Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Предпосылки и становление современного философского мышления 13 page





Но что это за странный идеал любви, к которому в конце концов приходит Диотима - "прекрасное само по себе, вечное, не знающее ни того и ни другого"242? По сути, это идеал философской жизни, как его понимает Платон: обнаружение в себе божественного начала (оно вечно и не может меняться), позволяющего все понять, жить для Блага, предписывать другим. Путь к этому и способ идти - сливающиеся воедино любовь и духовная работа. Вот какое интересное, можно сказать, эзотерическое представление о любви создал Платон. Попробуем теперь осмыслить данный материал.

Поставим вопрос: существовала ли в природе любовь, заданная концепцией Платона? Что Платон описывает: существующие в его культуре формы любви и связанные с ними качества человека или...? Очевидно, что к моменту создания "Пира" платоновской любви и соответствующих психических свойств нового человека еще не было. Но они вскоре появились, поскольку концепция Платона не только приглянулась тем философствующим и просто образованным грекам, которые тянулись к новому, но и стала для них руководством в практике любви. Иначе говоря, мы можем предположить, что платоновская любовь как важный аспект современного платоновскому окружению нового человека была конституирована усилиями самого Платона и других участников нового дискурса. Средствами подобного конституирования выступили философские знания и концепции, диалоги типа "Пир", наконец, практические образцы новой платонической любви, распространившиеся в греческой жизни в пятом и четвертом веках до нашей эры.

Безусловно, в практике военного воспитания и "эзотерического философствования" существовали предпосылки, облегчавшие формирование платонической любви, но не более того. В конце концов, платоническую любовь нужно было именно изобрести, интеллектуально сконструировать, внедрить в практику жизни. В этом смысле можно утверждать, что Платон в своем диалоге не описывает некие психические свойства современного человека, которые только ему удалось увидеть (хотя он делает вид, что именно этим занимается), а замышляет, проектирует эти качества. При этом Платон реализует прежде всего себя, свои представления о мышлении, о современном человеке, о его жизненном пути, ведущим, как был убежден великий философ, к уподоблению человека богам, к бессмертию. Важно и то, что, как показала дальнейшая история, замысел Платона в отношении любви (в отличие от платоновского замысла идеального общества и государства) удалось полностью реализовать, то есть, действительно, в античной культуре довольно быстро сложились черты нового человека, столь убедительно описанные в "Пире". То же самое можно сказать и по-другому: в «Пире» Платон как личность не только реализует свои представления о любви, но и создает образ (концепцию) любви для становящейся античной личности. Поскольку собственные устремления Платона в данном случае совпали с «культурным заданием» античности, «Пир» оказался столь востребованным.

Теперь вопрос, касающийся нашей проблематики, - какую роль во всем этом построении играл намеченный в «Пармениде» концепт «единое – многое», можно ли его рассматривать как проект и, если да, то проект «чего»? Заметим сначала, что данный концепт (также как и все последующие, созданные в истории конфигураторы) определенным образом устроен. Единое – это целое, многое – части целого. Для сравнения, концепт системы устроен иначе: подсистемы и элементы системы – это не части целого, а единицы, характеризуемые с помощью категорий «функция», «отношение», «связь», «иерархия». Означает ли указанное устройство концепта «единое – многое», что разные представления о любви, высказываемые участниками «Пира», являются частями единой идеи любви? Думаю, нет. Обратим внимание на то, как Платон работает?

Реализуя данный концепт, Платон, во-первых, сравнивает разные определения любви с целью выявления противоречий и, если таковые обнаруживает, то перестраивает определения, во-вторых, формулируя определения любви, стремится реализовать различные свои ценности в качестве личности – «заботы о себе», «духовной работы», «красоты» и др. Говоря о проекте, мы имеем в виду два разных смысла. С одной стороны, проект – это предписание к действию, с другой – модель будущего объекта. Так вот концепт «единое – многое» - явно не модель платонической любви. Но в качестве методологического предписания (методологической эвристики) его вполне можно рассмотреть. Наряду с данным предписанием при построении «Пира» Платон реализует и другие, например, эзотерическую установку, ведущую к критике привычных представлений, сократовское требование давать всему определения, ведущее к построению идеальных объектов (идей). Другими словами, конфигуратор лучше характеризовать не как проект, а как одну из методологических эвристик.

Перейдем к рассмотрению второго случая. Анализируя в своих работах рефлексию, Щедровицкий вроде бы должен был построить конфигуратор, но вместо этого он обращается к системному подходу. Подобный ход понятен, если считать, что системный подход используется в той же роли, что и конфигурирование.

