О смыс­ле жиз­ни 1 page

По­нятие от­ветс­твен­ности вклю­ча­ет в се­бя пред­став­ле­ние о дол­ге, обя­затель­стве. Че­лове­чес­кий долг, од­на­ко, мо­жет быть по­нят толь­ко в кон­тек­сте ка­тего­рии "смыс­ла" спе­цифи­чес­ко­го смыс­ла че­лове­чес­кой жиз­ни. Воп­рос о смыс­ле пред­став­ля­ет пер­восте­пен­ный ин­те­рес для вра­ча, ког­да он стал­ки­ва­ет­ся с пси­хичес­ким боль­ным, ко­торо­го тер­за­ют ду­шев­ные кон­флик­ты. Од­на­ко не врач под­ни­ма­ет этот воп­рос-его ста­вит пе­ред ним сам па­ци­ент.

В яв­ном или не­яв­ном ви­де этот воп­рос при­сущ са­мой при­роде че­лове­ка. Сом­не­ния в смыс­ле жиз­ни, та­ким об­ра­зом, ни­ког­да нель­зя рас­смат­ри­вать как про­яв­ле­ния пси­хичес­кой па­толо­гии; эти сом­не­ния в зна­читель­но боль­шей сте­пени от­ра­жа­ют ис­тинно че­лове­чес­кие пе­режи­вания, они яв­ля­ют­ся приз­на­ком са­мого че­ловеч­но­го в че­лове­ке. Так, впол­не воз­можно пред­ста­вить се­бе вы­соко­ор­га­низо­ван­ных жи­вот­ных да­же сре­ди на­секо­мых — ска­жем, пчел или му­равь­ев, — ко­торые во мно­гом прев­зошли че­лове­ка по час­ти ор­га­низа­ции сво­их со­об­ществ. Но не­воз­можно пред­ста­вить, что­бы по­доб­ные соз­да­ния за­думы­вались о смыс­ле собс­твен­но­го су­щес­тво­вания, сом­не­ва­ясь, та­ким об­ра­зом, в нем.

Толь­ко че­лове­ку да­но об­на­ружить проб­ле­матич­ность сво­его су­щес­тво­вания и ощу­тить всю не­од­нознач­ность бы­тия. Эта спо­соб­ность сом­не­вать­ся в зна­чимос­ти собс­твен­но­го су­щес­тво­вания зна­читель­но боль­ше вы­деля­ет че­лове­ка сре­ди жи­вот­ных, чем та­кие его дос­ти­жения, как пря­мохож­де­ние, речь или по­нятий­ное мыш­ле­ние.

Проб­ле­ма смыс­ла жиз­ни в сво­ем пре­дель­ном ва­ри­ан­те мо­жет бук­валь­но зав­ла­деть че­лове­ком. Она ста­новит­ся осо­бен­но на­сущ­ной, нап­ри­мер, в под­рос­тко­вом воз­расте, ког­да взрос­ле­ющие мо­лодые лю­ди в сво­их ду­хов­ных ис­ка­ни­ях вдруг об­на­ружи­ва­ют всю не­од­нознач­ность че­лове­чес­ко­го су­щес­тво­вания. Как-то пре­пода­ватель ес­тес­твен­ных на­ук в сред­ней шко­ле объ­яс­нял стар­шеклас­сни­кам, что жизнь лю­бого ор­га­низ­ма, в том чис­ле и че­лове­ка, в ко­неч­ном сче­те есть не что иное, как про­цесс окис­ле­ния и сго­рания. Не­ожи­дан­но один из его уче­ников вско­чил и бро­сил учи­телю пол­ный вол­не­ния воп­рос: "Ес­ли это так, то в чем же тог­да смысл жиз­ни?" Этот юно­ша уже яс­но осоз­нал ту ис­ти­ну, что че­ловек су­щес­тву­ет в иной плос­кости бы­тия, чем, ска­жем, све­ча, ко­торая сто­ит на сто­ле и сго­ра­ет, по­ка не угас­нет сов­сем. Су­щес­тво­вание све­чи (Хай­дег­гер ска­зал бы: "Vorhanden-Sein") мож­но объ­яс­нить как про­цесс сго­рания. Че­лове­ку же при­суща прин­ци­пи­аль­но иная фор­ма бы­тия. Че­лове­чес­кое су­щес­тво­вание при­нима­ет фор­му ис­то­ричес­ко­го бы­тия, ко­торое — в от­ли­чие от жиз­ни жи­вот­ных — всег­да вклю­чено в ис­то­ричес­кое прос­транс­тво ("струк­ту­риро­ван­ное" прос­транс­тво, по Л. Бин­сван­ге­ру) и не­от­де­лимо от сис­те­мы за­конов и от­но­шений, ле­жащих в ос­но­ве это­го прос­транс­тва. И этой сис­те­мой от­но­шений всег­да уп­равля­ет смысл, хо­тя он мо­жет быть и не вы­ражен­ным яв­но, а воз­можно, сов­сем не под­да­вать­ся вы­раже­нию. Жиз­не­де­ятель­ность му­равей­ни­ка мож­но счи­тать це­ленап­равлен­ной, но ни­как не ос­мыслен­ной. А где от­сутс­тву­ет смысл, ис­то­ричес­кий про­цесс не­воз­мо­жен. Му­равь­иное "со­об­щес­тво" не име­ет ис­то­рии.

