Фрей Бетто. А ваш отец? 10 page

Мы действительно учли это, он был командиром всех операций, всех сил, боровшихся против нас; почти в конце войны он встречается со мной и говорит: «Мы проиграли войну». Я предлагаю ему организовать совместное восстание: «Мы поможем спасти многих хорошо подготовленных и нужных офицеров, не замешанных в преступлениях». Он был согласен, но настоял на том, чтобы отправиться в Гавану.

Я советовал ему не делать этого; я говорил: «Это рискованно». Он настаивал, говоря, что у него достаточно контактов и что его не тронут. Тогда я ставлю перед ним три условия: мы не хотим контактов с североамериканским посольством, мы не хотим государственного переворота в столице и не хотим, чтобы Батисте дали убежать.

К несчастью, этот человек – поди узнай, кто переубедил его по дороге, что смутило его настолько, что он меняется после достижения соглашения, в силу которого 31 декабря должно было произойти восстание оперативных сил, - делает именно три вещи, которые он обещал не делать: вступает в контакт с североамериканским посольством, совершает в столице государственный переворот и провожает Батисту в аэропорт. На другой день мы выступаем с призывом к всеобщей забастовке, даем инструкции всем войскам не прекращать огня, и за семьдесят два часа разоружаем остаток армии.

Я хочу этим сказать, что Повстанческая армия играет решающую роль. За армией – поскольку в этот момент движение проявляет себя главным образом через партизанскую армию – река народа. Я сказал фразу: «Амазонка народа в тесном русле, которое не могло ни организовать, ни вместить такую массу народа», потому что за революцией была огромная река, целая Амазонка народа и относительно маленькая политическая организация. И в самом нашем движении, конечно, были свои внутренние течения – немного правых, немного левых, во всем этом были некоторые противоречия.

Но я прекрасно понимал, что масса народа, поддерживавшая революцию, была намного больше, чем наше движение, и гораздо шире, чем наше движение, и что мы не могли вести себя по-сектантски. Потому что можно сказать, что мы пользовались полнейшей поддержкой благодаря роли, которую играли в нашем движении, но мы отвергали идеи гегемонического типа; если бы мы захотели, мы смогли бы стать полным гегемоном. Я спрашиваю себя, сколько людей, сколько политических руководителей

в том положении, в каком мы находились на Кубе, отказались бы от идеи гегемонии.

Фрей Бетто. Когда вы говорите о том, что вы не сектант, я спрашиваю, не частично ли в силу этой позиции вы избегаете частого использования классических лозунгов марксизма-ленинизма? К этому вопросу я хочу добавить мое впечатление. Когда впервые приезжаешь на Кубу, с удивлением отмечаешь, что, в противоположность образу, который создает империализм, мы почти не встречаем на улицах изображений Маркса, Ленина, и всегда видим изображение Марти. И я спрашиваю, не включает ли эта позиция отказа от сектантства также и спасение национальных ценностей и символов, имеющих значение для культуры народа, осторожное отношение к тому, что важно и что люди не всегда замечают.

Фидель Кастро. Я не связываю так уж точно одно с другим, потому что это зависит от других факторов, от других критериев, от других идей. В нашем случае, говоря о сектантстве, я хочу сказать, поскольку наше движение сыграло основную роль в борьбе и в достижении победы, оно пользовалось поддержкой всего народа; то есть мы могли бы попытаться сделать нашу организацию и наше движение превалирующими, сделать их основным центром революции. Мы могли бы сказать: хорошо, мы сильнее, чем все остальные организации, давайте не будем делить ответственные посты, возьмем их целиком себе. Это бывало в истории бесконечное число раз, почти без исключения. Однако мы не пошли по этому пути. Я думаю, что успехи революции предварены во многих случаях правильными решениями, серьезными решениями, мудрыми решениями.