 

“Представления, накопленные в предшествующем развитии философии, - пишет Щедровицкий, - связывают рефлексию, во-первых, с процессами производства новых смыслов, во-вторых, с процессами объективации смыслов в виде знаний, предметов и объектов деятельности, в-третьих, со специфическим функционированием а) знаний, б) предметов и в) объектов в практической деятельности. И, наверное, это еще не все. Но даже этого уже слишком много, чтобы пытаться непосредственно представить все в виде механизма или формального правила для конструирования и развертывания схем. Поэтому мы должны попытаться каким-то образом свести все эти моменты к более простым отношениям и механизмам, чтобы затем вывести их из последних и таким образом организовать все в единую систему”243.

 

Другими словами, Щедровицкий решил не анализировать рефлексивные реалии (в данном случае знания, предметы, объекты и их функционирование, а также механизмы производства новых смыслов), а переопределить их (фактически, это редукция) в новом более простом и конструктивном языке. Что это за язык? Системного подхода (системо-структурный язык), в рамках которого им задается и основная на тот период познаваемая реальность - деятельность. “Исходное фундаментальное представление: деятельность - система”, - пишет Щедровицкий в работе 1975 г.244.

Одновременно, чтобы обосновать этот ход он утверждает, что системный подход является всего лишь вариантом методологической работы. “Область существования подлинно системных проблем и системных объектов, - пишет Щедровицкий, - это область методологии”. “Системный подход в нынешней социокультурной ситуации может быть создан и будет эффективным только в том случае, если он будет включен в более общую и более широкую задачу создания и разработки средств методологического мышления и методологической работы”245.

В данном случае можно предположить, что Щедровицкий идет вслед за Кантом или переоткрывает кантианское решение в рамках современного системного движения. Действительно, в «Критике чистого разума» Кант использует понятия "функции" (функции рассудка), "системы", "систематического единства", "целого", "анализа и синтеза", "связи", "обусловленности". Вот пример.

 

"Рассматривая все наши рассудочные знания во всем их объеме, - пишет Кант, - мы находим, что то, чем разум совершенно особо располагает и что он стремится осуществить, - это систематичность познания, то есть связь знаний согласно одному принципу. Это единство разума всегда предполагает идею, а именно идею о форме знания как целого, которое предшествует определенному знанию частей и содержит в себе условия для априорного места всякой части и отношения ее к другим частям"246.

 

Мысль и рассуждения Канта движутся одновременно в двух плоскостях: плоскости представлений о разуме (это есть целое, все части и органы которого имеют определенное назначение и взаимосвязаны) и плоскости единиц (знаний, понятий, категорий, идей, принципов и т. п.), из которых Кант создает здание чистого разума. При этом каждая единица второй плоскости получает свое отображение на первой, что позволяет приписать ей новые характеристики, обеспечивающие нужную организацию всех единиц построения, придать им, как пишет Кант, систематическое единство, соответствующее их функции в разуме. Именно системные представления позволяют осуществить подобное отображение и по-новому (системно) охарактеризовать все единицы построения.

Таким образом, Кант понимает системный подход прежде всего как особую методологическую стратегию, обеспечивающую не просто объединение разных элементов метафизики, а позволяющую придать всему построению органичность, которая предопределена их принадлежностью к разуму. В отличие от Канта Щедровицкий рассматривает системный подход не только как методологическую стратегию, позволяющую работать с разнопредметными образованиями, но и как своеобразную конструктивистскую онтологию, как своего рода «методологическую математику».

Чтобы лучше понять наше утверждение, необходимо учесть, что математика – это не только, как пишет Кант, познание посредством «конструирования понятий», но и познание явлений опосредованное математическим языком. Реконструкция происхождения математики показывает, что оперативность математических конструкций связана, во-первых, с тем, что идеальные объекты математики строятся так, чтобы снять в своем строении отношения и характеристики некоторой исходной предметной области (например, геометрические фигуры снимают в своем строении отношения, которые были установлены в практике земледелия – определение площадей полей, раздел и соединение полей, определение одних элементов полей, если известны другие), во-вторых, с тем, что нащупываются (задаются) самостоятельные операции с идеальными объектами математики (эти операции, как правило, отличаются от действий, направленных на исходные объекты, но могут их имитировать, например, наложение геометрических фигур друг на друга имитирует сравнение полей по величине площадей).

