О смыс­ле стра­дания

Мы уже го­вори­ли, что быть че­лове­ком — это зна­чит быть осоз­на­ющим и от­ветс­твен­ным. Че­лове­чес­кая от­ветс­твен­ность всег­да ока­зыва­ет­ся от­ветс­твен­ностью за ре­али­зацию тех или иных цен­ностей-при­чем ре­али­зацию не толь­ко "веч­ных", неп­ре­ходя­щих, но и "си­ту­атив­ных" цен­ностей (по Ше­леру). Воз­можнос­ти для ре­али­зации цен­ностей пре­дос­тавля­ют­ся че­лове­ку в каж­дый мо­мент са­мые раз­личные, так же как и раз­ные лю­ди ис­поль­зу­ют эти шан­сы со­вер­шенно по-раз­но­му. Тре­бова­ние ре­али­зации цен­ностей-тре­бова­ние, ис­хо­дящее от ми­ра цен­ностей и нап­равлен­ное к ми­ру че­лове­чес­ких су­деб, — ста­новит­ся, та­ким об­ра­зом, кон­крет­ным, пер­со­наль­ным и еже­час­ным при­зывом к каж­до­му от­дель­но­му че­лове­ку. Не­пов­то­римые воз­можнос­ти, пре­дос­тавля­емые каж­до­му ин­ди­виду, нас­толь­ко же спе­цифич­ны, как и воз­можнос­ти, зак­лю­чен­ные в каж­дой сло­жив­шей­ся ис­то­ричес­кой си­ту­ации со всем ее не­пов­то­римым сво­еоб­ра­зи­ем.

Раз­личные цен­ности со­еди­ня­ют­ся та­ким об­ра­зом, что в ре­зуль­та­те фор­ми­ру­ет­ся кон­крет­ная спе­цифи­чес­кая за­дача для дан­но­го ин­ди­вида. Это со­еди­нение при­да­ет цен­ностям ту не­пов­то­римость, в ко­торой каж­дый че­ловек ви­дит серь­ез­ное и по-нас­то­яще­му убе­дитель­ное об­ра­щение к не­му лич­но-и ни к ко­му дру­гому. До тех пор по­ка он не поз­на­ет, что имен­но оп­ре­деля­ет единс­твен­ность и прин­ци­пи­аль­ную не­пов­то­римость его собс­твен­но­го су­щес­тво­вания, он не смо­жет ощу­тить вы­пол­не­ние сво­ей жиз­ненной за­дачи пер­со­наль­но обя­затель­ным и не­от­де­лимым эле­мен­том собс­твен­ной судь­бы.

Об­суждая воп­рос о смыс­ле жиз­ни, мы выд­ви­нули три ка­тего­рии цен­ностей. В то вре­мя как цен­ности пер­вой ка­тего­рии (со­зида­тель­ные) ак­ту­али­зиру­ют­ся в дей­ствии, цен­ности пе­режи­вания ре­али­зу­ют­ся в (от­но­ситель­но) пас­сивном при­нятии ми­ра (нап­ри­мер, при­роды или ис­кусс­тва) на­шим соз­на­ни­ем. Цен­ности от­но­шения, од­на­ко, ак­ту­али­зиру­ют­ся всю­ду, где ин­ди­вид стал­ки­ва­ет­ся с чем-ли­бо, на­вязан­ным судь­бой, че­го из­ме­нить уже нель­зя. Из то­го, ка­ким об­ра­зом че­ловек при­нима­ет та­кие пе­чаль­ные "по­дар­ки" судь­бы, как он ас­си­мили­ру­ет все эти труд­ности в сво­ей ду­ше, про­ис­те­ка­ет не­ис­числи­мое мно­жес­тво по­тен­ци­аль­ных цен­ностей. Это оз­на­ча­ет, что че­лове­чес­кая жизнь мо­жет быть на­пол­не­на не толь­ко со­зида­ни­ем или нас­лажде­ни­ем, но и стра­дани­ем.

Тот, кто прек­ло­ня­ет­ся пе­ред по­вер­хностным куль­том ус­пе­ха, оче­вид­но, не пой­мет и не при­мет этих со­об­ра­жений. Но как толь­ко мы да­дим се­бе труд ос­та­новить­ся и за­думать­ся над собс­твен­ны­ми обы­ден­ны­ми суж­де­ни­ями о че­лове­чес­ком су­щес­тво­вании, мы сра­зу же уви­дим, что приз­на­ем цен­ность мно­гих ве­щей вне за­виси­мос­ти от свя­зан­ных с ни­ми ус­пе­хов или не­удач. Ве­ликие ху­дож­ни­ки, в час­тнос­ти, хо­рошо по­нима­ли и от­ра­жали в сво­их про­из­ве­дени­ях этот фе­номен внут­ренней пол­но­ты и це­лос­тнос­ти, при­сущих че­лове­ку воп­ре­ки внеш­ним не­уда­чам. Вы­рази­тель­ный при­мер, ко­торый сра­зу же при­ходит в го­лову, опи­сан в по­вес­ти Тол­сто­го "Смерть Ива­на Иль­ича", где рас­ска­зыва­ет­ся ис­то­рия не­ко­его рес­пекта­бель­но­го го­сударс­твен­но­го чи­нов­ни­ка, ко­торый ока­зыва­ет­ся пот­ря­сен­ным всей чу­довищ­ной бес­смыс­ленностью собс­твен­ной жиз­ни, "проз­рев" толь­ко пе­ред ли­цом не­ожи­дан­но над­ви­га­ющей­ся смер­ти. Но, пос­ти­гая всю свою бес­смыс­ленность, в са­мые пос­ледние ча­сы сво­ей жиз­ни этот че­ловек пе­рерас­та­ет сам се­бя; он дос­ти­га­ет та­кого внут­ренне­го ве­личия, что оно ос­вя­ща­ет всю его пре­дыду­щую жизнь и-нес­мотря на ее оче­вид­ную нич­тожность-де­ла­ет ее зна­читель­но бо­лее ос­мыслен­ной. Жизнь, та­ким об­ра­зом, мо­жет при­об­рести свой окон­ча­тель­ный смысл не толь­ко в ре­зуль­та­те смер­ти (нап­ри­мер, ге­ро­ичес­кая смерть), но и в са­мом про­цес­се уми­рания. Не толь­ко по­жер­тво­вав жизнью мож­но при­дать ей смысл- жизнь мо­жет на­пол­нить­ся бла­город­ным смыс­лом да­же в тот мо­мент, ког­да она не­ожи­дан­но раз­ру­ша­ет­ся.

Не­сос­то­ятель­ность пок­ло­нения ус­пе­ху ста­новит­ся осо­бен­но оче­вид­ной, ес­ли об­ра­тить вни­мание на нравс­твен­ную проб­ле­му жер­твен­ности. Ко­неч­но, в тех слу­ча­ях, ког­да че­ловек со­вер­ша­ет жер­твен­ный пос­ту­пок на ос­но­ве рас­че­та, тща­тель­но взве­сив, в ка­кой ме­ре этот пос­ту­пок приб­ли­зит его к же­ла­емо­му ре­зуль­та­ту, жер­твен­ность те­ря­ет всю свою нравс­твен­ную зна­чимость. Нас­то­ящая жер­твен­ность по­яв­ля­ет­ся толь­ко там, где су­щес­тву­ет риск то­го, что на­ше по­жер­тво­вание мо­жет ока­зать­ся не­оце­нен­ным или да­же нап­расным. Кто ос­ме­лит­ся ут­вер­ждать, что че­ловек, бро­сив­ший­ся в во­ду ра­ди спа­сения уто­па­юще­го, дей­ство­вал ме­нее нравс­твен­но или да­же без­нравс­твен­но, толь­ко по­тому, что оба уто­нули? Раз­ве мог­ли мы хо­тя бы пред­по­ложить этот риск, ког­да приз­на­вали лю­бое спа­сатель­ное в по­доб­ной си­ту­ации дей­ствие вы­сокон­равс­твен­ным? Вспом­ним, ка­кую вы­сокую мо­раль­ную оцен­ку мы вы­носи­ли че­лове­ку, ко­торый всю жизнь ге­ро­ичес­ки бо­рол­ся, хоть и без­ре­зуль­тат­но, и ушел из жиз­ни ге­ро­ичес­ки, про­жив ее не нап­расно.

Не­дос­та­ток ус­пе­ха ни­ког­да не оз­на­ча­ет ут­ра­ту смыс­ла. Это ста­новит­ся так­же оче­вид­ным, ког­да мы воз­вра­ща­ем­ся к на­шему прош­ло­му и вспо­мина­ем, ска­жем, пе­ри­оды собс­твен­ной влюб­леннос­ти. Пусть каж­дый чес­тно спро­сит се­бя, ре­шил­ся бы он "вы­чер­кнуть" из сво­ей прош­лой жиз­ни пе­ри­оды нес­час­тной люб­ви, со все­ми их сом­не­ни­ями и стра­дани­ями? Боль­шинс­тво из нас, ко­неч­но же, та­кого не сде­ла­ет. Пол­но­та стра­дания ни­ког­да не ка­жет­ся нам не­дос­татком ос­мыслен­ности. Нап­ро­тив, че­ловек рас­тет и му­жа­ет в ре­зуль­та­те стра­даний; его нес­час­тная лю­бовь при­носит ему боль­ше, чем мог­ло бы дать це­лое мно­жес­тво лю­бов­ных по­бед.

Как пра­вило, лю­ди склон­ны пе­ре­оце­нивать по­ложи­тель­ные и от­ри­цатель­ные сто­роны или при­ят­ные и неп­ри­ят­ные от­тенки сво­их пе­режи­ваний. При­писы­вая пре­уве­личен­ную зна­чимость та­ким мо­мен­там, они вы­раба­тыва­ют в се­бе ни­чем не оп­равдан­ную склон­ность жа­ловать­ся на судь­бу. Мы уже об­су­дили не од­ну трак­товку на­шего те­зиса о том, что "мы пос­ла­ны в этот мир не для нас­лажде­ний". Мы под­черки­вали, что удо­воль­ствие не в сос­то­янии при­дать смысл че­лове­чес­кой жиз­ни. А ес­ли это так, то от­сутс­твие удо­воль­ствия не ума­ля­ет ее смыс­ла. И вновь мы об­ра­ща­ем­ся за при­мера­ми к ис­кусс­тву: не­об­хо­димо лишь вспом­нить, нас­коль­ко ма­ловаж­ным для оцен­ки ху­дожес­твен­ных дос­то­инств ме­лодии яв­ля­ет­ся то, в ка­ких- ма­жор­ных или ми­нор­ных-то­наль­нос­тях она на­писа­на. Сре­ди луч­ших му­зыкаль­ных про­из­ве­дений-не толь­ко не­окон­ченные сим­фо­нии, как мы уже от­ме­чали в дру­гом мес­те, к луч­шим от­но­сят­ся и мно­гие "па­тети­чес­кие" про­из­ве­дения.

Мы уже ска­зали, что, соз­да­вая твор­ческие про­из­ве­дения, че­ловек ре­али­зу­ет свои со­зида­тель­ные цен­ности; пе­режи­вая-цен­ности пе­режи­вания; стра­дая-цен­ности от­но­шения. Кро­ме то­го, стра­дание и са­мо по се­бе не ли­шено смыс­ла. Стра­дая от че­го-ли­бо, мы внут­ренне отод­ви­га­ем­ся от то­го, что выз­ва­ло на­ши стра­дания, мы как бы ус­та­нав­ли­ва­ем дис­танцию меж­ду со­бой и этим неч­то. Все вре­мя, по­ка при­чиной на­шего стра­дания яв­ля­ет­ся то, че­го быть не дол­жно, мы ос­та­ем­ся в сос­то­янии нап­ря­жения, как бы раз­ры­ва­ясь меж­ду тем, что есть в дей­стви­тель­нос­ти, с од­ной сто­роны, и тем, что дол­жно быть, — с дру­гой. И толь­ко в по­доб­ном сос­то­янии мы спо­соб­ны сох­ра­нять в сво­ем пред­став­ле­нии свой иде­ал. Как мы уже ви­дели, это от­но­сит­ся и к то­му, кто уже от­ча­ял­ся; сам факт его от­ча­яния поз­во­ля­ет снять с не­го часть то­го, в чем он се­бя ви­нит, пос­коль­ку он оце­нива­ет свое бы­тие, со­от­но­ся его с иде­алом, и сам факт, что он пред­став­ля­ет се­бе су­щес­тву­ющие цен­ности (пусть да­же и не ре­али­зован­ные), сви­детель­ству­ет о том, что да­же и от­ча­яв­ший­ся че­ловек яв­ля­ет­ся но­сите­лем не­кото­рой цен­ности. Он не мог бы су­дить се­бя так стро­го, ес­ли бы уже не об­ла­дал цен­ностью и дос­то­инс­твом судьи — че­лове­ка, ко­торый пос­тиг раз­ли­чие меж­ду тем, что есть, и тем, что дол­жно быть. Та­ким об­ра­зом, стра­дание вы­зыва­ет пло­дот­ворное, мож­но да­же ска­зать-кар­ди­наль­но пре­об­ра­зу­ющее, ду­хов­ное нап­ря­жение, ведь оно на эмо­ци­ональ­ном уров­не по­мога­ет че­лове­ку осоз­нать то, че­му не сле­ду­ет быть. В той ме­ре, в ка­кой че­ловек отож­дест­вля­ет се­бя с су­щес­тву­ющим по­ложе­ни­ем ве­щей, он ус­тра­ня­ет свою уда­лен­ность от них, ли­ша­ясь, та­ким об­ра­зом, пло­дот­ворно­го чувс­тва дис­со­нан­са меж­ду тем, что есть, и тем, что дол­жно быть.

Вот так в чувс­твах че­лове­ка от­кры­ва­ет­ся глу­бокая муд­рость, ко­торая вы­ше вся­кого рас­судка и, по су­ти, идет враз­рез с уче­ни­ем о праг­ма­тичес­кой ути­литар­ности. Рас­смот­рим, к при­меру, смысл, ко­торый име­ют для че­лове­ка та­кие пе­режи­вания, как скорбь и рас­ка­яние. С чис­то праг­ма­тичес­кой точ­ки зре­ния они выг­ля­дят бес­смыс­ленны­ми. С точ­ки зре­ния "здра­вого смыс­ла" скор­беть о чем-ли­бо без­воз­врат­но ут­ра­чен­ном-бес­по­лез­но, то же вер­но и в от­но­шении не­поп­ра­вимо­го прос­тупка. Но для внут­ренней жиз­ни че­лове­ка и скорбь, и рас­ка­яние пол­ны глу­боко­го смыс­ла. По­терян­ная воз­люблен­ная или воз­люблен­ный в ка­ком-то смыс­ле про­дол­жа­ют жить бла­года­ря на­шей скор­би о них, рас­ка­яние же по­мога­ет ви­нов­но­му вновь под­нять го­лову, как бы очис­тившись от ви­ны. Тот, ко­го мы лю­били и оком сей­час скор­бим, по­терян объ­ек­тивно, в ре­аль­ном вре­мени, но он сох­ра­ня­ет­ся субъ­ек­тивно, во вре­мени внут­реннем. И рас­ка­яние, как по­казал Ше-лер, спо­соб­но оп­равдать не­вер­ный шаг; и хо­тя сде­лан­но­го не во­ротишь, сам ви­нов­ный пе­режи­ва­ет как бы нравс­твен­ное воз­рожде­ние. Эта спо­соб­ность про­шед­ших со­бытий быть пло­дот­ворны­ми для внут­ренне­го раз­ви­тия че­лове­ка не про­тиво­речит его от­ветс­твен­ности, на­ходясь с ней в ди­алек­ти­чес­ком вза­имо­дей­ствии. Ибо ви­на са­ма по се­бе уже под­ра­зуме­ва­ет от­ветс­твен­ность. Че­ловек не­сет от­ветс­твен­ность за все со­де­ян­ное-ведь он не мо­жет из­ме­нить ни один сде­лан­ный им шаг; как са­мое нез­на­читель­ное, так и са­мое важ­ное ре­шение всег­да ос­та­ет­ся пос­ледним. Со­вер­ша­ет он пос­ту­пок или от­ка­зыва­ет­ся от не­го-ни од­но из этих дей­ствий нель­зя вы­чер­кнуть из жиз­ни так, как буд­то бы их и не бы­ло вов­се. Тем не ме­нее бла­года­ря рас­ка­янию че­ловек мо­жет внут­ренне пор­вать с со­вер­шенным им и, пе­режи­вая это рас­ка­яние, мо­жет "во­ротить со­де­ян­ное", но в об­ласти ду­хов­ной, нравс­твен­ной. Толь­ко очень по­вер­хностный че­ловек ус­мотрит ка­кое-ли­бо про­тиво­речие меж­ду эти­ми дву­мя ут­вер­жде­ни­ями.

Шо­пен­га­уэр, как из­вес­тно, с со­жале­ни­ем от­ме­чал, что жизнь че­лове­ка "бол­та­ет­ся меж­ду тре­вогой и ску­кой". В дей­стви­тель­нос­ти и то, и дру­гое пол­но глу­боко­го смыс­ла. Ску­ка-это пос­то­ян­ное на­поми­нание. Что при­водит к ску­ке? Без­дей­ствие. Но де­ятель­ность су­щес­тву­ет не для то­го, что­бы спа­сать­ся от ску­ки; ско­рее ску­ка су­щес­тву­ет для то­го, что­бы мы бе­жали от без­дей­ствия и дол­жным об­ра­зом оце­нили смысл на­шей жиз­ни. Борь­ба жиз­ни дер­жит нас в "нап­ря­жении", по­тому что смысл жиз­ни за­висит от то­го, нас­коль­ко мы вы­пол­ня­ем или не вы­пол­ня­ем тре­бова­ния, предъ­яв­ля­емые нам на­шими собс­твен­ны­ми жиз­ненны­ми за­дача­ми. Та­ким об­ра­зом, это нап­ря­жение по сво­ей су­ти от­лично от сос­то­яний, ко­торые вы­зыва­ют­ся жаж­дой ощу­щений или внеш­не­го одоб­ре­ния и под­дер­жки, свой­ствен­ных нев­ро­тикам и ис­те­рикам.

И смысл "тре­воги" зак­лю­ча­ет­ся в том, что она по су­ти сво­ей-так­же на­поми­нание. В об­ласти би­оло­гичес­кой, как из­вес­тно, боль яв­ля­ет­ся пол­ным смыс­ла стра­жем и хра­ните­лем. В ду­хов­ной сфе­ре она вы­пол­ня­ет по­доб­ную же фун­кцию. Стра­дание сво­ей целью име­ет убе­речь че­лове­ка от апа­тии, от ду­хов­но­го око­чене­ния. По­ка мы спо­соб­ны к стра­данию, мы ос­та­ем­ся жи­выми ду­хов­но. Дей­стви­тель­но, мы му­жа­ем и рас­тем в стра­дани­ях, они де­ла­ют нас бо­гаче и силь­нее. Рас­ка­яние, как мы толь­ко что ви­дели, об­ла­да­ет властью вер­нуть на­зад уже сде­лан­ное, его зна­чение сос­то­ит в том, что оно как бы пе­реде­лыва­ет ка­кое-то внеш­нее со­бытие, но уже во внут­реннем пла­не соз­на­ния. Скорбь об­ла­да­ет властью уве­кове­чивать, сох­ра­нять нав­сегда прош­лое в на­шем нас­то­ящем-в этом ее зна­чение. И рас­ка­яние, и скорбь — оба эти чувс­тва — слу­жат для то­го, что­бы, так ска­зать, "ис­пра­вить" прош­лое. И та­ким об­ра­зом, они ре­ша­ют проб­ле­му-ту са­мую, ко­торую ни­какие от­вле­чения и ни­какие нар­ко­тики ре­шить не в сос­то­янии. Тот, кто пы­та­ет­ся "от­влечь­ся и не ду­мать" о нес­частье или при­тупить свои чувс­тва нар­ко­тика­ми, за­дачи не ре­ша­ет, это ни­как не по­мога­ет ему при­мирить­ся с нес­часть­ем; все, че­го он дос­ти­га­ет, — это из­бавле­ние от не­пос­редс­твен­но­го воз­дей­ствия это­го нес­частья: от неп­ри­ят­ных ощу­щений. Пы­та­ясь раз­влечь­ся или "за­быть­ся" с по­мощью нар­ко­тиков, че­ловек зас­тавля­ет се­бя "не за­мечать" слу­чив­ше­гося, как буд­то бы не зна­ет бо­лее о нем, пы­та­ет­ся убе­жать от дей­стви­тель­нос­ти, ищет при­бежи­ща, ска­жем, в ал­ко­голь­ном опь­яне­нии. Но пос­ту­пать так-зна­чит со­вер­шать глу­бокую пси­холо­гичес­кую (по су­ти-субъ­ек­ти­вист­скую) ошиб­ку, ко­торая сос­то­ит в том, что че­ловек дей­ству­ет так, как буд­то "при­туп­ле­ние" неп­ри­ят­ных чувств нар­ко­тика­ми при­водит так­же к ус­тра­нению са­мого пред­ме­та пе­режи­ваний; как буд­то все, что от­тесне­но в об­ласть под­созна­тель­но­го, та­ким об­ра­зом вы­тес­ня­ет­ся и из дей­стви­тель­нос­ти. Од­на­ко взгляд на ка­кой-то пред­мет не соз­да­ет еще са­мого это­го пред­ме­та-точ­но так же, как и взгляд в про­тиво­полож­ную сто­рону не при­водит к его ис­чезно­вению. Ана­логич­но это­му вы­тес­не­ние нах­лы­нув­шей скор­би не из­бавля­ет нас от то­го, что зас­та­вило нас так го­ревать. В дей­стви­тель­нос­ти же родс­твен­ни­ки умер­ше­го, нап­ри­мер, ча­ще все­го ка­тего­ричес­ки от­ка­зыва­ют­ся при­нимать ус­по­ка­ива­ющие ле­карс­тва, пред­по­читая круг­ло­суточ­ные ры­дания над усоп­шим. На прос­тое пред­ло­жение при­нять что-ни­будь снот­ворное че­ловек, ох­ва­чен­ный скорбью, обыч­но воз­му­щен­но воз­ра­зит, что, как бы ни спа­лось ему сей­час, это уже не под­ни­мет и не вер­нет то­го, кто зас­нул нав­сегда. Смерть-этот чис­тей­ший об­ра­зец не­об­ра­тимо­го со­бытия-ни­куда не ис­че­за­ет, да­же ес­ли ее вы­тес­нять из соз­на­ния, да­же ес­ли сам скор­бя­щий на­ходит при­бежи­ще в бес­созна­тель­ном за­бытьи.

В от­ли­чие от при­мене­ния нар­ко­тиков ал­ко­голь­ное опь­яне­ние име­ет по­ложи­тель­ное зна­чение. Суть опь­яне­ния сос­то­ит в том, что че­ловек как бы от­во­рачи­ва­ет­ся от объ­ек­тивной дей­стви­тель­нос­ти в сто­рону не­ко­его субъ­ек­тивно­го ми­ра. При­меняя нар­ко­тики, че­ловек пе­рес­та­ет осоз­на­вать нес­частье, он ис­пы­тыва­ет "счастье" в шо­пен­га­уэров­ском не­гатив­ном смыс­ле, а имен­но ис­пы­тыва­ет сос­то­яние нир­ва­ны. Нар­ко­тиза­ция-это ду­хов­ная анес­те­зия. Но, по­доб­но анес­те­зии, при­мене­ние ко­торой в хи­рур­гии спо­соб­но выз­вать смерть, ду­хов­ная анес­те­зия мо­жет при­вес­ти к смер­ти ду­хов­ной. Пос­то­ян­но по­дав­ляя дей­стви­тель­но зна­чимые эмо­ци­ональ­ные им­пуль­сы из-за то­го, что они мо­гут выз­вать от­ри­цатель­ные пе­режи­вания, че­ловек в ито­ге уби­ва­ет свою внут­реннюю жизнь. Ра­зум­ность смыс­ла эмо­ци­ональ­ных пе­режи­ваний глу­боко за­ложе­на в че­лове­ке, о чем сви­детель­ству­ет сле­ду­ющий при­мер. Су­щес­тву­ет осо­бый вид ме­лан­хо­лии, от­ли­ча­ющий­ся тем, что че­ловек не ис­пы­тыва­ет пе­чали. Вмес­то это­го боль­ные жа­лу­ют­ся, что они не в сос­то­янии чувс­тво­вать се­бя в дос­та­точ­ной сте­пени грус­тны­ми, не мо­гут вып­ла­кать свою ме­лан­хо­лию, ос­та­ва­ясь эмо­ци­ональ­но хо­лод­ны­ми и внут­ренне мер­твы­ми. Та­кие па­ци­ен­ты стра­да­ют, как мы го­ворим, от ме­лан­хо­лии обез­бо­лива­ющей. Каж­дый зна­комый с по­доб­ны­ми слу­ча­ями зна­ет, что ед­ва ли су­щес­тву­ет от­ча­яние боль­шее, чем то, ко­торое ис­пы­тыва­ют та­кие боль­ные из-за то­го, что они не в сос­то­янии ис­пы­тывать обык­но­вен­ную че­лове­чес­кую грусть. Этот па­радокс вновь яс­но по­казы­ва­ет, что прин­цип удо­воль­ствия-лишь конс­трукт, но не яв­ле­ние. Эмо­ци­ональ­ная "ло­гика сер­дца" всег­да зас­тавля­ет че­лове­ка стре­мить­ся- ис­пы­тывая грус­тные чувс­тва или, на­обо­рот, ве­селые-к то­му, что­бы ос­та­вать­ся "ду­хов­но жи­вым", что­бы не впасть в апа­тию. Та­ким об­ра­зом, па­радокс, сос­то­ящий в том, что стра­да­ющий от ме­лан­хо­лии обез­бо­лива­ющей ис­пы­тыва­ет стра­дания из-за сво­ей нес­по­соб­ности стра­дать, яв­ля­ет­ся па­радок­сом толь­ко для па­топ­си­холо­гии. И это вов­се не па­радокс для эк­зистен­ци­аль­но­го ана­лиза, пос­коль­ку он приз­на­ет смысл стра­дания, от­во­дя стра­данию за­мет­ное мес­то в жиз­ни че­лове­ка. Стра­дание и го­ре яв­ля­ют­ся частью жиз­ни, как судь­ба и смерть. Ни од­но из них нель­зя выр­вать из жиз­ни, не раз­ру­шая ее смыс­ла. Ли­шить жизнь го­ря, смер­ти, судь­бы и стра­дания — зна­чит ли­шить ее при­сущих ей фор­мы и со­дер­жа­ния. Ибо лишь под уда­рами мо­лота судь­бы, в гор­ни­ле стра­даний об­ре­та­ет жизнь свои со­дер­жа­ние и фор­му.

Та­ким об­ра­зом, судь­ба, ко­торую пе­режи­ва­ет че­ловек, име­ет дво­який смысл: он дол­жен ее фор­ми­ровать, где это воз­можно, и-где это не­об­хо­димо-дос­той­но при­нимать ее, тер­петь. Не бу­дем за­бывать, что "без­де­ятель­но­му", пас­сивно­му стра­данию так­же при­сущ глу­бин­ный смысл вся­кого стра­дания.

Вмес­те с тем че­ловек дол­жен ос­те­регать­ся соб­лазна преж­девре­мен­но сло­жить ору­жие, сдать­ся, слиш­ком лег­ко при­няв си­ту­ацию за судь­бу и скло­нив го­лову пе­ред все­го лишь мни­мой сво­ей участью. Лишь ког­да он не име­ет бо­лее воз­можнос­ти ре­али­зовы­вать со­зида­тель­ные цен­ности, ког­да под ру­кой дей­стви­тель­но нет средств, что­бы воз­дей­ство­вать на судь­бу, тог­да лишь нас­ту­па­ет вре­мя ре­али­зовы­вать цен­ности от­но­шения, тог­да лишь ему име­ет смысл "взва­лить на се­бя крест". Са­ма суть цен­ностей от­но­шения про­яв­ля­ет­ся в том, как че­ловек при­гова­рива­ет се­бя к не­из­бежно­му; по­это­му цен­ности от­но­шения мо­гут быть пол­ностью ре­али­зова­ны, толь­ко ког­да до­ля, вы­пав­шая че­лове­ку, ока­зыва­ет­ся в са­мом де­ле не­из­бежной. Брод на­зывал это "бла­город­ным нес­часть­ем", в от­ли­чие от "нес­частья неб­ла­город­но­го", пред­став­ля­юще­го со­бой си­ту­ацию, ко­торую мож­но из­бе­жать ли­бо в ко­торой че­ловек по­винен сам*.

Так или ина­че, в этом слу­чае каж­дая си­ту­ация пре­дос­тавля­ет че­лове­ку воз­можность для ре­али­зации цен­ностей-ли­бо со­зида­тель­ных, ли­бо цен­ностей от­но­шения. "Ни­кем свы­ше не ска­зано, что пос­тупки че­лове­ка или его стра­дания не мо­гут его об­ла­горо­дить", — на­ходим у Г„те. Мож­но бы­ло бы ска­зать, что, ес­ли мы да­же тер­пим что-ли­бо, мы уже со­вер­ша­ем дей­ствие, пусть да­же толь­ко под­ра­зуме­ва­емое, но толь­ко тог­да, ког­да это тер­пе­ние оп­равдан­но, то есть ес­ли са­ма судь­ба ста­вит че­лове­ка в ус­ло­вия, ког­да он вы­нуж­ден тер­петь, ибо ни из­ме­нить свое по­ложе­ние, ни во­об­ще из­бе­жать его он не в сос­то­янии. Толь­ко "оп­равдан­ное" тер­пе­ние яв­ля­ет­ся нравс­твен­ным дос­ти­жени­ем; толь­ко та­кое не­из­бежное стра­дание не­сет в се­бе смысл. Это за­ложен­ное в стра­дании нравс­твен­ное дос­ти­жение из­вес­тно каж­до­му прос­то­му чес­тно­му че­лове­ку. Та­кому че­лове­ку хо­рошо по­нятен бу­дет сле­ду­ющий слу­чай.

Нес­коль­ко лет на­зад, ког­да в Бри­тании го­тови­лось наг­ражде­ние бой­ска­утов за вы­сочай­шие дос­ти­жения, наг­ра­ды, ко­торых зас­лу­жива­ли мно­гие, бы­ли вру­чены трем мо­лодым лю­дям, на­ходив­шимся в боль­ни­це с не­из­ле­чимы­ми за­боле­вани­ями. Тем не ме­нее эти ре­бята дер­жа­лись му­жес­твен­но и бод­ро, стой­ко пе­рено­ся свои стра­дания. Их вы­дер­жка бы­ла приз­на­на бо­лее зна­читель­ным дос­ти­жени­ем, чем вы­да­ющи­еся ус­пе­хи, ска­жем, в спор­те и т. п. мно­гих дру­гих бой­ска­утов.

"Жизнь — нич­то, это лишь воз­можность со­вер­шать что-то". По­хоже, в этом прин­ци­пе Геб­бе­ля со­дер­жится от­вет на воп­рос о смыс­ле жиз­ни. Ибо су­щес­тву­ют лишь две воз­можнос­ти: ра­ботать вмес­те с судь­бой, при­давая ей фор­му, то есть "ле­пить" судь­бу, а не си­ту­ацию, ес­ли пос­ледняя ока­жет­ся та­кой, что из­ме­нить ее че­ловек не в сос­то­янии, — и та­ким об­ра­зом ре­али­зовы­вать со­зида­тель­ные цен­ности; или же, ес­ли по­доб­ное ока­жет­ся дей­стви­тель­но не­воз­можным, за­нимать та­кую по­зицию по от­но­шению к сво­ей не­из­бежной учас­ти, ког­да стра­дание яв­ля­ет­ся дос­ти­жени­ем, — то есть ре­али­зовы­вать цен­ности от­но­шения. Бу­дет по­хоже на тав­то­логию, ес­ли мы ска­жем, что бо­лезнь да­ет лю­дям "воз­можность" для "стра­даний". Но все ока­жет­ся да­леко не столь оче­вид­ным, ес­ли сло­ва "воз­можность" и "стра­дания" по­нимать в смыс­ле, пред­ло­жен­ном на­ми вы­ше. Все ста­новит­ся сов­сем не та­ким оче­вид­ным, как толь­ко мы ста­нем раз­ли­чать бо­лез­ненные сос­то­яния-вклю­чая пси­хичес­кие не­дуги-и стра­дания. С од­ной сто­роны, лю­ди мо­гут быть боль­ны, не "стра­дая" в собс­твен­ном смыс­ле это­го сло­ва. С дру­гой сто­роны, по­мимо вся­кого ро­да бо­лез­ней, су­щес­тву­ет стра­дание, глу­бокое че­лове­чес­кое стра­дание, ко­торое яв­ля­ет­ся не­отъ­ем­ле­мой частью жиз­ни че­лове­ка, про­ис­хо­дя из са­мой при­роды и смыс­ла жиз­ни. Сле­дова­тель­но, воз­можны слу­чаи, ког­да не­об­хо­димо вме­шатель­ство эк­зистен­ци­аль­но­го ана­лиза, что­бы по­мочь че­лове­ку вновь об­рести спо­соб­ность стра­дать. Вмес­те с тем целью пси­хо­ана­лиза яв­ля­ет­ся воз­вра­щение че­лове­ку спо­соб­ности ис­пы­тывать удо­воль­ствие и дей­ство­вать. Ведь есть си­ту­ации, ког­да че­ловек мо­жет вы­пол­нить свою жиз­ненную за­дачу толь­ко пу­тем ис­тинных стра­даний-толь­ко так, и ни­как ина­че. И точ­но так же, как че­ловек мо­жет упус­тить воз­можность со­вер­шить что-то, что го­товит ему жизнь, так он мо­жет упус­тить и воз­можность пе­ренес­ти ис­тинные стра­дания, ко­торые от­кры­ва­ют для не­го мир цен­ностей от­но­шения. В све­те вы­ше­из­ло­жен­но­го мы мо­жем сог­ла­сить­ся с Дос­то­ев­ским, ска­зав­шим, что он бо­ит­ся толь­ко од­но­го, а имен­но что он мо­жет ока­зать­ся не­дос­той­ным му­чений, вы­пав­ших на его до­лю. И мы те­перь в сос­то­янии оце­нить дол­жным об­ра­зом дос­ти­жение боль­ных, ко­торые бо­рют­ся, не сда­ва­ясь, со сво­им не­дугом, что­бы ока­зать­ся дос­той­ны­ми сво­их му­чений.

Од­но­му не­обык­но­вен­но та­лан­тли­вому мо­лодо­му че­лове­ку не­ожи­дан­но приш­лось рас­стать­ся с ак­тивной про­фес­си­ональ­ной де­ятель­ностью. Выз­ванный ту­бер­ку­лез­ной ин­фекци­ей вос­па­литель­ный про­цесс в спин­ном моз­ге при­вел к па­рали­чу его ниж­них ко­неч­ностей. Ре­шал­ся воп­рос об опе­рации (по уда­лению по­ражен­ной час­ти спин­но­го моз­га). Друзья боль­но­го об­ра­тились к од­но­му из ве­дущих ней­ро­хирур­гов в Ев­ро­пе. Тот был уве­рен, что у боль­но­го нет ни­каких шан­сов, и не взял­ся его опе­риро­вать. От­каз вра­ча пе­реда­ли в пись­ме од­ной из близ­ких зна­комых боль­но­го, на да­че у ко­торой он в это вре­мя жил и ко­торая уха­жива­ла за ним. Ни о чем не по­доз­ре­вав­шая слу­жан­ка пе­реда­ла пись­мо хо­зяй­ке в тот мо­мент, ког­да та зав­тра­кала со сво­им боль­ным гос­тем. Что пос­ле­дова­ло за этим, под­робно опи­сано в пись­ме боль­но­го; нес­коль­ко аб­за­цев это­го пись­ма мы при­водим ни­же.

"…В по­доб­ной си­ту­ации Ева бы­ла вы­нуж­де­на по­казать мне пись­мо. Та­ким об­ра­зом я уз­нал о сво­ем смер­тном при­гово­ре, ко­торый был со­вер­шенно оче­виден из слов вра­ча.

— Я вспом­нил фильм о ко­раб­ле "Ти­таник", ко­торый смот­рел ког­да-то дав­но. В осо­бен­ности мне вспом­нился эпи­зод, ког­да один па­рали­зован­ный — его иг­ра­ет Фриц Кор­тнер — про­из­но­сит мо­лит­ву, го­товя не­боль­шую груп­пу та­ких же, как он, жертв к смер­ти, в то вре­мя как ко­рабль пог­ру­жа­ет­ся и во­да под­ни­ма­ет­ся все вы­ше и вы­ше вок­руг них. Из ки­ноте­ат­ра я вы­шел глу­боко пот­ря­сен­ный. Ка­кой же это дар судь­бы, по­думал я тог­да, соз­на­тель­но ид­ти к сво­ей смер­ти. А те­перь и мне судь­ба пре­дос­тавля­ла по­доб­ное! У ме­ня есть этот пос­ледний шанс про­верить си­лу сво­его бо­ряще­гося ду­ха, толь­ко это борь­ба, ис­ход ко­торой пред­ре­шен с са­мого на­чала. Ско­рее это пос­леднее нап­ря­жение обык­но­вен­ной си­лы, как бы пос­леднее гим­насти­чес­кое уп­ражне­ние… Я хо­чу пе­рено­сить ожи­да­ющую ме­ня боль без нар­ко­тиков, нас­коль­ко это во­об­ще бу­дет воз­можно… "Борь­ба за про­иг­ранное де­ло?" Ис­хо­дя из на­шей фи­лосо­фии, по­доб­ную фра­зу не­об­хо­димо вы­чер­кнуть из книг. Ибо в рас­чет идет толь­ко про­цесс борь­бы… И не мо­жет быть ни­каких про­иг­ранных дел… Ве­чером мы ис­полня­ли чет­вертую, "Ро­ман­ти­чес­кую" сим­фо­нию Брук­не­ра. Ме­ня пе­репол­ня­ла лю­бовь ко все­му че­лове­чес­тву, я ис­пы­тывал ощу­щение не­объ­ят­ности все­лен­ной. Что до ос­таль­но­го, я за­нима­юсь ма­тема­тикой и не под­да­юсь сен­ти­мен­таль­нос­ти".

В дру­гих слу­ча­ях бо­лезнь и приб­ли­жение смер­ти мо­гут вы­явить столь­ко спо­соб­ностей в че­лове­ке, ко­торый до сих пор про­жигал свою жизнь в "ме­тафи­зичес­ком лег­ко­мыс­лии" (Ше­лер), сов­сем не за­нима­ясь раз­ви­ти­ем сво­их спо­соб­ностей. Мо­лодая, край­не из­ба­лован­ная жен­щи­на од­нажды со­вер­шенно не­ожи­дан­но по­пала в кон­цен­тра­ци­он­ный ла­герь. Там она за­боле­ла, и бы­ло вид­но, что она уга­са­ет. За нес­коль­ко дней до смер­ти она про­из­несла та­кие сло­ва: "По су­ти де­ла, я бла­годар­на судь­бе за то, что она обош­лась со мной так су­рово. Я про­ис­хо­жу из сред­них сло­ев об­щес­тва, и жизнь моя до ла­геря бы­ла, по­жалуй, слиш­ком лег­кой. Мне все да­валось лег­ко, к сво­им ли­тера­тур­ным ус­трем­ле­ни­ям я не от­но­силась серь­ез­но". Она ви­дела, что приб­ли­жа­ет­ся смерть, и встре­чала ее по-нас­то­яще­му сме­ло. С пос­те­ли боль­ной иног­да уда­валось мель­ком уви­деть ветвь цве­туще­го каш­та­на за ок­ном. Жен­щи­на час­то го­вори­ла об этом де­реве, хо­тя от­ту­да, где она ле­жала, и бы­ла вид­на лишь од­на вет­ка с дву­мя соц­ве­ти­ями. "В мо­ем оди­ночес­тве это де­рево-мой единс­твен­ный друг, — го­вори­ла боль­ная. — Я бе­седую с ним". Что это бы­ло: гал­лю­цина­ция или жен­щи­на бре­дила? Не­уже­ли она и вправ­ду ду­мала, что де­рево ей "от­ве­ча­ет"? Что это был за стран­ный ди­алог, что же "ска­зало" де­рево уми­ра­ющей? "Оно го­ворит: "Я здесь, я здесь. Я-это жизнь, веч­ная жизнь".

Вик­тор фон Вай­цзэ­кер за­метил од­нажды, что боль­ной в чем-то пре­вос­хо­дит вра­ча. И у ме­ня бы­ло та­кое же чувс­тво, ког­да я по­кидал эту боль­ную. Врач, тон­ко чувс­тву­ющий ед­ва уло­вимые ню­ан­сы от­дель­ной си­ту­ации, всег­да бу­дет ис­пы­тывать что-то по­доб­ное сты­ду, на­ходясь у пос­те­ли не­из­ле­чимо боль­но­го или уми­ра­юще­го. Ибо сам врач бес­си­лен, он не в сос­то­янии выр­вать эту жер­тву из тис­ков смер­ти. Боль­ной же ста­новит­ся ге­ро­ем, сме­ло встре­ча­ющим свою судь­бу; он не сда­ет­ся, ибо при­нима­ет свою участь с ти­хим стра­дани­ем. Та­ким об­ра­зом, пос­ледние мо­мен­ты его жиз­ни ста­новят­ся ис­тинным дос­ти­жени­ем в ме­тафи­зичес­кой об­ласти, тог­да как в ми­ре фи­зичес­ком, под­властном ме­дици­не, у вра­ча свя­заны ру­ки и он тер­пит по­раже­ние.