Буддисты в колесе сансары 5 page

Одним из первых людей, положивших начало традиции переселения, стал знаменитый певец Орфей. После своего нашумевшего схождения в Аид за Эвридикой Орфей, как известно, довольно скоро погиб (был растерзан вакханками), затем попал в Аид уже на постоянное жительство и воссоединился с женой. Однако эта судьба не удовлетворила мятежную душу музыканта (возможно, еще и потому, что в то время Елисейские поля не были освоены и жители Аида влачили унылое существование). Орфей каким‑то образом выбрался из загробного мира и стал вселяться в другие тела, пропагандируя при этом учение метемпсихоза и положив начало мистической школе орфиков. Платон пишет, что в середине четвертого века до н. э. некто Эр, сын Армения, повстречал душу Орфея в месте, где умершим предлагались на выбор новые тела, – в тот раз музыкант выбрал тело лебедя. Он объяснил свое решение тем, что разочаровался в женщинах и не хочет рождаться на свет с их помощью. Интересно, что присутствовавшая тут же душа лебедя избрала человеческий жребий. Вообще говоря, душам положено было перед получением нового тела провести в Аиде тысячу лет, но есть основания думать, что Орфей обошел этот закон, поскольку в предыдущий раз он жил в тринадцатом веке до н. э. (участвовал в походе аргонавтов), а в шестом веке до н. э. школа орфиков уже пользовалась заметным влиянием.

Традиции орфиков продолжили пифагорейцы. Сам Пифагор, родившись впервые от божественного отца Гермеса, сменил несколько человеческих, животных и растительных тел, участвовал в Троянской войне (на стороне троянцев) в лице Эвфорба и лишь в шестом веке до н. э. воплотился в великого философа и математика. В процессе своих перевоплощений ему доводилось навещать Аид, и он видел Гесиода и Гомера, которые, по его словам, претерпевали там немалые страдания за свои россказни о богах. Пифагор (точнее, Эфалид – его первое воплощение) попросил Гермеса сохранить ему память о прошлых жизнях. Пифагорейцы попроще такой привилегией не пользовались, но это не мешало знаменитому Эмпедоклу утверждать:

Был уже некогда отроком я, был и девой когда‑то.

Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской

бессловесной.

И если поначалу перевоплощения были достоянием избранных, то в четвертом веке до н. э. Платон в своих диалогах познакомил с этой возможностью широкую древнегреческую публику. Опираясь на слова уже упомянутого Эра, который воскрес на двенадцатый день после смерти, лежа на погребальном костре, Платон в «Государстве» подробно описывает сложную процедуру сортировки душ и жеребьевки. Умерев, душа отправляется к некоему «божественному месту», где вершится суд. Здесь имеются две расселины в земле, по одной из них почившие души поднимаются к судилищу, а по другой души, обреченные Аиду, отправляются к месту своего загробного воздаяния. В небесах тоже зияют две расселины аналогичного предназначения. «Устье» Аида, ведущее к судилищу, не выпускает грешников из‑под земли, пока они не наказаны в должной степени. Платон описывает горестную судьбу Ардиея, тирана одного из городов в Памфилии, который рискнул приблизиться к выходу раньше положенного срока, но устье его и ему подобных не принимало и издавало рев, на который сбегались «дикие люди с огненным обличьем». Злосчастного Ардиея с сотоварищами не только немедленно изловили и связали по рукам и ногам, но и «накинули им петлю на шею. повалили наземь, содрали с них кожу и поволокли по бездорожью, по вонзающимся колючкам, причем всем встречным объясняли, за что такая казнь, и говорили, что сбросят этих преступников в Тартар».

Не известно, действительно ли Ардией был низвергнут в Тартар, или это было лишь средством пущего устрашения. Но в конце концов все души: те, чье наказание в Аиде завершилось, равно как и те, чье пребывание на небесах подошло к концу, – собирались возле веретена Ананки, матери Мойр. Здесь в толпу душ выкидывались номерки и перед собравшимися раскладывались «образчики жизней в количестве значительно большем, чем число присутствующих». Несмотря на то что Ананка считается богиней неизбежности, душам был предоставлен достаточно свободный и обширный выбор, предварявшийся объявлением: «Даже для того, кто приступит последним к выбору, имеется здесь приятная жизнь, совсем не плохая, если произвести выбор с умом и жить строго. Кто выбирает вначале, не будь невнимательным, а кто в конце, не отчаивайся!» Выбирать действительно было из чего: Эр видел жребии и пожизненных тиранов («тирания» была лишь формой правления; упомянутый Ардией страдал не за нее, а за убийства родственников), и людей, славных своей родовитостью, красотой и доблестью предков. По‑видимому, личную доблесть жребий не предлагал и ее следовало заслужить самостоятельно. Были здесь и жребии животных: льва, лебедя, обезьяны, орла, соловья, – на них нашлись желающие из числа знаменитых героев времен Троянской войны, о которых Эр читал в книгах и которых теперь встретил лично. Путешественник с интересом описывает и встречу с Одиссеем:

«Случайно самой последней из всех выпал жребий идти выбирать душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где‑то валявшуюся: все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, сразу же избрала себе, сказав, что то же самое она сделала бы и в том случае, если бы ей выпал первый жребий».

После окончания жеребьевки души отправлялись на равнину Леты. Эр не сообщил Платону (по крайней мере, Платон об этом умалчивает), где именно расположена равнина, но известно, что здесь царят «жара и страшный зной», а также «нет ни деревьев, ни другой растительности». Несмотря на то что равнина носит имя одной из главных рек загробного мира, протекает здесь малоизвестная и, видимо, небольшая река Амелет (возможно, приток или старица пересохшей Леты), вода которой имеет две интересных особенности: она «не может удержаться ни в каком сосуде» и она дает забвение. Мучимые жаждой души пьют воду, забывают о прежней жизни и в полночь, под грохот землетрясения, отправляются в свои новые тела… Скудные географические сведения Платона не позволяют уверенно привязать его «равнину Леты» к карте земного мира. Но известен тип местности, где она могла бы находиться: это пустыня с высокой сейсмической активностью, пересекаемая, очевидно, немноговодной рекой с лишенной зелени долиной. Этим условиям удовлетворяет, например, пустыня Такла‑Макан между горными цепями Кунь‑Лун и Тянь‑Шань и протекающая через нее река Тарим, долина которой в среднем течении лишена растительности.

О судьбе душ, которые до своего перевоплощения пребывали на небе, тот же Платон достаточно подробно пишет в диалоге «Федр». Всякая душа имеет крылья, но сила и надежность их зависят от достоинств самой души. Лучшие из душ взлетают на «небесный хребет», и вращающийся небесный свод несет их «в круговом движении», поднимая в «Занебесную область». Эту область занимает «бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность», в которой, несмотря на всю ее бесцветность (или сообразно с ней), заключены разнообразные добродетели. Созерцать оное бесцветное совершенство в полном спокойствии и благолепии доступно лишь богам, наиболее достойные смертные сюда хотя и поднимаются, но с немалыми препятствиями и в некотором смятении духа. Что же касается основной массы праведников (грешников отсеяли на суде), то их души, несмотря на все свои достоинства, «жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот… Многие калечатся, у многих часто ломаются крылья». Потерявшая крылья душа «носится, пока не натолкнется на что‑нибудь твердое, – тогда она вселяется туда, получив земное тело» (по‑видимому, вселяясь в плод в утробе матери). Души, способные на контролируемый спуск, получают возможность выбора. Позднее, в том же «Федре», Платон пишет: «Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви; вторая за ней – в плод царя, соблюдающего законы, в человека воинственного или способного управлять; третья – в плод государственного деятеля… Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую долю, а кто ее нарушит – худшую». О том, как этот процесс согласуется с описанным выше процессом жеребьевки, Платон не рассказывает.

Отдельные римские поселенцы проникали на территорию Аида еще во втором тысячелетии до н. э. Уже упоминавшийся нами Эней, спустившийся в Аид с помощью Кумской сивиллы, встретил здесь своего соратника Палинура, а в Елисейских полях – своего отца Анхиза. Но в те далекие времена, когда до основания Рима оставалось еще несколько столетий, и Палинур, и Анхиз, и сам Эней, уже будучи связанными с нарождающейся латинской традицией, еще не успели отойти от троянского вероисповедания, которое, если верить Гомеру, полностью совпадало с греческим.

К тому времени, как был основан Вечный город, римляне, отказавшись от греческого царства мертвых, создать свое собственное толком не сумели. Их души, называемые манами, обитали под землей в неблагоустроенном и малоисследованном царстве, управляемом второстепенным богом Вейовисом. В его владения вел единственный вход, находившийся на римском форуме и заваленный камнем. Трижды в год (24 августа, 6 октября и 8 ноября) его открывали, давая манам возможность погулять по земле.

Манам приносили жертвы, впрочем очень скромные. Овидий пишет в «Фастах»:

Рады они черепкам, увитым скромным веночком.

Горсточке малой зерна, соли крупинке одной.

Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:

Все это брось в черепке посередине дорог.

От земных грехов и подвигов судьба умерших римлян мало зависела, а об их занятиях и образе жизни в загробном мире сведений практически не сохранилось. Правда, особо выдающиеся покойники могли стать «ларами» – божествами‑покровителями семьи или даже государства в целом. Разница между манами и ларами малоуловима, их часто путали. Но в целом судьба ларов была, видимо, предпочтительнее: они жили не в темном подземелье, а в специальных шкафчиках‑ларариях, стоявших возле очага. Римляне периодически открывали дверцы шкафчиков, например, чтобы лары могли принять участие в семейном празднике. Для них ставили пищу и питье, а по праздникам жилища ларов украшали цветами.

Что же касается покойников особо зловредных либо непогребенных, они могли превратиться в лемуров (ларвов). Им был посвящен праздник Лемурий, который отмечался три ночи: 9, 11 и 13 мая. Лемуров кормили черными бобами и потом изгоняли при помощи грохота медных тазов, которыми ударяли друг о друга. Впрочем, лемуры, как и обычные маны, жили под землей и не слишком часто навещали живых.

Когда римляне обрели силу на земле, такие скромные условия загробной жизни уже не могли удовлетворять жителей Вечного города. С завоеванием Греции Римом во втором веке до н. э. началась колонизация – как наземной Эллады, так и Аида и Елисейских полей (римляне назвали их Элизиум). Но надо отметить, что в этом случае римляне в полной мере соблюли основной принцип, который они проводили в жизнь в завоеванных провинциях: они строили мосты и дороги, следили за соблюдением порядка, но при этом не вмешивались в религиозную жизнь населения и сохраняли местное самоуправление и существующую систему власти (при подчинении ее метрополии). Все это мы видим в Аиде времен римского владычества. Здесь был наведен определенный порядок, построены дороги и великолепные мосты (многочисленные мосты над Злыми Щелями описывает Данте; правда, к его времени они были частично разрушены землетрясением рубежа 20‑30‑х годов). Царь Аид сохранил свою власть, но подчинялся метрополии. Информация о прокураторе Аида до нас не дошла, есть основания думать, что эта должность была поручена самому Аиду: он принял римское гражданство и римские имена Орк и Диспатер, его жена Персефона стала Прозерпиной.

Обычно римляне облагали свои провинции налогами, и немалыми. Сведений о сборе налогов в Аиде не сохранилось (хотя традиционная въездная пошлина была сохранена).

Римляне очень недолго хозяйничали в Аиде. Римская империя рухнула под натиском варваров в пятом веке н. э., но еще в те времена, когда римляне были полновластными владыками в мире живых, их царство мертвых стало заселяться представителями новой религии – христианства. В 313 году император Константин Великий Миланским эдиктом окончательно признал за христианами право на отправление религиозных обрядов, а значит – на заселение Аида (который они считали своим адом после сошествия туда Христа) и рая. В конце четвертого века христианство одержало полную и окончательную победу на всей территории Римской империи как на земле, так и под землей. В Восточной империи это было юридически закреплено декретом Феодосия I в 391 году. В 394‑м власть Феодосия распространилась и на Западную империю, в Риме был потушен священный огонь Весты, эллинский Аид окончательно стал христианским адом, а судьба Елисейских полей остается невыясненной. Возможно, они были стерты с лица Европы ордами варваров в начале пятого века.

Валгалла и ее соседи (языческая Европа)

Следующими после Аида по значимости, изученности и, вероятно, численности населения загробными государствами Европы можно назвать германо‑скандинавские царства мертвых, Валгаллу и Хель (оно же – Нифльхель, или Нифльхейм, Страна мрака). Подробные сведения о них сохранила скандинавская литература. Можно предположить, что древние германцы отправлялись в тот же самый загробный мир, что и скандинавы, поскольку известно, что они имели общих богов.

Валгалла предназначалась для воинов, павших в битве. Она находилась на небесах, в городе богов Асгарде, непосредственно в палатах верховного бога Одина, но жизнь там была полна не небесных, а самых земных радостей. Царство Хель располагалось под землей и удовольствиями не изобиловало; сюда попадали все остальные.