Эр­вин Штра­ус в кни­ге "Слу­чай и со­бытие" по­казал, что дей­стви­тель­ность че­лове­чес­кой жиз­ни (то, что он на­зыва­ет ста­новя­щей­ся дей­стви­тель­ностью) не­воз­можно по­нять в от­ры­ве от ис­то­ричес­ко­го вре­мен­но­го кон­тек­ста. Осо­бен­но спра­вед­ли­во это в слу­чае нев­ро­за, ког­да че­ловек сам ис­ка­жа­ет эту дей­стви­тель­ность. Од­ним из спо­собов та­кого ис­ка­жения яв­ля­ет­ся по­пыт­ка убе­жать от ис­ходно че­лове­чес­кой фор­мы бы­тия. Штра­ус на­зыва­ет та­кую по­пыт­ку "су­щес­тво­вани­ем те­куще­го мо­мен­та", имея в ви­ду пол­ный от­каз от ка­кой-ли­бо нап­равлен­ности в жиз­ни, дру­гими сло­вами — по­веде­ние, ко­торое не уп­равля­ет­ся ни опо­рой на прош­лое, ни ус­трем­ленностью в бу­дущее, а свя­зано толь­ко с "чис­тым" вне­ис­то­ричес­ким нас­то­ящим. Так, мно­гие нев­ро­тичес­кие боль­ные го­ворят, что они пред­почли бы жить "вда­ли от борь­бы за су­щес­тво­вание", где-ни­будь на у­еди­нен­ном сол­нечном ос­тро­ве, в праз­днос­ти и без­де­лии. Та­кое мо­жет по­дой­ти лишь жи­вот­ным, но ни­как не че­лове­ку. Толь­ко та­кому боль­но­му в глу­боком за­бытьи мо­жет по­казать­ся при­ем­ле­мым и, в ко­неч­ном сче­те, дос­той­ным че­лове­ка жить, по­доб­но Ди­они­су, в сто­роне от все­го про­ис­хо­дяще­го. "Нор­маль­ный" че­ловек (и в смыс­ле "сред­ний", и в смыс­ле "со­от­ветс­тву­ющий эти­чес­ким нор­мам") толь­ко иног­да мо­жет поз­во­лить се­бе от­клю­чить­ся от все­го, кро­ме пе­режи­ва­емо­го мо­мен­та, и то лишь до не­кото­рой сте­пени.

Вре­мя и си­ту­ация для это­го — де­ло соз­на­тель­но­го вы­бора. Мож­но, нап­ри­мер, "взять от­пуск" от сво­их пов­седнев­ных обя­затель­ств и соз­на­тель­но ис­кать за­бытья в ал­ко­голе. В пе­ри­од та­ких про­из­воль­но и ис­кусс­твен­но выз­ванных прис­ту­пов не­под­кон­троль­нос­ти че­ловек вре­мя от вре­мени соз­на­тель­но сбра­сыва­ет с се­бя бре­мя сво­ей дей­стви­тель­ной от­ветс­твен­ности. Но, по су­ти и в ко­неч­ном сче­те, че­ловек, по край­ней ме­ре че­ловек за­пад­ной ци­вили­зации, пос­то­ян­но под­вержен дик­та­ту цен­ностей, ко­торые он дол­жен твор­чески прет­во­рять в жизнь. Это не зна­чит, что он не мо­жет нап­ра­вить свой твор­ческий по­тен­ци­ал на то, что­бы за­быть­ся в опь­яне­нии и уто­пить собс­твен­ное чувс­тво от­ветс­твен­ности. Ник­то из нас не га­ран­ти­рован от этой опас­ности, ко­торую Ше­лер ха­рак­те­ризо­вал как та­кую ув­ле­чен­ность средс­тва­ми осу­щест­вле­ния цен­ностей, при ко­торой за­быва­ет­ся ко­неч­ная цель — са­ми эти цен­ности. Сю­да же сле­ду­ет до­бавить ог­ромное мно­жес­тво тех, кто, нап­ря­жен­но ра­ботая в те­чение всей не­дели, в вос­кре­сенье ока­зыва­ет­ся ох­ва­чен­ным ощу­щени­ем пус­то­ты и бес­со­дер­жа­тель­нос­ти собс­твен­ной жиз­ни, — день, сво­бод­ный от дел, зас­тавля­ет их осоз­нать это ощу­щение. Та­кие лю­ди, жер­твы "нев­ро­за вы­ход­но­го дня", на­пива­ют­ся, с тем, что­бы спас­тись от ужа­са внут­ренней пус­то­ты.

Хо­тя воп­ро­сы о смыс­ле жиз­ни на­ибо­лее час­ты и осо­бен­но на­сущ­ны в юнос­ти, они мо­гут воз­ни­кать и в бо­лее зре­лом воз­расте — нап­ри­мер, в ре­зуль­та­те глу­боко­го ду­шев­но­го пот­ря­сения. И так же, как оза­бочен­ность под­рос­тка этим воп­ро­сом ни­как не яв­ля­ет­ся бо­лез­ненным сим­пто­мом, ду­шев­ные стра­дания и кри­зисы взрос­ло­го, уже сло­жив­ше­гося че­лове­ка, бь­юще­гося в по­ис­ках со­дер­жа­ния собс­твен­ной жиз­ни, не име­ют ни­чего об­ще­го с па­толо­ги­ей. Ло­готе­рапия и эк­зистен­ци­аль­ный ана­лиз пы­та­ют­ся бо­роть­ся глав­ным об­ра­зом с те­ми ду­шев­ны­ми расс­трой­ства­ми, ко­торые не от­но­сят­ся к раз­ря­ду бо­лез­ней в кли­ничес­ком смыс­ле, пос­коль­ку ос­новное пред­назна­чение на­шей "пси­хоте­рапии в ду­хов­ном смыс­ле" — справ­лять­ся с те­ми стра­дани­ями, ко­торые выз­ва­ны фи­лософ­ски­ми проб­ле­мами, пос­тавлен­ны­ми пе­ред че­лове­ком жизнью. Од­на­ко да­же при на­личии кли­ничес­ких сим­пто­мов не­кото­рых на­руше­ний ло­готе­рапия мо­жет по­мочь боль­но­му, пос­коль­ку она спо­соб­на дать ему ту проч­ную ду­шев­ную опо­ру, в ко­торой нор­маль­ный че­ловек не так и нуж­да­ет­ся, но ко­торая край­не не­об­хо­дима че­лове­ку ду­шев­но не­защи­щен­но­му, что­бы ком­пенси­ровать эту не­защи­щен­ность. Ни в ко­ем слу­чае ду­хов­ные проб­ле­мы че­лове­ка нель­зя опи­сывать как "сим­пто­мы". В лю­бом слу­чае они яв­ля­ют­ся "дос­то­инс­твом" (поль­зу­ясь про­тиво­пос­тавле­ни­ем Ос­валь­да Швар­ца), вы­ража­ющим уро­вень ос­мыслен­ности, дос­тигну­тый па­ци­ен­том, или тот ее уро­вень, ко­торо­го он с на­шей по­мощью дол­жен дос­тичь. Осо­бен­но это от­но­сит­ся к тем, кто ут­ра­тил ду­шев­ное рав­но­весие не в си­лу внут­ренних при­чин (ти­па нев­ро­за), а под воз­дей­стви­ем чис­то внеш­них фак­то­ров. Сре­ди та­ких лю­дей сто­ит вы­делить тех, кто, ска­жем, по­терял лю­бимо­го че­лове­ка, ко­торо­му пос­вя­тил всю свою жизнь, и те­перь му­ча­ет­ся воп­ро­сом о том, име­ет ли смысл его собс­твен­ная даль­ней­шая жизнь. Че­ловек, чья ве­ра в ос­мыслен­ность собс­твен­но­го су­щес­тво­вания по­дор­ва­на та­ким кри­зисом, вы­зыва­ет осо­бую жа­лость. Он ут­ра­чива­ет тот ду­хов­ный стер­жень, ко­торый мо­жет быть воз­рожден толь­ко без­гра­нич­но жиз­не­ут­вер­жда­ющим ми­ровоз­зре­ни­ем. Не имея та­кого стер­жня (ко­торый не обя­затель­но дол­жен быть яс­но осоз­нан и оп­ре­делен­но сфор­му­лиро­ван, что­бы вы­пол­нять свою фун­кцию), че­ловек ока­зыва­ет­ся не в сос­то­янии в труд­ные пе­ри­оды жиз­ни. Соб­рать свой си­лы, что­бы про­тивос­то­ять уда­рам судь­бы.

