Глава 3. Духовная связь между Оптинскими и Глинскими старцами

«Радуйся, иноков обителей Глинския и Оптинския примерный наставниче…радуйся, Паисие, даров Духа Святаго кладезе неисчерпаемый»,[112] – восхваляет Церковь в своих богослужебных песнопениях преподобного Паисия (Величковского), в особенности акцентируя внимание на то духовное влияние, которое он оказал на Оптину и Глинскую пустынь. И это совсем не случайно, ведь своим духовным рождением эти обители были обязаны именно ему. Ученики преподобного смогли передать, возрастить и преумножить в этих монастырях то духовное делание, которое было основой его Нямецкого монастыря. Преемственность Оптинских и Глинских старцев от преподобного Паисия служит доказательством их единой духовной традиции и не подлежит сомнению.

Духовный отец преподобного Макария Оптинского, был схимонах Афанасий (Захаров), ближайший ученик преподобного Паисия, живший рядом с ним семь лет. Старец Афанасий с 1815 года подвизался в Площанской Пустыни, где и в 1825 году мирно преставился на руках своего ученика отца Макария. Интересно заметить, что «отличительной особенностью этого старца была его простота»[113]. «Кротость, снисходительность к немощам других, смирение, сострадательность»[114]. Этими духовными качествами впоследствии обладал и преподобный Макарий.

Преподобные Оптинские старцы, братья Моисей и Антоний Путиловы, имели особое духовное общение с схимонахом Афанасием (Охлопковым), именовавший себя в переписке с разными лицами ещё Афанасием Святогорским[115]. Старец Афанасий был одним из самых плодовитых учеников преподобного Паисия. Подвизался в Рославских лесах, а с 1805 года в Свенском монастыре.

Преподобный Лев Оптинский был духовным сыном ученика преподобного Паисия схимонаха Феодора (Пользикова). Старец Феодор в 1804 году подвизался в Белобережской пустыни, где старец Лев был строителем этого монастыря. Исследуя правила монашеского общежития преподобного Феодора, исследователи обнаруживают удивительное сходство учения об иноческой жизни у преподобного Паисия и схимонаха Феодора[116]. Так же Оптинский старец Лев имел близкое духовное общение с учеником преподобного Паисия, иеромонахом Клеопой. Именно в 1811 году старец Клеопа вместе с преподобным Леонидом Оптинским подвизались на Валааме[117].

Оптина пустынь имела и непосредственного ученика преподобного Паисия иеромонаха Феофана. После кончины преподобного Паисия, иеромонах Феофан вернулся из Молдавии в Россию и поступил в Оптину Пустынь в 1800 году. Старец Феофан отличался великим даром молитвы, кротостью, нестяжательностью, был строгим постником, и также имел духовное общение с преподобным Моисеем Оптинским[118].

С 1816 года в Глинской пустыни нёс монашеский подвиг преподобный старец Василий (Кишкин), который ещё в 1797 году подвизался в Нямецком монастыре в Молдавии и имел тесное духовное общение с учениками преподобного Паисия[119]. Старец вымолил у Пресвятой Богородицы настоятеля для Глинской обители, своего ученика, старца Софрониевой пустыни отца Филарета.

Преподобный Филарет Глинский, который являлся духовным отцом всех Глинских монахов, был духовным сыном знаменитого старца Софрониевой пустыни архимандрита Феодосия[120] (в миру Феодора Маслова), который также был учеником преподобного Паисия. Архимандрит Феодосий, перейдя в Софрониеву пустынь, не прерывал связи с преподобным Паисием и постоянно с ним переписывался. От старца Феодосия, преподобный Филарет научился основам духовного подвига и основам Иисусовой молитвы.

Преподобный Илиодор (Голованицкий), авторитетнейший Глинский старец, в начале своего монашеского пути также подвизался в Софрониевой пустыни, где уже ученики преподобного Феодосия являлись его первыми духовными наставниками. Как сообщает нам его личная переписка, старец, будучи послушником, посещал для духовного назидания, ближайшего ученика преподобного Паисия схимонаха Афанасий (Захарова), где и познакомился с преподобным Оптинским старцем Макарием, его учеником[121].

