Совесть

Командир Красной гвардии Воскофф – личный мой друг, человек храбрый и находчивый.

Раймонд Робинс, глава Американской миссии Красного Креста в России в 1917‑1918 годах.

В книге Альберта Риса Вильямса «Путешествие в революцию» есть глава «Русские американцы». Писатель рассказывает о русских революционерах, которые эмигрировали в Соединенные Штаты Америки, а в семнадцатом году вернулись на родину. Михаил Янышев, Моисей Володарский, Якоб Петерс, Александр Краснощеков, Арнольд Найбут…

Есть в этом списке и Семен Восков. Это его глава Американской миссии Красного Креста в России назвал своим «личным другом».

Альберт Рис Вильямс пишет, что «эти и другие профессиональные революционеры прошли свои университеты в тюрьмах и ссылке, а практику получили среди рабочих разных городов мира, от Баку до Сингапура, среди нефтяников Оклахомы и сталелитейщиков Огайо. Всех их объединяло выраженное в действии чувство общественной совести».

Сказано несколько сложно, но верно. Чуть дальше мы вернемся к этим словам.

Глава эта в книге Вильямса небольшая. Всего два десятка страниц. Читал я ее давно, а вот запомнил надолго. Собственно, в память врезалось несколько предложений, две‑три фразы, которыми обменялись мальчик и девочка – дети Семена Воскова.

Но прежде – о самом Воскове, с которым Вильямс был близко знаком. Ко времени их знакомства Воскову было двадцать восемь лет, десять из которых он провел в Америке.

В 1905 году Воскову исполнилось только шестнадцать, а он уже участвовал в первой русской революции.

А в промежутке между двумя революциями Восков находился за границей, где ему было нисколько не слаще, чем в России. И там он сидел в тюрьмах. И там мучили.

Например, в Константинополе его били так, что он в кровь искусал губы. Вильямс, потрясенный услышанным, спросил Воскова, как перенес он все это. Тот ответил будничным тоном:

– Понимаешь, первый удар обычно парализует нервы, и на последующие они уже не реагируют.

Восков, как и многие его товарищи, прошел такую жизненную школу, которая оставляет немного места для иллюзий. Но от него всегда веяло спокойствием. Трудно было найти собеседника более живого и общительного. Он жил по самому строгому моральному кодексу, распространяя его на жену и детей. В жены, к счастью, ему досталась хорошая женщина – простая, мужественная и работящая.

В памяти Вильямса ярко запечатлелось прощание супругов весной 1918 года. Восков уезжал из Петрограда. Был он одет в новенькую форму командира Красной Армии. Жена, ее звали Станислава, не плакала. Только напоследок теснее прижалась к мужу. А он ей тихо сказал:

– Если погибну, скажи детям, что отец им завещал продолжать борьбу.

Может быть, Семен и Станислава еще и виделись, а возможно, это были и последние слова, сказанные ими на вокзале друг другу. В двадцатом году, будучи комиссаром 7‑й армии, он умер от тифа.

Эта удивительная жизнь мало исследована, но хочется верить, что когда‑нибудь о Семене Воскове будет написана книга. И наверное, в ней найдет место тот короткий период, когда сразу после Октября он работал одним из комиссаров по продовольствию.

В дневнике Вильямса сохранилась следующая запись: «Занимая эту должность, Восков никогда не принес домой ни одного лишнего куска хлеба, хотя знал, что дома его встретят голодные глаза детей. Дети получат по восьмушке хлеба, испеченного из муки пополам со жмыхом. Животы их урчат от голода, но им еще хватает энергии бросать друг другу обвинения:

– Ты съел белые цветы, ты съел белые цветы! – кричит девочка.

– И вовсе я их не ел, – отвечает мальчик и, помолчав немного, добавляет: – Они, во‑первых, желтые… А ты зато ела дохлых мух с подоконника, а мама не велела. Они грязные».

Вот они, те самые слова, которые я не мог забыть, хотя и прочел за эти годы сотни других книг.

Хотелось бы знать, как сложилась судьба детей Семена Воскова. Как относились они к поступку отца? Ведь были в распоряжении его вагоны с хлебом. Ведь как‑никак комиссар по продовольствию. А собственных детей вынуждал есть цветы и глотать дохлых мух.

Думаю, ответили бы повзрослевшие сын и дочь комиссара, что было у отца не двое детей, а тысячи – все дети Петрограда. Что положи он сыну и дочери лишнюю пайку, то не досчитается своей восьмушки другой мальчик или девочка.

Вот почему американский писатель Альберт Рис Вильямс и написал, что Восков жил по самому строгому моральному кодексу, который распространялся и на его семью.

Поэтому, говоря не только о Воскове, но и о товарищах и единомышленниках его, Вильямс пишет и другие знакомые нам слова: «Всех их объединяло выраженное в действии чувство общественной совести».

Относиться ко всем детям города, страны, даже планеты как к собственным – так чувствовал, думал и поступал романтик и идеалист Семен Восков.

А что было бы дальше, не умри он от тифа, останься жив?

Вопрос этот задавал себе и Альберт Рис Вильямс:

«Все эти качества были необходимы в период революционного подъема масс и перехода власти в руки Советов. Но какую они сыграли роль в судьбе моих друзей в период укрепления Советской власти, после победы революции? И будут ли нужны эти качества, когда революция вступит в стадию созидания и мои друзья будут призваны организовать производство и решать массу сложных (подчас весьма прозаических) задач, связанных со строительством жизнеспособного социалистического общества?

Как справятся с этими задачами Янышев, Восков, Володарский, Найбут? Ведь их способности и революционные заслуги, безусловно, обеспечат им высокие посты в новом государстве… Сохранят ли они свой идеализм? Не испортит ли их власть? Не зазнаются ли они? Не станут ли бесчувственными бюрократами?»

Вот вопросы, на которые жизнь дала, а точнее, не раз давала ответ. Но которые и сегодня стоят на повестке дня.