Нас­коль­ко ре­ша­ющей яв­ля­ет­ся жиз­не­ут­вер­жда­ющая ус­та­нов­ка и нас­коль­ко она ор­га­нич­на би­оло­гичес­кой при­роде че­лове­ка, мож­но по­казать на сле­ду­ющем при­мере.

Ши­роко­мас­штаб­ное ста­тис­ти­чес­кое ис­сле­дова­ние дол­го­житель­ства по­каза­ло, что все дол­го­жите­ли при­дер­жи­вались спо­кой­ной и уве­рен­ной жиз­не­ут­вер­жда­ющей по­зиции. Фи­лософ­ская по­зиция че­лове­ка не мо­жет не про­явить­ся ра­но или поз­дно. Нап­ри­мер, ме­лан­хо­ликам, хоть они и пы­та­ют­ся скрыть свое прин­ци­пи­аль­ное от­ри­цание жиз­ни, это ни­ког­да пол­ностью не уда­ет­ся. Их за­та­ен­ную тос­ку лег­ко об­на­ружить, рас­по­лагая пра­виль­ным ме­тодом пси­хи­ат­ри­чес­ко­го ис­сле­дова­ния. Ес­ли мы по­доз­ре­ва­ем, что ме­лан­хо­лик толь­ко прит­во­ря­ет­ся, что он сво­боден от по­буж­де­ния со­вер­шить са­мо­убий­ство, это сов­сем не труд­но про­верить, нап­ри­мер, с по­мощью сле­ду­ющей про­цеду­ры.

Сна­чала мы спра­шива­ем па­ци­ен­та, ду­ма­ет ли он о са­мо­убий­стве и вы­наши­ва­ет ли он все еще же­лание по­кон­чить с жизнью, ко­торое он вы­ражал в прош­лом. Он всег­да от­ве­тит на этот воп­рос от­ри­цатель­но — и от­ри­цание это бу­дет тем бо­лее упор­ным, чем боль­ше он прит­во­ря­ет­ся. За­тем мы за­да­ем ему воп­рос, от­вет на ко­торый поз­во­ля­ет су­дить, дей­стви­тель­но ли он из­бавля­ет­ся от сво­ей деп­рессии или толь­ко ста­ра­ет­ся скрыть ее. Мы спра­шива­ем (как бы жес­то­ко ни проз­ву­чал этот воп­рос), по­чему он не ду­ма­ет (или уже боль­ше не ду­ма­ет) о са­мо­убий­стве. Ме­лан­хо­лик, ко­торый в дей­стви­тель­нос­ти не име­ет су­ицид­ных на­мере­ний или ко­торый пре­одо­лел их, от­ве­тит без ко­леба­ний, что он дол­жен ду­мать о сво­ей семье или о ра­боте, или что-то в этом ро­де. Од­на­ко тот, кто пы­та­ет­ся об­ма­нуть вра­ча, тут же сму­тит­ся. Он рас­те­ря­ет­ся, не на­ходя ар­гу­мен­тов в под­дер­жку сво­его "фаль­ши­вого" ут­вер­жде­ния жиз­ни. Как пра­вило, та­кой па­ци­ент по­пыта­ет­ся сме­нить те­му раз­го­вора и вы­разит свое неп­рикры­тое тре­бова­ние вы­пус­тить его из ле­чеб­ни­цы. Лю­ди пси­холо­гичес­ки нес­по­соб­ны при­думы­вать лож­ные до­воды в поль­зу жиз­ни во­об­ще и в поль­зу про­дол­же­ния собс­твен­ной жиз­ни в час­тнос­ти, ког­да мыс­ли о са­мо­убий­стве ов­ла­дева­ют ими все боль­ше и боль­ше. Ес­ли бы та­кие до­воды дей­стви­тель­но име­лись, они бы­ли бы всег­да на­гото­ве и в этом слу­чае па­ци­ен­та­ми уже не уп­равля­ли бы по­буж­де­ния к са­мо­убий­ству.

