Кризис медицины. Биологическая медицина

Биологическая медицина

Volker Fintelmann

Кризис медицины

Если попытаться выяснить собственно мо­мент рождения современной медицины, ко­торая сама себя считает естественнонаучно обоснованной, то в качестве такового можно принять год 1858. В этом году Рудольф Вирхов в Берлине опубликовал свою «Целлюлярную патологию». В основе труда лежали 20 лекций, которые он прочитал по этой теме перед берлинскими врачами и которые затем вышли в виде книги.

Все, что до сих пор считалось верным в меди­цине, было отменено тезисами Вирхова, и в первую очередь гуморальная патология, вплоть до того времени еще ши­роко распространенная и представлявшая в своем учении о соках тела последние, уже де­кадентские отзвуки древней гиппократовой медицины. Говоря о гуморальной патологии, приходится говорить об упадке, так как первоначально ее корни произраста­ли из греческой мистериальной медицины, медицинского течения, представителем кото­рого являлся Гиппократ. То, что из этой об­ласти дошло до 19 века и преподавалось в уни­верситетах, было, конечно, полной абстрак­цией. Без сомнения, наступало время, когда необходимо было полностью покончить с подобным декадентским воззрением в меди­цине. Это произошло радикальным образом, с опорой на так мощно развивавшееся в этом веке естествознание. Конечно, подобному рождению, установленному нами в 1858 году, предшествовало и свое «дородовое» развитие. Можно указать на Джованни Баттиста Морганьи как на действительного основате­ля патологической анатомии, а также на Фридриха Т. Шванна, доказавшего еще в 1839 году, что организмы животного и растения основаны на строительном элементе - клет­ке. Можно также вспомнить создание микро­скопа, первые разработки которого, как пред­полагается, были еще в 1590 году, или же на революционное развитие научных знаний в области физики или биохимии.

Элементарная действительность челове­ка, согласно Вирхову, - клетка. Она содержит в себе практически всего человека, и все сложное строение человека как организма есть не что иное, как дифференцирование и вариация принципа единой клетки. Дословно у Рудоль­фа Вирхова это звучит так: «Особенно труд­ным был ответ на вопрос, из каких частей тела собственно исходит действие, а какие ис­пытывают на себе это действие; но фактичес­ки уже сейчас можно полностью сделать зак­лючение по этому вопросу, даже примени­тельно к таким частям, чья структура еще об­суждается. При подобном применении гисто­логии к физиологии и патологии речь идет прежде всего о том, чтобы признать, что клетка на самом деле является последним дей­ствительным формоэлементом всех прояв­лений жизни, и что собственно действие мы никак не можем вынести за границы клетки.» Далее он описывает, что каждая клетка, собственно, имеет однообразное строение с од­ними и теми же структурными элементами и что все сложное строение целого организ­ма есть лишь специализация и дифференци­ация одного и того же принципа: «Итак, мы получаем простое, однородное, крайне моно­тонное образование, с исключительным по­стоянством повторяющееся в живых организ­мах. Но как раз это постоянство является луч­шим критерием того, что клетка действитель­но есть элементарная единица, характеризу­ющая все живое, и что там, где ее не существу­ет, не возникают и формы жизни, и что с клет­кой связано собственно продолжение, поддер­жание жизни. Лишь с тех пор, как понятие о клетке приняло эту строгую форму - и я слег­ка горжусь, что, несмотря на упреки в педан­тизме, всегда стоял на этой позиции, - лишь с тех пор можно сказать, что мы получили простую форму, которую можем обнаружить повсюду, и которая хотя и различается по ве­личине и внешнему облику, все же одинако­ва по структуре своих существенных состав­ных частей.» И далее: «Если весь ряд живых объектов характеризуется определенным со­впадением этой элементарной формы, если в этом ряду мы тщетно ищем какое-либо иное образование, которым можно было бы заме­нить клетку, то необходимым образом любую высшую форму жизни, будь то растение или животное, следует сначала рассматривать как сумму большего или меньшего числа идентичных или неодинаковых клеток. Каж­дое животное предстает как сумма витальных единиц, в каждой из которых заключе­ны все характерные черты живого. Эти харак­терные черты и универсальную единицу жи­вого нельзя обнаружить в какой-либо одной точке высшего организма, например, в голов­ном мозге человека, а лишь в определенной постоянно повторяющейся единице, содержа­щейся в каждом отдельном элементе орга­низма. Отсюда следует, что образование жи­вого тела всегда сводится к некоего рода об­щественной организации, организации соци­ального рода, где масса отдельных сущнос­тей зависит друг от друга, но так, что каждый элемент выполняет свою собственную особую деятельность, и что деятельность каждого элемента, даже если вызвана стимулом, приходящим от других частей организма, все же исходит из самого этого элемента.»

