Письмо капитана Гулливера к своему родственнику ричарду симпсону

Вы не откажетесь, надеюсь, признать публично, когда бы вам это ни

предложили, что своими настойчивыми и частыми просьбами вы убедили меня

опубликовать очень небрежный и неточный рассказ о моих путешествиях,

посоветовав нанять нескольких молодых людей из которого-нибудь

университета для приведения моей рукописи в порядок и исправления слога, как

поступил, по моему совету, мой родственник Демпиер со своей книгой

"Путешествие вокруг света"[1]. Но я не помню, чтобы предоставил вам право

соглашаться на какие-либо пропуски и тем менее на какие либо вставки.

Поэтому, что касается последних, то настоящим заявлением я отказываюсь от

них совершенно, особенно от вставки, касающейся блаженной и славной памяти

ее величества покойной королевы Анны, хотя я уважал и ценил ее больше, чем

всякого другого представителя человеческой породы[2]. Ведь вы, или тот, кто

это сделал, должны были принять во внимание, что мне несвойственно, да и

было неприлично, хвалить какое либо животное нашей породы перед моим

хозяином гуигнгнмом. Кроме того, самый факт совершенно неверен, насколько

мне известно (в царствование ее величества я жил некоторое время в Англии),

она управляла при посредстве первого министра, даже двух последовательно:

сначала первым министром был лорд Годольфин, а затем лорд Оксфорд[3]. Таким

образом, вы заставили меня говорить то, чего не было. Точно так же в

рассказе об Академии Прожектеров и в некоторых частях моей речи к моему

хозяину гуигнгнму вы либо опустили некоторые существенные обстоятельства,

либо смягчили и изменили их таким образом, что я с трудом узнаю собственное

произведение. Когда же я намекнул вам об этом в одном из своих прежних

писем, то вам угодно было ответить, что вы боялись нанести оскорбление, что

власть имущие весьма зорко следят за прессой и готовы не только истолковать

по-своему все, что кажется им намеком (так, помнится, выразились вы), но

даже подвергнуть за это наказанию[4]. Но позвольте, каким образом то, что я

говорил столько лет тому назад на расстоянии пяти тысяч миль отсюда, в

другом государстве, можно отнести к кому-либо из еху, управляющих теперь,

как говорят, нашим стадом, особенно в то время, когда я совсем не думал и не

опасался, что мне выпадет несчастье жить под их властью[5]. Разве не

достаточно у меня оснований сокрушаться при виде того, как эти самые еху

разъезжают на гуигнгнмах, как если бы они были разумными существами, а

гуигнгнмы - бессмысленными тварями. И в самом деле, главною причиной моего

удаления сюда было желание из бежать столь чудовищного и омерзительного

зрелища.

Вот что почел я своим долгом сказать вам о вашем по ступке и о доверии,

оказанном мною вам.

Затем мне приходится пожалеть о собственной большой оплошности,

выразившейся в том, что я поддался просьбам и неосновательным доводам как

вашим, так и других лиц, и, вопреки собственному убеждению, согласился на

издание моих Путешествий. Благоволите вспомнить, сколько раз просил я вас,

когда вы настаивали на издании Путешествий в интересах общественного блага,

принять во внимание, что еху представляют породу животных, совершенно

неспособных к исправлению путем наставлении или примеров. Ведь так и вышло.

Уже шесть месяцев, как книга моя служит предостережением, а я не только не

вижу, чтобы она положила конец всевозможным злоупотреблениям и порокам, по

крайней мере, на нашем маленьком острове, как я имел основание ожидать, - но

и не слыхал, чтобы она произвела хотя бы одно действие, соответствующее моим

намерениям. Я просил вас известить меня письмом, когда прекратятся партийные

распри и интриги, судьи станут просвещенными и справедливыми, стряпчие -

честными, умеренными и приобретут хоть капельку здравого смысла,

Смитсфильд[6] озарится пламенем пирамид собрания законов, в корне изменится

система воспитания знатной молодежи, будут изгнаны врачи, самки еху

украсятся добродетелью, честью, правдивостью и здравым смыслом, будут

основательно вычищены и выметены дворцы и министерские приемные,

вознаграждены ум, заслуги и знание, все, позорящие печатное слово в прозе

или в стихах, осуждены на то, чтобы питаться только бумагой и утолять жажду

чернилами. На эти и на тысячу других преобразований я твердо рассчитывал,

слушая ваши уговоры, ведь они прямо вытекали из наставлений, преподанных в

моей книге. И должно признать, что семь месяцев - достаточный срок, чтобы

избавиться от всех пороков и безрассудств, которым подвержены еху, если бы

только они имели малейшее расположение к добродетели и мудрости. Однако на

эти ожидания не было никакого ответа в ваших письмах; напротив, каждую

неделю вы обременяли нашего разносчика писем пасквилями, ключами,

размышлениями, замечаниями и вторыми частями[7]; из них я вижу, что меня

обвиняют в поношении сановников, в унижении человеческой природы (ибо у

авторов хватает еще дерзости величать ее так) и в оскорблении женского

пола. При этом я нахожу, что сочинители этого хлама даже не столковались

между собой: одни из них не желают признавать меня автором моих

"Путешествий", другие же приписывают мне книги, к которым я совершенно

непричастен.