К воп­ро­су о смыс­ле жиз­ни мож­но по­дой­ти по-раз­но­му. Преж­де все­го, ос­та­вим в сто­роне проб­ле­му смыс­ла и за­мыс­ла ми­ра в це­лом, так же как и пе­режи­ва­емую на­ми рас­те­рян­ность пе­ред судь­бой, на­ше соп­ро­тив­ле­ние ис­пы­тани­ям, ко­торые вы­пада­ют на на­шу до­лю, пос­коль­ку по­ложи­тель­ные от­ве­ты на эти воп­ро­сы от­но­сят­ся к об­ласти ре­лигии. Для че­лове­ка ре­лиги­оз­но­го, ко­торый ве­рит в Про­виде­ние, по­доб­но­го воп­ро­са мо­жет не су­щес­тво­вать вов­се. Для ос­таль­ной час­ти че­лове­чес­тва в пер­вую оче­редь не­об­хо­димо сфор­му­лиро­вать этот воп­рос под­хо­дящим об­ра­зом. Преж­де все­го, мы дол­жны оп­ре­делить, до­пус­ти­мо ли за­давать­ся воп­ро­сом о смыс­ле це­лого, име­ет ли смысл сам этот воп­рос.

Дей­стви­тель­но, мы дол­жны ог­ра­ничить се­бя бо­лее кон­крет­ным и час­тным воп­ро­сом. Мы не мо­жем на­чать вы­яс­нять "за­мысел" все­лен­ной. За­мысел всег­да тран­сцен­дентен — в той ме­ре, в ка­кой он всег­да яв­ля­ет­ся внеш­ним по от­но­шению ко все­му, что этим за­мыс­лом "об­ла­да­ет". Та­ким об­ра­зом, мы в луч­шем слу­чае мо­жем пос­тичь смысл все­лен­ной в фор­ме сверх­смыс­ла, под­ра­зуме­вая под этим, что смысл це­лого ос­та­ет­ся не­понят­ным и ле­жит за пре­дела­ми пос­ти­жимо­го. Та­кое по­нятие смыс­ла схо­же с кан­ти­ан­ским пос­ту­латом при­чин­ности — наш ра­зум тре­бу­ет ее су­щес­тво­вания, хо­тя и не спо­собен ее пос­тичь.

В свое вре­мя Пас­каль за­метил, что ветвь ни­ког­да не мо­жет пос­тичь смыс­ла все­го де­рева. Сов­ре­мен­ная би­оло­гия по­каза­ла, что вся­кое жи­вое су­щес­тво зам­кну­то в сво­ем спе­цифи­чес­ком ок­ру­жении и прак­ти­чес­ки не спо­соб­но выр­вать­ся за его пре­делы. И хо­тя че­ловек за­нима­ет ис­клю­читель­ное по­ложе­ние, хо­тя он мо­жет быть не­обы­чай­но вос­при­им­чив к ми­ру и весь мир мо­жет выс­ту­пать его ок­ру­жени­ем, все же кто мо­жет по­ручить­ся, что за пре­дела­ми это­го ми­ра не су­щес­тву­ет ка­кого-ни­будь свер­хми­ра? Воз­можно, по­доб­но жи­вот­но­му, ко­торое ед­ва ли спо­соб­но выб­рать­ся из сво­ей ни­ши, для то­го что­бы по­нять выс­ший мир че­лове­ка, сам че­ловек ед­ва ли спо­собен пос­тичь свер­хмир, хо­тя он мо­жет приб­ли­зить­ся к не­му, нап­ри­мер, в ре­лигии или в от­дель­ные мо­мен­ты оза­рения. До­маш­не­му жи­вот­но­му не­ведо­мы це­ли, ра­ди ко­торых че­ловек его при­руча­ет. Так от­ку­да же и че­лове­ку знать, ка­кова "ко­неч­ная" цель его жиз­ни, ка­ков "сверх­смысл" все­лен­ной? Мы не мо­жем сог­ла­сить­ся с ут­вер­жде­ни­ем Н. Гар­тма­на о том, что сво­бода и от­ветс­твен­ность че­лове­ка про­тиво­пос­тавле­ны це­лесо­об­разнос­ти, ко­торая скры­та от не­го, но от ко­торой он за­висит. Гар­тман сам приз­на­ет, что сво­бода че­лове­ка-это "сво­бода, нес­мотря на за­виси­мость", пос­коль­ку сво­бода ра­зума че­лове­ка под­ни­ма­ет­ся над за­кона­ми, уп­равля­ющи­ми при­родой, и дей­ству­ет на сво­ем собс­твен­ном, бо­лее вы­соком уров­не бы­тия, ко­торый ав­то­номен, нес­мотря на его за­виси­мость от ниж­них уров­ней бы­тия. С на­шей точ­ки зре­ния, ана­логич­ные вза­имо­от­но­шения меж­ду об­ластью че­лове­чес­кой сво­боды и об­ластью, выс­шей по от­но­шению к че­лове­ку, впол­не до­пус­ти­мы, так что че­ловек об­ла­да­ет сво­бодой во­ли, нес­мотря на участь, уго­тован­ную ему Про­виде­ни­ем, — точ­но так же, как до­маш­нее жи­вот­ное жи­вет сво­ими ин­стинкта­ми, да­же ког­да слу­жит че­лове­ку. Ведь и че­ловек ис­поль­зу­ет са­ми эти ин­стинкты для сво­их собс­твен­ных це­лей.

