Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи 1 page

Ники Пеллегрино

Итальянская свадьба

Ники Пеллегрино

Итальянская свадьба

Моим родителям с благодарностью за любовь, еду и рассказы

Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи

Это совсем несложно. Зачем тебе вообще нужен рецепт? Вы, дочки, помогали мне у плиты, когда были еще совсем маленькие. Сначала тебе надо приготовить неаполитанский соус. Что значит – ты не знаешь как? С ума сойти! Что ж, так и быть, я тебе объясню. Вот что тебе понадобится:

2 баклажана

1 луковица

1 баночка пассаты[1]

2 яйца

пшеничная мука

соль

перец

свежий базилик

много‑много тертого пармезана

немного тертой моцареллы

оливковое масло

растительное масло

Так это блюдо готовлю я. Понятное дело, делаю это лучше всех. Сначала тебе надо нарезать баклажаны кружочками – не слишком толсто, но и не слишком тонко. Присыпь их солью и сложи на часок в дуршлаг, чтобы стек сок. Затем смой соль холодной водой и промокни влагу чистой салфеткой.

А теперь приготовь неаполитанский соус. Тонко порежь луковицу, немного обжарь ее в оливковом масле, а затем вылей в сковороду баночку пассаты. Добавь базилика, немного соли и перца и туши на медленном огне в течение двадцати минут. Как чудесно пахнет у тебя на кухне, а?

Затем взбей яйца с щепоткой соли и перца. Обваляй кружочки баклажанов с двух сторон в муке, затем во взбитом яйце, потом обжарь в растительном масле до золотистой корочки. Mannagia chi te muort[2], вы теперь вечно жалеете масло. Надо уметь правильно налить его из бутылки, а не просто накапать на сковородку.

Выложи обжаренные баклажаны в плоскую форму для запекания – четыре слоя, не больше, смазывая каждый слой неаполитанским соусом и обильно посыпая тертым пармезаном. Сверху слегка присыпь моцареллой и выпекай в течение двадцати минут при температуре 150 градусов.

(Да, да, знаю, два баклажана – это многовато, но кто сможет устоять и не схватить кусочек‑другой с пылу с жару?)

Примечание Адолораты: Папа, я просто не могу в это поверить! Неудивительно, что у тебя такой высокий холестерин.

В углу мансарды Пьеты стоял манекен. Платье, которое она на него надела, было всего лишь предварительным образцом, сметанным из дешевого ситца, но Пьета уже видела, что у нее получится. Изящная вышивка бисером, ниспадающий шлейф, кушак на талии – нечто бесподобное.

Такие дни Пьета любила больше всего. Когда и у невесты, и у платья впереди сияющее будущее. Позднее придут разочарования, а то и печали. Но эти дни, когда существовал только набросок платья и вся его красота таилась в воображении Пьеты, были для нее самым лучшим временем.

Как правило, представление о платье складывалось у Пьеты гораздо быстрее, чем о самой невесте. К концу первой беседы с заказчицей Пьета уже понимала, во что она превратит рулоны кружева, тюля и шелка. Это потом, во время бесконечных примерок, она подчинит невесту своей воле, но сделает это так мягко и убедительно, что в большинстве случаев та будет уверена, что идея принадлежала ей самой. Забудьте о цветочке из тафты на бедре; уберите краешек носового платка. Да‑да, вот так, вы же именно этого хотели.

А потом, во время заключительной примерки, когда невеста будет стоять в Зеркальном зале и они наденут ей на ноги туфельки, а на голову накинут вуаль, Пьете, как обычно, взгрустнется. Она отпускает свое творение в мир, и кто знает, как сложится судьба этого платья – и женщины, которая его наденет. Ведь в мире существуют вещи намного печальнее, чем порванные кружева и запачканный подол, – Пьета хорошо это знала.

Однако это платье, наброшенное на манекен в ее комнате, – совсем другое. Оно гораздо важнее всех ее прежних творений, и с ним будет куда тяжелей расставаться. Пьета села на постели, опершись на подушки, и внимательно осмотрела образец. Незамысловатой на первый взгляд вещи суждено превратиться в свадебный наряд ее младшей сестры, и все должно получиться безупречно.

