Слово, точно характеризующее именинника

Витамин. Русский Лунин, голландец Эйкман, поляк Функ – трое ученых подарили человечеству одно из величайших научных открытий – витамин.

Давно уже людей занимал вопрос – какая пища и в каком количестве обеспечивает жизнь и здоровье человека?

В поисках ответа на этот вопрос все, что составляет пищу человека, ученые отправляют в химические лаборатории. Хлеб, крупы, молоко, мясо, овощи, фрукты попадают в колбы и реторты – парятся, варятся, сушатся, исследуются.

Казалось бы, все разложено на составные части, взвешено, определено, подсчитано. Ученые дают ответ: пища человека состоит из бёлков г жиров и углеводов. А также из воды и минеральных солей.

Но какую роль эти вещества играют в жизни человека?

И вот молодой русский врач Николай Иванович Лунин изготовляет смесь из химически чистых веществ, которые входят в состав коровьего молока. Искусственным молоком он поит одну партию мышей, натуральным – другую. На первых порах животные, размещенные в двух клетках, по‑прежнему шустры и игривы. Однако вскоре «искусственники» притихают, становятся вялыми, сонными, малоподвижными, начинают гибнуть.

Врач недоумевает. Он не может объяснить причин внезапного мора подопытных зверюшек. Обескураженный, он повторяет и повторяет эксперимент. Результат неизменен: химическое молоко несет в себе смерть. Но почему?

Месяцы работы, сомнений и догадок подводят исследователя к заключению, что «в естественной пище, такой, как молоко, должны присутствовать в малых количествах, кроме известных, и неизвестные вещества, необходимые для жизни».

Открытие это Лунин сделал в 1880 году.

Через двенадцать лет другой врач, голландец Эйкман, отправляется на остров Яву. Его госпиталь заполнен людьми, которых терзает страшный, неизвестный в Европе недуг. Местные жители называют его «бери‑бери», что значит «ножные оковы». Болезнь вызывает онемение конечностей, судороги тела, паралич, приводит к смерти.

Все искусство врачей, все лекарства оказываются бессильными перед необъяснимым, коварным заболеванием.

Частично разгадать загадку помог случай. Проходя однажды мимо курятника, Эйкман обратил внимание на странную сонливость кур, нарушаемую вздрагиванием, конвульсией тела. Неужто и они болеют «бери‑бери»? Заинтересовавшись, Эйкман выяснил, что эти птицы кормятся исключительно остатками больничных обедов – «полированным», очищенным от оболочки рисом. А если так, то не в отсутствии ли шелухи кроется причина заболевания?

Эйкман начинает скармливать курам рисовые отруби. Куры выздоравливают.

Эйкман переносит опыты на людей – тех, кто питался всю жизнь «белым рисом». Выздоравливают и они. Шелуха оказывается целебной. Но что ценного в рисовых отрубях?

И вот третья глава в этой книге открытий – глава об опознании и наименовании невидимого и безымянного доселе вещества.

Биохимик Функ знаком с научными исследованиями и сообщениями своих коллег Лунина и Эйкмана. Он согласен с их выводами. Конечно же, в натуральном молоке, в рисовых отрубях должно присутствовать еще «нечто»,: что надо обнаружить.

Функ скармливает крылатым мученикам науки очищенный рис. Голубей постигает участь лунинских мышей. Функ пытается выделить из рисовых отрубей целительное вещество. Тщетно.

Ученый настойчив. Сотни опытов. Испытатель подбирает ключики к тайне рисовых отрубей. И вот – успех! На стеклышке появляются желтые кристаллики.

Этому веществу великой жизненной силы нужно дать имя. Ученый задумывается. Затем решает: пусть это «нечто» зовется витамином. Это сложное слово Функ образовал от латинского вита – «жизнь» и химического термина амин.

Так возникла наука витаминология. Она нашла множество других витаминов, и с их помощью человек победил немало различных заболеваний, вызываемых отсутствием или недостатком в организме этих веществ. Каждое из них ученые обозначили одной из букв латинского алфавита: А, В («бэ»), С («цэ») и так далее. Наш знакомец, витамин, исцеляющий от «бери‑бери», входит в группу, обозначенную второй буквой этой волшебной азбуки. И титулуют его довольно звучно: «Бэ‑прим».

