Благоверного царевича димитрия

Говорено в московском архангельском соборе

15 мая 1846 года

Аще мир вас ненавидит:

ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

(Ин. 14:18)

Мир делает иногда такие дела, которые не только для ненавидимых им ужасны, но и для любимых им ненавистны. Но есть ли у него средства успокоить или утешить людей, пораженных такими делами?

Отдайте на суд самого мира дело, которое одна из великих сил мира, страсть честолюбия, совершила над сыном царевым, не смягчась невинностью отрока и не устрашась крови, от предков освященной для блага народа. Без сомнения, и мир скажет, что это ужасно и ненавистно. А что может он сделать, чтобы сие ужасное и ненавистное дело загладить или исправить?

Един Иисус Христос творит сие чудо, что зло, которое мир делает и которого уничтожить не может, не только уничтожается, но и превращается в добро для страждущих от мира, что на событие ужасное и ненавистное можно взирать спокойно и с любовью, что вопреки естественным понятиям и чувствованиям, по которым и благополучная смерть бывает печальна, смерть злополучная становится предметом праздника; потому что это есть смерть мученика Христова, потому что честна пред Господем смерть преподобных Его (Пс. 115:6).

Так мир во зле самоосужден и бессилен! Так Иисус Христос во благе могущественен и победоносен!

Посему Господь наш, предваряя Своих учеников и последователей о ненависти мира, не заботится ни мирить их с миром, как недостойным их союза, ни вооружает против него, как противоборца несильного, а только предостерегает их, чтобы нечаянно встреченная ненависть не привела их в страх и смятение. Он учит взирать на нее равнодушно, как на дело не новое: аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

Научись же подлинно, христианин, не страшиться ненависти мира, если она восстанет против тебя за то, что ты последуешь Христу, что стараешься мыслить благочестиво и жить добродетельно.

Могут некоторые подумать, что наставление Господа не страшиться ненависти мира не к ним относится и дано не для наших времен и обстоятельств. Оно было нужно для первых последователей Христовых, которые жили среди врагов и гонителей христианства. Мы живем христиане между христианами. Мир, который некогда ненавидел христиан, с течением времени переродился в мир христианский. Кому неизвестна победа, победившая мир, вера наша? (1 Ин. 5:4).

Остерегитесь, мысленные победоносцы, торжествующие победу, может быть, не для вас еще или не вполне для вас приобретенную! Мир побежден, но не уничтожен. Он еще живет и по-прежнему ненавидит тех, которые Христовы суть или деятельно стараются быть таковыми. Мир, побежденный непреоборимой истиной веры, как бы невольно плененный в ее послушание и потому допущенный в ее видимую область, не совсем отложил, а только скрыл при сем переходе свои древние свойства, неприметно внес в оную и распространил в ней свой собственный дух, и таким образом сей враг Христа и христианства очутился в пределах самого христианства. Прикрываясь именем христианского мира, он действует свободно и старается образовать для себя мирское христианство, сынов веры превращать в сынов мира, сынов мира не допускать до возрождения в истинную жизнь веры, а на непокоряющихся сему вооружается разными оружиями неправды, соблазном, укорением, осмеянием, презрением, клеветой, жестокостью.

Если сказанное теперь желаете увидеть в несомненных опытах — посмотрите в летописи! Кто так часто среди самого христианства возбуждал вражду, раздоры, смятение, преследовал нередко лучших из христиан, силился угашать светильники веры? Кто наполнил христианство мучениками, пострадавшими от людей, которые также назывались христианами? Кто жизнь Афанасия Великого превратил большей частью в странничество изгнанника? Кто не оставлял спокойного дня в жизни Василию Великому и Григорию Богослову? Кто заточил Златоуста? Кто был причиной, что многие святые убегали от христианских городов и находили себя в большей безопасности в пустыне между зверями? Кто сию святую жертву заклал так преступно и еще усиливался бесславить кончину благоверного царевича, доколе она не была прославлена Богом? Кто? Неужели христиане, которым вдохновенный от Христа дух есть дух любви, мира, кротости, незлобия, послушания, терпения, взаимного назидания во всякой добродетели? Конечно, это мир, некогда побежденный верой нашей, но потом, по разности времени разными образами, то орудиями лжемудрия, то порывами страстей, действиями соблазна, прельщения и, наконец, грубой силы, возобновлявший и возобновляющий брань, не без печального для нас успеха, не потому, чтобы изнемогла непобедимая вера христианская, но по нашему произвольному расслаблению и малодушию.

Если Господь, верный в покровительстве Своей вере и не оставляющий искуситися паче, еже мощи (1 Кор. 10:13), в наше время на нашу немощь не попускает столь сильных искушений, как прежде, мир, однако, имеет и ныне свои стрелы против тех, которые истинно Христовы суть или деятельно желают быть таковыми. И хотя это суть, по выражению псалмопевца, стрелы младенец, но и они могут наносить язвы (Пс. 63:8) младенчески немоществующим в вере. Например, когда облеченные в ум Христов глаголют премудрость Божию в тайне сокровенную (1 Кор. 2:7), проповедуют учение о глубоком греховном повреждении человеческого естества, о самоотвержении, о возрождении, о внутреннем человеке, о жизни созерцательной, о действиях Святого Духа, Которым, по изъяснению св. Иоанна Дамаскина, «всяка душа живится и чистотою возвышается», и наконец, «светлеется Тройческим единством — священнотайне». Не восстает ли против сего глубокого учения поверхностная мудрость мира, как будто против мечтательства и опасного нововведения, хотя сие учение может назваться новым потому только, что оно есть учение нового, а не ветхого человека, и опасным только для греховной плоти, поскольку в нем заключается ее распинание? Или, если бы кто из людей, по своему положению в обществе находящихся в глазах мира, совершенно предавшись влечению христианского духа, решился отвергнуть всякий внешний блеск, роскошь, зрелища, увеселения, развлечения, расточать имение только на нищих, прилепиться исключительно к храму Божию — не станет ли мир сего своего беглеца преследовать уязвляющими взорами? Не направит ли на него стрел остроумия? Не найдутся ли люди, которые усомнятся в его здравомыслии потому только, что он не применяется к миру и его нездравым понятиям и неправым правилам?

Итак, надлежит признать, что Христом обличенная ненависть мира против последователей Христовых не только была прежде, но продолжается и доныне. И если хотим быть беспристрастны, надлежит признаться, думаю, многим из нас, что есть и ложный страх, производимый сей ненавистью, и малодушное угождение миру именно для того, чтобы не подвергнуться сей ненависти. Для сего люди благоразумные позволяют себе дела легкомысленные, люди, которые высоко ценят честность, попускают себе дела, которые честность очень невысоко ценит.

