Чувство справедливости

В книге «Россия в обвале» А. Солженицын вслед за многими другими авторами отмечает следующую особенность русского мировосприятия:

Веками у русских не развивалось правосознание, столь свойственное западному человеку. К законам было всегда отношение недоверчивое, ироническое: да разве возможно установить заранее закон, предусматривающий все частные случаи? ведь все они непохожи друг на друга. Тут — и явная подкупность многих, кто вершит закон. Но вместо правосознания в нашем народе всегда жила и еще сегодня не умерла — тяга к живой справедливости.

Противопоставление справедливост и законности, которое на многих языках и выразить невозможно, для русского языка и самоочевидно, и необычайно существенно. Характерна сле­дующая история, опубликованная о. Михаилом Ардовым в книге «Легендарная Ордынка» и на­глядно иллюстрирующая противопоставление между живым чувством Радищева, возмущенно­го несправедливостью, и формально-юридической реакцией императрицы Екатерины II:

Гумилев рассказывал нам, что где-то в архиве хранится экземпляр «Путешествия из Петер ­ бурга в Москву» с пометками Императрицы Екатерины II.

— Радищев описывает такую историю, — говорил Лев Николаевич. — Некий помещик стал приставать к молодой бабе, своей крепостной. Прибежал ее муж и стал бить барина. На шум поспешили братья помещика и принялись избивать мужика. Тут прибежали еще крепостные, и они убили всех троих бар. Был суд, и убийцы были сосланы в каторжные работы. Радищев, разумеется, приговором возмущается, а мужикам сочувствует. Так вот Екатерина по сему поводу сделала такое замечание:

— Лапать девок и баб в Российской империи не возбраняется, а убийство карается по закону.

Отметим, что в этой истории Екатерина воплощает подход, непривычный на русский взгляд, хотя и не лишенный здравого смысла и привлекательности. Обычно же в случае проти­воречия между законом и справедливостью в русской культуре непосредственное чувство на стороне справедливости. Одна из особенностей русской культуры состоит в том, что в ней спра­ведливость относится к сфере эмоционального: в русском языке есть чувство справедливости.

С другой стороны, справедливость может восприниматься как ценность низшего уровня. Человек, добивающийся справедливости, может оцениваться либо как бездушный, либо как мелкий — а это для русской языковой картины мира звучит как приговор.

Так, свое время В. Ходасевич отозвался на тяготы эмигрантской жизни следующим пятистишием:

Кто счастлив честною женой,
К блуднице в дверь не постучится.
Кто прав последней правотой,
За справедливостью пустой
Тому невместно волочиться.

Здесь под «блудницей» — пустой справедливостью — понимается людское признание, деньги, заслуженная слава. Над этими суетными ценностями стоит последняя правота, которую художник ощущает за собою.

Для русской языковой картины мира характерно представление, в соответствии с которым гораздо выше справедливости доброта и милосердие. Ср.следующий диалог:

— Что может быть важнее справедливости?
— Важнее справедливости? Хотя бы — милость к падшим. (С. Довлатов, Соло на ундервуде)

Таким образом, в русской языковой картине мира оценка справедливости двойственна. Справедливость, вообще говоря, ниже милости, но может и не противопоставляться милости. Это связано с особым представлением о несправедливости.

Человек чрезвычайно болезненно воспринимает, когда по отношению к нему или к ко­му-то, кому он сочувствует, проявляется несправедливость. Причем очень важно, что о несправедливо ­ сти часто говорят не в смысле банального неправильного распределения благ, а в смыс­ле недопо­лучения человеком тепла, внимания, любви. Пока справедливость основана на объек­тивности, беспристрастности, это ценность низшего уровня. Но она начинает восприниматься как высшая ценность, когда пропитывается чувствами, прежде всего болью за человека оби ­ женного, постра­давшего от несправедливости. Специфика русской языковой картины мира не в том, что в ней противопоставлены «закон» и «милосердие» — это общее место для христиан­ской культуры в це­лом. Особенность русского взгляда на вещи, отраженного в русском языке, состоит в том, что на­ряду с законом и милосердием в нем представлена справедливость, кото­рая гораздо важнее зако­на, но мелочь по сравнению с подлинными духовными ценностями. Однако соединяясь с чувством и душевной болью, справедливость повышается в статусе и попадает в один ряд с милосердием и правдой:

А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она. (Булат Окуджава)

В русском языке имеется целый ряд концептов, относящихся к разным жизненным сферам, объединенных идеей справедливости. Один из них — это концепт упомянутого выше специфически русского чувства обиды.

Обида — это жалость к себе, соединенная с претензией к другому. Обида возникает в том случае, когда другой человек оказал мне недостаточное внимание (не справился о здоровье), проявил неуважение (пренебрег моим мнением или просто выразил низкую оценку моих достоинств — например, талантов), недоверие (не рассказал мне чего-то важного, не поручил трудного дела, не поверил моему обещанию и т. п.).

Здесь имеется еще одно очень важное звено. Недостаток уважения может быть, конечно, выражен прямо («А ты помолчи, тебя не спрашивают» или даже просто «Ты дурак»), но гораздо чаще это является результатом вывода, который производится адресатом «обидного» поступка или высказывания: это то, что «обидчик» хотел сказать своим высказыванием, то, о чем говорит его поступок. Этот вывод производится на основании общих законов коммуникации, но с точки зрения склонности и готовности его производить люди сильно различаются (соответственно, люди делятся на более и менее «обидчивых»).

Обида предполагает одновременность двух различных — и противоречащих друг другу — взглядов на вещи. Она существует лишь до тех пор и в той мере, в какой существуют оба эти взгляда; как только один из них пропадает (т. е. пропадает стереоскопичность), не остается ме­ста и для обиды. Два противоречащих друг другу взгляда — это что «обидчик» меня «любит» и что он меня «не любит» или что его негативное мнение обо мне «справедливо» и «несправедли­во».

Так, если я считаю чужое негативное мнение обо мне просто не соответствующим действи­тельности и оно нисколько не заставляет меня усомниться в моих достоинствах, то я и не обижусь. Обида возникает только в том случае, если это «несправедливое» (= неправильное) мнение показа­лось мне отчасти «справедливым» (= правильным) — и длится до тех пор, пока эти оба мнения в моем сознании сосуществуют. Если же в результате я пришел к выводу, что «обидчик» был прав, то мое состояние уже не может быть названо обидой (это может быть огорчение, горе, отчаянье, депрессия или злоба, но не обида). Ср. следующий пример из «Мастера и Маргариты»:

— Слава те господи! Нашелся наконец хоть один нормальный среди идиотов, из которых первый — балбес и бездарность Сашка!

— Кто этот Сашка-бездарность? — осведомился врач.

— А вот он, Рюхин! — ответил Иван и ткнул грязным пальцем в направлении Рюхина. Тот вспыхнул от негодования.

«Это он мне вместо спасибо! — горько подумал он, — за то, что я принял в нем участие! Вот уж, действительно, дрянь!»

<...>

Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что посещение дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался понять, что его терзает. <...> Что же это? обида, вот что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в лицо. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них заключается правда.

Фраза Горе не в том, что они обидные означает, что обнаружившийся в этих словах «недоста­ток любви» к нему со стороны Бездомного — это еще не главное, что огорчает Рюхина: более всего огорчает его сознание собственной бездарности. И здесь уже места для обиды не остается.

Чувство обиды кажется нам настолько естественным и повседневным, что мы с удивлением обнаруживаем отсутствие точного эквивалента этому слову, например, в английском, француз­ском или немецком языке. Действительно, такие слова, как англ. to offend, offense, франц. offenser, offense, нем. beleidigen, Beleidigung, иногда приводимые в словарях в качестве перевода слов оби ­ деть, обида, на самом деле имеют значение, соответствующее русскому оскорбить, оскорбление, т. е. заключают в себе совсем иной концепт, в центре которого находится представление не о справедливости, а о чести.

Еще более специфичным, чем обидеться, обида, является русское слово обидно. Если слово обидеться описывает отношение обиженного к «обидчику», то в обидно акцент перемещается на состояние обиженного. Чувство, называемое словом обидно, возникает, когда подвергается унижению, осмеянию или просто недооценивается что-то данному человеку дорогое. Обидно в конструкции с подчиненным инфинитивом совершенного вида (Как обидно заболеть в первый день каникул!) имеет несколько иное значение и сближается с другим труднопереводимым словом угораздило. Слово обидно переводится на западные языки лишь в той мере, в какой оно синонимично жалко (англ. it’s a pity, франц. c’est dommage, нем. Schade, итал. peccato и т. д.). Не менее специфичными и с трудом поддающимися переводу являются слова совестно, неудобно, связанные со словом обидно семантикой щепетильности.