Значение знания

Знание – это, очевидно, некоторого рода связь или мост между одинаковостью и различием. В совершенно гомогенной ситуации было бы нечего знать; но и при полной гетерогенности знание было бы невозможным. Тем не менее, посредствующая роль знания не может быть легко выражена в формуле. Начнем поэтому с рассмотрения различных ситуаций, в которых знание является фактором. Если мы опоздали на условленную встречу, мы можем оправдываться, говоря: "Я не знал времени" – или мы можем сказать: "Я не заметил, что уже поздно". Поскольку эти два утверждения имеют приблизительно одинаковое значение, может показаться, что мы знаем то, что замечаем, а того, что нам не удается заметить, мы не знаем. Опыт учит нас, что замечать значит обычно воспринимать различия. Мы "замечаем" то, что выделяется из окружающего своей "отличностью". Мы скоро перестаем замечать объект, который остается все время одним и тем же по отношению к нам или к своей окружающей среде.

Исчезновение из нашего внимания и, следовательно, из нашего непосредственного знания того, что остается одним и тем же – не только важный психологический факт, но также указание на ограниченность знания как такового. По-видимому, то, что мы знаем, это всегда переход от одинакового к другому. Будет более точным, однако сказать, что мы не можем знать, каковы вещи /what things are?/, мы знаем лишь, что они делают. Когда мы говорим, часто кажется, что мы аппеллируем к тому, каковы вещи; но если мы полагаем, что это так, мы обманываем себя. Почти все наши разговоры касаются знания, того, что мы знаем или предполагаем, что знаем. Один из наших недостатков состоит в том, что мы стремимся не замечать того, чего бы мы уже не знали, и поэтому наше знание не располагает средствами распознавания и исправления своих собственных дефектов. Знание субъективно и не может стоять в стороне от самого себя, чтобы подвергнуть проверке собственные ограничения относительно некоего объективного стандарта.

Есть ложный объективизм, который разрывает связь с опытом и осуждает как "психологизм" необходимую практику проверки значений исследованием того, обнаруживаем ли мы их в нашем опыте. "Я мыслю, следовательно, я существую" Декарта не может обсуждаться объективно, если мы не убедимся в том, что каждое слово в этих двух фразах имеет для нас ясное и фиксированное значение. "Я думаю, значит я есмь" кажется высказыванием факта, но реально это суждение о бытии, ибо в нем утверждается, что в человеке есть некое "я", которое может сознавать свои мысли.[52]

Есть столь же ложный субъективизм, принимающий, не взвешивая доказательств, что законы вселенной могут быть обнаружены в привычках нашей мысли. Платон признавал, что должно быть некоторое соответствие между знающим и знаемым; но значимость этого утверждения может быть совершенно различной, в зависимости от того, каких взглядов придерживается философ относительно природы субстанции. Если знающий и знаемое состоят из разных материалов, не может быть прямого отношения между ними. Знание должно тогда рассматриваться как своего рода смешанная субстанция, причастная природе как субъекта, так и объекта.

Кажется ясным, поэтому, что правильный подход к рассмотрению знания состоит в рассмотрении роли, которую оно играет, в человеческой жизни. Его роль происходит от его связи с убеждениями. В целом, то, во что мы верим, является фактором в нашем поведении, не полностью решающим, но всегда значимым. Мы должны, следовательно, различать убеждения, которые составляют знания, и те, которые знаний не составляют. Мы склонны связывать знание с истинностью или ложностью убеждений, более того, мы обычно принимаем за само собой разумеющееся, что убеждения могут быть формулируемы в словах в виде предложений. Если так сформулированное убеждение не докажет в опыте свою истинность, оно получает клеймо иллюзии или ошибки.[53]

Такой процесс проб и ошибок слишком ограничен, отчасти потому, что никогда не может быть строгого различения убеждений на полностью истинные и полностью ложные. Но это, однако, еще не все, потому что есть целый ряд убеждений, которые никогда не выражаются в словесной форме и никогда не могут быть полностью выражены. Такие убеждения относятся в основном к "знанию как". Хирург может знать, как выполнить тонкую операцию, или певец может знать, как создать звук определенного качества, но они не могут коммуницировать свое знание в словах или предложениях, которые бы передали значение их опыта непрофессионалу. Даже между двумя знатоками наступает момент, за которым коммуникация терпит неудачу; но присутствие знания узнается по таким фразам как:"Да, я вижу, как вы это делаете".

Применяя эту – операционалистскую – теорию знания, можно избежать некоторых дефектов в коммуникации. Знание, рассматриваемое как адаптация поведения к функции, соответствует тому, что мы обнаруживаем в нашем опыте, и не вовлекает нас в затруднительные дискуссии относительно значения истинности. Такие вопросы возникают, когда занятие определяется в терминах триады убеждения-истинность-знание, в которой убеждение – субъективное состояние.[54]

Операционалистская теория знания, поэтому, шаг в верном направлении; но чтобы сделать его адекватным, мы должны признать, что интеллектуальное, или вербальное знание – это только небольшая часть возможного знания.

Мы должны исключить псевдознание, состоящее из автоматических фраз или предложений, вроде таких, как "Юлий Цезарь перешел Рубикон в 40 году до Р.Х." или "Рядом с Сириусом находится Белый Карлик". Такие предложения, если только они не могут быть связаны непосредственно или хотя бы опосредованно, с нашей жизнью и опытом, есть всего лишь "информация" и не имеют отношения к обсуждаемой проблеме. Мы будем употреблять слово "знание" в смысле, выходящем за пределы простой "информации", подразумевая, что это фактор в детерминировании поведения. С другой стороны, мы должны иметь в виду уже проведенное различение между знанием и пониманием: первое – аспект функции, второе – аспект воли. Употребление слова "знание" будет далее в этом обсуждении ограничено функциональным соответствием между разными элементами опыта. Уверенность, что опыт весь состоит из одного и того же материала, обязывает нас также употреблять слово "знание" таким образом, чтобы оно было приложимо к целостностям. Более того, мы должны употреблять его таким образом, чтобы оно равным образом было бы применимо к ситуациям "знания что" и "знания как". Таково различие между узнаванием автомашины, когда мы ее видим, и знанием, как ею управлять; но мы должны избегать такого употребления, которое предполагало бы, что два совершенно различных рода опыта смешаны. Если посмотреть внимательно, мы найдем, что все знание реально есть "знание как", что узнавание автомашины означает знание как отличить ее мотоцикла или самолета, или от любого другого целого, которое может появиться в нашем опыте.