Пьета услышала, как отворилась и затворилась дверь, а затем кто‑то стал подниматься вверх по деревянной лестнице. Она удивилась. Кто бы это мог быть? Ее сестра Адолората, поглощенная многочисленными планами на будущее и не сумевшая заснуть от возбуждения? Или мама? Она отправилась в постель несколько часов назад, но теперь, возможно, проснулась и вспомнила, что забыла принять одну из тех пилюль или снадобий, без которых она сейчас и дня прожить не может.

Шаги стали тяжелей, затем послышались другие звуки – грохот сковородок и звон посуды в кухонных шкафах. Тогда это не иначе как ее папа Беппи. Он слишком беспокойный, его разум и тело постоянно бодрствуют, так что у него не получается проспать всю ночь до утра. И конечно, он сразу отправляется на кухню, где же еще ему быть? Утром, когда Пьета спустится вниз, чтобы выпить первую чашку крепкого черного кофе, ее там будут ждать только что изготовленные макароны – или другой вид чудесной домашней пасты, – разложенные сушиться на кухонном столе, а может, сотейник с тушеным мясом в томатном соусе.

Будто у них дома и без того мало еды. На буфетных полках лежали пучки бережно высушенной пасты, завернутые в кухонные полотенца. В недрах морозильной камеры прятались аккуратно подписанные матерью контейнеры с его супами и соусами. И все равно Беппи продолжал самозабвенно стряпать.

Пьете нравилась его стряпня, но еды всегда было слишком много. Иногда она мечтала уехать из их большого четырехэтажного дома, в котором они обитали все вчетвером, и поселиться отдельно, и готовить тоже самой. Лучше пусть на обед у нее будет какой‑нибудь незамысловатый свекольный суп да кусочек бекона, но съеденные в тишине и покое, вместо этих гигантских порций, поглощаемых в шуме и суете, сопровождавших все, что затевал папа.

Пьета зевнула и бросила последний взгляд на манекен. Мысленно она слегка поправила ворот и расширила линию плеча. Затем выключила свет, укуталась одеялом, закрыла глаза и через несколько минут уже крепко спала.

Наутро, когда Пьета спустилась вниз, кухня выглядела именно так, как она и ожидала. Один конец длинного стола из соснового дерева сплошь покрывали желтые ленточки феттучини, присыпанные мукой. На другом конце лежали листочки теста для лазаньи, а в центре, где еще оставался крошечный кусочек свободного пространства, ее мать, Кэтрин, поставила тарелку с хлопьями и кружку чая.

Бледная и изможденная, с седеющими волосами, собранными в тугой узел, Кэтрин, завернувшись в цветастый халат, равнодушно черпала ложкой хлопья и отправляла их в рот.

– Доброе утро, мама. Как ты сегодня себя чувствуешь?

Пьета захлопнула кухонную дверь и устремилась прямо к кофейнику.

– Не очень хорошо, но и не очень плохо.

– Хочешь кофе?

– Нет, нет, по утрам я могу пить только чай, и ты это прекрасно знаешь. – Кэтрин с возмущением ткнула пальцем в серпантин из полосок теста, густо покрывавший стол. – Я вообще не представляю, где тебе сесть. Ты только полюбуйся на это!

– Все в порядке. – Пьета пожала плечами. – Мне вполне хватит кофе и сигареты. Я могу устроиться на заднем крыльце.

– Курит, вечно она курит, – простонала Кэтрин. – Когда ты наконец бросишь? Твоя сестра не курит. Я вообще не понимаю, с чего ты вдруг к этому пристрастилась.

Каждое утро одна и та же история. Мама всегда поднималась с постели первой, усаживалась на кухне с газетой и, пока ее хлопья пропитывались молоком, просматривала новости, с наслаждением задерживаясь на плохих. Пьета неизменно заставала ее за кухонным столом: губы сморщены, словно она съела что‑то горькое. Часто она вслух зачитывала особенно возмутившую ее заметку.