Проведенная нами на материале геометрии, алгебры и математического анализа реконструкция показывает, что становление математики проходит три основные этапа247. На первом отношения и характеристики определенной предметной области переводятся в характеристики и строение соответствующих математических (идеальных) объектов. На втором этапе вырабатываются процедуры построения одних математических объектов на основе других, а также их теоретического изучения. Такое изучение позволяет получать все новые и новые характеристики математических объектов, однако, что принципиально, не выходящие за круг заданных конструктивных отношений. На третьем этапе построенные и изученные математические объекты начинают использоваться в других областях познания, причем идеальным объектам этих областей приписываются отношения и характеристики, заимствованные из соответствующих математических языков. Обновление и развитие характеристик и отношений исходной области математических объектов, конечно, периодически происходит, но, как следует из работ И.Лакатоса, здесь имеют место, но в свернутом виде, сходные закономерности: эти новые характеристики и отношения в конструктивной форме снимают отношения определенной предметной области.

Указанные здесь закономерности вполне применимы к системному подходу. Он формировался сначала в философии (Э.Б. де Кондильяк “Трактат о системах” и И. Кант “Критика чистого разума”), затем в химии, биологии и социологии. С одной стороны, понятия системо-структурного языка использовались как эвристические (методологические) схемы в задачах своеобразного проектирования теории изучаемого сложного явления, с другой - как средства связи (конфигурирования) разных предметов и уровней описания этого явления. При этом при построении системо-структурных понятий использовались отрефлектированные образцы исследований и мышления в соответствующих областях (философии, химии, биологии, социологии). Эти образцы описывались, конструктивизировались и операционализировались, то есть превращались в конструкции самостоятельных идеальных объектов, оторванных от исходных эмпирических ситуаций и отнесенных к новой особой реальности (ее и задавал системный подход).

Дальше такие конструкции начинают жить по логике этой реальности, последнее означало, что системно-структурные понятия используются в двух указанных целях (как методологические эвристики и средства конфигурирования) и подчиняются онтологическим ограничениям, установленным в ходе конструктивизации и операционализации. Так, говоря о системе, связях, подсистемах и других системо-структурных представлениях, мы всегда пользуемся онтологическими образами-конструкциями, они, как отмечалось выше, определенным образом устроены. Характеристики их получены при снятии ряда свойств соответствующих исходных предметных областей, переведенных в свойства идеальных объектов системо-структурного языка.

Однако, что не менее принципиально, представления системо-структурного языка все время используются за пределами исходных предметных областей. Как, например, это происходит в синергетике. Вот здесь исследователь и может попасть в “системную ловушку”, то есть считать, что понятие системы (аналогично, организации, нелинейности, становления, хаоса, порядка и т. д.) задают изучаемый объект со всеми его свойствами. А ведь эти понятия задают лишь стратегии интеллектуального проектирования и конфигурирования знаний, причем представленные в конкретной форме системно-структурных образов-конструкций.

И вот мы видим, как синергетики, попавшие в системную ловушку, с одной стороны, начинают утверждать, что их объект является сложной системой, процессы в этой системе нелинейны, некто пребывает в точке бифуркации, является странным аттрактором и прочее и прочее, с другой - предметные свойства изучаемого сложного явления вместо того, чтобы выявляться и теоретически осмысляться, редуцируются к данным системно-синергетическим представлениям. Именно редуцируются в онтологической плоскости. Тогда и получается, что везде, где раньше были различные предметные феномены, теперь одни системы и аттракторы. Но все это, конечно, верно, если принять предложенную здесь трактовку системного и синергетического подходов. К сожалению, и Щедровицкий, реализуя естественно-научную и социотехническую установки, часто трактовал системный подход в указанной редукционистской логике. Тогда у него получалось, что все есть система – мышление, деятельность, мыследеятельность. В других случаях он сам подчеркивал, что системный подход – это особая методологическая стратегия.

Здесь я так и слышу вопрос оппонента: так что же нужно отказаться от системного подхода и синергетики? Нет, конечно, я сам использую системный подход и синергетические метафоры. Другое дело, что, во-первых, нужно понимать, что система - это не обычный объект изучения наподобие тех, которые изучаются в конкретных науках, а особая методология и стратегия мышления. Во-вторых, что философское и научное познание, использующее системный подход, всегда должны сохранять двухслойность: в одном слое исследователь движется в плоскости своего предмета (философского, естественнонаучного, гуманитарного, социального), стараясь не пропустить ни одной из необходимых для решения познавательных задач характеристик изучаемого явления, в другом слое - в плоскости системно-структурных представлений. В-третьих, он должен избегать редукции и следить, чтобы характеристики системо-структурных образов-конструкций не противоречили характеристикам изучаемого явления.