Та­ким об­ра­зом, мы рас­смат­ри­ва­ем от­но­шение че­лове­чес­ко­го ми­ра к свер­хми­ру как ана­логич­ное от­но­шению "ок­ру­жа­ющей сре­ды" жи­вот­но­го (Эк­скюль) к "ок­ру­жа­ющей сре­де" че­лове­ка. Шлейх очень убе­дитель­но и кра­сиво вы­разил эти вза­имо­от­но­шения сло­вами: "Бог сел за ор­ган воз­можнос­тей и сот­во­рил мир. Бед­ные соз­да­ния, ко­ими яв­ля­ем­ся мы, лю­ди, мо­гут лишь слы­шать глас че­лове­чий. Ес­ли он так прек­ра­сен, мож­но се­бе пред­ста­вить ве­лико­лепие Са­мого!" Оче­вид­но, что ве­ра в сверх­смысл-как в ме­тафи­зичес­кой кон­цепции, так и в ре­лиги­оз­ном смыс­ле Про­виде­ния-име­ет ог­ромное пси­хоте­рапев­ти­чес­кое и пси­хоги­ги­ени­чес­кое зна­чение. По­доб­но ис­тинной ве­ре, ос­но­ван­ной на внут­ренней си­ле, та­кая ве­ра де­ла­ет че­лове­ка го­раз­до бо­лее жиз­неспо­соб­ным. Для та­кой ве­ры в ко­неч­ном сче­те нет ни­чего бес­смыс­ленно­го. Нич­то не воз­ни­ка­ет "нап­расно", "ни од­но дей­ствие не ос­та­ет­ся не­объ­яс­ненным" (по Виль­дган­су). По­луча­ет­ся, что в ми­ре про­яв­ля­ет­ся неч­то по­доб­ное за­кону сох­ра­нения ду­хов­ной энер­гии. Ни од­на ве­ликая мысль не мо­жет про­пасть, да­же ес­ли она так и не дош­ла до лю­дей, да­же ес­ли она бы­ла "уне­сена в мо­гилу". Сог­ласно это­му за­кону, ни од­на дра­ма или тра­гедия внут­ренней жиз­ни че­лове­ка ни­ког­да не про­ходи­ла впус­тую, да­же ес­ли они ра­зыг­ры­вались втай­не, не от­ме­чен­ные, не прос­лавлен­ные ни од­ним ро­манис­том. "Ро­ман", про­житый каж­дым ин­ди­видом, ос­та­ет­ся нес­равни­мо бо­лее гран­ди­оз­ным про­из­ве­дени­ем, чем лю­бое из ког­да-ли­бо на­писан­ных на бу­маге. Каж­дый из нас, так или ина­че, осоз­на­ет, что со­дер­жа­ние его жиз­ни где-то сох­ра­ня­ет­ся и обе­рега­ет­ся. Та­ким об­ра­зом, вре­мя, сме­ня­ющие друг дру­га го­ды не мо­гут пов­ли­ять на смысл и цен­ность на­шей жиз­ни. Про­шед­шее-это то­же вид бы­тия, и, быть мо­жет, са­мый на­деж­ный. С этой точ­ки зре­ния все про­дук­тивные дей­ствия в жиз­ни че­лове­ка мо­гут пред­став­лять со­бой "спа­сение" воз­можнос­тей пу­тем их ре­али­зации. Хо­тя эти воз­можнос­ти уже в прош­лом, они хра­нят­ся там нав­сегда в бе­зопас­ности, и вре­мя не влас­тно бо­лее над ни­ми*.

Вы­ше мы уже рас­смат­ри­вали воп­рос о смыс­ле при­мени­тель­но ко все­об­ще­му смыс­лу все­лен­ной. Те­перь мы рас­смот­рим ряд слу­ча­ев, ког­да па­ци­ен­ты ищут от­ве­та на воп­рос о смыс­ле собс­твен­ной, час­тной жиз­ни. Для мно­гих па­ци­ен­тов ха­рак­терна ис­ка­жен­ная пос­та­нов­ка это­го воп­ро­са, ко­торая не­из­бежно при­водит их к эти­чес­ко­му ни­гилиз­му. Боль­ной, как пра­вило, бу­дет ка­тего­ричес­ки ут­вер­ждать, что смысл жиз­ни сос­то­ит в удо­воль­ствии. За­щищая свою точ­ку зре­ния, он выд­ви­нет как не­ос­по­римое от­кры­тие, что всей жиз­не­де­ятель­ностью че­лове­ка уп­равля­ет стрем­ле­ние к счастью, что все пси­хичес­кие про­цес­сы де­тер­ми­ниро­ваны ис­клю­читель­но прин­ци­пом удо­воль­ствия. Пред­став­ле­ния о до­мини­ру­ющей ро­ли прин­ци­па удо­воль­ствия во всей ду­шев­ной жиз­ни сос­тавля­ют, как из­вес­тно, один из ос­новных дог­ма­тов пси­хо­ана­лиза; прин­цип ре­аль­нос­ти фак­ти­чес­ки не про­тиво­пос­тавля­ет­ся прин­ци­пу удо­воль­ствия, а яв­ля­ет­ся лишь его рас­ши­рени­ем и слу­жит его це­лям.

Так вот, с на­шей точ­ки зре­ния, прин­цип удо­воль­ствия яв­ля­ет­ся ис­кусс­твен­ной пси­холо­гичес­кой конс­трук­ци­ей. Удо­воль­ствие — это не цель на­ших стрем­ле­ний, а следс­твие их удов­летво­рения. В свое вре­мя это от­ме­чал еще Кант. Так­же и Ше­лер, об­суждая ге­донис­ти­чес­кую эти­ку (эв­де­монизм), за­метил, что удо­воль­ствие не вы­рисо­выва­ет­ся пе­ред на­ми в ка­чес­тве це­ли нравс­твен­но­го дей­ствия; ско­рее нап­ро­тив-нравс­твен­ное дей­ствие вле­чет удо­воль­ствие за со­бой. Те­ория, ос­но­ван­ная на прин­ци­пе удо­воль­ствия, упус­ка­ет из ви­ду важ­ное ка­чес­тво всей пси­хичес­кой де­ятель­нос­ти — ин­тенци­ональ­ность. И во­об­ще лю­ди же­ла­ют не удо­воль­ствия как та­ково­го, они прос­то хо­тят то­го, что хо­тят. Че­лове­чес­ко­му же­ланию мо­жет со­от­ветс­тво­вать лю­бое мно­жес­тво це­лей — са­мого раз­лично­го ви­да, — тог­да как удо­воль­ствие всег­да выс­ту­па­ет в од­ной и той же фор­ме, не­зави­симо от то­го, ка­ким спо­собом оно дос­тавле­но-нравс­твен­ным или без­нравс­твен­ным. От­сю­да оче­вид­но, что при­нятие прин­ци­па удо­воль­ствия при­вело бы — в эти­чес­ком пла­не — к вы­рав­ни­ванию всех по­тен­ци­аль­ных че­лове­чес­ких це­лей. И ста­ло бы не­воз­можным от­ли­чить од­но дей­ствие от дру­гого, пос­коль­ку все они прес­ле­дова­ли бы од­ну и ту же цель. При та­ком под­хо­де мож­но бы­ло бы ска­зать, что не­кая сум­ма де­нег, пот­ра­чен­ная на собс­твен­ное про­пита­ние, или та же сум­ма, роз­данная в ви­де ми­лос­ты­ни, пос­лу­жила од­ной и той же це­ли: в каж­дом из этих слу­ча­ев че­ловек пот­ра­тил день­ги, что­бы из­ба­вить­ся от сво­их неп­ри­ят­ных чувств.