Самое обыкновенное благоразумие может рассудить, что игра есть упражнение детское и потому людям зрелого возраста и ума едва изредко позволительное для облегчения сил после долгого напряжения во время важной деятельности. Как же изъяснить сие странное явление общежития, что общества людей зрелого возраста и ума в урочные часы каждого дня игрой занимаются, едва ли не больше неопустительно, нежели делом звания и служения? Не иначе можно изъяснить сие, как тем, что рассудительные, хотя внутренне признают суетность сего упражнения, но боятся быть отлученными от общества, в котором суета сделалась законом, и потому раболепствуют суете и убивают ею время и более, нежели одно время.

Нетрудно христианскому благоразумию по достоинству оценить искусство, награжденное некогда в лице Иродиады усеченною главой праведника покаяния и целомудрия, уже по сему одному воспоминанию неприятное для размышляющего и вообще не заслуживающее уважения как игра, и притом не дружная «с тихим и безмолвным житием», к какому располагает христианство. Почему же на поприще сего искусства так часто, в таком множестве, как бы неминуемо, идут христиане и христианки? Не к осуждению, а к извинению многих можно полагать, что это по опасению, чтобы мир не наказал презрением за презрение к законам мира.

Почтенный в обществе званием начальника или судии знает и чувствует, как хорошо иметь руки чистыми от неправды и мздоимства. Но он боится, чтобы мир не уничижил его благородной бедности, и после сего нельзя ручаться, что он не отверзет своей руки для даров благодарности, а за сим трудно ручаться и за то, что не отверзет ее для мзды неправедной.

Вот случаи, которые показывают, как в самом обыкновенном течении жизни христианин искушается опасением ненависти мира и как чрез сие может он сделаться или по некоторой неволе рабом мира, или охотно его другом. Но что далее? Страшась быть отверженным миром, он может дойти до того, что будет отвержен Богом. Ибо никтоже может двема господинома работати (Мф. 6:24). Иже восхощет друг быти миру, враг Божий бывает (Иак. 4:4).

Научись же подлинно, христианин, не страшиться ненависти мира, если она восстанет против тебя за то, что ты последуешь Христу, что стараешься мыслить благочестиво и жить добродетельно.

«Что страшиться?» — глаголет тебе Христос Господь. Твое состояние не есть необыкновенное, опасность твоя не есть нечаянная. Воззри на твоего Учителя и Господа и познай, что Он прежде тебя перенес ненависть мира, и притом без сравнения жесточайшую, нежели какая тебя коснуться может.

Ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

Но, Господи? Какое в том утешение для ненавидимых миром, что и Ты был им возненавиден прежде нас? Не сугубая ли в том для нас скорбь, что и Ты, самая Любовь, был ненавидим?

Не сугубая ли для нас опасность в том, что и Ты, самая Жизнь, был убиен ненавидящими?

Не усомнимся, христиане, в утешении Господнем! Если вся, елика преднаписана быша, в наше наставление преднаписашася, да терпением и утешением писаний упование имамы (Рим. 15:4), то возможно ли, чтобы слово Господа, особенно для утешения сказанное, не было для нас обильным источником утешения? Если сей источник глубок, углубим, как почерпало, внимание! Чем более углубим, тем обильнее почерпнем.

Ведите, — глаголет, — яко Мене прежде вас возненавиде. Ведать, что Христос был миром ненавидим, утешительно для нас, христиане, во-первых, потому, что сие может послужить нам к освобождению от сомнения, на правом ли пути мы находимся. Ибо мир, ненавидящий нас за Христа, старается дать своей ненависти такой вид, будто он не за Христа против нас враждует, а осуждает нас, как не истинно Христовой стезею ходящих. Образ мыслей и жизни, управляемый христианскими началами и потому не такой чувственный и рассеянный, какой любят в мире, мир называет нерассудительной строгостью, упрямством, странностью; простоту и смирение — малостью и низостью духа; расположение к духовным упражнениям и жизни созерцательной — склонностью к мечтательству. Но когда слышим, что и Христу, при Его Божественных деяниях и глаголах, не разумевшие тайн Божества и спасения говорили: же стоко слово сие (Ин. 6:60), хулы глаголет (Лк. 5:21), неистов есть (Ин. 10:20), тогда укоры мира против нас перестают быть страшными, потому что уподобляют путь наш пути Христову. Тогда терние, по которому ступаем, не столько нас уязвляет, сколько одобряет, как признак пути Христова. Тогда горькая чаша, которую подают нам, услаждается уверенностью, что мы пием чашу, юже пил Господь наш, и, следственно, это не чаша гнева, но чаша спасения.

Во-вторых, ведать, что и Господь наш был ненавидим от мира, утешительно нам потому, что чрез сие можем усматривать последствия ненависти, которую претерпеваем от мира, и конец наших бедствий. Если бы ненависть мира против Господа не кончилась победой и славой Господа, то не мог бы Он указывать на оную к утешению ненавидимых миром учеников Своих. Но когда, видя себя на Его терновом пути, видим конец сего пути для Него, то и для нас конец того же пути видим. Итак, пусть клевещут на истину, пусть ненавидят любовь, пусть убивают жизнь — истина оправдается, любовь победит, жизнь воскреснет.

В-третьих, и без дальнейших видов ненавидимым от мира ведать, что и Господь был ненавидим от мира, утешительно по тому самому, что в сем является их сообразность Его возлюбенному и вожделенному образу. Неужели приятнее было бы христианину быть любиму ненавидящим Христа миром? Нет. Пусть мир нас ненавидит, презирает, отвергает — любезна сия ненависть, славно сие презрение, приятно сие отвержение, которое ко Христу приближает и Ему уподобляет.

Сподоби нас, Господи, приближаться к Тебе, если не делами совершенной добродетели, по крайней мере, благодушным терпением противностей и скорбей, по вере и любви к Тебе, по образу Твоего терпения! Но сохрани нас от беды малодушия, чтобы из опасения противностей и скорбей не раболепствовать страстям и суете мира, который Тебя ненавидит! Сотвори сие благодатию Твоею, милосердый к грешным, дивный во святых, препрославленный во веки! Аминь.

слово в день святого мученика димитрия царевича Говорено в московском архангельском соборе

15 мая 1825 года

Аще мир вас ненавидит:

ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

(Ин. 15:18)

Нередко мир делает такие дела, которые не только для ненавидимых им ужасны, но и для любимых им ненавистны.