Итак, клетка - это собственно базовый элемент, простейшая единица; она содержит в себе все признаки жизни, она сохраняет по­стоянство. Все живые существа, в том числе человека, следует представлять себе как об­разования, составленные из многих таких клеток. Не важно, растение это, животное или человек, - различие скорее заключено в спо­собе объединения клеток, в их дифференцировке. Здесь речь идет о чисто атомистичес­ком рассмотрении, о рассмотрении мельчай­ших отдельных частей, из которых затем де­лается заключение о целом; и особенностью всего этого процесса является то, что эти ис­следования полностью происходят на мерт­вом материале, что живое подразумевается заключенным в этот мертвый материал пре­парированных клеток. Необходимым обра­зом подобные исследования приходят к зак­лючению, сделанному Вирховым: все живое также подчиняется механическим, то есть принадлежащим мертвому миру, законам. В 1858 году на заседании собрания немецких ес­тествоиспытателей и врачей в Берлине Ру­дольф Вирхов читает доклад под названием «О механическом понимании жизни». Этот доклад еще раз подтверждает роль Вирхова как собственно основателя механистически-материалистической медицины, которую мы называем сегодня современной медициной и которая последовательно развивалась, опира­ясь на представления Вирхова. В упомянутом докладе Вирхов еще раз в отшлифованных предложениях защищает свой тезис: «Пред­ставление о единстве жизни во всем живом находит в клетке свое телесное воплощение. То, что мы искали лишь как идею, мы, нако­нец, нашли в действительности; то, что мно­гим казалось лишь мечтой, предстало во пло­ти перед нашим взором.» И далее: «Т.о., анализ ведет нас вверх, вплоть до тончайшего устройства нервного аппарата, где высшие характерные черты животной жизни – ощущение, управление движением, мышление - связаны с определенными груп­пами клеточных образований. Жизнь есть де­ятельность клетки, особенность жизни есть особенность клетки... Ее деятельность меняется вместе с веществом, которое ее образует и которое она содержит; ее функция меняет­ся, повышается и снижается, появляется и прекращается вместе с изменением, накопле­нием или уменьшением этого вещества. Но это вещество в своих элементах не отличает­ся от вещества неорганического, неживого мира, из которого оно восполняется и в кото­рое оно снова погружается, после того как вы­полнило свою особую функцию. Своеобраз­ным является лишь то, как это вещество вза­имно расположено, как сгруппировано в жи­вой клетке, и все же это расположение не на­столько своеобразно, чтобы стать противопо­ложностью тем расположению и группиров­ке, которые нам известны из химии неорга­нических тел. Род деятельности, особое фун­кционирование органического вещества ка­жутся нам своеобразными, и все же они про­исходят не иначе, чем деятельность и функ­ционирование, известные физике неживой природы. Все своеобразие ограничивается тем, что в ничтожно малом пространстве со­брано величайшее многообразие комбинаций веществ, что каждая клетка представляет со­бой очаг теснейших взаимодействий разнооб­разнейших комбинаций веществ, и что ре­зультаты этих взаимодействий таковы, каких не встречается более в природе нигде, по­скольку нигде более не известна подобная плотность взаимодействий. Какой бы особен­ной и своеобразной, какой бы поэтому внут­ренней ни была жизнь, но она не выходит за рамки химических и физических законов. Более того, каждый новый шаг на пути по­знания приближает нас к пониманию хими­ческих и физических процессов, на которых основана жизнь. Каждая особенность жизни находит свое объяснение в особенных струк­турах анатомического или химического рода, в особенном расположении вещества, кото­рое, располагаясь подобным образом, про­являет характерные для него повсюду свой­ства и силы, но кажется, что это происходит совсем иначе, чем в неорганическом мире. Од­нако, это отличие именно что кажущееся, ибо электрический процесс в нервной системе является процессом того же рода, что и в те­леграфной проволоке или в грозовом облаке; живой организм производит свое тепло при помощи горения, как это происходит в печи; крахмал в растении и животном превраща­ется в сахар, как это происходит на фабри­ке; во всем этом нет никакого антагонизма, лишь особенность.» Соответственно пред­ставлению классической физики («все фи­зические и химические явления объяснять механическими процессами») Вирхов может трактовать проявления жизни только меха­нистически. «Эта деятельность не может быть никакой иной, как только механи­ческой. Тщетно пытаются найти противо­положность между жизнью и механикой.» Далее Вирхов поясняет, что человеческий дух также не в состоянии понять жизнь иным образом, чем лишь как механическую, и от­рицает справедливость попыток выставить естествоиспытателя как врага идеализма, ибо «где и когда существовала философия бо­лее идеалистическая, чем сегодняшнее есте­ствознание?». Для него ясно, что подобные уп­реки в недостаточном идеализме могут исхо­дить только из лагеря спиритуалистов, явных или тайных. «Все равно, рассматриваем ли мы органическое или неорганическое созда­ние. В нем не ощутить никакого Spiritus rector, никакого духа жизни, воды или огня. Повсюду лишь механические процессы в не­прерывной необходимости причины и дей­ствия.»