Маленькая справка для особо любознательных, тех, кто пожелает узнать: а как в науке называются классы витаминов, скрываемые за буквами «волшебной азбуки»? В специальных пособиях основные витамины наименованы следующим образом:

Aj – ретинол, B t – тиамин, В 2 – рибофлавин, В 3 – пантотеновая кислота, [В 6 – пиридоксин, В 12 – цианкобаламин, В с – фолиева кислота, С – аскорбиновая кислота, Д – кальциферолы, Е – токоферолы, Н – биотин, РР – никотиновая кислота, Kj – филлохинон.

ОБРЯД НАЗЫВАНИЯ,

ИЛИ ГЛАВА, КОТОРАЯ, ПРОДОЛЖАЯ РАЗГОВОР О ПОИСКАХ И СОТВОРЕНИИ СЛОВ, ОБРАЩАЕТСЯ НЕ ТОЛЬКО К СВИДЕТЕЛЬСТВАМ ЛИЦ, КОТОРЫЕ ДОНЫНЕ СЧИТАЮТСЯ ИХ СОЗДАТЕЛЯМИ, НО И К ДРУГИМ ИСТОЧНИКАМ, ЗАСТАВЛЯЮЩИМ ПЕРЕСМОТРЕТЬ НЕКОТОРЫЕ УКОРЕНИВШИЕСЯ ВЗГЛЯДЫ

Начать эту главу я хочу с выдержки из книжки Ю. В. Откупщикова «К истокам слова» (2‑е издание). В рассказике «Президент Джексон создает новое слово» автор пишет:

«Президент Соединенных Штатов Америки Джексон, живший более ста лет тому назад, предпочитал писать английские слова так, как они слышатся. Об этом можно судить по следующему рассказу, который обычно выдается за быль.

Как‑то президенту принесли бумагу на подпись. Ознакомившись с документом, он одобрил его, сказав при этом: «All correct» (ол корект) – «Все в порядке!» или «Все верно». В качестве своей резолюции президент напирал эти слова на документе, но написал он их в сокращенном виде. По правилам английской орфографии сокращение это должно было бы иметь форму A. G. (all correct). Но президент Джексон написал не те буквы, которые требовались нормами орфографии, а те, которые соответствовали произношению слов: О. К. Поскольку последняя буква (к) называется в английском алфавите кау (кэй), резолюция президента была прочтена: окау (оу кэй). Так с помощью президента Джексона в английском языке возникло новое, весьма популярное в настоящее время слово: окау «все в порядке!»

Интересная история. Только не зря в повествовании ставится под сомнение ее достоверность. В ряде словарей английского языка приводятся иные, правда, менее занятные версии.

А потому перейдем к другим рассказикам, более полно и надежно раскрывающим механизм создания новых слов. С тем, как они «работались», нас познакомят свидетельства самих словотворцев.

Если придерживаться хронология, то первым из серии следует слово щепетильный.

В 1765 году плодовитый литератор В. И. Лукин издал собрание своих сочинений. В их числе была и переработка французской одноактной комедии «Бутик де бижутье» («Лавка ювелира»). Лукин, по собственным словам, питал «к чужестранным словам, язык наш безобразящим, совершенное отвращение». Как будет видно ниже, писатель долго ломал голову над русским соответствием французскому названию пьесы.

«Я думаю, – писал он своему другу – драматургу Ельчанинову, – что не забыл ты своей просьбы, которою нередко убеждал меня к переложению („Лавки ювелира“) на наши нравы, чтобы ее как драматическое сочинение и на театре представлять можно было».

Далее Лукин сообщает, что во сне ему привиделся сосед, который перевел название этой пьесы французским же словом «Галантерейщик». «Но мне не захотелось назвать ее „Галантерейщиком“, это бы значило чужое слово написать нашими буквами, и для того назвал я ее „Ще‑петильником“, и в защищение оного слова принужден написать предисловие».