Единая духовная традиция Оптиной и Глинской пустыни выражала себя, прежде всего, в старчестве, в духовной атмосфере, которая пребывала в этих монастырях и в личном духовном подвиге каждого подвижника. Всё это было доказательством их особой духовной связи или духовного родства. В XIX веке Оптина и Глинская пустынь, были наиболее известными своими старцами. На Всеросийском съезде монашествующих 1909 года эти монастыри входили в десятку лучших того времени[122], и в четвёрку наиболее благоустроенных[123]. Старчество явилось тем стержнем, благодаря которому формировался весь внутренний облик и самой обители, и самих монахов. Именно в Оптиной и Глинской пустыни, что весьма редко, удалось обеспечить духовную преемственность и непрерывность старчества. Например, после смерти старца старшая братия выбирала его приемника, которого часто готовил к предстоящему служению покойный старец. Эта преемственность имела очень большую важность для сохранения традиций. Она позволяла передавать из поколения в поколение общие установки, которые формировали атмосферу в обители. Кроме соборно избранных старцев, существовали и другие, к которым за окормлением также обращалось немало людей.

По воспоминаниям современников, в XIX веке Оптина пустынь светила светом чистой духовности, вдохновляла многих христиан идти путём спасения. Например, знаменитый библеист и богослов Сергей Безобразов (будущий Катанский епископ Кассиан) называл себя «учёным, питавшимся у источников Оптиной пустыни»[124]. Глубочайший знаток святых отцов – святитель Игнатий (Брянчанинов), так писал об Оптине и её старце, преподобном Макарии: «Оптина в настоящее время есть, бесспорно, лучший монастырь в России в нравственном отношении, особливо скит её и тамошнее сокровище – духовник, или старец, их, в руках которого нравственное руководство скитской братии и большей части братий монастырских, то есть всех благонамеренных и преуспевающих в добродетели»[125]. Святитель Игнатий был теснейшим образом связан с Оптиной пустынью. В конце своей жизни он желал даже остаться в этом монастыре[126].

Глубоко уважал Оптинских старцев и имел духовное общение с ними святитель Феофан Затворник. В опубликованных письмах святителя многократно упоминается Оптина Пустынь, её прославленные старцы[127]. Одному из епископов он рекомендовал при основании нового монастыря пригласить («пересадить») кого-либо из Оптинской братии[128]. Известны два письма святителя Оптинскому настоятелю. В архивной описи адресатом первого из них назван преподобный Моисей Оптинский. Однако есть основания предполагать, что при определении адресата первого письма произошла ошибка, и письма были адресованы её настоятелю в 1862-1894 гг. преподобному Исаакию (Антимонову)[129]. В своём письме святитель Феофан выражает искреннею благодарность отцу Исаакию за полученную посылку с книгами Оптинского издательства и просит молитв о себе[130].

По своему духовному значению, можно назвать второй Оптиной – Глинскую пустынь. Строгий аскетический образ жизни её насельников привлекал очень многих. Преподобный старец Серафим Саровский называл Глинскую Пустынь «великой школой духовной жизни»[131]. Святитель Филарет (Дроздов), писал, что «Глинская пустынь процветает благодатью»[132]. Митрополит Антоний Храповицкий, не побоялся Глинскую Пустынь назвать «лучшей обителью»[133], а Глинских монахов «украшением монашества»[134]. Глинская Пустынь была одной из тех редких обителей, где старчество было утверждено уставом. Как пишет Глинский старец, схиархимандрит Иоанн (Маслов): «В Глинской Пустыни подвизались великие молитвенники и строгие постники, юродивые и беспрекословные послушники»[135]. Сам факт, что с XIX до начала XX века более тридцати Глинских иноков были назначены настоятелями в другие обители, свидетельствует о большом её значении[136].

Николай Васильевич Гоголь, впервые посетивший Оптину Пустынь в 1850 году, был поражен её духовной красотой. Будучи вместе с другом Михаилом Александровичем Максимовичем, выдающимся украинским учёным, он решил последние две версты до монастыря пройти пешком. По дороге паломники встретили девочку с миской земляники и хотели купить ягоду, но девочка отдала даром, удивившись, как можно брать с «дорожных» людей[137]. Гоголь тогда заметил: «Пустынь эта распространяет благочестие в народе»[138]. В своём письме графу Александру Петровичу Толстому 1850 года, он пишет: «Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится и в самом наружном служении... Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами всё… за несколько вёрст, подъезжая к обители, уже слышим её благоуханье: всё становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше»[139].

Митрополит Трифон (Туркестанов), выдающийся проповедник, архиерей и смиренный ученик преподобного старца Амвросия Оптинского, писал: «Оптина пустынь сделалась известной не только простому народу, но, что гораздо удивительнее, и образованному классу, вообще чуждающемуся монашества. И этим она обязана не какой-либо выдающейся святыне, как, например, наша Сергиева Лавра и Киевская, а исключительно своему духовному строю, высокому подъёму духа монашествующих»[140]. Что же это за особенный дух? Митрополит Трифон вспоминает: «Особенно отличались они тою добродетелью, которая называется венцом всех других, – любвеобильностью. Если бы они не имели её, то все их наставления и даже пример подвижнической жизни не принесли бы никакой пользы, были бы как «медь звенящая или кимвал звучащий» (1Кор.13,1)»[141].