Если Адолората работала в ресторане допоздна, она обычно приходила, чтобы составить Пьете компанию на ступеньках крыльца: глотнуть кофе или тайком затянуться ее сигаретой, прежде чем отправиться обратно в постель, чтобы немного вздремнуть.

И только когда вставал их папа Беппи, весь дом пробуждался по‑настоящему. Будучи в хорошем настроении, он врывался на кухню, резко распахнув дверь, небрежно сметал со стола женину тарелку с недоеденными хлопьями, с грохотом ставил ее в мойку и шумно наливал себе кофе, не переставая громко кричать: «Доброе утро, моя прекрасная Катерина, доброе утро, Пьета. Опять ты там куришь? Будь хорошей девочкой, заходи в дом и позавтракай как следует, прежде чем идти на работу».

Но все бывало совсем по‑другому, когда папа вставал не с той ноги. Тогда он бродил по кухне, зажав себе нос большим и указательным пальцами, и громко стонал.

Но сегодня утром Пьета в одиночестве сидела на ступеньках крыльца, потягивая кофе, окидывая взглядом небольшой садик, где папа разбил огород, и слушая, как мать листает газету.

Где‑то в отдалении слышался невнятный гул лондонских улиц, но Пьета едва обращала внимание на этот звуковой фон. Она родилась здесь, в закоулках Клеркенвелла[3], в этом высоком доме, и прожила здесь всю жизнь. И теперь, сидя на своих любимых ступеньках, прикрыв глаза и ощущая на лице лучи утреннего солнца, она слышала только то, что хотела слышать, – пение птиц в церковном саду напротив, крики детей на крошечной игровой площадке. Этот обнесенный высокими стенами садик, каждый дюйм которого был тщательно возделан и ухожен, казался ей самым безопасным местом на свете. Но она не могла сидеть здесь все утро. Еще одна чашка кофе, еще одна, последняя, сигарета – и настанет время идти. И, как обычно, ее охватил ужас при мысли, что впереди еще целый день.

– Что‑то случилось? Ты сегодня какая‑то бледная, Пьета.

Ее глаза вмиг открылись. Перед ней стояла Адолората, как обычно склонившись и протягивая руку за сигаретой, чтобы сделать жадную затяжку.

– Ничего не случилось. – Пьета подвинулась, и сестра плюхнулась рядом с ней. – Я просто думала кое о чем, вот и все.

– Ты хотела сказать: беспокоилась о чем‑то.

Адолората отлила кофе в чашку Пьеты из своей и в последний раз не без сожаления затянулась, прежде чем вернуть ей сигарету.

Две девушки совсем не походили на родных сестер. Адолората представляла собой точную копию отца: сплошные плавные линии и копна кудрявых непослушных волос, круглые щечки и небольшие карие глаза. У Пьеты глаза были светлее, волосы – темнее, она носила аккуратную короткую стрижку с густой челкой до бровей. По темпераменту они были столь же несхожи, и все‑таки, хотя они и соперничали друг с другом всю свою сознательную жизнь, всегда оставались лучшими на свете подругами.

– Ты сегодня работаешь? – Пьета бросила окурок на цементную дорожку и погасила его носком тапочки.

– М‑м, да, и сегодня мне надо прийти достаточно рано. Я хочу попробовать кое‑что новенькое. Я подумала об орекьетте[4]с брокколи и луком‑пореем, тушенными в курином бульоне, с кусочком постной свиной грудинки; может, еще приправить их чили и капелькой лимонного сока. – Она почти размечталась, описывая свое новое изобретение. – Почему бы тебе не прийти в ресторан пообедать? Я тебе сама приготовлю.

– Может быть. Посмотрим, удастся ли мне выкроить время.

– В любом случае на полчасика ты могла бы заглянуть. Он не вправе рассчитывать, что ты станешь работать без перерыва. Даже он обязан понимать, что тебе хоть иногда нужно есть.