Далее, я обращаю внимание на крайнюю небрежность вашего типографа,

допустившего большую путаницу в хронологии и ошибки в датах моих путешествий

и возвращений и нигде не проставившего правильно ни год, ни месяц, ни число.

Между тем я слышал, что оригинал совершенно уничтожен по отпечатании книги,

а копии у меня не осталось. Тем не менее я посылаю вам несколько

исправлений, которыми вы можете воспользоваться, если когда-либо

понадобится второе издание книги. Впрочем, я не буду настаивать на них и

отдаю вопрос на суд рассудительных и беспристрастных читателей; пусть они

поступают, как им угодно.

Слышал я, что некоторые из наших еху-моряков находят ошибки в моем

морском языке[8], считая его во многих случаях неправильным и в настоящее

время устаревшим. Ничего не могу поделать. Во время моих первых путешествий,

когда я был молод, я прошел выучку у старшего поколения моряков и усвоил их

язык. Но впоследствии я убедился, что морские еху так же склонны выдумывать

новые слова, как и сухопутные еху, которые чуть ли не ежегодно настолько

меняют свой язык, что при каждом возвращении на родину я, помнится, находил

большие перемены в прежнем диалекте и едва мог понимать его. Равным образом,

когда какой-нибудь еху любопытства ради приезжает ко мне из Лондона, я

замечаю, что мы не способны излагать друг другу наши мысли в выражениях,

понятных для нас обоих.

Если бы суждения еху способны были сколько-нибудь задевать меня, то я

имел бы достаточно оснований жаловаться на дерзость некоторых моих критиков,

полагающих, что книга моя представляет только плод моей фантазии и даже

позволяющих себе высказывать предположение, будто гуигнгнмы и еху обладают

не больше реальностью, чем обитатели Утопии[9].

Правда, что касается лилипутов, бробдингрежцев[10] (ибо следует

произносить Бробдингрег, а не Бробдингнег, как ошибочно напечатано) и

лапутян, то я должен признаться, что мне еще не приходилось встречать ни

одного еху, как бы он ни был самоуверен, который решился бы отрицать их

существование или оспаривать факты, рассказанные мной относительно этих

народов, ибо истина тут настолько очевидна, что сразу же убеждает всякого

читателя. Неужели же мой рассказ о гуигнгнмах и еху менее правдоподобен?

Ведь что касается еху, то очевидно, что даже в нашем отечестве их существуют

тысячи и они отличаются от своих диких братьев из Гуигнгнмии только тем, что

обладают способностью к бессвязному лепету и не ходят голыми. Я писал с

целью их исправления, а не с тем, чтобы получить их одобрение. Единодушные

похвалы всей их породы значили бы для меня меньше, чем ржание тех двух

выродившихся гуигнгнмов, которых я держу у себя на конюшне; как они ни

выродились, я не нахожу в них никаких пороков и могу еще кое-что

позаимствовать у них по части добродетели.

Уж не дерзают ли эти жалкие животные думать, будто я настолько пал, что

выступлю на защиту своей правдивости? Хоть я и еху, но во всей Гуигнгнмии

отлично известно, что благодаря наставлениям и примеру моего досточтимого

хозяина я в течение двух лет оказался способным (хоть это и стоило мне

огромного труда) отделаться от адской привычки лгать, лукавить, обманывать и

кривить душой - привычки, которая так глубоко коренится в самом естестве

всей нашей породы, особенно у европейцев.

Я мог бы высказать еще и другие жалобы по поводу этого досадного

обстоятельства, но не хочу больше докучать ни себе, ни вам. Должен

откровенно признаться, что по моем возвращении из последнего путешествия

некоторые пороки, свойственные моей натуре еху, ожили во мне благодаря

совершенно неизбежному для меня общению с немногими представителями вашей

породы, особенно с членами моей семьи. Иначе я бы никогда не предпринял

нелепой затеи реформировать породу еху в нашем королевстве. Но теперь я

навсегда покончил с этими химерическими планами.

2 апреля 1727 года

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛИЛИПУТИЮ *

Date: 2015-11-13; view: 459; Нарушение авторских прав