Особой тёплой любвеобильностью отличались и Глинские подвижники. Любовь Глинских подвижников, – как замечает профессор Константин Евфимович Скурат, была настолько широка, что они готовы были обнять всех ближних, весь мир и всех привести к Богу[142]. Глинский Старец Исмаил (Невдачин) (†1867), очень тяжело болел, его мучил непрекращающийся кашель, но никогда он не уклонялся от посетителей[143]. Иеромонах Макарий (Шаров) (†1864), также всегда заботился о ближнем. «Иногда он сам старался исполнить послушание отсутствующих: Неоднократно по ночам он месил хлеб и исправлял другие тяжёлые работы»[144]. Старцы Глинские были исполнены глубочайшим пониманием ко всем кто к ним приходил. Например, во время приёмов всех страждущих архимандрит Иннокентий (Степанов) (†1888) делал небольшие перерывы. «Во время перерыва батюшка оставался один, молился обо всех этих несчастных; он их любил, жалел, готов был им всё отдать!»[145]. Так же, каждому иноку Глинской пустыни была присуща особая благотворительность. Монахи с большим радушием и любовью встречали богомольцев, не щадя своих сил, оказывали им посильную помощь. Однажды, беседовавшая с отцом Иннокентием одна игуменья, видя непомерную щедрость батюшки, сказала ему: «Я думаю, что вы раздали рублей пятнадцать! – Более, – отвечал ей отец Иннокентий, роздано восемнадцать рублей! – Можно ли так! – говорила игуменья! – Нам их матушка, сам Господь посылает. В это время подают пришедшую почту, и там было две повестки на 700 рублей. – Вот вам доказательство, – говорил батюшка. Иногда у старца ничего не было, тогда он снимал с себя одежду, обувь и отдавал нуждающемуся»[146]. Когда шла долгая изнурительная война на Кавказе (1817-1864), иеромонахи Глинской обители самоотверженно несли служение отрядных священников[147].

В Оптиной пустыни, как видно из журнала заседаний собора старшей братии монастыря[148], в ходе первой мировой войны монастырь не только жертвовал деньги, но и создал у себя специальный лазарет для раненых и для беженцев. Сохранился список[149] пожертвований на нужды фронта во время Русско-Японской войны 1904-1905 гг.

Иван Михайлович Концевич, известный писатель и богослов русского зарубежья начала XX века, будучи сам глубоким почитателем Оптинских старцев, в своём труде «Оптина пустынь и её время», выделяет основным отличием Оптинских старцев дар рассуждения: «Оптинские старцы отличались высшим из всех даров, даром рассудительности, а также прозорливостью, даром исцелений и чудотворений»[150]. «Рассуждением дышит всякая строка писем их»[151], – пишет митрополит Трифон.

Даром рассуждения обладали также Глинские старцы. Как свидетельствует Глинский Патерик, старец «легко разбирался во всём многообразии духовной жизни, так как сам внимательно трудился над устроением своей души, поэтому Господь открывал ему Свою волю»[152]. О Глинском старце Макарии (Шарове) в патерике написано: «Слово его не отличалось блеском красноречия, но оно было проникнуто мудростью, свыше исходящей, проникнуто духовным рассуждением, которое святыми отцами признано выше всех добродетелей»[153]. Глинские старцы точно определяли внутреннее состояние людей, хотя и встречали их впервые. Духовник Глинской пустыни Варсонофий (18-19 вв.) «имел от Бога такую благодать и чистоту сердечную, что провидел все внутренние тайные помышления приходивших к нему за советом»[154]. А старец Архипп (†1896) даже предсказывал перемены в жизни братий, времена их кончины, «предупреждал несчастья и падения»[155]. Даром необычайной прозорливости обладал Глинский настоятель, старец архимандрит Иннокентий (Степанов). Как повествует его жизнеописание: «Однажды отец Иннокентий был в городе Сумах. В толпе пришедших просить его благословения была гимназистка. «Подойдите сюда, – сказал ей батюшка, – пропустите её». Она подошла. Он, благословляя, спрашивает: «На экзамен готовитесь?» – «Да, батюшка, прошу помолиться о благополучии». – «Дайте книжечку». Она подаёт, он открывает и читает ей вслух, а затем говорит: «Это хорошо выучите, это у вас спросят на экзамене, вы получите пять». Цифру пять написал на лбу девочки. Всё случилось в полнейшей точности. Об этом в то время много говорили в городе Сумах»[156].