И спросил бы я у него, имеет ли он какие средства успокоить или утешить людей, пораженных такими делами.

Отдайте на суд самого мира дело, которое одна из великих сил мира, страсть честолюбия, совершила над сыном царевым, не смягчась невинностию отрока, не устрашась крови, которую самый мир для блага своего должен признавать священною. Без сомнения, и мир скажет: ужасно! ненавистно! А что может он сделать, чтобы сие ужасное и ненавистное дело загладить или исправить?

Един Иисус Христос творит сие чудо, что зло, которое мир делает и которое уничтожить не может, не только уничтожается, но и превращается в добро для тех, которые злостраждут от мира; что на событие, в высочайшей степени ужасное и ненавистное, можно взирать спокойно и с любовию; что вопреки естественным понятиям и чувствованиям, по которым самая благополучная смерть бывает печальна, самая злополучная смерть становится предметом праздника.

Так мир во зле самоосужден и бессилен. Так Иисус Христос во благе могуществен и победоносен. Посему Иисус Христос, предваряя Своих учеников и последователей о ненависти мира, не подает им средств, не требует от них усилий против сего врага; не мирит их с миром, как недостойным их союза, и не вооружает их против мира, как недостойного их противоборства. Он только предостерегает их, чтобы ненависть мира не привела их в страх и смятение; Он учит взирать на нее равнодушно, как на дело уже не новое. Аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

Научись же подлинно, христианин, не страшиться ненависти мира, восстающей против тебя за то, что ты последуешь Христу, что стараешься мыслить благочестиво и поступаешь добродетельно.

Могут некоторые подумать, что наставление Господа не страшиться ненависти мира к ним не относится и дано совсем не для наших времен и обстоятельств. Мы не живем ныне, скажут они, среди врагов и гонителей христианства, как жили первые последователи Христовы; мы живем христиане между христианами; мир, который некогда ненавидел христианский род, в продолжение времен сам переродился в мир христианский. Кому неизвестна победа, победившая мир, вера наша (1 Ин. 5:4)? Так, победоносцы, торжествующие победу, может быть, не для вас еще прибранную! Мир побежден, однако не уничтожен: он еще живет и попрежнему ненавидит тех, которые суть Христовы или хотя стараются быть таковыми. Мир, побежденный верою, плененный в ее послушание, допущенный посему в область ее, неприметно внес в нее с собою и распространил в ней свой собственный дух; и таким образом сей враг Христа и христианства очутился в пределах самого христианства; прикрывшись именем христианского мира, он действует свободно и учреждает себе мирское христианство; старается обратно перерождать сынов веры в сынов мира, сынов мира не допускать до возрождения в истинную жизнь христианскую; а на непокоряющихся ему ненавистию, лукавством, злословием, клеветою, презрением, кратко сказать, всяким оружием неправды вооружается.

Справедливо ли то, что теперь сказано, удостовериться нетрудно. Внимательный тотчас может проверить сие опытом. Кто же так часто среди самого христианства воздвигал и воздвигает вражды, раздоры, смятения; ненавидит и гонит лучших из христиан; старается угашать светильники христианства? Кто наполнил христианство мучениками, пострадавшими от людей, которые также назывались христианами? Кто не давал покойного дня в жизни Василию или Григорию? Кто несколько раз изгонял Афанасия? Кто заточил Златоуста? Кто сию столь Священную и Богоприятную жертву заклал столь нечестиво и безбожно? Кто? Неужели христиане, которым вдохновенный от Христа дух есть дух любви и мира, кротости и незлобия, послушания и терпения? Кто же производил и производит таковые ужасы, как не мир, иногда побежденный верою нашею, но потом — о горе и бесславие христианству! — нередко побеждающий в нас веру нашу не по ее немощи, но по нашему расслаблению и малодушию?

Кто хочет еще ближе видеть, как и ныне мир ненавидит тех, которые истинно суть или желают быть Христовы, тот может испытать сие над самим собою тем скорее, чем совершеннее облечется в ум Христов и дела Христовы и чем более приметен будет миру в сем образе. Пусть предстанет кто премудрым и разумным века сего с учением о премудрости Божией в тайне сокровенной (1 Кор. 2:7), о коренном повреждении человеческого естества, о самоотвержении, о возрождении, о внутреннем человеке, о жизни созерцательной, о действиях Св. Духа, Которым, по изречению Святого Дамаскина, всяка душа живится и чистотою возвышается и, наконец, светлеется Тройческим единством священнотайне¹: чем глубже будет он излагать сие бесконечно глубокое учение, тем менее разумные будут разуметь его и тем удобнее, по уверенности в превосходстве своего разума, или презрят его, как мечтателя, или возненавидят, как опасного нововводителя, хотя сие учение может назваться новым только потому, что оно есть учение нового, а не ветхого человека, и опасным только для плоти и мира, поелику оно имеет целию умерщвление плоти и победу над миром. Или пусть отважится кто из людей, не скрытых от мира низостию своего состояния, с полною христианскою решимостию отвергнуть пышность и роскошь, оставить забавы и зрелища, росточить имение на нищих, прилепиться исключительно ко храму Божию и духовным упражнениям, какими уязвляющими взорами преследовать будут сего беглеца люди так называемого хорошего общества и изящного вкуса! Сколько стрел остроумия или, справедливее, острого безумия на него посыплется! Нет сомнения, что найдутся люди, которые усомнятся в его здравомыслии потому только, что он решился мыслить и поступать по-христиански, не применяясь к миру и его ложным понятиям и неправильным правилам.