Сто­ит оп­ре­делить по­веде­ние та­ким об­ра­зом — и вы обес­це­ните в че­лове­ке лю­бой его ис­тинно нравс­твен­ный по­рыв. В дей­стви­тель­нос­ти чувс­тво сим­па­тии нравс­твен­но уже са­мо по се­бе, да­же до то­го, как оно воп­ло­тит­ся в дей­ствие, име­ющее яко­бы лишь не­гатив­ный смысл- лик­ви­дацию не­удо­воль­ствия. Од­на и та же си­ту­ация мо­жет выз­вать со­чувс­твие у од­но­го и воз­бу­дить зло­радс­тво са­дис­та у дру­гого, кто ра­ду­ет­ся чу­жому нес­частью и пе­режи­ва­ет та­ким об­ра­зом вы­ражен­ное удо­воль­ствие. Ес­ли бы­ло бы спра­вед­ли­во, нап­ри­мер, что мы чи­та­ем хо­рошую кни­гу толь­ко ра­ди удо­воль­ствия, ко­торое мы ис­пы­тыва­ем во вре­мя чте­ния, мы с та­ким же ус­пе­хом мог­ли бы пот­ра­тить день­ги на хо­рошее пи­рож­ное. В дей­стви­тель­нос­ти на­ша жизнь поч­ти не име­ет де­ла с удо­воль­стви­ем или не­удо­воль­стви­ем. Для зри­теля в те­ат­ре не так важ­но, что он смот­рит — ко­медию или тра­гедию; что прив­ле­ка­ет его — так это со­дер­жа­ние и собс­твен­ная, ис­тинная цен­ность пь­есы. Ко­неч­но, ник­то не бу­дет ут­вер­ждать, что от­ри­цатель­ные эмо­ци­ональ­ные пе­режи­вания, ко­торые ов­ла­дева­ют зри­теля­ми, ув­ле­чен­ны­ми тра­гичес­ки­ми со­быти­ями на сце­не, сос­тавля­ют дей­стви­тель­ную цель по­сеще­ния ими те­ат­ра. В этом слу­чае всех те­ат­ра­лов мож­но бы­ло бы счи­тать за­мас­ки­рован­ны­ми ма­зохис­та­ми.

Од­на­ко не­сос­то­ятель­ность ут­вер­жде­ния о том, что удо­воль­ствие яв­ля­ет­ся ко­неч­ной целью всех (а не толь­ко не­кото­рых от­дель­ных) ус­трем­ле­ний, убе­дитель­но под­твержда­ет­ся и ло­гичес­ким ана­лизом "от про­тив­но­го". Ес­ли бы­ло бы вер­но, к при­меру, что На­поле­он про­водил свои во­ен­ные кам­па­нии толь­ко для то­го, что­бы ис­пы­тать удо­воль­ствие от по­беды (по­доб­ные чувс­тва прос­той сол­дат мог бы ис­пы­тать, на­бив брю­хо, на­пив­шись допь­яна или пре­дав­шись раз­вра­ту), тог­да дол­жно быть спра­вед­ли­во и об­ратное: "ко­неч­ной целью" пос­ледних, ги­бель­ных для На­поле­она сра­жений, "пре­дель­ным за­мыс­лом" его по­раже­ний мог­ли быть толь­ко от­ри­цатель­ные пе­режи­вания, соп­ро­вож­да­ющие эти по­раже­ния, — так же как чувс­тво удо­воль­ствия вы­зыва­лось по­беда­ми.