В предисловии к пьесе автор продолжает развивать ту же мысль. «…Странно показалось мне сию комедию назвать французским галантерейщиком… и я чаял, что многие читатели меня за то еще более, нежели за слово щепетиль‑ник, осуждать стали.

Итак, следуя сему мнению, думал я, каким бы словом объяснить на нашем языке французское слово «бижутье (р)», и не нашел иного средства, как чтобы, войдя э существо той торговли, от которой произошло у французов оное название, сообразить ее с нашими торгами и рассмотреть, нет ли ей подобной…»

«…Мне, издавая сию комедию на русском языке, – продолжал драматург, – не захотелось французское слово тиснуть русскими буквами… Все наши купцы, торгующие перстнями, серьгами, кольцами, запонками и прочим мелочным товаром, назывались и называются щепетиль‑никами». Автор, еще раз мотивируя свой выбор, напоминает, что в народе такие «безделки» назывались также ще‑петким товаром и «щепетильниками продаваны были». «И сверх того, неоднократно, не только от жителей малых городов и от купцов, но и от многих степенных господ, в столицах живущих, слышал я в разговорах ( что они вместо того: «он одет „богато или прибористо“ говорят: „он щепотко одет“.

Пьеса В. И. Лукина не оставила следа в драматургии. А вот слово щепетильный попало в литературную речь и даже пустило ростки. Пушкин употребляет его и в прямом смысле:

Все, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный,

(то есть производящий галантерейные товары и продающий их) и в переносном: «…что есть общего между щепетильными французиками и дочерью Неккера, гонимой Наполеоном?..», где лукинское слово уже становится синонимом к «пустячный, мелочный».

В значениях «педантичный», «принципиальный в мелочах», «деликатный» слово щепетильный дошло и до наших дней.

Вандализм. Древнегерманское племя вандалов смерчем прошло по Европе, с востока на крайний запад. В начале V века дикие орды вандалов перевалили через Пиренеи и обосновались на юге Испании. Спустя двадцать лет они переправляются через Гибралтарский пролив и вторгаются в одну из самых цветущих провинций Римской империи – Северную Африку. Столицей вандалов становится Карфаген.

Могущественный когда‑то Рим безвольно взирает на грозных завоевателей, отторгающих одну за другой жемчужины его прежних владений. Более того, Рим, признав завоевания ненавистного племени официальным договором, расписался тем самым в полном бессилии. Но самые страшные унижения от варваров гордые римляне испытали в 455 году нашей эры.

Воспользовавшись происшедшими в Риме смутами, вандалы, предводительствуемые Гейзерихом, захватили город. Четырнадцать дней они грабили и разрушали его. Жестокое и бессмысленное уничтожение замечательных памятников культуры и искусства, беспощадная расправа с населением привели в ужас Европу. С тех пор слово вандал стало нарицательным для обозначения воинствующего невежды, бездумного разрушителя культурных ценностей.

Минули долгие века, а печальная слава, оставленная по себе вандалами, не стерлась в памяти народов.

В 1792 году французы свергли своего короля Людовика XVI. Высшим законодательным органом страны стал созданный французской буржуазной революцией Национальный конвент.

С трибуны Конвента и прозвучало впервые на весь мир резкое, обличающее слово вандализм. Оратором был Анри Грегуар, священник по профессии республиканец по убеждению. В своей страстной речи епископ из Блуа сравнил королей с чудовищами, а историю их царствования назвал кровавой историей угнетенных народов.

В изданных посмертно «Мемуарах» (1839) французского прелата и политического деятеля есть такие строчки:

«Я создал это слово, чтобы убить дело, им означаемое».

Стушеваться. До сих пор распространено ошибочное мнение о том, что творцом слова стушеваться является Ф. М. Достоевский. При этом ссылаются на воспоминания самого писателя, хотя подобного утверждения в его записках нет. «В продолжение всей моей литературной деятельности, – вспоминал писатель, – всего более нравилось мне то, что и мне удалось ввести (выделено мною. – Эд. В.) совсем новое словечко в русскую речь, и когда я встречал это слово в печати, то всегда ощущал самое приятное впечатление».