Итак, нельзя не признать, что не только в первые времена христианства была, но есть и во дни наши ненависть мира против истинных христиан, и, если хотим быть беспристрастны, нельзя, думаю, не признаться многим из нас, что есть и страх,

производимый сею ненавистью, и малодушное угождение миру именно для того, чтобы не подвергнуться сей ненависти. Для сего благоразумными и основательными кажущиеся люди позволяют себе дела легкомысленные и суетные; для сего желающие быть честными людьми допускают себя впадать в дела бесчестные. Оскорбительно было бы для целого общества подумать, что нет в нем ни одного человека, могущего рассудить, что игра есть упражнение детское и потому людям зрелого возраста и ума едва изредко и на краткое время позволительное для облегчения сил, утомленных долгим напряжением во время важнейшей деятельности. Как же изъяснить сие странное явление общежития, что целые общества людей зрелого возраста и ума игрою в уреченные часы каждого дня вернее и постояннее занимаются, нежели делом звания или молитвою? Не иначе можно изъяснить сие, как тем, что рассудительные, хотя и понимают суетность сего упражнения, боятся быть отлученными от сонмища суеты и потому добровольно порабощают себя суете, чтобы убивать ею свое время, а иногда и свое благосостояние. Нетрудно благовоспитанной деве или жене понять, что искусство Иродиады, награжденное некогда кровавою главою проповедника покаяния и целомудрия, по сему одному воспоминанию не может быть для размышляющего христианина приятным упражнением и ни в каком отношении не есть благородное искусство: как же идет христианка на поприще Иродиады? Вероятно, боится она, чтобы мир не наказал ее презрением за презрение к законам мира. Благородный служитель правосудия желал бы сохранить руки свои чистыми от мздоимства, но боится, чтобы другие не уничижили его благородной бедности, чтобы корыстолюбивый начальник не изгнал его, не получая от него дани — и, начав дарами благодарности, оканчивает мздою неправды.

Вот случаи, которые показывают, как в самом обыкновенном течении жизни в мире христианин искушается опасением ненависти от мира и как удобно чрез сие опасение делается он или по некоторой неволе рабом мира, или охотно становится его другом. И что же? Страх быть отвержену ми ром доводит его до того, что он действительно бывает отвержен Богом. Ибо никтоже может двема господинома работати (Мф. 6:24). Иже восхощет друг быти миру, враг Божий бывает (Иак. 4:4).

Научись же подлинно, христианин, не страшиться ненависти мира, восстающей против тебя за то, что ты последуешь Христу, что стараешься мыслить благочестиво и жить добродетельно.

«Что страшиться?» — утешая, глаголет тебе Иисус Христос. Твое состояние не есть необыкновенное, опасность твоя не есть нечаянная. Воззри на жизнь Учителя и Господа твоего и познай, что с Ним произошло все, что происходит, или еще может произойти с тобою. Аще мир вас ненавидит: ведите, яко Мене прежде вас возненавиде.

Но, Господи Иисусе! Какое в том утешение для нас, ненавидимых миром, что и Ты был им возненавиден прежде нас? Не сугубая ли в том для нас скорбь, что и Ты, самая Любовь, был ненавидим? Не сугубая ли в том для нас опасность, что и Ты, самая Жизнь, убиен был ненавидящими?

Не усомнимся, христиане, во утешении Господнем. Если вся, елика преднаписана быша, в наше наставление преднаписашася, да терпением и утешением писаний упование имамы (Рим. 15:4), возможно ли, чтобы слово Господа, особенно для утешения сказанное, не было для нас источником утешения? Если сей источник глубок, углубим наше внимание, чем более углубим, тем обильнее почерпнем.

Ведите, глаголет, яко мене прежде вас возненавиде. Ведать, что и Христос был ненавидим, утешительно для нас, христиане, во-первых, потому, что сие может послужить к разрешению сомнения, на правом ли пути мы находимся. Ибо мир, ненавидящий нас за Христа, старается дать ненависти своей такой вид, что не он противу Христа враждует, но мы Христа недостойны. Образ мыслей и жизни не такой чувственный и рассеянный, какой любят в мире, мир называет безрассудною и бесполезною строгостию, упрямством, странностию; стремление к духовному — мечтательством; понятия о жизни созер цательной, о искренном соединении человека с Богом — крайним безумием и даже хулою на Бога. Но когда слышим, что и о Христе, называвшем Себя хлебом животным, сшедшим с небесе, и Сыном Божиим или возвещавшем смерть Свою, говорили: же стоко слово сие (Ин. 6:60); беса имать; неистов есть (Ин. 10:20); хулу глаголет (Лк. 5:21): тогда познаем, что и мы на пути Христовом, когда с нами подобное встречается. Тогда терние, по которому ступаем, не столько уязвляет нас, сколько утешает, как ощутительный признак истинного пути. Тогда горькая чаша, которую подают нам, услаждается уверенностию, что мы пием чашу, юже Господь пил, и что, следственно, это не чаша гнева, но чаша спасения.

Во-вторых, ведать, что и Господь наш был ненавидим утешительно нам потому, что чрез сие можем усматривать последствия ненависти, которую претерпеваем от мира, и конец нашего бедствия. Если бы ненависть мира против Господа не окончилась победою и славою Господа, то не мог бы Он указывать на оную во утешение ненавидимых миром учеников Своих. Но когда, видя себя на Его терновом пути, видим конец сего пути для Него, нет сомнения, что и для нас конец того же пути видим. Итак, пусть клевещут на истину; пусть ненавидят любовь; пусть убивают жизнь — истина оправдается, любовь победит, жизнь воскреснет.

В-третьих, без всяких дальнейших соображений ненавидимым от мира ведать, что и Господь был ненавидим, утешительно потому самому, что в сем открывается их сообразность Его возлюбленному и вожделенному образу. Неужели приятнее было бы христианину быть любиму миром, который Христа ненавидит? Нет! Пусть ненавидит меня сей мир; пусть презирает; пусть отвергает: любезна мне сия ненависть; славно для меня сие презрение; приятно сие отвержение, которые приближают меня ко Христу и Ему уподобляют.

Сподоби нас, Господи, уподобиться Тебе, если не делами Твоим подобными, по крайней мере, терпением скорбей и бед Твоему терпению подобным. Но сохрани от беды малодушия, чтобы из страха скорбей не покориться врагу Твоему, не упо добиться миру, прелюбодейному и грешному. Сотвори сие с нами благодатию Твоею, Милосердый к грешным, Дивный во святых, Препрославленный во веки! Аминь.

слово в неделю вторуюнадесять по пятидесятнице Говорено в 1831 году

Слышав же юноша слово, отъиде скорбя бе бо имея стяжания многа.

(Мф. 19:22)

Какой это несчастный человек! Только приблизился ко Христу Спасителю и уже удаляется от Него. Услышал Его Божественное слово и отходит с печалию. С печалию отходит от Того, Который есть утеха Израилева (Лк. 2:25) и радость неба и земли. Если от Христа отходит он с печалию, то где же найдет он утешение? Что за несчастие? Что за странность? От чего это?

Причина сей несчастной странности многим не показалась бы делом важным, если бы не открывались ее последствия, которых нельзя почесть маловажными. Это — пристрастие к земным вещам: бе бо имея стяжания многа.