Регионы эти, хотя и заселялись выходцами с одних и тех же земных территорий и управлялись достаточно близкими родственниками, были совершенно независимы. Хель, хозяйка одноименного подземного царства, состояла в родстве с верховным богом Одином: была дочерью Локи, который в «Младшей Эдде» назван братом Бюлейста (эпитет Одина). Согласно «Старшей Эдде», Локи – побратим Одина, смешавший с ним свою кровь. Но будь это родство или побратимство, дочь Локи, безусловно, была не чужим человеком, точнее, богом для главы скандинавского пантеона. Да и на царство ее поставил Один, «дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан». Однако, несмотря на такую, казалось бы, тесную связь с небесными богами, асами, Хель не допускала никакого вмешательства асов, включая и самого Одина, в жизнь подземного мира. Когда юный бог Бальдр, сын Одина, погиб от руки нечаянного убийцы и попал в царство Хель, она отказалась отпустить своего двоюродного брата (и сына верховного бога!) обратно, несмотря на горе всех асов и на их ходатайство.

Царица приняла Бальдра вполне по‑родственному: для него заранее был сварен светлый мед, устланы кольчугами скамьи и «золотом пол усыпан красиво». Когда ходатай от богов, Хермод, прибыл просить за покойного, он увидел Бальдра, сидящего в палатах Хель на почетном месте. Тем не менее никакие уверения Хермода, что у асов стоит по усопшему богу «плач великий», не тронули черствого сердца царицы. Она согласилась отпустить пленника, но выдвинула маловыполнимое условие: «Всё что ни есть на земле живого иль мертвого будет плакать по Бальдру». Как сообщает «Младшая Эдда», «все так и сделали: люди и звери, земля и камни, деревья и все металлы». Не стала плакать лишь великанша Тёкк, в которую превратился отец Хель, коварный бог Локи. Это дало царице формальный повод отказаться от обещания и оставить Бальдра у себя.

Несмотря на то что Хель – дочь одного из верховных асов, она не блистает физическими данными; автор «Младшей Эдды», Снорри Стурлусон, пишет, что «она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать, потому что она сутулится и вид у нее свирепый». Впрочем, родные братья и сестры Хель, другие дети Локи и Ангброды, тоже не слишком удались: это свирепый волк Фенрир и Мировой Змей Ермунганд, опоясывающий всю землю и кусающий сам себя за хвост. Еще один брат Хель – восьминогий конь Слейпнир, его можно было бы назвать братом царицы по отцу, но дело в том, что Локи, действительно бывший отцом для большинства своих детей, для Слейпнира оказался матерью – он родил его в бытность свою кобылой.

Царство Хель лежит в глубинах земли, под одним из корней мирового древа Иггдрасиль, принадлежащего к породе ясеней. Три корня этого дерева раскинулись практически по всему мирозданию; по поводу того, куда простираются два из них, «Старшая» и «Младшая» Эдды противоречат друг другу, но касательно третьего корня никаких сомнений нет: под ним залегает Нифльхейм, Страна мрака. Корень этот уходит на север, где и находятся чертоги Хель. Впрочем, подвластная ей территория начинается, видимо, от самого ствола Иггдрасиля: именно там, у его основания, обитает дракон Нидхёгг, который, по сообщению «Старшей Эдды», гложет трупы умерших и терзает мужей. Сюда, на растерзание дракону, поступают «поправшие клятвы, убийцы подлые и те, кто жен чужих соблазняет». Дракон находится в давней вражде с орлом, живущим на том же дереве, но в ветвях. Заботы по истязанию грешников не мешают дракону вести с орлом бурную словесную перепалку, а поскольку мировое древо достаточно высокое и переругиваться на таком расстоянии не вполне удобно, специально обученная белка Рататоск «снует вверх и вниз по ясеню и переносит бранные слова, которыми осыпают друг друга орел и дракон Нидхёгг».

Однако основные территории и парадные ворота Хель находятся на почтительном расстоянии от центра мироздания; уже упомянутый Хермод, направляясь в царство мертвых, «скакал девять ночей темными и глубокими долинами». На подступах к Нифльхейму путь ему преградила река Гьёлль, что значит «шумная». Мост через реку был выстлан золотом, причем охраняла его единственная дева по имени Модгуд. Впрочем, подданные Хель золото, судя по всему, ценили не слишком высоко (царица посыпала им полы), а другие путники сюда, естественно, не заезжали, и удивленная Модгуд встретила Хермода словами: «…не похож ты с лица на мертвого. Зачем же ты едешь сюда, по Дороге в Хель?»

От моста «Дорога в Хель идет вниз и к северу». Хермод преодолел весь путь на коне, и это дает основание думать, что Хель лежит не слишком глубоко под землей, по крайней мере, ни в какие пропасти путнику спускаться не пришлось. «Старшая Эдда» сообщает, что Брюнхильд, покончившая с собой воительница (по некоторым данным – валькирия), ехала по этой дороге в повозке, которую предварительно вместе с ней сожгли на погребальном костре.