Ф. М. Достоевский даже написал изданную за четыре года до смерти заметку «История глагола стушеваться», в которой рассказывает об этом следующее:

«Словцо это изобрелось в том классе Главного инженерного училища, в котором был и я х именно моими однокурсниками…

Во всех шести классах училища мы должны были чертить разные планы… Все планы чертились и оттушевывались тушью, и все старались добиться, между прочим, уменья хорошо оттушевывать данную плоскость, с темного на светлое, на белое и на нет… Вдруг у нас в классе заговорили «Где такой‑то?» – «Э, куда‑то стушевался!» Или, например, разговаривают двое товарищей, одному надо заниматься: «Ну, – говорит он, садящийся за книги, другому, – ты теперь стушуйся!» Или говорит, например, верхнеклассник новопоступившему из низшего класса: «Я вас давеча звал, куда вы изволили стушеваться?» Стушеваться именно означало тут удалиться, исчезнуть, и выражение взято было именно с стушевывания, т. е. с уничтожения, с переходом темного на нет. Очень помню, что словцо это употреблялось лишь в нашем классе, вряд ли было усвоено другими классами, некогда наш класс оставил училище, то, кажется, с ним оно и исчезло. Года через три я припомнил его и вставил в повесть».

Эта повесть – «Двойник», напечатанная в «Отечественных записках» в 1846 году. А вот и цитата. «Ему [4]пришло было на мысль как‑нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть от греха, этак взять – да и стушеваться».

Правда, это слово услышали годом раньше на квартире В. Г. Белинского, где Достоевский читал рукопись повести. И снова следуют воспоминания: «Ну вот тут‑то, на этом чтении, и употреблено было мною в первый раз слово „стушеваться“, столь потом распространившееся. Повесть все забыли, а новое слово подхватили, усвоили и утвердили в литературе».

И все‑таки Достоевский заблуждался. Творцами слова «стушеваться» не были даже его однокашники. Но об этом стало известно лишь в конце прошлого века. Прослушайте одну выдержку:

«Честолюбие, сопровождаемое успехом, с каждым шагом вперед умаляет в глазах честолюбца предметы, остающиеся у него позади, и так До тех пор, пока они совсем не стушуются».

Это выдержка из «Дневника» А. В. Никитенко. Год написания 1826‑й [5]– за двадцать лет до «Двойника» Достоевского! Итак, пока автором слова стушеваться может значиться Никитенко – в ту пору еще не критик и не цензор, а студент Петербургского университета, недавний крепостной, получивший при содействии Жуковского вольную от графа Шереметева. «Пока» – ибо кто поручится, что литературоведы не раскопают это слово в более раннем источнике?

Великий же Достоевский, введя это слово в литературу, авторитетом своим способствовал его распространению. Слово продолжает жить; переносный смысл стушеваться расширился: ныне это и «сделаться менее заметным» и «оробеть», «смутиться».

Неон. Английский химик Уильям Рамзай совместно со своим коллегой и соотечественником Джоном Уильямом Рэлеем открыл в 1894 году инертный газ аргон. А через год обнаружил на Земле и другой газ, гелий, который прежде наблюдали только в солнечном спектре.

Достаточно было взгляда на Периодическую таблицу Менделеева, чтобы предположить наличие в природе и других родственных газов. Ведь клетка между аргоном и гелием пустовала. Новые газы, писал Рамзай, «непременно должны быть найдены в атмосфере, как бы ничтожно ни было их количество».

И действительно, новый газ был открыт в 1898 году Рамзаем, уже с другим ученым – Траверсом, при спектрографическом исследовании газа, испаряющегося из жидкого воздуха. В Периодической таблице он занял отведенную ему Менделеевым клетку и стал соседом гелия и аргона. Новосела назвали неон.

О том, как нарекли его таким именем, вспоминает Рамзай:

«Когда мы в первый раз рассматривали его спектр, с нами находился и мой двенадцатилетний сын.

– Отец, – спросил он, – как называется этот красивый газ?

– Это еще не решено, – ответил я.

– Что он, новый? – полюбопытствовал сын.

– Новооткрытый, – поправил я.

– Почему бы в таком случае не назвать его «новум»?