Как говорилось в начале, старчество имело большое значение в жизни Оптиной и Глинской пустыни. В своём очерке, посвящённом Оптинским старцам, известный богослов Владимир Николаевич Лосский пишет: «Во всём ощущалось присутствие старцев, живших в безмолвии скита среди леса: оно создавало в жизни монастыря ту особую атмосферу сосредоточенности и тишины, которая сразу же охватывала прибывавших в Оптину паломников»[157]. Хорошо объясняет эту атмосферу Митрополит Трифон (Туркестанов). По словам владыки, старцы сближали братию в одну родную семью, благодаря своей духовной мудрости они исцеляли недостатки и пороки отдельных иноков, примиряли ссоры, неизбежные в общежитии, старались насадить любовь, сами показывая пример настоящей любви. «В общем, – как замечает владыка, – это и создало то, что можно назвать Оптинским духом, который и привлекал так людей всякого рода»[158]. Что тоже немаловажно: «Не было там ни обычного в наших монастырях назойливого попрошайничества, лицемерной угодливости, быстро превращающейся в дерзость. Монахи не старались изобразить из себя светских, галантных людей, как в Лаврах или, напротив, не старались щегольнуть своим невежеством и грубостью, полагая их признаками истинного аскетизма. Среди братства, благодаря просвещённым настоятелям и старцам, не было той ненависти и озлобления против образованного человека, которые так печально характеризуют даже лучшие русские обители»[159]. Как замечает владыка Трифон: «Дух Оптинский охватывал всякого приходящего в обитель, этот дух выражался в какой-то особенной мягкости, простоте и смирении братства, в особенно сердечном и любовном отношении ко всякому, как бы к родному близкому человеку»[160].

Оптинский монастырь, как ни один монастырь в России, объединял в своих рядах высокообразованную братию. Поднятый в постановлении святейшего Синода вопрос об организации школы для монахов отпал за ненадобностью[161]: все монахи Оптиной Пустыни, в практически безграмотной Козельской губернии, были грамотными, что подтверждает хранящиеся в Архиве Оптиной Пустыни письмо архимандрита Ксенофонта в ответ на постановление об открытии при монастыре школы для монахов»[162].

Каталог книг, изданных Оптиной Пустынью находится в 213 фонде НИОР РГБ[163]. К концу XIX века скитская библиотека насчитывала более тридцати тысяч книг и занимала трёхэтажное здание[164]. Любовь к книге была характерна для Оптины, о чём свидетельствует завещания её настоятелей, например завещание преподобного Моисея. «Книги духовные, которые я имею снисканными в течение монастырской жизни и кои почитал всю жизнь мою великим богатством, доставлявшим душе моей нетленную пищу и служащим приобретению вечной жизни, оставляю в монастырской библиотеке для духовной пользы отцов и братий моих»[165]. Исследователь социально-исторической роли Оптинского монастыря, Наталья Петровна Рузанова, в своей кандидатской диссертации, на основании рассмотренного ею Российского Государственного Архива Литературы и Искусства приходит к выводу, что важнейшим в деле издания святоотеческой литературы в Оптинском монастыре, считался не доход от продажи книг, а распространение духовных знаний в обществе. Многие экземпляры распространялись бесплатно по монастырям и приходам, отсылались в дар священнослужителям и желающим ознакомиться с духовной литературой[166].

Большое духовно-нравственное значение придавала издательской деятельности и Глинская Пустынь. В популярном издании конца XIX – начала XX века «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества» сказано: «Глинская пустынь ведёт большую издательскую деятельность для народа»[167]. Глинская обитель издавала «Глинские листки» и «Глинские Богородицкие книжки», содержание которых было построено на материале творений святых отцов: святителя Тихона Задонского, преподобного Ефрема Сирина, преподобного аввы Дорофея и др. Все Глинские издания также раздавались народу бесплатно[168].