Эта представленная Вирховым точка зре­ния стала всеобщей. Твердым убеждением ученых в конце XIX века было то, что все жиз­ненные функции в организмах следуют чис­то механическим или, иными словами, фи­зическим и химическим закономерностям. Любую признававшуюся до XIX века самосто­ятельность жизненной активности и жизнен­ных процессов, подчиняющихся своим зако­нам в отличие от неорганического мира, ученые стали оспаривать и искоренять как мистификацию какой-то туманной общей жизненной силы. Правда, великие представи­тели науки XX века впоследствии отрицали подобный абсолютный подход; так, напри­мер, Адольф Бутенандт указывал на то, что собственный принцип жи­вого не может открыться методам современ­ной науки, поскольку те направлены лишь на изучение неорганического. Однако в практической медицине механически-материалис­тический подход добился господствующего положения.

Конечно, можно возразить, что сегодня радикальные взгляды Вирхова уже в значи­тельной мере преодолены и уступили место гораздо более функциональному способу рас­смотрения. Тем не менее, как раз практичес­кая сторона нашей современной медицины показывает, что радикальное сведение дей­ствительности человека до уровня сложно ус­троенного тела с физическими и химически­ми реакциями, основанными на базовой еди­нице - клетке, ныне, как и прежде, определя­ет медицинское мышление и деятельность. Позже мы рассмотрим примеры, подтверж­дающие этот факт: доминирование механис­тического подхода и, как результат, лишь ча­стичный прогресс современной медицины; характеристика современной диагностики; кризис врачебной ответственности. Благода­ря этому нам станет понятно, что указанное редуцирование сущности человека, происхо­дившее до сих пор в научном мышлении, яв­ляется основной причиной современного кри­зиса медицины, однако и то, что этот кризис означает вызов, побуждающий последова­тельно продолжить то, что так смело начал Вирхов. Если уж только научное познание должно быть основой для медицинской дея­тельности, то предметом этого научного по­знания должно стать все существо человека. Это совокупное существо, которое следует по­знавать научным образом, предстает перед нами - как мы изложим в дальнейшем - в по­лярности между индивидуальным духом и образованным из потока наследственности телом, постоянной посредницей между кото­рыми является душа.

Но то, что мы сможем познать в этом су­ществе научным образом, зависит от приме­няемого метода. Если Вирхов в своих иссле­дованиях не распознал душевное и духовное бытие человека и даже ограничил жизненные процессы рамками их физических и химичес­ких проявлений, то причиной этого был при­меняемый им научный метод. В дальнейшем мы будем называть такой метод неорганичес­ким, поскольку он безошибочно изучает лишь процессы и закономерности неживой природы. Как только с его помощью пытают­ся изучать и жизненную, душевную или ду­ховную действительность человека, как это повсюду практикуется со времен Вирхова, то познают лишь то, как эти более высокие уров­ни действительности проявляются в физичес­ком и химическом бытии. В результате иссле­дуются лишь следы, но не само существо, ос­тавившее их.

Несчастьем исследователей XIX века было то, что они считали неорганический ме­тод единственно научным методом познания; эта тенденция началась еще с Исаака Ньюто­на и получила видимое научно-теоретическое обоснование в работах Иммануила Канта. В труде Рудольфа Штайнера о теории познания - опираясь на естественнонаучное мировоз­зрение Гете - постулированные Кантом гра­ницы познания были преодолены. Поэтому мы должны будем также получить представ­ление о различных взглядах на теорию позна­ния, чтобы показать, как возможно расши­рить естественную науку в области познания жизненной и животной действительностей, и как при помощи соответствующих методов и при помощи духовной науки можно позна­вать действительность человеческой души и человеческого духа.