– «Новум» не годится, потому что это не греческое слово, это – латынь. А по‑гречески «новый» будет неон».

Дело в том, что к тому времени, хотя и было известно несколько различных газов, химики и физики основательно изучили свойства только трех основных газов воздуха – азота, кислорода и углекислоты. В этом смысле новооткрытый газ вполне уместно был назван «новый». Что же касается «языка называния», в то время традиционно пользовались греческим (хотя названия многих элементов уже несли на себе печать латинского, арабского и других языков). Поэтому имя газа‑бездельника аргона было образовано из греческого прилагательного аргос (из а + эр‑гос) (а,: как известно, – отрицание; о значении слова эргос вы можете судить по наименованию эрг – единице работы); аргон – «безработный», «недеятельный». Газ гелий вначит «солнечный», от греческого гелиос – «солнце».

Из греческого же почерпнул Рамзай наименования двум другим «ленивцам». Газ, с трудом обнаруженный и выделенный из воздуха, стал зваться криптон (от крип‑тос – «скрытный»). Количество следующего газа в воздухе оказалось столь ничтожным, что он получил имя ксенон – «гость», «чужак».

Позже Рамзай принципу изменил, но греческий облик «его» газов остался.

Робот. В 1920 году Карел Чапек создал пьесу «РУР» – «Россумские Универсальные Роботы». Ее сюжет – бунт человекоподобных «мыслящих» механизмов против своих создателей.

Через год пьеса ожила на подмостках Пражского национального театра. С той поры начинается триумфальное шествие «РУР» по сценам Чехословакии, а затем и других стран. Ставилась она и в Советском Союзе.

«Чапек, чех, написал очень интересную и талантливую пьесу…» – отозвался М. Горький из Сорренто.

А. В. Луначарский увидел в ней «яркую трагикомическую сатиру».

А. Н. Толстой охарактеризовал ее как «динамитную по содержанию и динамическую по силе развития действия пьесу».

…Не многим писателям выпала удача стать творцами слов, и уж буквально по пальцам можно пересчитать сочинителей, чьи изобретенные слова закрепились в родном языке и, того более, вошли в словарный состав других языков.

А вот Карелу Чапеку, этому замечательному чешскому писателю, повезло. В специальной литературе, в учебниках по языку так и говорится: слово робот выдумано Чапеком.

Так ли это? И да, и нет. Но обратимся лучше к воспоминаниям самого писателя. Вот что он пишет, причем упоминая о себе в третьем лице:

«…В одно прекрасное мгновение… автору пришел в голову сюжет пьесы… Он прибежал с новой идеей к своему брату Иозефу, художнику, который в это время стоял у мольберта и размахивал кистью так, что холст под ней трещал.

– Эй, Иозеф, – начал автор, – у меня вроде бы появилась идея пьесы.

– Какой? – пробурчал художник (он в полном смысле слова бурчал, потому что вторая кисточка была у него во рту).

Автор изложил сюжет так коротко, как только мог.

– Ну так пиши, – проронил художник, даже не вынимая изо рта кисти и не прекращая грунтовать холст. Это было просто оскорбительное равнодушие.

– Но я не знаю, – сказал автор, – как мне этих искусственных рабочих назвать. Я бы их назвал лаборжи [6], но мне кажется, это слишком книжно.

– Так, назови их роботами [7], – пробормотал художник, не выпуская изо рта кисточки…»

Слово, удачно найденное Иозефом Чапеком, легло в название талантливой пьесы Карела Чапека. А оттуда слово робот, и вы уже знаете почему, совершило свой завидный путь во многие языки мира.

В скобках замечу, что первое упоминание о «механическом человеке» относится к середине тринадцатого столетия. Творцом его считают графа фон Больштедта, более известного под именем Альберта Великого. Могучий ум, необычайная начитанность и глубокие разносторонние знания сделали его одной из самых замечательных фигур средневековья.

Его детище «механическая служанка» могла передвигаться, выполнять несложные операции, говорить несколько фраз.