Итак, Евангелие хочет вразумить нас о вредных и опасных последствиях пристрастия к земным вещам. Примем сие вразумление со вниманием и вразумим, по возможности, сами себя размышлением.

Пристрастие к земным вещам бывает в человеках не одного рода и не одной степени. Особенно различить должно пристрастие к вещам земным грубое, явно беспорядочное и беззаконное, от пристрастия тонкого, не всегда приметного, иногда благовидного.

Пристрастен кто-нибудь к богатству и для удовлетворения сему пристрастию употребляет обман или хищение; пристрастен кто-нибудь к удовольствиям телесных чувств и для удовлетворения своему пристрастию предается объяде

нию, или пиянству, или еще более низким порокам; истощает стяжание свое, чтобы наполнить чрево свое, простирает свою жадность и невоздержание до неприличия, до безобразия, до болезней и самыми болезнями не вразумляется обратиться к воздержанию: такие пристрастия и действия их столь очевидно беспорядочны и беззаконны и последствия сих пристрастий столь очевидно вредны в отношении ко временной и вечной жизни, что сего почти не нужно доказывать и указывать человеку, которого ум не омрачен таковыми пристрастиями, которого сердце не погрязло в тине скотских наслаждений. Пожелал ли бы добрый и благородно мыслящий хозяин, чтобы хищник поселился у него в доме, чтобы ненасытимый и нечистый ядца сидел за его столом, чтобы неистовый от вина входил в его беседу? Что же сказать о Всевышнем Домовладыке и чистых обитателях небесных обителей? Возможно ли, чтобы в их обители допущены были души с такими склонностями и привычками, по которым, во время пребывания их в телах, для других, еще не совсем очищенных, только менее нечистых человеков, они были отвратительны и нестерпимы? Вне псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всяк любяй и творяй лжу (Апок. 22:15). Ни лихоимцы, ни татие, ни пьяницы, ни досадители, ни хищницы Царствия Божия не наследят (1 Кор. 6:10).

Есть земные пристрастия не столь грубые, однако вредные для ищущих Царствия Небесного, и тем более опасные, чем менее их опасаются. Сие должен объяснить показанный нам в Евангелии пример человека, пристрастного к имению.

Он приступил к Иисусу Христу с важным вопросом: что благо сотворю, да имам живот вечный? Посему можно приметить, что это был человек не легкомысленный и не суетою только занимающийся. Сего юношу не стыдно поставить пред лицем старцев, на сего израильтянина можно с уважением указать христианам. Всех ли нас паче всего и чаще всего занимает сей важный вопрос: что благо сотворю, да имам живот вечный? Не проводит ли иной дня в заботе и ночи в бессоннице над пустыми вопросами: как бы сделаться богатее? Или как бы выше и виднее других занять место в обществе? Между тем как едва ли кто-нибудь из нас не знает, что Евангелие возвещает горе богатым и первым угрожает жребием последних? Если в таком состоянии душа твоя, христианин, то сказываю тебе, что она, кроме благодати святого крещения, еще в низшем духовном состоянии находится, нежели душа сего израильтянина, коей жалкое состояние обнаружилось внезапным удалением от Христа.

Когда Иисус Христос вопрошающему о средствах достигнуть вечной жизни ответствовал, что для сего надлежит соблюдать заповеди, не убивать, не прелюбодействовать, не красть, не лжесвидетельствовать, почитать отца и мать, любить ближнего, как самого себя, тогда не обинуясь глагола Ему юноша: вся сия сохраних от юности моея. В то время, когда человек ищет себе наставления для вечной жизни, трудно подозревать его в вознамеренном лицемерном самохвальстве пред своим наставником, ибо в сем случае он обманывал бы только самого себя и, скрывая от наставника истинное состояние своей души, тем самым лишал бы себя наставления, сему состоянию приличного. Итак, должно думать, что евангельский юноша не против совести объявил себя сохранившим заповеди от юности своей, хотя, впрочем, можно и должно приметить, что зеркало совести его, не очищенное и не просветленное благодатию Христовою, не довольно чисто и верно представляло ему духовный вид и достоинство его деяний. Если от израильтянина не требовать более, нежели чего надлежит от него требовать по состоянию израильтянина, то сей израильтянин опять является довольно хорошим, и я опять опасаюсь, что не каждый из нас, христиане, выдержит с ним сравнение в добродетели.

Сохранил ли ты, христианин, те заповеди, которые сохранил сей израильтянин? А тебе легче было, нежели ему, сохранить оные и несравненно более можно и должно было сделать добра при помощи благодати Христовой, данной тебе во святом крещении, щедро умножаемой и удобно возобновляемой другими христианскими таинствами.

Послушаем еще израильтянина: Вся сия сохраних от юности моея; что есмь еще не докончал? Какой опять благоразумный вопрос! Как обыкновенный ученик писмени закона, смотря на дела свои со внешней их стороны, он почитает себя исполнившим заповеди: однако потому еще не почитает себя заслужившим жизнь вечную; не думает, чтобы удаление от грубых грехов и преступлений можно было поставить в столь высокую цену пред Богом, но предполагает, что для приближения к Богу, для достижения Царствия Его нужен какой-нибудь подвиг более возвышенный, более достойный величия Божия. Не видите ли, что тут есть некоторое смирение и некоторое предчувствие духовного закона? Сии добрые расположения душевные привели сего израильтянина ко Христу, поставили его во дверях благодати, открыли пред ним путь не только спасения от вечной смерти, но и путь совершенства, ведущий к вечной жизни и к высшим степеням блаженства, ибо Господь точно нашел его способным к тому, чтобы преподать ему учение совершенства: аще хощеши совершен быти.

Что ж подлинно не докончал он? Спрошу и я вместе с ним: желание и деятельное искание вечной жизни, исполнение заповедей, смирение, стремление к усовершению в добре — как уже тут много доброго! Чего еще недостает? И если подлинно чего-нибудь недостает, то, кажется, сие остальное или не очень нужно, или удобно может само собою произрасти от столь обильных семян добра. Так могли бы подумать, и много бы погрешили. Могут и многие семена добра остаться без плода, от одного только недостатка; могут многие подвиги не достигнуть цели, от одного только препятствия. Бедный израильтянин умел почувствовать, что не докончал, но докончить не умел.

