Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
В казачьей станице
Читатель, наверное, уже забыл о Пете Александрове и его сестре Леночке. И ничего удивительного. Ведь мы с ними не встретились ни в одной из последних глав. И тому простое объяснение. Брат и сестра Александровы не попали ни в Петропавловск, ни в Ирбит, ни в Тюмень и ни в один другой город Сибири, где расположилась на зиму детская колония. Гатчинская группа была единственной, которой определили местом жительства не город, а большое казачье село. Группа состояла из пятидесяти человек. Почти все мальчики. И самым старшим, в том числе и Пете, всего по двенадцать лет. Заведующей назначили Надежду Гавриловну Секачеву‑Минкер. В колонии эта женщина оказалась случайно. Весной, как и многие жители столицы, выехала из Петрограда, а вернуться не смогла. Узнав о бедственном положении детей, Надежда Гавриловна предложила свои услуги. Воспитателями оставались уже знакомые нам супруги Симоновы – Георгий Иванович и Елизавета Аристидовна. Но больше всего дети были привязаны к медицинской сестре Капитолине Алексеевне Зарубинкой. …В назначенный день мальчиков и девочек вместе с их скарбом посадили на телеги. На каждой из них, устланной тонким слоем соломы, сидели по восемь человек. Сидели, свесив ноги, опершись спинами на сундучки и корзины. Неудобства переезда действовали угнетающе. Слышавшиеся вначале смех и веселый говор смолкли. Тряска, жара и дорожная пыль вынуждали ребят то и дело соскакивать с телег и идти рядом, обочиной дороги. Младшие хныкали. – Потерпите… Ну еще немного потерпите, – приговаривала медсестра, одной рукой гладя малыша по головке, а другой – протягивая кружку с холодным компотом. Для старших у Симонова были свои уговоры. – В места мы едем хлебные, – говорил он, широко улыбаясь. – Это самые богатые места на Урале. Мужики здесь зажиточные. Так что есть будем вволю. – Вашими бы устами да мед пить, – отозвалась Надежда Гавриловна. – Разве не слышали пословицу: «Мужик богатый, да бык рогатый». – Бог милостив, – не нашелся чем другим ответить Георгий Иванович. Проселочной дороге, казалось, не будет конца. Только к середине дня им встретилась харчевня. Возле нее решили сделать привал. Дети довольствовались сухим пайком и чаем, принесенным в кастрюлях. Вокруг толпились удивленные крестьяне. Тараща глаза, они спрашивали возниц: – Что за мамаева орда? Но те только молча разводили руками.
До станицы Уйской добрались только в сумерки. Под жилье выделили поповский дом. Места было мало, и спать пришлось на нарах, укрывшись чем попало. Вечером в поповском доме из‑за отсутствия свечей и керосина не светилось ни одно окно. Но и днем каждая комната напоминала темную келью. Не оправдались надежды и обещания Симонова. Вскоре воспитателям стало ясно, что выбор казачьей станицы, лежащей в ста километрах от железной дороги, оказался неудачным. Казаки не хотели помогать детям Красного Петрограда. Благотворительных организаций в сельской местности и подавно не было. Так что началось уже знакомое – дети стали ходить по станичным домам, выпрашивая милостыню. Но подавали неохотно и мало, иной раз выпроваживая ребенка грубым словом. Даже отказывались продать молоко больным детям. Но нужнее всего была мука. Посланная на мельницу медсестра вернулась ни с чем. – Требуют денег, в долг не дают, – оправдывалась она перед заведующей. – Пойдемте вместе. – Пустое дело, Надежда Гавриловна. У этого мельника зимой и снега не выпросишь. – Ничего, я знаю, чем его заинтересовать. – Лука Ермилович, дети ведь голодные, – постаралась усовестить хозяина мельницы Секачева‑Минкер. – Войдите в наше положение. – Не взывайте к моей совести. Вы у меня не в первый раз. Я уже давал в долг. А где обещанные деньги? Где ваша гарантия? – Вот моя гарантия, – ответила Надежда Гавриловна, снимая с руки золотой браслет. Взятой муки хватило ненадолго. И вновь заведующая пошла к мельнику, на этот раз отдав золотые часы. – Как же вы без часов будете? – сказал он, несколько смутившись. – А как дети будут без еды?
В станице вспыхнула эпидемия скарлатины и кори. Как ни берегли детей, но болезнь не обошла и колонистов. Они были очень ослаблены недоеданием. Среди детей, заболевших скарлатиной, самым тяжелым оказался Коля Корнеев. Мальчику становилось все хуже. У медицинской сестры опустились руки. Ее знаний и опыта уже недоставало. Она отправилась в станичную больницу, хотя и слышала, что врач, практикующий там, человек недобрый. Так все и получилось. – А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? – спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы. Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы. Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот – хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа. Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву. Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала. Лицо Секачевой‑Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути. По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как‑никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии. – Кто вы? Чем могу быть полезен? – спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе. – В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах. Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.
Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться. Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу. Какой‑то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто‑нибудь из детей увидел и услышал. Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать. Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли. Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка. И снова со скрипом закрылась дверь, оставив за собой навек десятилетнего колониста Колю Корнеева.
Наступил день, когда детей кормить стало нечем. Симонов, опекавший старших мальчиков, собрал их в своей комнате и, опустив глаза, сказал: – Не знаю с чего начать. Положение безвыходное. Остается одно – пойти в ближайшие деревни и устраиваться там на зиму. Девочек мы как‑нибудь прокормим. Но надеемся и на вашу помощь. Насколько верным было решение воспитателя? Об этом я говорил много лет спустя с Петром Александровичем Александровым. – Я думаю, – сказал он, – это было решение вконец растерявшегося человека. Что значит: «Идите в ближайшие деревни?» Это ставило нас в положение беспризорников. К тому же и лишало возможности продолжать учебу. Мы потеряли целый год. Кроме того, некоторых из нас на долгое время разлучили с младшими сестрами. Так случилось и со мной. Хотя мы и рано повзрослели, но согласитесь, двенадцать лет – это очень мало, если ты предоставлен сам себе. Линия фронта находилась недалеко. И двое мальчишек решили самостоятельно вернуться в Петроград. Они ушли на запад, но домой не вернулись. Судьба их осталась неизвестной. Хотел последовать их примеру и я. Но подумал о Леночке, оставшейся в станице. Что могли сказать мы, еще дети, на предложение Симонова? До нашего ума не доходила вся опасность и даже возможная трагичность положения, в которое мы попадали. А если нас в ближайшей деревне не возьмут? Значит, надо идти все дальше и дальше, то есть превратиться в бродяг. Однако мы без всякого возражения, захватив обтрепавшуюся одежонку, вышли из поповского дома. Объединились по три‑четыре человека и зашагали в разные стороны, совсем как в русской сказке, искать удачи. Отправились, как говорится, на все четыре стороны.
|