяма убежден в непреходящем характере происходящих изме­нений, несмотря на все разнообразие конкретных политических, со­циокультурных ситуаций, отклонений от предопределенного запад­ной моделью хода событий и национально-государственную специ­фику.

То, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец "холодной войны" или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции челове­чества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальней­шем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров "Форин Афферз" по международным отношениям будут

Пустовать, — ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, иде­альный мир и определяет в конечном счете мир материальный»18.

Для нас важно, что хотя «конец истории» и не носит для Фукуя­мы апокалиптического характера, но он и не вызывает у философа радостных чувств. Восприятие настоящего Фукуямой далеко от того образа «светлого будущего», о котором мечтали гуманисты XVIII— XIX столетий.

«Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цепи, идеологическая борьба, тре­бующая отваги, воображения и идеализма, — вместо всего этого — экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность пост-.исторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлан­тической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?»¹⁹.

Обратим внимание на используемый Фукуямой образ — «музей человеческой истории», вызывающий ассоциации с хранилищем от­дельных предметов — исторических фактов, которыми можно любо­ваться, восторгаться или испытывать иные эмоции, понимая при этом, что все здесь собранное не имеет актуального практического смысла.

Характеризуя ситуацию постмодерна в искусствоведчески-публи­цистическом эссе, Г. Померанц отмечает:

Date: 2015-04-23; view: 794; Нарушение авторских прав