Тридцать лет жизни, тридцать лет работы – такова была цена создания первого «механического человека», андроида (от греческих слов андрос – человек и эйдос – сходство; «человекообразный») или как мы сейчас говорим, робота…

БЕЗ РОДУ, БЕЗ ПЛЕМЕНИ,

ИЛИ ГЛАВА, КОТОРАЯ, НЕ ОПРОВЕРГАЯ ПОЛОЖЕНИЕ, ГЛАСЯЩЕЕ, ЧТО ВСЕ СЛОВА СОЗДАЮТСЯ ИЗ ИМЕЮЩЕГОСЯ СТРОИТЕЛЬНОГО МАТЕРИАЛА, ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ДОКАЗЫВАЕТ, ЧТО НЕТ ПРАВИЛ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ И ЧТО ИСКЛЮЧЕНИЯ ЛИШЬ ПОДТВЕРЖДАЮТ ПРАВИЛА, А ПОТОМУ ЗНАКОМИТ ЧИТАТЕЛЯ СО СЛОВАМИ – ИСКУССТВЕННИКАМИ», ЧЬЕ КРУГЛОЕ СИРОТСТВО УДОСТОВЕРЯЕТСЯ СВИДЕТЕЛЬСТВАМИ ВЕСЬМА АВТОРИТЕТНЫМИ

Слова, как и люди, имеют свою судьбу. У многих богатая родословная. На большинство можно вавести метрики, паспорта и трудовые книжки, где будут указаны время и место рождения, национальность, прописка и сфера деятельности. Нам известны их родители, их происхождение.

Вот пример: импрессионизм. Год рождения слова – 1874. Родина – Франция. Место рождения – Париж. Создано оно критиком Леруа.

Леруа увидел на выставке картину молодого художника Клода Моне. Художник назвал ее «Впечатление: восходит солнце». По‑французски: «Impression: soleil levant». Манера художника поразила критика. Он назвал ее импрессионизмом, и это новое слово стало затем обозначать целое направление в живописи.

Слово гражданин в нынешнем его значении введено Радищевым. Благодаря Белинскому латинское слово прогресс прочно обосновалось в русском лексиконе, а интеллигент и интеллигенция – русские слова, образованные из латинских элементов писателем Боборыкиным в 70‑х годах прошлого века, – прочно усвоены другими народами.

Есть во всех языках мира слова‑туземцы, а есть и пришельцы. У одних слов завидное долголетие. Другие слова – младенцы, родившиеся на наших глазах; некоторые, словно бабочки‑однодневки, едва появившись на свет, исчезают.

Новые слова лепятся из имеющегося в лексике «строительного материала». Они формируются из существующих в своем или чужом языке элементов, создаются по принятым в языке словообразовательным моделям.

А можно ли сочинить слово «на пустом месте»? Чтобы не имело оно ни рода, ни племени в неоглядном мире слон?

Вот я произношу «курлембарута». Новое слово? Как бы не так. Просто набор бессмысленных звуков. А ведь слово – значащая единица. Оно должно что‑то обозначать, означать, выражать. Кроме того, оно должно быть понятно другим лицам, обязано, что‑то называя, стать фактом языка. Поэтому «курлембарута» сродни «глокой куздре» – веселой выдумке академика Щербы и дикому словцу «еуы», сочиненному Крученых для замены «лилии».

Так что? Таких слов‑гомункулов [8]в природе нет?

«Выдуманные слова почти во всех языках исчисляются буквально единицами. Газ, кодак, фелибр – этими словами почти исчерпывается список искусственно сочиненных слов…» – утверждали четверть века назад. Спустя десять лет были разысканы родители газа, и на его место в дом круглых сирот поместили слово гном.

Но вот прошли еще годы, и я могу поделиться с вама крохотными открытиями лингвистики, которые вносят поправку в распространенное мнение.

Газ. Лет двести пятьдесят назад считалось, что воздух – вещество однородное. Голландский естествоиспытатель Ян Баптист ван Гельмонт (1577 – 1644), проведя опыты, пришел к выводу, что воздух состоит из смеси двух веществ. Одно поддерживает горение и даже сгорает само, другое же этими свойствами не обладает.

Упоминая в своем труде об этом открытии и о поисках слова для называния веществ особого рода – не твердых и не жидких, – химик писал: «Этот до сего времени неназванный вид воздуха назвал я новым именем газ». В другом месте голландец сообщает, что, подыскивая название, он думал о греческом слове хаос и немецком слове дух. Дальше имеется и такое признание: «Этот пар я назвал газ, ибо он почти не отличается от хаоса древних». Теперь, если вспомнить, что древнегреческое хаос означало «сияющее, туманом наполненное пространство», а дух звучит по‑немецки «гайст», станет ясным: термин газ – не круглый сирота, а отпрыск иноязычных родителей.

Ныне можно назвать десятки слов, в которых присутствует новообразование Гельмонта – от газогенератора и газификации до противогаза и газировки.

Гном. Средневековые ученые, не умея правильно истолковать многие явления природы, призывали на помощь не столько факты, сколько веру и воображение. Если людей преследовала полоса неудач при поисках подземных богатств – то не иначе, как этому способствовали жители земных глубин. Так появились гномы – сказочные духи, человечки подземного государства, сторожа скрытых в нем сокровищ. Если вы видели мультфильм Уолта Диснея «Белоснежка и семь гномов», то знаете, какими представляли их себе люди.

Фантастических человечков выдумал и дал им имя немецкий естествоиспытатель Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, более известный под латинским именем Парацельс (1493 – 1541). Таинственную жизнь земных глубин он не только разукрасил деяниями гномов, но и сам уверовал в их существование. Слово гном он произвел от греческого геномос, что значит «житель вемли», «знающий землю».

Как видите, и в этом названии явно присутствует греческое начало, и о «стопроцентном сочинительстве» не может быть речи. Слово явно не гомункул.

Уж скорее на место газа следовало бы поставить не гнома, а имя другого сказочного человечка – лилипут.

Лилипут. В 1726 году в Лондоне появилась книга «Путешествия Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей».

Волею судеб главный герой романа Гулливер попадает в Лилипутию и становится пленником ее крошечных жителей – лилипутов.

Яркие литературные образы живучи. Мюнхгаузен – это безудержный враль, и так до сих пор называют человека, склонного к небылицам. Ментор, Фальстаф, Плюшкин, Скалозуб соответственно воспринимаются и употребляются нами как синонимы, наставника, задаваки, скареда, солдафона. Подобная участь выпала Гулливеру и лилипутам. При противопоставлении чего‑то огромного, значительного мелкому, ничтожному мы используем эти образы. «Мещане – лилипуты, народ – Гулливер», – писал А. М. Горький в «Заметках о мещанстве». Слово лилипут в известном вам значении стало интернациональным.

Но вот беда – лингвисты и сегодня не берутся ответить на, казалось бы, элементарнейший вопрос: «Каково же происхождение слова лилипут!» Свифт своего секрета не раскрыл. Ни один из европейских языков не дает права с достоверностью утверждать, что именно он помог сатирику придумать имя вымышленному народцу. Возможно, недалек от истины был популяризатор языка писатель Л. В. Успенский. Он допускал, что Свифт мог образовать слово лилипут от шведских слов лилла и путте: оба они значат «малыш, крошка».

Может быть. Стоит лишь заметить, что и в итальянском есть путто и оно также значит «крошка», «младенец», а в изобразительном искусстве – «амур, крылатый малыш» – популярный персонаж декоративных мотивов в эпоху Возрождения. Как видите, слово стоит того, чтобы над его происхождением поломать голову. А ну как ваша гипотеза окажется истиной?

Кодак. В отличие от других искусственных (в кавычках и без кавычек) слов фелибр как термин литературоведения стал достоянием прошлого. Во второй половине XIX века ряд писателей выступил за сохранение литературного провансальского языка (как конкурента французского языка). Ими были созданы прозаические и поэтические произведения. Один из основателей нового течения – Фр. Мистраль ввел в обиход слово фелибры для обозначения писателей и поэтов этого направления. Само слово фелибр неизвестного происхождения, но думается, что, будучи раскрытым, оно не даст повода исследователям ставить его на одну доску с несомненным лингвистическим феноменом – словом кодак.

Да, случай перед вами из ряда вон выходящий. Кодак – подлинный гомункул, бесспорный сирота. Я с удовольствием представляю его вам.

Сочинил это слово американец Джордж Истмен, уроженец города Рочестера, что в штате Нью‑Йорк. Ныне уже нет в живых известного конструктора фотографических аппаратов и создателя многих фотоматериалов. Память о нем хранит лишь крупнейшая в мире фирма по производству фотоаппаратов – «Истмен‑Кодак компанй». И вот зтот его кодак, как назвал изобретатель свою первую фотокамеру, не имеет корней ни в одном языке, и не является, как думали некоторые, даже звукоподражательным. Но послушаем объяснения самого Истмена. «Я придумал его. Мне всегда нравилась буква „К“. Она мне казалась важной и внушительной… Я стал подбирать разные комбинации из букв, которые составляли „слова“, начинающиеся и кончающиеся на „К“. В результате появился „Кодак“. Ну, что ж, любовь зла… Биография кодака началась с 1889 года. И последняя точка в ней будет поставлена, видимо, не скоро.

И еще… нейлон. Видимо, пока оно – последнее очень распространенное слово‑искусственник. В конце 30‑х годов в лаборатории одной из американских фирм получили шелковистое водоотталкивающее синтетическое волокно, а затем выработали из него ткань. Обладая несомненными положительными качествами, она, по мысли хозяев фирмы, способна была завоевать мировую славу. Но как эту ткань наименовать? Словотворческие усилия работников фпрмы оказались безуспешными. Тогда решили объявить открытый конкурс на лучшее название. Вскоре от различных лиц поступило свыше 350 слов‑кандидатов. Жюри принялось за работу. Всесторонне взвесив все «за» и «против», оно остановило свой выбор на слове nylon – нейлон (найлон), которым и нарекли синтетическую ткань.

К достоинствам имени были отнесены его краткость, благозвучность, непохожесть на другие фирменные названия материалов. Спустя некоторое время у нейлона объявились «братцы» – ксилон, перлон, поролон. Их общая часть – (л)он стала терминологическим признаком при назывании синтетических волокон.

Согласитесь, удачная это придумка – нейлон. Слово‑искусственник стало весьма продуктивной моделью для создания и другой группы названий новых веществ, волокон и– тканей – с конечным элементом –он (дедерон, дакрон, крепок и ряд других).

AU NATUREL,

ИЛИ ГЛАВА,В КОТОРОЙ ПРИВОДИТСЯ МАЛАЯ ТОЛИКА ОБШИРНОГО ЗАПАСА ИНОЯЗЫЧНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ И СЛОВ, НЕРЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ В ПЕРВОЗДАННОМ ВИДЕ, ЧТО СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ОБ АКТИВНОМ ОТНОШЕНИИ «ОБЩЕЖИТЕЛЬНОГО», ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПУШКИНА, РУССКОГО ЯЗЫКА К ЦЕННОСТЯМ ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ И МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ИБО, КАК ЗАМЕТИЛ ЕЩЕ КАРАМЗИН, «ЧТО АНГЛИЧАНЕ ИЛИ НЕМЦЫ ИЗОБРЕЛИ ДЛЯ ПОЛЬЗЫ, ВЫГОДЫ ЧЕЛОВЕКА, ТО МОЕ, ИБО Я ЧЕЛОВЕК!»

Русский язык представляется мне хлебосольным хозяином, чье радушие широко распахивает двери перед чужеземными словами и выражениями. С одними хозяин легко прощается, ибо не находит в них достойных качеств, других привечает. «Мой дом – твой дом, – говорит он полюбившемуся гостю. – Хочешь – смени иноземный наряд на русские одежды. А нет – что за печаль – оставайся самим собой»…

Большинство выражений пришло к нам из языка римлян. Меньше – из других языков. (Помните пушкинские строки: «Латынь из моды вышла ныне…»? Видимо, не совсем еще.)

Все иноязычные слова и выражения не оставлены без внимания составителями словарей иностранных слов, энциклопедических и толковых словарей. В этих нужнейших пособиях расположились и наши гости – знакомые нам по переводному варианту и такие, что пребывают в нашей речи «о натюрель» – в натуральном виде [9].