Иди, — сказал ему обретенный им благий Учитель, — продаждь имение твое, и даждь нищим. От сего учения о совершенстве вдруг все изменилось в непостоянном ученике. Где прежняя доверенность к Учителю благому? Где желание живота вечного? Где от юности приобретенный навык исполнять познанные заповеди? Где ревность о докончании подвигов, потребных для вечной жизни? Все скрылось, все исчезло, я вижу только внезапное бегство: отъиде. Тщетно благий, воистину Учитель, словом истины нанесши страсти богатолюбца врачебную и спасительную рану, поспешает утолить боль ее словом утешения: и имети имаши сокровище на небеси; то есть я не отнимаю у тебя имения, а только переношу оное в самое безопасное место, на небеса, не разоряю тебя, но предохраняю от разоренья, переменяю сокровище тленное на нетленное, проживаемое на неистощаемое, крадомое и отъемлемое на некрадомое и неотъемлемое; пристрастная к земному душа не приемлет утешения небесного: отъиде скорбя. Тщетно провидевший сие Господь привлекает его непосредственно к Себе: и гряди в след Мене; то есть я предлагаю тебе тот самый жребий, который я избрал для самого Себя, может ли это быть худой жребий? Если ты, привыкши почитать себя счастливым с имением, не знаешь, как быть довольным без имения, ты удобно сему научишься из примера, слова и опыта, следуя за Мною. Сила слова и любви Христовой приметно проникала в сердце юноши, ему тяжко было расстаться с таким Учителем, не последовать такому наставленью: однако ж он не имел довольно решительности победить свою страсть, и потому она увлекла его. Отъиде скорбя: бе бо имея стяжания многа. Отошел он от Христа, может быть, для того, чтобы никогда уже не возвратиться к Нему, ибо, если, находясь у самого Источника благодати, он не вкусил ее, то кто знает, взыщет ли его в удалении благодать, им оскорбленная и пренебреженная?

Смотрите, братья, и со вниманием примечайте, с заботою и опасением о вашем собственном спасеньи примечайте, как одна страсть в человеке может повредить многим добродетелям; как пристрастие к земным вещам отягчает душу, омрачает ум, связует волю, угашает уже разгоревшееся желанье благ небесных, удаляет от благодати, уже обретенной, разрушает надежду вечной жизни, по-видимому, не без труда и благоразумия основанную. Ибо в Евангелии дело идет не просто о каком-то князе иудейском, которого судьба не теперь и не нами должна решиться, нет, Евангелие не рассказывает праздных и бесполезных повестей; дело идет о судьбе человека, пристрастного к имению, и если ты таков, то хотя без твоего имени, однако и о тебе говорит евангельская повесть, и тебе угрожает не какою-либо маловажною опасностию, но тем, что твоя страсть может довести тебя до измены учению Христову и удалить от Христа.

Что же делать, скажет кто-либо, неужели всем бросать имение и сделаться нищими? Нет, опять не о том дело. Ибо и Христос не от всякого требовал добровольной нищеты. Например, сего, видно, не требовано Им от Иосифа аримафейского, иже и сам учися у Иисуса, и, без сомнения, был верен Его учению, когда решился послужить Его погребению, несмотря на опасность от врагов Его, и который, впрочем, в сие время еще оставался человеком богатым (Мф. 27:57).

Итак, что же делать?

Кто чувствует внутреннее призвание к добровольной нищете, а наипаче кто, по испытанию и убеждению в сем призвании посвятил оной себя о том, тот да держится нищеты сея как можно вернее, как можно искреннее, как можно совершеннее. Имей то, что иметь заставляет необходимость и правило твоего звания позволяет. Но берегись присваивать и удерживать что-нибудь сверх сего и не позволяй себе жаждать большего. Не прельщай себя мнимым снисхождением суждения о том или другом, говоря: это не слишком непозволительно; по сему обольстительному суждению поступал Иуда, когда ковчежец имеяше, и вметаемая ношаше (Ин. 12:6). Он думал, что не слишком непозволительно с некоторою жаждою желать умножения денег, чтобы от избытка удобнее было подавать нищим, и не приметил, как совсем забыл правило апостольского нестяжания: не стяжите злата, ни сребра, ни меди при поясех ваших (Мф. 10:9); и под покровом нищелюбия воспитал своекорыстие и злокорыстие: тать бе. Не обеспечивай себя и тем, что ты не какое-нибудь большое накопил сокровище: не пуды золота надобны, чтобы погрузить твою ладию в бездну адскую; тридцать сребреников были для сего слишком тяжелы в руках человека, изменившего правилу нестяжания.

Кто же не обязан правилом совершенного нестяжания, тот, пользуясь богатством, законно приобретенным, не забывай правила, еще псалмопевцем провозглашенного всем богатым: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61:11). Напоминай себе часто, что скорее или медленнее, но во всяком случае чрез не долгое время или богатство тебя оставит, или ты оставишь богатство: и потому обходись с ним, как с гостем, которого надобно честно принять и честно проводить. И купующии, яко не содержаще, и требующии мира сего, яко не требующе (1 Кор. 7:30—31), учит апостол.

Наконец, если, несмотря на желание поставить себя в сие христианское равнодушие к земным вещам, ты не достигаешь сего беспристрастия, сей свободы, сей возвышенности духа; если земные желания против твоей воли, как сети, опутывают твою душу и не допускают ее возноситься к небесному; если заботы любоимения отвлекают тебя от дел благочестия или развлекают мысли и охлаждают чувствования сердца твоего в самых упражнениях благочестия; если скупость стесняет твое сердце и скорчивает твою руку, когда тебе надлежало бы простереть ее для благотворения, то вновь особенным образом указываю тебе на евангельского богатолюбца. Это его болезнь, и тебе показано теперь, как она опасна. Итак, подумай о врачевствах, которые подал против нее Врач душ и телес: продажд имение твое, и даждь нищим; — гряди в след Мене. Если ты не умеешь с сохранением имения сохранить твою душу, то подлинно, не лучше ли уже погубить богатство, нежели чтоб оно тебя погубило? Если не можешь вдруг, по крайней мере, понемногу выпутывай душу твою из сети пристрастий, действуя вопреки пристрастиям, ее связующим. Заставь себя благотворить бедному, хотя бы сердце твое не преклонялось к нему состраданием. Отторгни себя от дел житейских, и хотя с некоторым принуждением, поставь себя на дело благочестия, когда того требуют долг и порядок жизни. Бог узрит сии, хотя не совершенные, однако благонамеренные жертвы, и ниспошлет тебе мудрость и силу на то, чтобы приносить оные в большей чистоте и со-

вершенстве. Наипаче же, если по немощи твоей не достига ешь еще, чтобы непосредственно следовать за Христом, по крайней мере, внимательно и неуклонно взирай во след Его; вразумляй себя учением Его; возбуждай себя примером Его; молитвою привлекай силу Его; и за сим путеводительным Светом, как Израиль за столпом огненным, хотя помалу, простирайся дальше и дальше от Египта, ближе и ближе к земле обетования, — дальше и дальше от порабощения страстям и похотям, ближе и ближе к свободе чад Божиих и к житию на земле небесному, к которому и да приведет всех нас путями провидения и благодати Своея, нас ради Обнищавший, да мы нищетою Его обогатимся, богатый в милости Христос Бог наш, сый благословен во веки. Аминь.