Таким образом, действительно, системный подход наряду с другими задачами может быть использован для целей конфигурирования. Важно, однако, понимать границы конкретного используемого исследователем варианта системного подхода (за каждым из них можно реконструировать свою специфическую методологию) и не считать системные конфигураторы подлинными проектами.

Анализ последнего случая – теории антропогенеза Поршнева подтверждает высказанные здесь соображения. Как мы помним, конфигуратор задавался им на основе физиологического и исторического подходов, гипотез «инверсии» и «взрыва» и двух диалектических законов. Хотя все это Поршнев использует, но указанные методологические соображения не задают целиком онтологию антропогенеза. Значительно большую роль при конструировании этой онтологии играют представления о торможении («тормозной доминанте»), имитации и второй сигнальной системы. Именно из этих содержаний Б.Поршнев и создает новый идеальный объект и объяснение. Схема здесь такая. При определенных условиях и предпосылках, которые Б.Поршнев подробно обсуждает, тормозная доминанта блокирует (тормозит) животные рефлексы и действия «троглодитид», то есть человекообразных обезьян, предшествующих в развитии неоантропам. Высшим уровнем такого торможения является такой, когда животные рефлексы блокируются на основе знаков второй сигнальной системы. Одновременно животные формы подражания и взаимного влияния друг на друга («интердикция») заменяются суггестией и контрсуггестией.

 

«У порога истории, - отмечает Б.Поршнев, - мы находим не «надбавку» к первой сигнальной системе, а средство парирования и торможения ее импульсов. Только позже это станет «надбавкой», т. е. отрицанием отрицания (идея «отрицания отрицания», а также «противоречий» еще две, наряду с инверсией, эвристические идеи, используемые Поршневым. – В.Р.). Важным шагом к такому преобразованию служит превращение интердикции в суггестию…Суггестия становится фундаментальным средством воздействия людей на поступки и поведение других, т. е. системой сигнальной регуляции поведения…Другое дело, что тем самым суггестия несет в себе противоречие: зачинает согласование двух сигнальных систем, из противопоставления которых она произошла. Это противоречие окажется продуктивным: оно приведет к контрсуггестии. Однако это произойдет на более позднем этапе эволюции»248.

 

Но на самом деле помимо указанных содержаний Б.Поршнев в своей онтологии конфигурировал еще несколько: он сам указывает на представления и понятия морфологии антропогенеза, экологии, биоценологии и этологии антропогенеза, физиологии высшей нервной деятельности и психологии антропогенеза249. Стоит отметить, что конфигурирование предполагает переосмысление и перестройку всех содержаний, вовлекаемых в новый синтез. Например, одно из центральных понятий своего учения – торможение, Б.Поршнев трактует не традиционно, а по-новому. Торможение в его системе – это и физиологическое торможение, и конституирование возбуждения, ответственного за поведение, и, наконец, механизм близкий к внушению.

 

«Начало человеческой инфлюации – подавление, торможение собственных действий организма…Тормозная доминанта как бы лепит, формирует антагонистический полюс – комплекс, или систему возбуждения…Иначе говоря, в сплошном поле торможения им самим проделывается отверстие, дырочка, в нее и выливается возбуждение в обычном смысле слова…Совершенствование живого – это совершенствование торможения реакций… «Ум» животного - это возможность не реагировать в 999 случаях из 1000 возникновений возбуждения»250.

 

Поставим теперь такой вопрос: каковы критерии правильности (эффективности) конструкций, предложенных Б.Поршневым? Вряд ли их стоит оценивать на непротиворечивость или возможность использовать в практиках инженерного типа (как это происходит в настоящих, естественных науках). Зато такие интеллектуальные конструкции, трактующие характер истории, происхождение и природу человека, очевидно, должны соответствовать ожиданиям и духу времени, относится ли это к отдельным научным сообществам или к более широкой аудитории. Кстати, сегодня Б.Поршнев вполне отвечает этим ожиданиям, о чем свидетельствует возросший интерес к его работам.