Первое проявление сектантства, против которого я начинаю борьбу, это сектантство тех, кто сражался в горах, потому что кое-кто уже стал смотреть иначе на тех, кто был на равнине, и на тех, кто находился в подполье. Я говорю: нет, они боролись, они подвергали себя риску, и часто даже больше, чем мы. Быть может, они не прошли столько, сколько прошли мы, не поднимались на горы, на которые поднимались мы, но ежедневно подвергали себя риску. Когда мы уже владели большой территорией, конечно, могли появиться самолеты и обнаружить нас на рассвете, под вечер, в полдень; то был иной риск, который мы научились предусматривать. Но товарищи, находившиеся в подполье, подвергали себя немалому риску; многие погибли, и возможно, в подполье погибло даже больше народа, чем в партизанских отрядах. Разумеется, партизан, боец военной части становится более дисциплинированным, больше пропитывается духом коллективизма; человек в подполье несколько более индивидуалист, он обычно более одинок, более изолирован. Я бы сказал, что открытая борьба более способствует созданию духа братства, дисциплины, коллективизма, чем борьба в подполье.

Второе проявление сектантства, с которым предстояло бороться, - это тенденция, проявлявшаяся в отношении нашей организации ко всем остальным организациям, менее сильным, более мелким. Подобного следовало избегать не только по отношению Народно-социалистической партии – после «Движения 26 июля» она была партией, имевшей больше всего организованных сил и пользовавшейся влиянием в кругах рабочих, хотя наше движение, наша партизанская армия обладала огромным престижем среди трудящихся страны, несмотря на то, что все синдикаты были в руках Батисты, то есть синдикалистское руководство. В день 1 января как раз когда уже происходит уже упомянутый государственный переворот в столице, мы выступаем с призывом к всеобщей революционной забастовке – той же, что мы планировали пять с половиной лет назад, когда атаковали Монкаду, основная идея была та же. Мы приказали войскам продолжать наступление и попросили трудящихся страны, народ прекратить всякую деятельность, крайне дисциплинированно вся деятельность была парализована, в стране ничего не работало. В свою очередь, сотрудники радиостанций, и телевидения включили «Радио ребельде» - радио главного командования – в сеть всех радиостанций и телеканалов страны. Единственное, что работало, было телевидение и радио, подключенные к «Радио ребельде». Мы могли говорить теперь со всем народом, потому что то были единственные службы, не прекратившие работу. То есть на трудящихся оказывалось большое моральное воздействие.

Конечно, у Народно-социалистической партии был наибольший опыт партийной работы, она была лучше организована политически, имела больше старых членов; мы были более узкой группой новых членов, которые провели всю эту борьбу, хотя многие наши молодые товарищи прекрасно проявили себя на данном этапе. Затем был Революционный директорат, организация, выросшая из рядов студентов, лидером которой был именно Хосе Антонио Эчеверриа, а после его смерти – другой товарищ, Фауре Чомон. Это уже были три организации, участвовавшие в борьбе.

Однако имелись также все остальные партии и организации, которые были против Батисты, хотя и не участвовали в вооруженной борьбе. И я переговорил со всеми организациями, со всеми партиями, даже старыми и дискредитированными партиями, которые были отстранены от власти. Даже в отношениях с ними мы хотели избегать сектантства и подняли знамя единения всех сил.

Скажем, если девяносто пять процентов народа было с революцией и «Движение 26 июля» могло поддерживать восемьдесят пять или девяносто процентов населения, пусть остальные поддерживались десятью или пятью процентами, мы сказали: нам нужны эти пять процентов, нам нужно единство; потому что в революции единство – вопрос не только количественный, но и качественный; я не стану подсчитывать, составляют ли остальные партии десять-пятнадцать процентов сил. Нет. Я говорю: остальные партии придают революции одно важное качество – единство и принцип единства. Если принцип единства не превалирует, это не только отделяет тебя от остальных партий, но и приводит к расколу внутри твоей собственной организации, когда там начинают возникать тенденции, критерии антагонизмы, порой даже классовые; ведь наше движение было более разнородным, наше движение характеризовалось тем, что оно было всей большой массой, Амазонкой народа в узком русле, и в этой Амазонке было все, люди из одних слоев и из других.

Этот принцип единства мы применили в отношении всех организаций. Можешь быть уверенным, что тот, кто не остался с революцией, не остался с революцией потому, что не захотел, а не потому, что не имел возможности остаться с ней. Мы дали возможность всем. Но тут начинают действовать несогласие, амбиции, обиды, начинается раскольническая и подрывная политика Соединенных Штатов, начинаются столкновения интересов, и, что вполне логично, многие из этих партий начинают склоняться в пользу интересов Соединенных Штатов и в пользу интересов реакции. Остаются в основном три организации, действительно обладавшие в период борьбы наибольшим престижем: «Движение 26 июля», Народно-социалистическая партия – бывшая коммунистическая – и Революционный директорат – политическая организация студентов. И мы сразу же начинаем координацию, прежде всего координацию.

Это было непросто, потому что потом возникло сектантство. Мы боролись против нашего сектантства, но НСП по-настоящему не боролась против своего сектантства, и возникло сектантство, которое привело к дискуссиям и критике, и которое в определенный момент было необходимо искоренить. В директорате тоже были, возможно, некоторые проявления сектантства, но только в первые дни.

Постепенно между этими силами действительно возникают отношения единства и сотрудничества, как в низах, так и среди руководителей, так что через несколько месяцев после революции мы начинаем также создавать руководство коллективного типа, в котором представлены различные силы. В этой организации, конечно, присутствовали, основные кадры, там был Че, там был Рауль, там был я, группа товарищей, пришедших из Повстанческой армии и из «Движения 26 июля», и товарищи из других организаций.

Следуя традиции, принцип коллективного руководства быстро устанавливается и после революции, так что когда организации еще не были объединены структурно, у нас уже снова было коллективное руководство с первых дней революции, и на заседаниях этого руководства мы анализировали и обсуждали почти все меры. То есть с самого начала революции мы создали руководящий орган, и этот принцип сохраняется до сегодняшнего дня, потому что затем настал интеграции всех сил, исчезновения отдельных организаций и создания единой организации. И тогда сначала возникает ОРО – Объединенные революционные организации; это было первое.

В тот период существовали проявления сектантства. Народно-социалистическая партия была более однородной, чем наша организация, потому что она вышла из рабочей среды, и уровень политического образования там был выше; наша организация отличалась большей разнородностью, и внутри нее имелись некоторые трудности и тенденции. Тут начинается очень интенсивная деятельность империализма. Поскольку число руководящих кадров у нас было относительно небольшим, иногда надо было назначить кого-то на определенный политический пост, который требовал большого доверия

к человеку, и приходилось обращаться к коммунисту с большим стажем. Иногда мы чувствовали себя увереннее, чем если бы выбрали другого товарища – с меньшим стажем, менее образованного политически.

Они действительно дали кадры, которые были чрезвычайно полезны. В сущности, они не привели за собой большую массу, хотя у них было много членов, но это нельзя сравнивать с массой членов нашего движения; тем не менее, они очень помогли

с руководящими кадрами, в этом заключается преимущество иметь старые кадры. Вспомни, что с момента создания нашего движения до его победы едва ли прошло шесть лет. Мы не могли сказать, что у нас было движение, в котором люди состояли бы по пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет. Народно-социалистическая партия была создана десятки лет назад, ее члены имели хорошую идеологическую подготовку; они поставляли кадры. Конечно, наше движение также поставило многих руководителей, большинство руководителей дало наше движение, но они поставили ценные кадры. И директорат тоже.

К революции примкнули также сторонники других организаций; их лидеры уехали, но скромные рядовые члены остались. Из очень узкого числа сочувствующих, которыми они располагали, часть пошла с революцией. Я говорю очень узкого, потому что сам революционный процесс, с этим морем народа, которое он нес за собой, практически покончил со всеми традиционными партиями. Иные могли бы сказать: у меня есть сто сторонников или двести; а за революцией шли миллионы людей. Мы применили основной принцип – принцип единства, и другой основной принцип – коллективное руководство, мы всегда придерживались его, всегда придерживались.

Как я тебе рассказал, были проблемы. В определенный момент то самое обстоятельство, что Народно-социалистическая партия имела очень надежные кадры, потому что речь шла о старых ее членах, породило определенное сектантство в прежней коммунистической партии. Эта проблема шла издалека; она появляется

не с объединением, а еще в период подполья и борьбы против Батисты, уже тогда внутри старой партии возникают иные из этих явлений по вине некоторых людей с амбициями, сторонников неправильных методов, которые, используя условия подполья, начали брать на себя чрезмерные полномочия. И когда происходит объединение, эти элементы дают о себе знать. Но все было исправлено без сложностей, без трудностей в неизменной борьбе с сектантством. Ибо я всегда боролся с сектантством: сначала сектантство партизан, затем сектантство в нашем движении, затем сектантство в других организациях, и затем был готов сокрушить любое его проявление, какое могло бы возникнуть; если был дух сектантства в Народно-социалистической партии, пусть другие не возникают, потому что те уже были сектантами. То была неизменная борьба ради сохранения единства и сокрушения любой формы сектантства. И так мы двигались вперед, пока в 1965 году не создали партию.

В этот период в 1961 году провозглашается социализм. Когда? В результате нападения на Плайя-Хирон.

Ко времени начала вторжения мы имели много законов, потому что североамериканцы уже приняли против Кубы ряд мер – разные эмбарго, экономические блокады, а мы ответили им, национализировав североамериканские заводы и фабрики; они отобрали у нас сахарную квоту, а мы национализировали определенный ряд предприятий, все сахарные заводы; мы принимали меры против их мер. Все это ускорило процесс национализации – меры, которые Соединенные Штаты принимали против нас.

Тогда уже разворачивалась большая антикоммунистическая кампания. Это было первое, к чему они прибегли, чтобы сыграть на политическом невежестве большой части масс, на отсутствии у народа образования и политической культуры, чтобы использовать в своих целях все предрассудки, которые насаждали десятилетиями.

Каких только подлостей они не делали. Например, среди прочих кампаний, чтобы подстегнуть исход из страны, они в один прекрасный день изобрели декрет, полностью фальшивый, сказав, что кто-то вынес его из одного министерства, - то был проект декрета, направленного на то, чтобы отнять у семьи родительские права. Ты только посмотри, какой абсурд. Но, как известно, многие из таких абсурдных выдумок внушают опасения, внушают страх, потому что взывают не к рассудку, а к инстинкту; думающий человек никогда не сказал бы, что это правдоподобно, но вот мать видит своего сына, и ей говорят: у тебя скоро отберут сына… Ей говорили, что его пошлют в Советский Союз и всякое такое.

Я говорю: ну хорошо, все это выдумали, чтобы оклеветать нас? А позже, когда я прочел «Тихий Дон» и ряд других произведений Шолохова, который потом получил Нобелевскую премию по литературе, я увидел, что то идет с тех давних пор, с революции большевиков. Тогда выдумывали то же самое, что использовали против нас сорок

с лишним лет спустя; все это было старо, тут даже не было заново что-то придумывать. И многие из этих кампаний велись также и против Кубы.

Фрей Бетто. Многое из этого говорили в первые века о христианах, говорили, что они едят человечину.

Фидель Кастро. Верно, ты привел хороший пример. Я иногда вспоминаю об этом, о клеветнических кампаниях, которые велись против христиан в ту эпоху. Представляю, что и во время Французской революции тоже выдумывали нечто подобное, такое выдумывали повсюду.

Среди прочего это делась, чтобы подстегнуть исход. Соединенные Штаты стали призывать, открывать двери – чего не делали никогда раньше – всем, кто хотел уехать в эту страну, чтобы лишить нас профессоров, учителей, врачей, инженеров, техников. Начался исход квалифицированных специалистов; им предлагали высокие ставки, предлагали то, чего никогда не предлагали раньше.

Мы приняли вызов; мы не запрещали этим людям уезжать. Мы сказали: хорошо, мы сформируем новые поколения техников и специалистов, даже лучших, чем те, что уезжают. С теми, кто остался, мы начали разворачивать наши университеты.

Фрей Бетто. Сколько народу уехало в то время?

Фидель Кастро. Приведу тебе один пример: в нашей стране было шесть тысяч врачей; уехали три тысячи, половина врачей страны. Сегодня по показателям здравоохранения мы занимаем первое место среди всех стран третьего мира и стоим намного выше многих развитых стран. Мы начали осуществлять нашу программу здравоохранения с половиной врачей, которые прежде были в стране. Сегодня их у нас двадцать тысяч пятьсот, и через несколько месяцев, в конце этого учебного года, получат дипломы еще две тысячи четыреста тридцать шесть медицинских работников. В ближайшие годы эта цифра возрастет, а затем, начиная с 1988 года, каждый год мы будем выпускать по три тысячи медиков и по три тысячи пятьсот после 1990 года; пятьдесят тысяч новых медиков в ближайшие пятнадцать лет. Но было время, когда мы остались с половиной медиков страны. Нас заставили принять этот вызов, хотя, впрочем, мы приняли много вызовов; думаю, поэтому мы здесь.

Враг использовал предрассудки, ложь, кампании, чтобы дезориентировать народ, чтобы сбить его с толку, чтобы причинить ему боль. Народ еще не имел прочной политической культуры, но был с революцией и знал, что революция означает правительство, находящееся на стороне народа.

Мы постепенно выполняли нашу программу. Все эти агрессии ускорили революционный процесс. Они были его причиной? Нет, было бы ошибочно утверждать это. Я вовсе не хочу говорить, что агрессии стали причиной социализма на Кубе. Это неправда. Мы собирались строить социализм на Кубе самым упорядоченным образом, за разумный период времени, с наименьшим количеством травм и проблем; но агрессия империализма ускорила революционный процесс.

Они также пустили в ход тезис о том, что это была преданная революция; что сначала мы говорили народу одно, а сделали другое. Однако тот, кто прочтет мою речь на суде после Монкады, которая позже была опубликована под названием «История меня оправдает» увидит, что мы выполняли именно эту программу. Несомненно, составляя эту программу, мы не могли учитывать, что у нас отнимут сахарную квоту, что против нас будут приниматься агрессивные меры, что будут пытаться ликвидировать революцию силой оружия и даже вторгаться на территорию страны. Может быть, в тот период мы еще немного страдали идеализмом, думая, что поскольку мы суверенная страна, поскольку наши действия будут правильными, к этому все станут относиться с уважением.

В этом плане мы действительно получили практический урок; мы получили очевидный урок того, что империализм не позволяет осуществлять социальные перемены, не допускает их и старается уничтожить их силой. Очень важна была также решимость, с которой мы действовали в тот момент. Если бы мы поколебались, если бы мы испугались, если бы мы отступили, мы бы погибли.

И тогда начинается вторжение. Сначала происходит неожиданная бомбардировка всех наших воздушных баз, чтобы уничтожить немногие имевшиеся у нас самолеты – 15 апреля 1961 года, на рассвете. Я всю ночь провел на командном посту, потому что поступили сведения, что в районе провинции Ориенте готовится к высадке вражеская сила, которая была обнаружена недалеко от берега.

Рауль был в Ориенте. Всякий раз, когда создавались подобные ситуации, мы разделялись по регионам: Альмейда был направлен в центральную часть страны, Че – на запад, я оставался в Гаване. Каждый раз, когда говорили о вторжении Соединенных Штатов, мы распределялись по стране. Конечно, у нас не было той организации, которая есть сегодня, во всех смыслах. Я получил известие о возможной высадке, остаюсь на своем посту и на рассвете вижу, как очень близко от командного пункта – который был у нас здесь, в Ведадо, - пролетают несколько самолетов, вижу, как через несколько секунд они атакуют ракетами воздушную базу в Сьюдад-Либертад. Они напали на несколько баз, чтобы уничтожить те немногие самолеты, которые у нас имелись. Погибли несколько бойцов.

Происходит нечто впечатляющее. Один из тех, кто умирает там, - он ранен, он истекает кровью, - написал кровью на стене, на доске, мое имя. Она сохранилась, она должна быть в музее. Говорю тебе, это впечатляет, это отражает отношение людей: молодой милисиано умирает и в знак протеста своей кровью пишет имя.

Вспыхивает огромное возмущение. Шестнадцатого числа мы хоронили погибших, и в церемонии участвуют десятки тысяч вооруженных милисиано и части Повстанческой армии. Армия была еще маленькой, основная часть бойцов состояла из вооруженного народа: рабочих, крестьян, студентов. И в тот день я даю ответ – не только военный, но и политический: я провозглашаю социалистический характер революции до боев на

Плайя-Хирон.

В этот самый день, примерно около полуночи, начинается высадка – в ночь шестнадцатого на семнадцатое. Они попытались уничтожить наши воздушные силы, чтобы полностью господствовать в воздухе, но у нас еще оставалось больше самолетов, чем пилотов: примерно восемь самолетов на семь летчиков. На рассвете семнадцатого все корабли были потоплены или обращены в бегство, весь флот целиком, благодаря действиям немногих наших самолетов. На рассвете они поднялись в воздух, направляясь к Плайя-Хирон, когда мы поняли, что это основное направление атаки. И там произошли бои, я не буду рассказывать тебе об этом. Но в тот день провозглашается социалистический характер революции.

Так что перед лицом вторжения, организованного янки, наш народ борется уже за социализм. Если с 1956 года он боролся за конституцию, за свержение Батисты, за развернутую социальную, но еще не социалистическую программу, теперь он сражается за социализм. И это очень символично, потому что десятки тысяч людей были готовы противостоять всему, что бы ни случилось. Нельзя забывать, что бои на Плайя-Хирон шли в присутствии североамериканской эскадры, которая находилась в трех милях от берега, их военных кораблей – их крейсеров и авианосцев. Их эскадра находилась в трех милях оттуда, где шли бои, и десятки тысяч людей сражались с большой решимостью и более ста погибли в этих боях. Число убитых было таким большим по сравнению с числом тех, кто готов был умереть, если бы войска Соединенных Штатов высадились на территорию нашей родины. Стремительная и победоносная контратака не дала им времени создать минимальные запланированные политические условия, чтобы оправдать интервенцию.

Словом, начиная с шестнадцатого – и я сказал это народу накануне решающих боев – в нашей стране уже боролись за социализм.

Другой вопрос о тех, кто вступает в партию. Этому процессу предшествуют все сражения, о которых я рассказал тебе ранее. Что происходило? Все эти привилегированные социальные классы, имевшие монополию на церковь, были против революции, так что когда мы организовали партию, мы не исключали собственно католиков, мы исключали потенциальных контрреволюционеров. Это отнюдь не означает, что все или большая часть были ими.

Нам пришлось быть очень строгими в идеологических требованиях, в доктрине, очень строгими. Мы не требовали, собственно, чтобы человек был атеистом, то есть

не исходили из антирелигиозных установок: что мы требовали, так это чтобы он целиком и полностью разделял учение марксизма-ленинизма. Да, мы выдвинули это строгое требование, определенное обстоятельствами, когда нам не оставалось ничего другого, как беречь идеологическую чистоту партии. Конечно, в наших условиях это было политически возможно, потому что большая часть населения, народа, трудящихся, крестьян, на которых мы опирались, не были практикующими католиками. От человека не требовали: так вот, чтобы вступить в партию, вы должны отречься от веры. Предполагалось, что тот, кто принимал партию, принимал политику и доктрину партии во всех ее аспектах.

Это могло бы произойти в другой стране? Нет. Если бы в нашей стране большая масса была христианской – большая масса рабочих, большая масса крестьян, большая масса университетских студентов, - если бы они были практикующими христианами, мы не могли бы создать революционную партию на таких основах, не смогли бы этого сделать. И быть может, также не совершили бы революцию, если бы эта масса простых людей была контрреволюционной, чего, разумеется, от нее нельзя ждать никогда. Но так как получилось, что большинство практикующих католиков были в основном из класса богачей, который поддерживал контрреволюцию и, кроме того, по большей части покинул страну, то мы могли и должны были сделать это, то есть установить строгую и ортодоксальную норму: надо принять марксизм-ленинизм во всех его аспектах, не только политическом и программном, но также и философском. Это стало номой, определенной тогдашними обстоятельствами.

Ты можешь спросить у меня следующее: так должно быть? Я отвечу тебе: так быть не должно, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что так быть не должно, и даже в истории этого не бывало. Есть страны, где огромное большинство населения – католики, как, скажем в случае с Польшей, и в рядах польской коммунистической партии много католиков. То есть это не в традициях революционного движения и даже не в традициях коммунистического движения, и этого нет в Латинской Америке.

Фрей Бетто. А вы как член кубинской коммунистической партии предвидите возможность того, что теперь, на третьем съезде, в феврале 1986 года, буде решено объявить о светском характере партии и, возможно, в будущем кубинские христиане-революционеры смогут вступать в партию?

Фидель Кастро. Думаю, что пока – до съезда осталось очень немного – в нашей стране не созданы для этого условия; Говорю тебе это откровенно. Ты называешь мне такую близкую дату, как февраль. Мы с тобой много беседовали на такие темы и говорили также и об этом.

Этап, на котором мы сейчас находимся, - это этап сосуществования и взаимного уважения между партией и церквами. У нас несколько лет назад были трудности с католической церковью, теперь они преодолены; все эти проблемы, существовавшее в определенный момент, исчезли. Проблем, которые были у нас с нею, мы никогда не имели с протестантскими церквами, и наши отношения с этими институтами всегда были и есть превосходные. Не только католики, но и многие прихожане протестантских церквей, которые всегда поддерживали нас, могут сказать: эта формула, которая дискриминирует нас, несправедлива. Конечно, в нашей стране католики более многочисленны, чем прихожане протестантских церквей, но последние составляют здесь значительное число людей, всегда имевших очень хорошие отношения с революцией.

Мы говорили, что надо сделать нечто большее, чем сосуществовать в мире. Должны бы существовать более тесные, лучшие отношения, должны бы существовать даже отношения сотрудничества между революцией и церквами. Потому что, конечно, они уже не могут быть церквами землевладельцев, буржуазии, богачей. С той церковью землевладельцев, буржуазии, богачей было бы невозможно развивать отношения сближения и сотрудничества. Нам стоило бы быть самокритичными в этом смысле, как нам, так и самим церковным институтам, из-за того, что в прошедшие годы мы не работали в этом направлении, удовлетворились сосуществованием и взаимным уважением.

Как ты прекрасно знаешь, в конституции нашей республики провозглашено и гарантируется самое строгое уважение к религиозным верованиям граждан. Это не просто политическая тактика. Уважение к верующим правильно как политический принцип, поскольку мы живем в мире, где много верующих, и не годится, чтобы революции вступали в конфронтацию с религиозными верованиями или чтобы реакция и империализм могли использовать религиозные верования как орудие против революций. Почему религиозное верование рабочего, крестьянина, простого человека из народа они станут использовать против революции? Мы могли бы сказать, что политически это неверно. Но мы смотрим на это не только с точки зрения политической, мы смотрим на это как на принцип. Речь идет не о политической тактике; мы считаем, что надо уважать право граждан на их веру, как надо уважать их здоровье, их жизнь, их свободу и все остальные права. То есть я считаю, что это, можно сказать, неотъемлемое право индивидуума на его философское взгляды, на его религиозную веру – иметь ее или не иметь. Мы полагаем, что это неотъемлемое право индивидуума, как многие другие права индивидуума, то есть это не просто вопрос политической тактики.

Теперь ты спрашиваешь меня, были ли созданы условия. Думаю, что нет, потому что мы не работали над этим; нам следовало бы больше работать в этом направлении. Если ты меня спросишь: жизненно ли важно это для революции? – я отвечу тебе: нет, это не жизненно важно для революции в том смысле, что наша революция обладает огромной силой, огромной политической силой и огромной идеологической силой; но если нам не удастся создать такой климат, тогда мы не можем сказать, что наша революция – совершенное произведение, потому что пока существуют обстоятельства, при которых есть те, кто из-за определенных религиозных верований, выполняя свои общественные обязанности совершенно так же, как все остальные граждане, не обладает теми же прерогативами, каким обладают другие, наше революционное дело не завершено.