– Сегодня у нас весь день невесты, одни придут на примерку, другие – обсудить будущее платье. Мне надо присутствовать.

Адолората многозначительно округлила глаза:

– Если честно, я не знаю, зачем тебе это надо. Он крадет твои идеи, ждет, что ты будешь торчать в салоне весь день напролет, да еще заставляет тебя выполнять за него всю работу.

– Знаю, знаю. Но он Николас Роуз, а это значит, что он может делать то, что ему заблагорассудится.

– Уходи от него, Пьета. Открой свое дело. Ты сама знаешь, у тебя все получится.

– Пока нет. – Пьета покачала головой. – Время еще не пришло. Я не готова.

– Если все упирается в деньги, папа тебе поможет.

– Я знаю. Он напоминает мне об этом по меньшей мере раз в неделю. Давай сменим тему, идет? – Пьета бросила сестре другую сигарету, и та проворно сунула ее в карман.

И только они упомянули об отце, как с кухни послышался стук сковородок и потянуло запахом жареного лука. А потом на пороге возник папа с садовыми ножницами в руке, явно направляясь в огород за пряными травами. Он едва не споткнулся о своих дочерей, вылетев наружу через заднюю дверь.

– Девочки, почему вы сидите на ступеньках, будто какие‑нибудь крестьянки? Зачем я, по‑вашему, купил стулья? Идите на кухню и сядьте, как цивилизованные люди! Пьета… – Он слегка повысил голос: – Тебе непременно надо позавтракать. И вообще тебе надо больше кушать.

– Нет времени, пап, прости. Бегу на работу.

– Что ж, в таком случае возвращайся домой не очень поздно. Я собираюсь приготовить мою фирменную лазанью и хочу, чтобы все мои близкие сели за стол и разделили ее со мной. – Он одарил ее счастливой улыбкой и помахал в воздухе пучком свежесрезанной зелени.

Пьета быстро чмокнула его в щеку. Пробегая через кухню и устремляясь вверх по лестнице, чтобы первой успеть в душ, она слышала громкие причитания матери:

– В доме все время пахнет едой! Беппи, даже с раннего утра!

Пьета в очередной раз мысленно задалась вопросом: почему ее отец много лет назад уехал из Италии? Что заставило этого яркого, жизнерадостного человека влюбиться в такую бесцветную женщину, как ее мать? Но с другой стороны, что вообще побуждает мужчину влюбляться в женщину? Пьете было уже почти тридцать, а она до сих пор этого точно не знала.

– Расскажите мне, в каком стиле вы собираетесь устроить свадьбу?

Этот вопрос Пьета сразу задавала каждой невесте. Из ее ответа рождалась идея будущего платья.

Сегодняшняя невеста была блондинкой. Кожа безупречная, хотя подбородок, пожалуй, маловат, а волос на голове, что называется, кот наплакал. Примостившись на краешке белой софы в гостиной, она оглядывала облаченные в снежно‑белые наряды манекены и стены, увешанные полками со всевозможными аксессуарами. Пьета устроилась напротив нее на стуле с высокой спинкой, с белым блокнотом на колене и карандашом в руке.

– О, я думала… – Похоже, юная невеста слегка смутилась. – Мы уже начинаем? Просто я подумала, что мы подождем, пока не приедет Николас Роуз. Я вполне могу подождать.

Пьета одарила ее снисходительной полуулыбкой:

– Извините. Мне казалось, я вам уже объяснила. Я провожу первую консультацию и делаю предварительные эскизы. Потом их забирает Николас и придает им более утонченный вид. Именно так все происходит с каждым платьем, которое он создает. Итак, скажите мне… в каком стиле у вас свадьба?

Невеста глотнула холодного шампанского, предложенного ей Пьетой.

– Вся родня моего жениха – католики, а это значит, что у нас будет грандиозная церемония в большущей церкви, а потом званый ужин с музыкой и танцами. Все будет очень традиционно. Но дело в том, что… – Она отпила еще немного шампанского. – Я хочу быть ослепительной на своей свадьбе. Будто я на красной ковровой дорожке на церемонии вручения «Оскара». Вот почему я и пришла сюда, к Николасу Роузу, – потому что мне все говорили, что он шьет эксклюзивные наряды.