Ес­ли весь смысл жиз­ни свес­ти к удо­воль­ствию, в ко­неч­ном ито­ге мы не­из­бежно при­дем к то­му, что жизнь по­кажет­ся нам ли­шен­ной смыс­ла. Удо­воль­ствие ни­как не мо­жет при­дать жиз­ни смысл. Ибо что та­кое удо­воль­ствие? Сос­то­яние. Ма­тери­алист — а ге­донизм обыч­но свя­зыва­ет­ся с ма­тери­ализ­мом — ска­зал бы да­же, что удо­воль­ствие есть не что иное, как сос­то­яние кле­ток моз­га. И раз­ве сто­ит жить, чувс­тво­вать, стра­дать и вер­шить де­ла ра­ди то­го лишь, что­бы выз­вать та­кое сос­то­яние? Пред­по­ложим, что че­лове­ка, при­гово­рен­но­го к смер­ти, про­сят за нес­коль­ко ча­сов до каз­ни выб­рать ме­ню для сво­ей пос­ледней тра­пезы. Ве­ро­ят­нее все­го, он от­ве­тит: име­ет ли смысл пе­ред ли­цом смер­ти уб­ла­жать се­бя вку­совы­ми ощу­щени­ями? Коль ско­ро ор­га­низм прев­ра­тит­ся в труп че­рез ка­ких-ни­будь два ча­са, не все ли рав­но, бу­дет он иметь или нет еще од­ну воз­можность пе­режить то сос­то­яние моз­го­вых кле­ток, ко­торое на­зыва­ет­ся удо­воль­стви­ем? Так и вся жизнь пос­то­ян­но стал­ки­ва­ет­ся со смертью, ко­торая не­из­бежно пе­речер­ки­ва­ет этот эле­мент удо­воль­ствия. Лю­бому нес­час­тно­му, для ко­торо­го вся жизнь сво­дит­ся к по­гоне за удо­воль­стви­ем, приш­лось бы усом­нить­ся в каж­дом мо­мен­те та­кой жиз­ни, будь он хоть сколь­ко-ни­будь пос­ле­дова­телен. Он ока­зал­ся бы в том же сос­то­янии ду­ха, что и один из мо­их па­ци­ен­тов, гос­пи­тали­зиро­ван­ный пос­ле су­ицид­ной по­пыт­ки. Этот боль­ной опи­сывал мне пе­режи­тое им сле­ду­ющим об­ра­зом. Что­бы осу­щес­твить свой план са­мо­убий­ства, ему нуж­но бы­ло по­пасть на ок­ра­ину го­рода. Трам­ваи уже не хо­дили, и по­это­му он ре­шил взять так­си. "За­тем я пе­реду­мал, — рас­ска­зывал он, — с че­го это я дол­жен тра­тить­ся на так­си? И тут же я не смог удер­жать­ся от улыб­ки над собс­твен­ным же­лани­ем сэ­коно­мить нес­коль­ко ма­рок пе­ред са­мой смертью".

Са­ма жизнь при­уча­ет боль­шинс­тво из нас к то­му, что "мы на этом све­те не для то­го, что­бы нас­лаждать­ся". Для тех же, кто еще не вы­учил это­го уро­ка, бу­дут по­учи­тель­ны дан­ные од­но­го рус­ско­го пси­холо­га-эк­спе­римен­та­тора, ко­торый по­казал, что в сред­нем нор­маль­ный че­ловек ежед­невно пе­режи­ва­ет нес­равни­мо боль­ше от­ри­цатель­ных эмо­ций (не­удо­воль­ствия), чем по­ложи­тель­ных (удо­воль­ствия). Прос­той при­мер убеж­да­ет, нас­коль­ко не­удов­летво­рите­лен прин­цип удо­воль­ствия — как в те­ории, так и на прак­ти­ке. Ес­ли мы спро­сим че­лове­ка, по­чему он не де­ла­ет то­го, что, по на­шему мне­нию, сто­ило бы де­лать, а он от­ка­зыва­ет­ся прос­то по­тому, что ему не хо­чет­ся это­го де­лать, так как это не дос­та­вит ему удо­воль­ствия, то та­кой от­вет нам по­кажет­ся яв­но не­удов­летво­ритель­ным. Оче­вид­но, что по­доб­ный от­вет не­дос­та­точен из-за то­го, что мы ни­ког­да не рас­смат­ри­ва­ем удо­воль­ствие или не­удо­воль­ствие в ка­чес­тве ар­гу­мен­та за или про­тив то­го или ино­го дей­ствия.

Прин­цип удо­воль­ствия не смог бы сос­та­вить при­ем­ле­мой мо­раль­ной мак­си­мы да­же в том ви­де, в ко­тором его ут­вер­ждал Фрейд в сво­ей ра­боте "По ту сто­рону прин­ци­па удо­воль­ствия", а имен­но как про­из­водной от об­щей тен­денции ор­га­ничес­кой жиз­ни воз­вра­щать­ся к сос­то­янию по­коя ми­ра не­ор­га­ничес­ко­го. Фрейд по­лагал, что мо­жет до­казать сходс­тво всех ви­дов стрем­ле­ний к удо­воль­ствию и то­го, что он на­зывал ин­стинктом смер­ти. По на­шему мне­нию, впол­не воз­можно, что все эти пер­вичные пси­холо­гичес­кие и би­оло­гичес­кие тен­денции мог­ли бы быть све­дены к еще бо­лее уни­вер­саль­но­му прин­ци­пу ре­дук­ции нап­ря­жения, сог­ласно ко­торо­му лю­бой фраг­мент бы­тия раз­ви­ва­ет­ся в сто­рону сни­жения зак­лю­чен­но­го в нем нап­ря­жения. Ана­логич­ный за­кон приз­на­ет­ся в фи­зике, в те­ории эн­тро­пии, опи­сыва­ющей дви­жение ми­ра к фи­наль­но­му сос­то­янию пол­ной не­оп­ре­делен­ности. Нир­ва­ну, нап­ри­мер, мож­но бы­ло бы счи­тать пси­холо­гичес­ким кор­ре­лятом эн­тро­пии; ре­дук­цию всей пси­хичес­кой нап­ря­жен­ности пу­тем ос­во­бож­де­ния от от­ри­цатель­ных пе­режи­ваний в та­ком слу­чае мож­но бы­ло бы рас­смат­ри­вать как мик­ро­кос­ми­чес­кий эк­ви­валент мак­ро­кос­ми­чес­кой эн­тро­пии. Дру­гими сло­вами, нир­ва­ну мож­но оп­ре­делить как "эн­тро­пию, ви­димую из­нутри". Од­на­ко прин­цип ре­дук­ции нап­ря­жения сам по се­бе про­тиво­речил бы прин­ци­пу иден­тичнос­ти, сог­ласно ко­торо­му все су­щее стре­мит­ся сох­ра­нить свою не­пов­то­римость, ин­ди­виду­аль­ность, от­ли­чимость от все­го дру­гого. Са­мо су­щес­тво­вание та­кого про­тиво­пос­тавле­ния на­водит на мысль, что столь уни­вер­саль­ные прин­ци­пы и столь все­об­щие за­коны в нравс­твен­ном смыс­ле за­ведут нас в ту­ник, пос­коль­ку эти яв­ле­ния прак­ти­чес­ки не ока­зыва­ют вли­яния на наш субъ­ек­тивный мир и мо­раль­ное по­веде­ние. Что зас­тавля­ет нас отож­дест­влять се­бя с эти­ми прин­ци­пами и тен­денци­ями? В ка­кой ме­ре на­ша нравс­твен­ность дол­жна при­нимать эти прин­ци­пы, да­же ес­ли мы об­на­ружим их в собс­твен­ной ду­шев­ной жиз­ни? С рав­ной ве­ро­ят­ностью мы мог­ли бы за­нять та­кую по­зицию, в ко­торой на­ша нравс­твен­ная за­дача бу­дет зак­лю­чать­ся в про­тивос­то­янии влас­ти по­доб­ных сил.