Святитель Игнатий (Брянчанинов) неоднократно свидетельствовал, что Оптинские старцы никогда не давали советов от себя, но всегда следовали изречениям Священного Писания или Святых Отцов, «и это давало советам их необычную силу. Те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали Слово Божие»[169]. Святоотеческая начитанность также была неотъемлемой чертой Глинских старцев. Глинские подвижники основное внимание придавали изучению Священного Писания и святых отцов. Например, старец Мелетий (Кириченко) (†1960) «знал наизусть всю Библию. Никакое внешнее послушание не могло отвлечь его от размышления о Слове Божием, которое он действительно носил в своём уме и сердце»[170]. Схимонах Архипп (†1896), не только в храме Божием, но и вне его, всё время «проводил в молитве или чтении Священного Писания»[171]. У схимонаха Луки (Швеца) (†1898) настольной книгой и всегдашним руководством были «творения преподобного Симеона Новогого Богослова»[172]. В сохранившихся письменных трудах схиархимандрита Андроника (Лукаша), имеются выписки из «Отечника», «Луга Духовного» и других творений святых отцов, а также его собственные изречения, которые он переписывал и раздавал своим ученикам»[173].

Как вспоминает известный русский писатель и философ К. Н. Леонтьев, монахи в Оптиной пустыни обладали особой «добротой и примерной жизнью»[174]. «Всё иночество под руководством старцев носило на себе отпечаток духовных добродетелей: простота, кротость и смирение были отличительными признаками Оптинского монашества, – пишет И. М. Концевич. – Младшая братия старалась всячески смиряться не только перед старшими, но и перед равными себе, боясь даже взглядом оскорбить другого. Они даже из-за малейшего повода немедленно просили друг у друга прощения»[175].

Отличались особой кротостью, добротой, простотой и Глинские подвижники. О монахе Феодоте (Левченко) (†1859), патерик говорит, что «отличительной чертой старца была младенческая чистота»[176]. На вопрос братии, как он говеет, старец отвечал: «Я говею и завтракаю, говею и завтракаю, а тогда раз не позавтракаю; пойду приобщусь, вот и отговелся»[177]. Об игумене Иоанникии (впоследствии схиархимандрите Илиодоре (Голованитском) (†1879), рассказывается, что «он имел такую открытую сердечную любвеобильную простоту, что этим превосходным стяжанием так крепко привязал к себе иноков, что они обращались к нему с таким доверием, с каким обращаются дети к нежной матери, и от любви к нему готовы были исполнять все его пожелания»[178]. При отношениях с братией старец Архипп воздействовал на неё только личным примером, не употреблял никакой строгости, ничего не взыскивал, со всеми обходился отечески-ласково, но всё братство, уважая его, боялось оскорбить старца чем-либо небогоугодным, и его молитвами охранялось от неуместных поползновений»[179]. Доброта старца, игумена Иннокентия (Степанова), «простиралась ко всем и к каждому, и к знатным людям, и к простым бедным поселянам. Каждый, обращавшийся к нему за советом и благословением, всегда выходил от него утешанным, обласканным, ободрённым, подкреплённым»[180]. Иеродиакон Серапион (†1859), по своему глубокому смирению, считал себя недостойным даже монашества, тем более, священного сана. Но, приняв из-за послушания сан иеродиакона, решительно отказался по той же причине от иеромонашества. «Необыкновенно кроткий, тихий, как Ангел Божий, отец Серапион с принятием иеродиаконства ещё более стал ревновать об угождении Богу»[181].

Оптинские и Глинские старцы отличались строгой аскетической жизнью. Аскетизм Оптинских и Глинских подвижников был особенный, именно такой, о котором писал известный философ Василий Васильевич Розанов: «Аскетизм прекрасен, – если он не официален, не по должности, а есть личное биографическое явление, целомудренно-скромное и непритязательное»[182]. Жизнь, как Оптинских, так и Глинских монахов была трудна не только исполнением хозяйственных работ, необходимых для обеспечения жизни монастыря, но особенно исполнением своего основного предназначения – молитвами и исправным ведением служб в монастырских соборах. Оптинское и Глинское богослужение совершалось строго по уставу, без пропусков, с канонархом, с положенными чтениями, ясно, отчетливо и неторопливо. Благодаря этому, содержание всех церковных песнопений и чтений со всем их разнообразным глубоким смыслом, без затруднений воспринималось душой и сердцем, и умом молящихся. Оптинские и Глинские старцы воспитывали в иноках особое бережное отношение к уставу и традиции. Глинский чин богослужения отличался особым древним церковным распевом[183]. Богослужение Глинской пустыни, включающее особенности древних Афонских обычаев, было всегда продолжительным, благоговейным, величественным и торжественным, что производило на молящихся глубокое и неизгладимое впечатление[184]. В соответствии с Глинским уставом в обители ни у кого не было никакой собственности, братия сама исполняла все чёрные труды, женщинам вход везде, кроме храма, был воспрещён, с родственниками можно было видеться в гостинице, и то по благословению настоятеля, в келиях не разрешалось никого принимать[185].