Беседа о милосердии к бедным Говорена 6 декабря 1847 года¹

И Аз вам глаголю: сотворите себе други от мамоны неправды,

да егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы.

(Лк. 16:9)

Не много ли уже говорено и говорится о милосердии к бедным? Будем ли говорить и еще?

Кому любезно милосердие, тому не будет сие в тягость, потому что не скучают разговором о том, что любят. А если кто не расположен часто слышать о милосердии, таковой, по справедливости, может усомниться, довольно ли он любит милосердие, и в сем случае напомнить и не раз о милосердии не лишнее.

Как богатеет мир бедствиями и скорбями! Надобно, чтобы не меньше богатели чада Божии чувствами и делами милосердия.

Кто хочет обогатиться, тот часто размышляет о способах приобретения. И тот, кто хочет обогатиться милосердием, также имеет нужду часто размышлять о приобретении сего со кровища нетленного и некрадомого.

В сей мысли может утвердить нас Евангелие. Известно, как тесна сия книга для множества предметов, которые принадлежали бы ей, если бы могли вместиться в ней. Суть, — говорит евангелист, — многа, яже сотвори Иисус, яже аще бы по единому писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг (Ин. 21:25). Посему можно бы подумать, что немного найдется места в Евангелии для учения о милосердии, по-видимому, довольно простого и обыкновенного. Но Евангелие или, лучше, Сам Христос Спаситель говорит о милосердии многократно и многообразно, и это, без сомнения, соответственно с потребностью поучаемых.

Он видит людей, только начинающих искать пути спасения и блаженства и, пользуясь возбудившимся желанием спасения и блаженства, на сем грунте сеет семя учения о милосердии: блажени милостивии: яко тии помиловани будут (Мф. 5:7).

Видит души, способные к возвышенным чувствам и, чтобы научить их милосердию и благотворению бескорыстному, великодушному, простираемому даже на врагов, указует им высочайший образец: будите милосерди, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть (Лк. 6:36). Яко солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и на неправедныя (Мф. 5:45).

Входит в дом к человеку, любящему гостеприимство, и угощение обращает в учение милосердия: егда твориши пир, зови нищия, маламощныя, хромыя, слепыя; и блажен будеши, яко не имут ти, что воздати, воздаст же ти ся в воскрешение праведных (Лк. 14:13—14).

Видит людей, которым некогда подумать о делах милосердия, потому что их время слишком занято многодельной праздностью и праздной деятельностью, строгим исполнением законов современной роскоши в одежде и убранстве, пиршествами, увеселениями, которые тем глубже дремлют духовно, чем более возвышена деятельность их чувственной жизни, для пробуждения которых, следовательно, надобно сильное сред ство, и таким средством употребляет притчу, в которой представляет для них зеркало настоящего и будущего: человек некий бе богат, и облачашеся в порфиру и виссон, веселяся на вся дни светло (Лк. 16:19), и потому некогда ему приметить, что у ворот его лежит нищий и болящий Лазарь. Вот настоящее! А вот и будущее! Немилосердный богач, в адских огненных муках, не может достать капли воды для прохлаждения того языка, который так тонко чувствовал изящество избранного ястия и пития.

Видит Небесный Учитель законника, не отрицающего заповеди человеколюбия, но покушающегося стеснить и запутать ее холодным исследованием: Кто есть ближний мой? (Лк. 10:29). И дабы показать, что сие мнимое недоумение совсем не требует умственного исследования и разрешается просто сердцем, притчей представляет в предмет человеколюбия странника, поверженного на дороге, обнаженного и израненного разбойниками.

Видит священников и левитов, не довольно готовых, не довольно поспешных на помощь бедствующему, и, чтобы хотя стыдом расположить их к милосердию, показывает в притче о впадшем в разбойники священника и левита, прошедших мимо, а самарянина, по обыкновенному понятию человека презренного, помогающего беспомощному, как слуга и как родной.

Божественный Учитель милосердия не оставляет без особого наставления приближавшихся послушати Его (Лк. 15:1) и таких учеников (Лк. 16:1), как мытари и грешницы, которые как в приобретении, так и в употреблении богатства руководствовались только мирской мудростью, полагаемой в том, чтобы ловко приобресть, пожертвовать только для большей выгоды, обеспечить себя от недостатка. От их мудрования, подобно, как и прежде, в доме угостителя от угощения, заимствует Он для них образ учения и предлагает притчу о неправедном приставнике имения и сопровождает ее наставлением: Сотворите себе други от мамоны неправды, да егда оскудеете, приимут вы в вечныя кровы.

Видно, слышавшие сие наставление, догадались понять оное не в смысле мирского мудрования, которому никогда не учил Божественный Наставник, но в разуме чистой духовной мудрости, потому что Наставник Сердцеведец не нашел нужным прибавить что-либо для ограждения Своего наставления от неправого истолкования. Вероятно ли посему, что некоторые из христиан не так легко войдут в истинный разум учения Христова, как некогда мытари? Желалось бы почесть сие даже невозможным, но случается слышать вопросы: что значит притча о неверном приставнике? Что значит: сотворить себе други от мамоны неправды? Неужели собравший богатство неправдой, подав милостыню из неправедно приобретенного, может тем приготовить себе добрую обитель в вечности?

Полагаю, что надобно устранить сие недоумение, а для сего нужно яснее иметь в виду содержание притчи.

Некто имел приставника сельского имения и, узнав, что он расточает вверенное, вознамерился отнять у него должность и для того потребовал отчета в управлении. Управитель, видя, что должен остаться без места и без содержания, призвал людей, которым из управляемого имения хлеб и масло были отпущены в долг, и, велев переписать долговые записи с уменьшением долга, подарил таким образом одному пятьдесят мер масла, другому двадцать мер пшеницы в той надежде, что, лишась места и содержания, из благодарности будет ими принят в их дома. И похвали Господь дому строителя неправедного, яко мудре сотвори. Примечайте, что неправедный строитель похвален не за неправду, которая не может быть предметом похвалы и за которую он уже осужден прежде и осужден на отрешение от должности, но за то, что мудре сотвори, что искусно распорядился.

Для правильного разумения сей притчи надлежит взять в соображение общее правило, что как видимый предмет притчи, по свойству вещей, не во всем может быть сходен с предметом, означаемым притчей, то не все, что принадлежит к повествованию притчи, может принадлежать к ее уподобительному значению и толкованию. Например, в притче о судии неправед ном, Бога не боящемся и человек не срамляющемся (Лк. 18:2), который вдове, долго, ежедневно неотступно просившей защиты, оказывает, наконец, просимую справедливость, к уподобительному толкованию принадлежит, во-первых, самое имя судии, во-вторых, последняя часть повествования. И сим иносказанием означается, что Бог усердную и неотступную молитву, наконец, приемлет и исполняет, а подробные черты первой части повествования, изображающие судию неправедным, Бога не боящемся и человек не срамляющемся, не принадлежит к уподобительному толкованию притчи, потому что в сих чертах являются человеческие свойства, очевидно, несообразные со святостью Судии Бога. Подобно сему и в притче о неправедном приставнике неправда и неверность входят только в повествование притчи для его полноты, а к уподобительному значению притчи не принадлежат как черты, несовместимые с духом учения Христова.

Истинное же значение притчи определяется следующими чертами. Приставник управляет чужим имением, подобно сему всякий человек в настоящей жизни пользуется богатством и другими дарами Божия творения и провидения не как независимый обладатель, никому не обязанный отчетом, но как приставник, обязанный отчетом Богу, Которому единому первоначально и существенно все принадлежит. Приставник, наконец, должен оставить управление и дать в нем отчет, подобно и всякий человек с окончанием земной жизни должен оставить то, чем распоряжался на земле, и дать в своих действиях отчет пред судом Божиим. Оставляемый приставник видит, что останется скудным и бездомным, подобно сему представляемые от земной жизни иные благовременно в смиренном самопознании открывают, а иные поздно усматривают, что они скудны подвигами и добродетелями, что не стяжали довольно веры и любви к Богу, не довольно укрепились в молитве, не совершили достаточных подвигов воздержания и самоотвержения или страдания за истину, которые отверзли бы для них одну из обителей небесных. Что делать бедному приставнику? Что делать скудной душе? Приставник имеет на дежду быть принят в домы тех, которым он от избытка вверенного ему управления сделал одолжение. Душа, при недостатке совершенства, имеет надежду, что бедствующие и скорбящие, которым она от своего земного благосостояния подавала помощь и утешение, благодарной молитвой веры помогут и ей отворить дверь вечного крова, которую себе отверзают верностью в подвиге терпения.

Конечное слово притчи ясно показывает, что она, употребляя мирское мудрование в подобие духовной мудрости, отнюдь их не смешивает: сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть. То есть как жаль, что чада мудрости мирской имеют довольно искусства среди самого разрушения темными средствами устроить свое временное благосостояние, а чада света, ученики мудрости Божественной, часто не употребляют довольно тщания, чтобы при ее свете, с ее силой уравнять и управить свой путь в вечные кровы!

Остается изъяснить выражение мамона неправды, чтобы несно понимаемые слова не закрывали чистоты учения.

У сириян был идол, который назывался «мамона» и суеверно почитался покровителем богатства. От сего и к самому богатству перенесено то же название «мамона». Господь, конечно, не без причины вместо простого названия богатства употребил слово мамона, в котором с понятием «богатство» соединяется понятие «идолослужение». И причину сего не иную можно предположить, как ту, что хотел означить не просто богатство, но богатство, с пристрастием собираемое, с пристрастием обладаемое, делающееся идолом сердца.

Таким образом определяется смысл и целого выражения: мамона неправды. Это значит богатство, которое чрез пристрастие к нему сделалось неправедным, или порочным, ибо в священном языке неправда может означать вообще порок, подобно как и правда — вообще добродетель.

Что же посему значит наставление: сотворите себе други от мамоны неправды? Это значит — богатство, которое чрез пристрастие легко становится у вас мамоной неправды, веществом порока, идолом, обратите в доброе стяжание чрез бла

готворение бедным и приобретите в них духовных друзей и молитвенников за вас.

Что касается до тех богатых, которые не только не свободны от неправды пристрастия к богатству, но и отягчены неправдой злоприобретения, они напрасно ищут легкого способа прикрыть свою неправду в притче о неправедном приставнике. Но если хотите истинного, собственно к ним относящегося наставления, то найдут оное в истории мытаря Закхея. Тогда как он неправду пристрастия к богатству очищает милостыней: се пол имения моего, Господи, дам нищим, — другую, более тяжкую неправду злоприобретения заграждает справедливым удовлетворением обиженных: аще кого чем обидех, возвращу четверицею (Лк. 19:8).

Премудрый сын Сирахов приписывает милостыне достоинство жертвы и богослужения: творяй милостыню, аки жряй жертву хваления (Сир. 35:2). Но приношение Богу должно быть чисто не только от гнусности, но и от низости. Да не принесеши, говорит закон, цены песии в дом Господа Бога твоего (Втор. 23:18). Посему можно судить, как нужно заботиться о том, чтобы подаваемое в милостыню было почерпаемо из чистого источника.

При сем приходит на мысль спросить, очень ли хорошо поступают, когда говорят: дай деньги на зрелище или на другое суетное увеселение, половина их издержится для твоего удовольствия, а другая обратится в милостыню. Что тут будет? Милостыня ли очистит суету? Или суета лишит чистоты милостыню? Найдется ли на сие ответ, который был бы приятнее вопроса? Но, конечно, не подлежит сомнению то, что если бы назначаемые на благотворительное увеселение деньги, с устранением увеселения и на него издержек, сполна были отданы на милостыню, то милостыня была бы вдвое больше и несравненно чище. Апостол учит нас плакати с плачущими (Рим. 12:15), а не ликовать с мыслью о несчастных и не переполнять чашу веселия, чтобы дрождие досталось плачущим.

Надеюсь, впрочем, что никто не оскорбится нашей заботой, чтобы изобретательное искусство благотворительности, доброе в намерении, сколь можно более имело достоинства в средствах и способах действования.

Успокоим движение мысли и слова в беспрекословно верном общем правиле: Чти Господа от праведных твоих трудов (Притч. 3:9) как делами благочестия, так и делами благотворения ближнему. Аминь.