По су­ти, на­ше об­ра­зова­ние, в зна­читель­ной сте­пени ос­но­ван­ное на ма­тери­ализ­ме, сфор­ми­рова­ло в нас пре­уве­личен­ное поч­те­ние к от­кры­ти­ям и за­конам так на­зыва­емых точ­ных на­ук. Мы бе­зого­вороч­но при­нима­ем кар­ти­ну ми­ра, пос­тро­ен­ную в фи­зике. Но нас­коль­ко, к при­меру, ре­аль­на для нас эн­тро­пия, ко­торой пу­га­ют нас фи­зики, — нас­коль­ко ре­аль­на эта все­об­щая об­ре­чен­ность, эта все­лен­ская ка­тас­тро­фа, пред­ска­зан­ная фи­зикой и в све­те ко­торой все на­ши уси­лия и уси­лия на­ших по­том­ков ока­зыва­ют­ся све­ден­ны­ми к ну­лю? Не­уже­ли из на­шего внут­ренне­го опы­та, из на­шей пов­седнев­ной жиз­ни, да­лекой от вся­ких те­орий, мы не зна­ем, что ес­тес­твен­ное оча­рова­ние, ко­торое вы­зыва­ют в нас ве­лико­леп­ные крас­ки за­ката, в ка­ком-то смыс­ле бо­лее ре­аль­но, чем, ска­жем, ас­тро­номи­чес­кие рас­че­ты то­го мо­мен­та вре­мени, ког­да Зем­ля стол­кнет­ся с Сол­нцем? Мо­жет ли быть что-ли­бо да­но нам бо­лее не­пос­редс­твен­но, чем наш собс­твен­ный лич­ный опыт, на­ше глу­бокое чувс­тво собс­твен­ной че­ловеч­ности и от­ветс­твен­ности? "Са­мое оп­ре­делен­ное зна­ние — это соз­на­ние", — за­мече­но кем-то. И ни­какая те­ория о фи­зи­оло­гичес­кой при­роде жиз­ни, ни ут­вер­жде­ния о том, что удо­воль­ствие есть стро­го ор­га­низо­ван­ный "та­нец" мо­лекул, ато­мов или элек­тро­нов внут­ри се­рого ве­щес­тва на­шего моз­га, ни­ког­да не бы­ли столь убе­дитель­ны и не­оп­ро­вер­жи­мы, как эта прос­тая мысль. Точ­но так же че­ловек, ис­пы­тыва­ющий выс­шие эс­те­тичес­кие эмо­ции или счастье раз­де­лен­ной люб­ви, ни на ми­нуту не сом­не­ва­ет­ся в том, что жизнь его име­ет смысл.

Од­на­ко ра­дость мо­жет сде­лать жизнь ос­мыслен­ной, толь­ко ес­ли она са­ма име­ет смысл. Смысл ра­дос­ти не мо­жет зак­лю­чать­ся в ней са­мой. В дей­стви­тель­нос­ти этот смысл ле­жит за ее пре­дела­ми — пос­коль­ку ра­дость всег­да нап­равле­на на ка­кой-ни­будь объ­ект. Ше­лер убе­дитель­но по­казал, что ра­дость яв­ля­ет­ся нап­равлен­ной эмо­ци­ей — в от­ли­чие от прос­то удо­воль­ствия, ко­торое он счи­та­ет не­нап­равлен­ной эмо­ци­ей и от­но­сит к клас­су так на­зыва­емых "эмо­ций сос­то­яния". Удо­воль­ствие, та­ким об­ра­зом, — это эмо­ци­ональ­ное сос­то­яние. Здесь мы сно­ва воз­вра­ща­ем­ся к Эр­ви­ну Штра­усу и его пред­став­ле­ни­ям о "си­юми­нут­ном" мо­дусе жиз­ни. В этом мо­дусе че­ловек ос­та­ет­ся в ус­ловном сос­то­янии удо­воль­ствия (ска­жем, в опь­яне­нии), не дос­ти­гая ми­ра пред­ме­тов, ко­торый в этом слу­чае выс­ту­пал бы ми­ром цен­ностей. Ин­ди­вид ощу­ща­ет ис­тинную ра­дость толь­ко тог­да, ког­да эмо­ции выс­ту­па­ют как цен­ности. Этим объ­яс­ня­ет­ся, по­чему ра­дость ни­ког­да не мо­жет быть са­моцелью — ра­дость са­му по се­бе не­воз­можно прес­ле­довать как цель. Как удач­но эта мысль вы­раже­на в мак­си­ме Кь­ер­ке­гора: "Дверь к счастью от­кры­ва­ет­ся на­ружу". И тот, кто, пы­та­ясь от­крыть эту дверь, тол­ка­ет ее впе­ред, толь­ко еще плот­нее зак­ры­ва­ет ее! Че­ловек, ко­торый от­ча­ян­но рвет­ся к ощу­щению счастья, та­ким об­ра­зом, от­ре­за­ет се­бе к не­му до­рогу. В кон­це кон­цов, ока­зыва­ет­ся, что ни­какое стрем­ле­ние к счастью са­мо по се­бе не мо­жет быть ни ос­новным прин­ци­пом, ни пре­дель­ной целью че­лове­чес­кой жиз­ни.