В Оптиной пустыни, тоже действовал строгий общежительный устав. Например, Иоанно-Предтеченский скит при Оптиной был пять дней в неделю закрыт для всех посетителей, а для женщин вход был воспрещён вовсе[186]. Богослужение также было весьма продолжительным, «применялось древнее знаменное пение, величественное в своей строгости»[187]. По воспоминанием одной паломницы «певчие в Оптиной пустыни не щеголяли исполнением утончённых композиций, дьякона не отрясали сводов храма оглушительными рыканиями. Всё носило отпечаток заботы о внутреннем, а не о внешнем»[188]. Известно, что сам старец Макарий Оптинский очень внимательно следил за состоянием богослужения, так как сам был уставщиком и хорошо разбирался в церковном пении. Настоятель преподобный Исаакий (Антимонов), будучи хорошим певчим, следил за тем, чтобы братия неопустительно посещали монастырские богослужения[189], и часто напоминал: «Прошу всех вас не забывать храма Божия»[190]. Преподобный Никон Оптинский, вспоминая своё первое посещение Оптины, отмечает, что «здесь они с братом впервые услышали неподражаемые, неповторимые по своей красоте дивные Оптинские напевы стихир на подобны»[191]. Настоятель архимандрит Ксенофонт настолько важное значение придавал монастырскому богослужению, что говорил: «Что дыхание для тела, то служба для души, и монах без службы, что рыба без воды. …»[192]. Описывая жизнь Оптинских монахов, отец Ксенофонт пишет в Калужскую Консисторию о том, что «братия обремена чисто монашескими послушаниями, каковы: духовники, служащие иеромонахи и иеродиаконы. Певцы, отправляющие утреню, 2 обедни, а иногда и 3-ю, молебны и панихиды, то есть заняты круглые сутки»[193]. И далее: «Оптинские монахи заняты послушаниями по 18 часов в сутки. Оптина пустынь, как известно, держится старчеством, посему всё свободное от службы и послушания время братия обязывается ходить на откровение помыслов к старцу»[194].

Оптинский устав, как и Глинский, предполагал ежедневное исповедание старцу иноком своих мыслей и чувств, то есть, откровение помыслов. Монах с первого дня своего поступления в обитель поручался искусному старцу в повиновение. Ежедневно монахи приходили к старцу и очищали свою совесть подробным исповеданием всех своих помыслов, желаний и поступков. Этот порядок был установлен в Оптиной пустыни со времени перехода в Предтеченский скит старца Льва в 1829 году и действовал до его закрытия безбожной властью в 1920-е годы. В историческом описании Предтеченского скита, иеромонах Леонид (Кавелин), писал: «Каждый из живущих в скиту поверяет успехи свои на духовном поприще, открытием всех своих помыслов своему старцу, или очищает совесть свою повседневною исповедию в самых тончайших помыслах и умственных приражениях»[195]. Откровение совершалось вечером, перед отхождением ко сну, стоя на коленях перед старцем[196]. Отсечение своей воли, как важное условие нравственного совершенствования братии, было положено в основу, как Глинского, так и Оптинского уставов.

Особенное единство Оптинских и Глинских старцев заключалось в том, что они имели между собой личное духовное общение, а также общих учеников. Обратившись к жизнеописанию преподобного Моисея Оптинского, мы узнаём, что ещё в 1816 году, он вместе с родным братом Александром, который впоследствии тоже стал Оптинским старцем Антонием, посещали Глинскую пустынь. В Глинской пустыни в то время подвизался знаменитый подвижник и духовный наставник старец Василий Кишкин (†1831), ученик преподобного Паисия (Величковского). Как вспоминал впоследствии преподобный Моисей: «Он принял их с большой любовью, предложив остаться им в этой обители навсегда»[197]. Также братья в проезде через Орёл встречались и беседовали с настоятелем Глинской пустыни, известным старцем и духовным наставником многих Глинских подвижников, Филаретом (Данилевским)[198].

Жизнеописание преподобного Оптинского старца Макария (Иванова), повествует нам о том, что он также посещал Глинскую обитель в 1819 году, когда ездил на богомолье в Киев. В Глинской пустыни преподобный Макарий тоже познакомился с преподобным Филаретом (Данилевским)[199] и «вошёл в близкое духовно-дружеское общение с одним из его учеников, иеродиаконом Самуилом, опытным в молитве Иисусовой»[200]. С отцом Самуилом преподобный Макарий провёл три дня за чтением книги преподобного Исаака Сирина[201].

Заслуживает внимание то, что архимандрит Арсений (Митрофанов), знаменитый настоятель Святогорской Лавры, духовный сын преподобного Филарета, и Глинский монах, после перехода в Святогорье на свою высокую должность имел долгую переписку с Оптинским старцем Моисеем. В одном из своих писем вспоминал: «В бытность мою в Вашей Святой обители, Вы столько меня облагодетельствовали Вашею отеческою любовию и старческими советами, что по гроб мой сие останется незабвенным!За всё вас усерднейше Благодарю»[202]. «Прошу Вас засвидетельствовать моё усердное высокопочитание старцу отцу Макарию, скитскому Вашему начальнику, его любовь в памяти моей незабвенна»[203]. И ещё: «Счастливая Оптинская Пустынь! Благодетельствующая и спасающаяся, и имеющая поистине Моисея… простите, пишу, что чувствую дорогого бы дал, чтобы хоть часок побеседовать с вами лично, и попросить совета и наставлений, часто требует сего душа, нередко и обстоятельства. Много есть у меня знакомых святых, учёных, но мне хочется поучиться у монаха искусного, как говаривал один старец. Где их взять? У нас, Слава Богу! Есть очень добрые отцы и братья, но мы есть ещё ученики. Вам же батюшка вполне принадлежит имя Аввы! Часто приходят чувства не от самого себя и потому мне и теперь всё хочется повидаться с вами и побеседовать. Прошу Вас отче Святый помогите мне Вашими святыми молитвами, да сподобит и меня Господь достойно проходить звание возложенного на меня послушания, и безбедно оное совершить по воле Всевышнего»[204].Приемник отца Арсения, архимандрит Герман (Клица), который тоже был учеником преподобного старца Филарета (Данилевского), вёл переписку с настоятелем Оптиной пустыни преподобным Исаакием (Антимоновым). В Архиве Оптиной пустыни сохранилось письмо за июнь 1864 года[205].

Оптинские и Глинские старцы имели общих духовных чад. Преподобный Макарий[206] и Амвросий[207] Оптинские окормляли инокинь Троицкого Севского монастыря. Сохранились некоторые письма этих инокинь преподобному Льву[208] и преподобному Моисею[209]. Также сёстры этой обители имели прямое духовное общение и переписку с такими Глинскими старцами, как преподобный Филарет (Данилевский), преподобный Макарий (Шаров), преподобный Илиодор (Голованицкий), старец Феодот (Левченко), старец Амфилохий (Скубырин) и старец Евфимий (Любимченко)[210]. Особенно тесно был связан с Оптинскими старцами преподобный Илиодор (Голованицкий). В 1 ПРИЛОЖЕНИИ настоящей диссертации помещены наиболее сохранившиеся его письма инокиням Троицкого Севского монастыря, которые свидетельствуют, об особой заботе о них. Из писем преподобного Илиодора видно, что он лично знал преподобного Льва Оптинского, преподобного Макария, преподобного Моисея и преподобного Антония[211]. В своих письмах духовным чадам преподобный Илиодор не только относился к Оптинским старцам с большим авторитетом, но и порой советует воспользоваться их мнением. В письме к монахине Серафиме (Софье Ильиничне) старец писал: «Непреодолимое желание ваше посетить Оптину Пустынь и воспользоваться здравыми наставлениями доброго старца Отца Макария, в одобрение. Быть может, что ваше к нему попадание принесёт сторичный плод. Портрета, сего почитаемого старца, чтобы мне на него взглянуть не присылайте мне. Я его лично знаю. Было время, что ещё, будучи послушником в Глинской пустыни, захаживал к нему и к бывшему его святому старцу Афанасию в Площанскую пустынь для назидания души. Черты лица его помню, как будто видел его только теперь. Вы спрашиваете, чтобы поездка ваша к отцу Макарию не была пустой. Ваш страх основателен, ибо если и ему не откроете недоумений ваших, как не открываете оных другим, то зачем и ехать?[212]». Одной инокине преподобный писал: «У тебя есть ответ старца Макария, который без нужды может указать тебе оный. Зачем ещё для тебя постороннее вразумление, когда оное у тебя под рукой»[213]. В одном из своих писем старец Илиодор называет преподобного Макария Оптинского «великим старцем»[214]. Одной духовной дочери он пишет: «Ты никогда не будешь расстраиваться о том, что выбрала в старцы себе Оптинского Макария, который при содействии Благодати Божией, помогает многим. В избрании сем тебе должно утешить, более того, что ты поручила себя опытному и Святому старцу, в назиданиях которого ты можешь черпать душевную себе пользу, как у обильного источника чистой воды. Теперь ты не будешь требовать у других недоумения своих решений. Старец вопросы твои, с помощью Божией, сам решит без труда. Будь покорна ему во всём и старайся принимать слова его с доверием дитяти»[215]. Полный текст этого замечательного письма также помещён в 1 ПРИЛОЖЕНИИ. Преподобный Илиодор глубоко уважал также и старца Амвросия Оптинского. В своих письмах он называет его «многоуважаемым старцем»[216]. В письме Варваре Тимковской советует «не делать ничего без благословения её старца, отца Амвросия»[217].