Следующий критерий уже чисто методологический - это характер предлагаемого научного дискурса. В свою очередь, при его формировании учитывается (нужно учитывать) ряд методологических установок: «логика» конструирования, согласованность различных характеристик вводимых конструкций («диспозитива» по М.Фуко), возможности теоретического объяснения, наконец, обоснованность всего построения, включая его онтологический статус. Что касается первой установки, то построения Б.Поршнева вполне прозрачны. Он не скрывает, что заимствует содержания из разных дисциплин и показывает, как на их основе создается (конструируется) новое содержание. Безусловно, Б.Поршнев стремится согласовать различные параметры и части своего построения. Но, к сожалению, нередко за счет редукции многих смыслов. Например, трудно согласиться с тем, что функции знаков трактуются автором «О начале человеческой истории» прежде всего в плане торможения животных импульсов; у них есть и другие важные характеристики – задавать новую реальность, обеспечивать организацию и деятельность человека, выступать в роли моделей251.

Сложнее обстоит дело с возможностью теоретического объяснения. Судя по высказываниям Б.Поршнева, он уверен, что ему удалось объяснить проблемы происхождения человека, отталкиваясь от основных известных в его время фактов. Но, во-первых, с Б.Поршневым не согласны (и раньше и сегодня) многие другие исследователи, во-вторых, в настоящее время значительно изменилось само понимание научного объяснения в сфере антропогенеза (впрочем, стоит заметить, что с этим последним утверждением тоже многие не согласятся). С моей точки зрения, сегодня в истории и антропологии происходит отказ от естественнонаучного подхода в его марксистском варианте, вызывает сомнение поршневская трактовка труда и семиозиса, налицо критика понимания человеческой истории как имеющей конец, вряд ли верна и марксистская точка отсчета в качестве основного критерия развития и прогресса. Так что вопрос, сумел ли Поршнев объяснить происхождение и развитие человека, весьма спорный.

Все сказанное здесь можно повторить и относительно обоснованности теоретических построений Б.Поршнева. На мой взгляд, многие доводы Б.Поршнева, оправдывающие и обосновывающие его теоретические построения и ходы, в настоящее время выглядят неубедительно. В плане прояснения онтологического статуса рассуждения Поршнева тоже могут быть подвергнуты критике. Как, спрашивается, Б.Поршнев категориально осмысляет предлагаемую им новую сборку содержаний? С одной стороны, он пишет о том, что человек не может быть выведен из троглодитов, что это, как бы я сказал, «новообразование»; той же цели служит идея второй сигнальной системы как подавляющей животные импульсы. С другой стороны, Поршнев вслед за Л.С. Выготским старается доказать, что человек – это следующий этап развития (чего?), совершающийся за счет двойной инверсии и, как ни странно, пришествия в мир (откуда?) второй сигнальной системы.

Тем не менее, для меня сейчас более важна не сама по себе критика учения Б.Поршнева, а уяснение логики, в соответствие с которой он создает новое учение антропогенеза, конфигурируя содержания, заимствованные из многих уже сложившихся научных дисциплин. Как мы видим, эта логика детерминируется, по меньшей мере, четырьмя основными факторами: реакцией на новое учение времени и научного сообщества, методологией, которую автор нового учения выстраивает и проводит, «логикой» предметного конструирования и конфигурирования, наконец, осмыслением и обоснованием всех построений. Новая сборка содержаний предполагает, в частности, специальное обсуждение онтологического статуса созданных интеллектуальных конструкций.

Итак, наше изыскание с определенностью позволяет выбрать вторую альтернативу. Конфигурирование хотя и выглядит часто, с методологической точки зрения, как проектирование новой научной дисциплины (новой практики), таковым не является. Конфигурирование – это одна из методологических стратегий, разворачиваемая наряду с другими. Только в совокупности они образуют то, что можно назвать конституированием целого. Конфигурирование нельзя рассматривать как простой синтез разнопредметных представлений, оно всегда опосредовано методологической работой, в рамках которой задается предполагаемый объект, подход к его построению, типы и особенности знаний о нем. Хотя в конфигураторе на уровне методологических построений указаны будущие связи, их «выявление» в самом предмете предполагает нащупывание и задание конкретных предметных стратегий и новых способов мышления. Системный подход можно рассматривать как одну из методологий, специализирующихся на конфигурировании, но его возможности ограничены теми исходными базисными дисциплинами, в рамках которых данный конкретный вариант системного подхода сложился.

Анализ приведенных здесь двух примеров, а также других образцов методологического мышления позволяет утверждать, что методологическая работа содержит следующие необходимые моменты.

