Убежище

Колонисты долго уговаривали Федю Кузовкова поехать на остров. Но он сопротивлялся уговорам:

– Что там у вас делать?

– Жить будем вместе.

– А мне и одному неплохо.

– Сейчас, может, и неплохо. Да зима скоро. Пропадешь совсем, – возразил Борис. Ему пришелся по душе этот неунывающий и такой бывалый мальчишка и не хотелось с ним расставаться.

– Вы там, на своем острове, целый день в казармах паритесь. Как в тюрьме. А учителя ваши – что надзиратели. Не так, что ли?

– И совсем не так. Никто нас не держит взаперти. Не придумывай!

– Это я придумываю? Да вы сами же и сказали, что ушли без спроса. Ну и попадет же вам!

– Никто не будет нас ругать. Вот увидишь.

– Ладно. Уговорили. Так тому и быть. Поживу на вашем острове день‑другой, а надоест – вернусь.

До прихода джонки времени оставалось еще много, и мальчики стали соображать, чем бы заняться.

– А не сыграть ли нам? – предложил Федя и достал из кармана карточную колоду.

Нашел он и место, где они смогли расположиться, – рядом с опрокинутой вверх дном лодкой.

– Здесь никто не помешает.

Беспризорник Федя Кузовков показал себя мастером карточной игры.

– Опять перебор, – обреченно вздохнул Петя. Проиграв несколько раз кряду, он поднял руки: – Все, хватит! С тобой неинтересно. Все выигрываешь и выигрываешь…

– Это меня блатные в Одессе обучили. Там все пацаны в картишки дуются. Еще могу фокусы разные показать.

Но карты больше не интересовали ребят, и, не дождавшись ответа, Федя процедил небрежно:

– Ну ладно. По правде говоря, мне с вами, слабаками, тоже неинтересно играть. Была бы сдача посерьезу, обчистил бы вас, как липку.

Но Кузовков ни обижаться, ни грустить подолгу не умел. Такой уж был у него характер.

– А хотите поглядеть, где я живу, робинзоны? – спросил он вдруг, хитро прищурив глаз.

– Если это не слишком далеко, – нехотя согласился Борис.

– Совсем недалеко. Ближе некуда.

Он неожиданно встал на колени и с большим проворством начал разгребать руками то место, где только что сидел. И вскоре рядом вырос холмик из песка и мелких сосновых веток. А выемка оказалась лазом, ведущим под опрокинутую лодку.

– За мной! – весело скомандовал Федя и первым полез в отверстие.

Второго предложения не понадобилось. Мальчики удивились, как просторно под лодкой, где бывшее днище служило потолком, а борта – стенами. Сквозь узкие щели слабо пробивался солнечный свет. Но когда Федя зажег свечу, укромное это место сразу преобразилось.

– Нравится? – не без гордости спросил он.

– Здорово, – сказал Саша. – А как ты додумался сюда перебраться?

– Голь на выдумки хитра. Додумаешься, если жить негде.

Ребята осмотрелись. Песок под лодкой покрыт толстым слоем веток и травы. Поверх постлано одеяло. В изголовье вместо подушки – пальто. Есть и подобие стола – плоский фанерный ящик, а на нем глиняный кувшин. Картину дополнял плакат, изображавший бородатого казака на лошади.

В этом необычном жилище беспризорного мальчишки был свой порядок и даже уют. Но что больше всего поразило Петю – так это стопка книг и приколотый к дощатой «стене» календарик, дни прошедшие в котором были аккуратно перечеркнуты крестиками.

«Не такой уж он босяк», – подумал Петя и спросил:

– Давно ты здесь обитаешь?

– Больше месяца. Но я не один. Мы живем вдвоем.

– Вдвоем?! Это с кем же?

Федя рассказал, что в первые дни своего приезда во Владивосток ночевал где попало. Если ночь была теплой и без тумана, спал на скамейке в городском сквере. Иногда находил приют в одном из порожних вагонов. Их много в тупике. Но чаще коротал ночи в здании железнодорожного вокзала, свернувшись калачиком в каком‑нибудь неприметном углу.

Его окружали бродяги и авантюристы. Они пытались привязать к себе бездомного мальчика. Но он сторонился этих людей, не позволял помыкать собой. Окружающее непотребство и грязь как бы не касались Феди Кузовкова. У него было важное преимущество перед всеми изгоями и отщепенцами, принявшими как должное свою неприкаянную судьбу. Для него же все это было временным. Была цель – поиск отца и обратная дорога в Севастополь.

Однажды в сумерках Федя бродил по берегу. Моросил мелкий дождь. Вокруг ни души, если не считать беспородного пса, вертевшегося под ногами.

С некоторых пор Кузовков сторонился собак. На его правой ноге еще не зажила ранка от укуса. Это случилось, когда пришлось лезть через забор в чужой сад. Иногда голод принуждал мальчишку вторгаться на чужую территорию. Известно, что каждый воришка ищет себе оправдания. «Если я вырою куст или два картошки, то мало что убудет, – утешал он свою совесть. – Вон сколько ее здесь посажено. Не помирать же мне с голоду. Будь у меня столько еды, я бы непременно поделился с голодными и нищими».

И он утайкой, крадучись пробирался в сад или огород, унося, сколько влезет в картуз и за пазуху. В такие минуты Федя Кузовков старался забыть наставления мамы и бабушки – никогда без спросу не брать чужого…

Мальчику везло. Он не попадался и стал менее осторожным. За что и поплатился. На этот раз его подстерегал чуткий и проворный пес. Федя еще не успел спуститься с забора, как в ногу вцепились острые собачьи зубы. И вот он повис, не имея возможности избавиться от злобного сторожа. Появление хозяина сада, привлеченного рычанием и лаем, стало для Кузовкова желанным избавлением.

– Что, попался? Больно? Поделом тебе! Не будешь лазать по чужим дворам, – приговаривал хозяин, перевязывая Феде ногу. – А на моего барбоса не серчай. Ему положено сторожить. Это его работа. За то его и кормят.

Федю могли побить, отстегать хворостиной, а затем прогнать с позором. Было за что. А вместо этого перевязали покусанную ногу, да еще и накормили.

Всякое встречалось в этой долгой дороге. В мире, который перед ним открылся, соседствовали добро и зло, жестокость и милосердие. И он запоминал, сравнивал, делал выводы…

Колонисты слушали Кузовкова, теснясь под низким сводом перевернутой лодки. Окружавший их мир тоже опрокинулся, встал с ног на голову. Но в эти минуты лодка, словно раковина, ограждала их от забот и тревог.

Мерцающее пламя свечи было слабым. Но Федя видел, что его гости не только лакомятся мандаринами, но и внимательно слушают. Впервые за последние три месяца мальчик встретил ровесников, которые могут его понять. И ему очень и очень хотелось выговориться.

– А что было потом? – спросил Саша.