Преподобный Амвросий Оптинский тоже относился к Глинской пустыни с большим уважением, даже порой направлял туда своих учеников[218], а духовным детям благословлял побывать в Глинской пустыни[219]. В своём письме духовной дочери говорил, что старец Илиодор и он дают одинаковые советы: «Отец Илиодор подтвердил тебе моё мнение, что лучше невеликое правило иметь, да постоянно исправлять, нежели много с перерывами совершенного оставления»[220]. Оба старца вели переписку. Как замечает Глинский старец схиархимандрит Иоанн (Маслов): «Сам факт, что единственные дошедшие до наших дней письма схиархимандрита Илиодора были собраны и тщательно хранились в библиотеке скита Оптиной пустыни, свидетельствуют о благоговейном почитании в этой обители памяти великого Глинского подвижника»[221].

На должность настоятеля Глинской Пустыни в 1861 году неслучайно был назначен духовный сын и постриженик преподобного Моисея Оптинского отец Ювеналий (Половцев). Будучи настоятелем обители, он вёл с ним духовную переписку[222]. Переписку с преподобным Исаакием Оптинским вели последующии настоятели, например: Игумен Иннокентий (Степанов)[223] и игумен Исаия (Гомолко)[224].

Монашеский уклад Оптинской и Глинской пустыни во многом схожий, а также особая духовная атмосфера этих двух обителей и духовный облик каждого старца, показывают нам духовное родство, которое существовало между этими монастырями. Подытоживая, можно сказать, что в действительности Оптинские и Глинские подвижники обладали зачастую одинаковыми духовными дарованиями. Во-первых – это смирение, которое было, можно сказать, их неотъемлемым качеством. Простота, кротость и любовь всегда были в их сердцах. Во-вторых – это дар духовного рассуждения. Оптинские и Глинские старцы были опытными духовниками. Их руководством пользовалось большое число монашествующих и мирян. В-третьих, Оптинские и Глинские старцы были обладателями или делателями непрестанной молитвы. Их жизнеописания и, в первую очередь, духовное наследие, показывают нам, что они опытно практиковали молитву Иисусову. Их молитва творила чудеса, исцеляла всех страждущих, меняла законы природы. Можно сказать, что именно в Оптинском и Глинском монастыре в наибольшей мере уделялось внимание непрестанной молитве, как наиважнейшему духовному деланию. В-четвёртых, именно в этих монастырях, согласно уставу и древней Афонской практики, существовала исповедь помыслов. Каждодневное откровение своих тайных желаний и мыслей своему старцу. Это традиция имела особенное значение в жизни обители. Она не только очищала сердце ученика, но помогала ему избегать всевозможных трудностей, искушений и вражьих уловок на пути к спасению. Совет опытного старца, который сам прошёл тяжёлый путь духовной брани имел особенную пользу. В-пятых, можно сказать, что Оптина и Глинская пустынь XIX, начала XX века сумела оказать огромное значение на духовно-нравственное состояние многих монашествующих, многих культурных деятелей и многих мирян. Духовные приемники Оптинских и Глинских подвижников получили как бы закваску, которая в трудное время гонений на Церковь, сумела подать утешение и духовное руководство многим христианам. Ученики Оптинских и Глинских старцев, будучи в рассеянии, смогли пронести и передать то духовное делание, которым были научены от своих старцев. В-шестых, Оптинские и Глинские старцы имели самое непосредственное духовное общение. Свидетельством этому может послужить их личное знакомство и личная духовная переписка.

Но чтобы с уверенностью сказать, что Оптинские и Глинские старцы явились продолжателями духовного делания преподобного Паисия (Величковского), нужно обратить внимание на их учение. Изучение духовного делания преподобных Оптинских и Глинских старцев, в наибольшей степени поможет увидеть их живую духовную связь и связь с преподобным Паисием.