- оценку состояния в некоторой области мышления и знания как неудовлетворительных (кризис, затруднения, проблемы);

- “методологический поворот”, то есть переход от предметно-дисциплинарной позиции к методологической, от изучения объекта данной дисциплины к анализу “рефлексивных содержаний” (понятий, подходов, ситуаций развития, идеалов науки, типов знаний, основных дискурсов и способов мышления и прочее);

- перестройку рефлексивных содержаний на основе определенных стратегий (деятельностной, системно-структурной, гуманитарной и других);

- возвращение в предмет (“дисциплинарный поворот”), что предполагает создание первых образцов новых понятий и способов познания;

- проведение методологических исследований с целью прояснения природы рефлексивных содержаний, а также приемов и стратегий их перестройки;

- изучение мышления, деятельности, науки, проектирования, коммуникации, культуры и других реалий, необходимых для методологической работы;

- совместная работа методологов со специалистами (учеными, педагогами, инженерами и т. д.), заинтересованными в методологической поддержке и обслуживании (см. подробнее252).

 

8. Гуманитарное познание в контексте герменевтики.

 

Как мы помним, подлинный выбор Киркегора выступает как космический акт в том смысле, что в этом акте заново рождается личность и преодолевается гносеологический субъект. Отчасти, подобный же эффект произвели Фр. Шлейермахер, Дильтей и Хайдеггер, задавшись целью не просто выйти на правильное понимание произведения (сначала религиозного, потом художественного), но выйти на это понимание через анализ личности их автора. При этом, поскольку личность автора была не дана, ставится задача одновременного анализа произведения и личности; произведения посредством личности, личности посредством произведения. Этот важный методологический «поворот» имел далеко идущие последствия. В нем, с одной стороны, рождалась новая гуманитарная дисциплина – герменевтика, с другой – преодолевается гносеологический субъект и декартовско-кантианская картина действительности, с третьей стороны, фактически дается новая трактовка субъекта познания и творчества – последний все больше характеризуется через Другого, а также «третье начало» (язык, выражение, историческая традиция, диалог и прочее). Важную роль в «производстве» такого поворота, подчеркивает Гайденко, сыграло новое прочтение текстов Библии.

 

«Нельзя упускать из вида, что герменевтика, на которой стоит свое исследование Хайдеггер, первоначально разрабатывалась именно теологами в качестве метода истолкования священных текстов, так что Хайдеггер, как в свое время Шлейермахер, извлек ее именно оттуда. Об этом говорит сам Хайдеггер, разъясняя свое понимание языка как медиума бытия: «Название «герменевтика» было мне известно из моих теологических штудий. Тогда я особенно интересовался вопросом об отношении между словом Священного писания и теологически-спекулятивным мышлением»253.

 

В каком смысле речь идет о теологически-спекулятивном мышлении? Через Священное писание мы узнаем о божественной «вести», но не прямо от Творца, а через авторов сакральных текстов и познание действительности («бытия»). С одной стороны, необходим анализ этих текстов и языка, на основе которого они создавались, – с другой, постижение и понимание самих творцов (исходно апостолов, а потом теологов).

 

«Именно теологические понятия, - пишет Хайдеггер, - скрывают в себе по необходимости такое понимание бытия, которым обладает человеческое существование, как таковое…Чем первоначальнее, соизмеримее и в подлинном смысле слова онтологичнее прояснена основная интерпретация существования, чем изначальнее, например, рассмотрено понятие вины, тем однозначнее может оно фигурировать в качестве путеводной нити для теологической экспликации греха»254.

 

Пионером здесь был Шлейермахер. Он не только выступает против декартовско-кантианского истолкования человека как трансцендентального субъекта, но и расширяет теологическую проблематику до более широкого подхода, включающего интерпретацию классических античных текстов. И при этом, именно Шлейермахер связывает правильное прочтение всех этих текстов с постижением личности их авторов, «другого человека».

 

«Шлейермахер, - поясняет Гайденко, - пришел к созданию герменевтического метода именно потому, что его не удовлетворяло кантово-фихтевское рассмотрение человека прежде всего как представителя общечеловеческого разума. Шлейермахеру казалось, что при таком рассмотрении ускользает индивидуальное в человеке, а оно-то, по мнению Шлейермахера, и составляет самое важное…

Герменевтика по Шлейермахеру нужна, «чтобы постигнуть индивидуальность говорящего через сказанное им, чтобы через множество частных выразительных средств – особенностей стиля, речи, построения фразы и построения всего произведения в целом – постигнуть стилистическое единство произведения, а тем самым понять духовную целостность индивидуальности его автора…

Date: 2015-05-19; view: 344; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию