Начало обучения письму и чтению

Однажды ко мне пришли две или три уполномоченные другими матери и просили обучить их детей чтению и письму. Эти мамы были неграмотными. Когда я стала отказываться (это не входило в круг моих задач), они умоляли снова и снова.

С этих пор начали происходить удивительные вещи. Я ограничивалась показом четырех-пятилетним детям двух-трех букв алфавита, которые велела учительнице вырезать из картона.

Затем я попросила вырезать буквы из наждачной бу­маги, чтобы дети могли обводить их кончиками пальцев. Наконец, я рассчитала несколько таблиц, на которых сгруппировала письменные буквы по сходству, чтобы чув­ствительные детские руки могли совершать движения в направлении букв. Учительница была довольна этим про­стым началом и продолжала работать в этом направле­нии.

Мы не могли понять, почему дети приходили в восторг от этого занятия. Они устраивали настоящие процессии, неся буквы перед собой, как знамена, и издавали радост­ные возгласы. Почему?

Однажды меня удивил маленький мальчик, который, проходя по классу, говорил себе: «Для слова «София» мне нужны «с, о, ф, и, наконец, я», - перечисляя отдельные буквы. Было очевидно, что, занимаясь этим, он расклады­вал слово на отдельные составляющие с глубоким интересом человека, который сделал важное открытие: он убе­дился, что каждый звук соответствовал букве алфавита. На самом деле, не было ли это занятие восстановлением соответствия между знаками и звуками? Речь сама по себе есть воспроизведение слов вслух, а написание есть не бо­лее чем «буквенный» их перевод. Любое настоящее про- движение обучающегося искусству письма основано на том, что эти оба «языка» развиваются с определенного мо­мента параллельно. Письменная речь похожа поначалу на отдельные капли, из которых состоит произнесенное вслух, пока не превратится в один связный водяной поток слов и предложений.

Письмо есть потайной ключ, который, однажды открыв дверь, предоставляет право владения дополнительными богатствами. Этот ключ позволяет руке почти автомати­чески совершать живую работу, естественное следствие которой - воспроизведение новой логически выстроенной речи. Для этого рука должна учиться последовательно изображать одни за другими письменные знаки. Так как буквы алфавита - простые символы, никогда не бывшие чем-то образным, то писать их очень легко. Я никогда не задумывалась обо всем этом, пока в истории нашего дома ребенка не развиралось одно большое событие. А именно: один мальчик начал писать. Он сам был этим так удивлен, что начал кричать: «Я написал! Я написал!» Все дети подбежали к нему, окружили и рассматривали слова, ко­торые он написал кусочком белого мела на полу. «Я тоже буду писать! Я тоже!» - закричали другие и побежали за материалом. Некоторые дети столпились у доски, иные ра­ботали прямо на полу. Так письмо произвело настоящий взрыв. Мы стояли, пораженные этим чудом.

Неустанная деятельность детей была похожа на водо­пад. Они писали повсюду - на дверях, на стенах, и даже дома на каравае хлеба. Им было по четыре года. Эта раз­разившаяся как гром потребность писать была для нас нео­жиданным событием.

Когда мы дали детям книги (многие люди, услышав об этом, принесли прекрасные иллюстрированные книги), они восприняли этот факт с холодностью. Хотя в книгах были прекрасные иллюстрации, дети отдались другому вдохновенному занятию, на котором концентрировали свои детские души, - письму.

Возможно, многие из них до этого никогда не видели книг, и мы долгое время старались направить интерес де­тей. Но нам ни разу не удалось разъяснить им, что есть чтение. Тогда мы снова убирали все книги и ожидали дру­гого благоприятного времени.

Дети никогда не перечитывали написанное от руки. Только иногда кто-нибудь интересовался, что написал дру­гой, но было заметно, что у него это не получается. Мно­гие дети с удивлением оборачивались ко мне, когда я на­чинала громко читать написанные слова, словно они хоте­ли спросить: «Откуда же ты это знаешь?»

Прошло около шести месяцев, пока они начали по­нимать, что означает чтение, и опять-таки связывали это с написанием. Дети должны были следовать взглядом за движениями моей руки, когда я писала буквы на белой бумаге, чтобы представить, что таким способом я выражаю свои мысли, словно говорю. Едва лишь они поняли это, как стали прилагать усилия заполучить ли­сточки, на которых я писала. Они несли их куда-нибудь в тихий уголок и пытались в уме прочесть надписи без единого звука.

Когда они прочитывали слово, то это можно было по­нять по одному маленькому прыжку, который был реак­цией на скрытое под пером содержимое, так как написан­ное мною предложение было заданием-поручением: «От­крой окно», «Иди ко мне». Так мы начали читать, и это перешло в дальнейшем в написание длинных предложений и поручений со сложными действиями. Очевидно дети поняли письменный язык как другой вид выражения, как форму произнесенной речи одного лица другому.

Когда приходили посетители, случалось, что многие из детей, которые раньше произносили приветствия и поже­лания устно, теперь не произносили ни одного слова. Они, поднимались, шли к доске и писали на ней предложения: «Садитесь, пожалуйста!» или «Спасибо за посещение!»

Однажды в школе зашла речь о страшном землетрясе­нии, разрушившем город Мессину, жертвами которого ста­ли 100 тысяч человек. Один ребенок примерно пяти лет поднялся, вышел к доске и начал писать. Он начал слова­ми: «Я грустный», и мы догадались, что у него была по­требность выразить свое сочувствие. Но затем он написал следующее: «Я грустный, потому что я маленький». Нео­бычная мысль! Как мы были удивлены, когда он продол­жил: «Когда я стану большой, я поеду туда и помогу». Этот маленький мальчик написал небольшое сочинение и од­новременно показал свое доброе сердце. Он жил на ижди­вении одной женщины, которая целый день торговала зе­ленью.

Позже также произошло нечто неожиданное. Когда мы готовили дидактический материал для введения печатных букв и снова пытались читать книги, дети начали читать все, что было напечатано печатным шрифтом и что они могли найти в школе. Среди всего этого мы обнаружили несколько по-настоящему сложных текстов. Одним из них был календарь с готическим шрифтом.

В то время к нам приходили родители и сообщали, что дети останавливаются на улицах, чтобы прочесть вывес­ки, и с ними стало невозможно гулять. Совершенно оче­видно, что малышей интересовала расшифровка буквен­ных знаков, а не сами слова. Увидев новый шрифт, дети желали ознакомиться с ним, не останавливаясь на содер­жании слов. Это было интуитивное стремление, сравни­мое с исследованием ученого, который долго изучает ос­тавленные на камнях доисторические знаки, пока не най­дет истинный смысл и не расшифрует правильно их значение.

Спешка, с которой мы пытались ввести печатные бук­вы, могла бы погасить интерес и рвение в отгадывании. Преждевременные упражнения в чтении слов из книг ста­ли бы никчемной помощью и убавили бы энергии жад­ного усердия. И книги оставались еще некоторое время в шкафах.

Лишь позднее дети приступили к чтению книг. И нача­лось это с одного события. Однажды один мальчик при­шел в школу очень взволнованный, держа в руке измятый листок бумаги. «Отгадай-ка, что в этом листке написано!» - сказал он своему приятелю. «Ничего. Это клочок бума­ги». «Нет, это история». «История? Там, на листке?» Этот разговор привлек других детей. Они собрались вокруг. Листок скомканной бумаги мальчик нашел на куче мусо­ра. И он начал читать рассказ вслух.

С этого момента дети вдруг начали понимать значение книг, и изо дня в день штурмовали нас вопросами. Однако многие дети, найдя интересные рассказы, вырывали лист­ки из книг, чтобы отнести их домой.

Книги! Открытие их значения произвело на детей по­трясающее воздействие, угрожавшее привычному, мирно­му порядку нашей совместной жизни. Было трудно снова установить дисциплину для этих детских ручонок, кото­рые рушили из любви!

И прежде чем им удалось научиться читать и уважать книги, они с нашей помощью изучили правописание и чистописание и стали наравне с учениками третьего класса начальной школы.

Date: 2015-11-13; view: 315; Нарушение авторских прав