Карандаш Пьеты уже скользил по листу белой бумаги.

– …Итак, мы хотим что‑нибудь классическое, но вместе с тем достаточно сексуальное, – вслух размышляла она. – Никакого глубокого декольте или обнаженных плеч напоказ, но платье должно сидеть на вас безупречно, так ведь? У вас прекрасная фигура, и будет просто стыдно ее не подчеркнуть.

Ей показалось, что невеста немного занервничала.

– Я тут принесла кое‑какие вырезки из журналов, но я не уверена, что мистер Роуз… – Она порылась в своей объемистой сумке и выудила оттуда папку с вырезками из глянцевых журналов.

Пьета сунула папку под блокнот.

– Очень хорошо, – сказала она, продолжая зарисовывать свои идеи. – Николас будет счастлив на них взглянуть. А теперь… как насчет цветовой гаммы? Вы думали о том, во что мы оденем ваших подружек? И цветы. Какие цветы вы предпочли бы для своего букета?

– Я… я не совсем уверена. Мне еще о стольких вещах надо позаботиться, правда?

– Не волнуйтесь. Мы поможем вам нашими идеями и возьмем на себя все хлопоты, стоит вам только захотеть. Итак, мой следующий шаг – это снять с вас мерки и сделать несколько ваших фотографий. А потом, как только я поговорю с Николасом, мы с вами договоримся о второй встрече.

Но едва она успела обернуть сантиметр вокруг невестиной талии, как услышала, что он пришел. Должно быть, он решил, что она одна.

– Пьета, Пьета! – раздраженно позвал Николас. – Пьета, ты не видела, где мой…

Но когда он понял, что она с клиенткой, то опомнился и мигом сменил выражение лица. На Николасе были узенькие брючки из ткани в тонкую полоску, черная сорочка и длинный черный пиджак с красной герберой в петлице. Он стремительным плавным движением пересек комнату, развернул невесту лицом к зеркалу, сгреб ее жиденькие волосы и взметнул вверх, а затем посмотрел на отражения в зеркале.

– Прелесть, – сказал он. – Просто прелесть.

– Это Элен Сиэли, – сообщила ему Пьета. – Она выходит замуж нынешним летом и хочет, чтобы ее одел Николас Роуз.

– Ну конечно, само собой разумеется. – Николас запустил пальцы в волосы невесты и бросил взгляд на сделанные Пьетой эскизы. – Я вижу ее в чем‑то струящемся, летящем, – ткани, которая двигается, когда она двигается, ничего слишком жесткого или формального. Я вижу белые орхидеи в букете, перевязанном незатейливой ленточкой бледно‑зеленого цвета. И может, волосы мы зачешем наверх, а вот здесь, около ушка, приколем какие‑нибудь белые цветочки и бледно‑зеленые листики. Да, да, просто прелесть. Оставляю ее на твое попечение, Пьета. – Он повернулся на каблуках и исчез так же быстро, как появился.

– Это был Николас Роуз? – Невеста выглядела слегка ошарашенной.

– Да, он самый.

Пьета продолжала выполнять свою обычную работу – сняла мерки, сделала фотографии, заполнила необходимые формы и в заключение вручила невесте свою визитку: «Пьета Мартинелли, помощник дизайнера».

– О, у вас итальянское имя. – Судя по тону Элен, она была довольна.

– Да, мой папа итальянец, – сообщила ей Пьета.

– Вот это совпадение! Мой жених тоже итальянец. Его зовут Микеле Де Маттео. Как это мило, правда? Очень скоро я стану Элен Де Маттео…

Пьета стояла как неживая, слушая болтовню невесты, пока не почувствовала, что вполне овладела собой. Ей понадобилось на это некоторое время. «Заметила ли она, что со мной что‑то не так?» – озабоченно подумала Пьета.

– А ваш жених, – проговорила она, наконец придя в себя, – он знает, что вы решили заказать платье у Николаса Роуза?

– О нет, конечно нет! Это ведь должен быть сюрприз, не так ли? Большой сюрприз.

Пьета кивнула.

– О да, это будет сюрприз, – негромко сказала она. – Я вам это гарантирую.

Она убежала из салона, даже не предупредив Николаса. Если он узнает, что она уходит, то придумает кучу предлогов, чтобы задержать ее, и, вполне вероятно, составит целый список того, что ей следует для него купить на обратном пути. А Пьета не могла ждать. Ей надо было как можно скорее попасть в «Маленькую Италию» и увидеть Адолорату. Она чувствовала, что ей нужно поделиться новостями как можно скорее.

«Маленькая Италия» когда‑то представляла собой крохотный ресторанчик, где официанты с трудом протискивались между столиками. Меню не было, выбора тоже. Посетители ели то, что Беппи в тот день вздумалось приготовить. На первое – суп с клецками, на второе – тушенное на медленном огне мясо, пепероната[5]со стаканом терпкого красного вина, и на каждом столе – корзинка хлеба с хрустящей корочкой. Сначала туда ходили исключительно итальянцы, но мало‑помалу о ресторане распространилась добрая молва, и теперь, спустя годы, «Маленькая Италия» расширилась до трех смежных залов. У входа над тротуаром простирался большой белый навес, под ним стояли алюминиевые стулья и столики. Большие горшки с аккуратно подстриженными кустами отгораживали посетителей от уличного рынка, который работал по будням. Считалось, что Беппи давно отошел от дел. Однако в погожие дни его всегда можно было застать на веранде – он играл в карты с друзьями и одновременно присматривал за Адолоратой. Она каждое утро писала мелом на черной доске меню, а потом весь день обслуживала посетителей.

Интерьер ресторана ничуть не изменился. Белые оштукатуренные стены увешаны большими черно‑белыми фотографиями со сценками из давних времен: вот малыш Беппи уплетает спагетти за обеденным столом; вот все его семейство принарядилось перед походом в церковь ранним воскресным утром; вот Беппи и его сестра Изабелла восседают на стареньком мотороллере «веспа» и улыбаются. На столах скатерти в красно‑белую клетку, а кушанья подают в больших белых тарелках. Так было заведено в «Маленькой Италии» с самого ее открытия.

Но теперь мало‑помалу Адолората вводила небольшие изменения, добавляя в блюда новые ингредиенты, экспериментируя с новыми ароматами: пригоршня грецких орехов, добавленная в сливочное ризотто, щепотка тмина – в рагу из барашка. В перерывах между карточными состязаниями Беппи заглядывал на кухню, чтобы отведать ложку‑другую соуса или хлебнуть супу из половника, и часто бывало так, что именно в это время голоса на кухне начинали звучать особенно громко.

Но сегодня Пьета нашла отца за его любимым столиком на солнышке. Разоблачившись до майки, он самозабвенно играл в карты с Эрнесто Бозетти.

– Выигрываешь, пап? – окликнула его Пьета. Он поднял взгляд и нахмурил брови:

– Ну, может, у меня и появится шанс, если этот stronzo[6]перестанет жульничать.

Эрнесто бросил карты на стол и возмущенно воздел руки кверху:

– Porca la miseria[7], вот уже тридцать лет я играю с тобой в карты, и ты никак не можешь забыть одну маленькую ошибку, совершенную сто лет назад.

Он посмотрел на Пьету и покачал головой:

– Сам не знаю, почему я до сих пор с ним играю, cara[8], право, не знаю. Что ж, я очень рад тебя видеть. Поставь‑ка себе стул и перекуси вместе с нами.

Она похлопала его по плечу:

– Я бы с радостью к вам присоединилась, но собираюсь обедать с Адолоратой. У нее какое‑то новое блюдо, и она хочет попробовать его вместе со мной.

– Новое блюдо? – пробормотал отец. – Смотри, не очень увлекайся, Пьета.

Она нервно усмехнулась:

– Но ты же сам не далее как сегодня утром говорил, что я должна лучше питаться.

– Si, si[9], но не забудь мою фирменную лазанью, которую я приготовил сегодня на ужин. Я хочу, чтобы ты оставила для нее побольше места.

– Не волнуйся, пап, – бросила она через плечо, устремляясь в зал. – Твою фирменную лазанью мы съедим без остатка. Я в этом не сомневаюсь.

Сегодня в ресторане было очень людно. За всеми уличными столиками сидели посетители, да и внутри почти не осталось свободных мест. Официанты в снежно‑белой униформе лавировали между столиками, разнося тарелки с дымящимися кушаньями и унося пустые, вылизанные до блеска. Официанты постарше все были с усами, молодые – с длинными волосами, собранными в хвостик, с золотыми сережками‑гвоздиками, сверкающими в ушах.

Федерико был главным официантом. Он работал здесь с самого открытия. Он разносил тарелки, полные ризотто с каракатицей, и тут заметил Пьету. Кивком он указал ей на пустой столик:

– Ciao, bella[10]. Присядь, а я скажу твоей сестре, что ты уже здесь.

В ожидании Пьета оглядывала посетителей, наслаждающихся едой. Ризотто чаще всего заказывали завсегдатаи. Они кушали с аппетитом, промокая красными салфетками губы, запачканные чернилами каракатицы, и залпом осушая стаканы кьянти. Чуть поодаль сидел мужчина в костюме. Он обедал один, читая во время еды газету и уписывая блюдо, которое Адолората неизменно включала в меню, – тушенную на медленном огне оленину с большим количеством лука и помидоров, в нежном соусе, которым пропитывался холмик пюре из картошки, размятой вместе с поджаренным чесночком. Глядя на него, Пьета понимала, что с каждым отправленным в рот кусочком он ощущал райское наслаждение.

Наконец появилась раскрасневшаяся от кухонного жара сестра с двумя глубокими белыми тарелками, до краев наполненными ее новым творением из пасты. Она колдовала над ним все утро.

– Вот, попробуй. Скажи мне, что ты думаешь. Я перепробовала так много разных вариантов, но теперь, думаю, у меня наконец получилось.

Пьета взяла ложку и попробовала. По правде говоря, это больше походило на суп. Брокколи сварили традиционным способом, то есть пока не стала такой мягкой, что буквально распадалась на кусочки. Лук‑порей был обжарен в оливковом масле, а затем припущен на слабом огне с добавлением небольшого количества воды, в которой варилась брокколи, – до тех пор, пока не начал таять во рту. В блюде ощущались также перец чили и лимон, а еще Адолората добавила туда порубленных маслин, пригоршню кедровых орешков и крупно наструганный сыр пекорино[11], смешав все это с орекьетте для пущего вкуса и аромата.

– Ты не стала класть бекон, – заметила Пьета.

Адолората зачерпнула пол‑ложки, почмокала, склонила голову набок и пожала плечами:

– В конце концов я решила, что бекон здесь не нужен. Ну, как тебе? Нравится?

Пьета зачерпнула вторую ложку и отправила ее в рот, а затем третью.

– Ммм, нравится. Очень нравится. Тебе обязательно надо включить это блюдо в меню. Подавай его с большими кусками хлеба с корочкой, чтобы подобрать всю жидкость.

– Что, слишком много жидкости? Может, надо было положить немного картошечки для густоты?

– Нет‑нет, лучше пусть так, легкое и здоровое блюдо. Не клади картошку.

– И все же… – Адолората помешала свое произведение. – Может, без бекона все‑таки хуже…

Это было одно из самых крупных семейных разногласий. Сестра и отец жили ради еды. Они поглощали ее с жадностью и могли говорить о еде страстно, с утра до вечера, и это им не надоедало. Но Пьета, хотя ей и понравился этот суп с овощами и пастой, вполне могла бы довольствоваться яйцом пашот на кусочке поджаренного хлеба.

– Так что ты думаешь? – подтолкнула ее Адолората. – С беконом или без?

– Не бери в голову. – Пьета перегнулась через стол: – У меня для тебя новости.

– Да? – Адолората оторвалась от размышлений над содержимым своей тарелки. – Что случилось?

– Сегодня утром к нам на консультацию пришла новая невеста. Угадай, за кого она выходит замуж.

– Скажи.

– За Микеле Де Маттео.

Адолората уронила ложку в тарелку:

– Нет! Правда?

– Да, правда.

– А ей известно, кто ты?

– Думаю, нет.

– Боже, ты собираешься ей сказать? Старика Де Маттео удар хватит, когда он узнает.

Пьета кивнула:

– Знаю, но не представляю, что я могу ей сказать. Помимо всего прочего, он ее уже видел.

– Николас?

– Да. Он пришел, когда я снимала с нее мерки. Так что теперь я едва ли смогу отказать ей, верно? Он никогда не забывает своих клиентов. Он уже решил, какого цвета ленточка будет у нее в букете.

– И что ты теперь будешь делать? – Адолората отодвинула в сторону тарелку и водрузила локти на стол.

– Не знаю. Наверное, продолжать в том же духе и придумывать для нее свадебное платье. Думаю, получится довольно красиво. Она хочет быть сдержанно сексуальной и ослепительной.

– А как она сама? Она‑то сама тоже сексуальная и ослепительная?

– Симпатичная. Блондинка. Моложе Микеле на несколько лет, как я полагаю. Но не то чтобы ослепительная.

Адолората задумалась.

– Знаешь, когда мы учились в школе, я всегда думала, что Микеле Де Маттео был в тебя влюблен.

– Нет!

– Правда, я так и думала. Казалось, он всячески стремился привлечь твое внимание.

Пьета засмеялась и покачала головой:

– Он все время меня дразнил, ты это имела в виду. И иногда таскал у меня завтраки.

К их столику подошел Федерико и вопросительно поднял брови. Адолората кивнула в знак того, что можно убирать тарелки. Не прошло и пары минут, как он уже принес две миниатюрные чашечки эспрессо и маленькие кубики шоколадного торта, покачивающиеся на блюдце. Пьета с наслаждением вонзила зубы в плотный кусочек, едва пригубив кофе. Она обожала сладкое.

Потягивая кофе, она снова покачала головой:

– Микеле никогда не интересовался мной в этом плане, и, даже если бы это было так, что бы из этого вышло? Папу и старика Де Маттео хватил бы удар, осмелься мы хотя бы подойти друг к другу. Не говори ему, Адолората. Ничего не говори ему о том, что ко мне приходила невеста Микеле. Это только вызовет новые неприятности.

– Что ж, без неприятностей все равно не обойдется, правда? – Адолората помрачнела. – Я всегда думала, что свадьба – это нечто радостное, но теперь мне кажется, что ни одна свадьба не обходится без драм.

– Только не твоя, – пообещала Пьета. – Твоя свадьба будет идеальной. Я об этом позабочусь.

Она опоздала, возвращаясь с обеда. Николас, наверное, в ярости. Молясь, чтобы ее следующая клиентка опоздала, Пьета во весь дух неслась по оживленным улицам назад в свадебный салон. Кутюрье Николас Роуз занимал анфиладу комнат на верхнем этаже старинного особняка в районе Холборн. И сейчас, если ей особенно не повезет, сам Великий Дизайнер будет сидеть в гостиной и беседовать с невестой, которая пришла для заключительной примерки. Платье уже ожидает ее в Зеркальном зале, но Николас и не подумает сам ее туда проводить: это работа Пьеты. Он любит появляться в самом финале, – придумать невесте прическу, встряхнуть шлейф платья, а затем, юркнув в соседнюю дверь, исчезнуть в соседней дизайнерской комнате, – пока не придет следующая невеста, и ему снова надо будет пускать в ход свои чары.

Date: 2015-11-13; view: 240; Нарушение авторских прав