Дорога упирается в решетчатые ворота, за которыми лежит резиденция Хель. Возможно, именно здесь привязан в пещере знаменитый пес Гарм, которому предстоит своим лаем возвестить начало Рагнарёка – последней битвы богов. Владения Хель во многом похожи на ад, Снорри Стурлусон пишет: «Там у нее большие селенья, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки. Мокрая Морось зовутся ее палаты, Голод – ее блюдо, Истощение – ее нож, Лежебока – слуга, Соня – служанка, Напасть – падающая на пол решетка, Одр Болезни – постель, Злая Кручина – полог ее». И тем не менее попадают сюда отнюдь не за грехи: в Нифльхель собраны «люди, умершие от болезней или от старости». Среди них могут быть и праведники, и воины, если только они не погибли в битве. Даже великий воитель Сигурд, чьи подвиги описаны в «Старшей Эдде», «Саге о Вёльсунгах» и других сказаниях, обречен на Хель, поскольку был убит по одним источникам – в дороге, по другим – в своей постели, но, во всяком случае, не успев оказать сопротивления.

Любящая Сигурда Брюнхильд не питает никаких иллюзий по поводу загробной судьбы своего возлюбленного и не надеется встретить его в Валгалле. Она отправляется за ним прямо в Хель, сообщив встреченной по дороге великанше: «С Сигурдом я теперь не расстанусь!» Для того чтобы попасть в Хель, бывшая валькирия кончает жизнь самоубийством. Умирает она, как воин: надевает кольчугу и пронзает себя мечом. Но, несмотря на меч в руке, путь ее лежит прямо в преисподнюю: одна из песен «Старшей Эдды» так и называется «Поездка Брюнхильд в Хель». Надо отметить, что, прежде чем отправиться в последний путь, Брюнхильд пыталась увлечь за собой своих служанок, соблазняя их золотыми запястьями, узорчатыми покрывалами и пестрыми тканями. Это дает основания думать, что жизнь в «Мокрой Мороси» была все же не так беспросветна, как это рисует Снорри Стурлусон, и что кто‑то мог отправиться туда добровольно, прельстившись богатыми подарками. Правда, ни одна из служанок Брюнхильд не захотела составить компанию своей госпоже. Они прямо сказали: «Довольно убитых! Жизнь дорога нам!» Брюнхильд согласилась с их доводами. Тем не менее, сбираясь в последний путь и давая указания по поводу своего с Сигурдом погребального костра, она заявила:

Пять рабынь мы возьмем

И слуг восьмерых

Высокого рода

С собой на костер.

Но не исключено, что добросердечная валькирия имела в виду уже погибших слуг, – ранее в песне упоминались мертвые служанки, которые, судя по всему, пали случайными жертвами при убийстве Сигурда.

Хотя служанки Брюнхильд и оказались несговорчивыми, известно, что женщины нередко отправлялись в загробный мир скандинавов добровольно. Ахмед Ибн Фадлан, арабский дипломат десятого века, подробно описывает похороны знатного норманна:

«Если умрет главарь, то его семья скажет его девушкам и его отрокам: “Кто из вас умрет вместе с ним?” Говорит кто‑либо из них: “Я”. И если он сказал это, то [это] уже обязательно, – ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. Большинство из тех, кто это делает, – девушки. И вот когда умер тот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: “Кто умрет вместе с ним?” И сказала одна из них: “Я”. Итак, ее поручили двум девушкам, чтобы они охраняли ее и были бы с нею, куда бы она ни пошла, настолько, что они иногда [даже] мыли ей ноги своими руками. И они [родственники] принялись за его дело, – за кройку для него одежд и устройство того, что ему нужно».

Далее Ибн Фадлан подробнейшим образом описывает процесс похорон и сопутствующих жертвоприношений. Покойного поместили во временной могиле, а родственники и друзья тем временем снаряжали корабль для отправки усопшего в последний путь. Корабль поставили на специальный помост, на палубу внесли скамью и покрыли ее стегаными матрацами, подушками и византийской парчой. Рядом с кораблем соорудили нечто вроде ворот, которые вели в загробный мир. Попасть в него через эти ворота было затруднительно, но зато через них можно было туда заглянуть.

В день похорон покойного нарядили в парадную одежду и внесли на корабль. С ним положили его оружие, закололи собак, коней, коров, кур… Девушку трижды подняли над воротами, ведущими в загробный мир, и дали ей возможность разглядеть, что же там происходит.

«Она сказала в первый раз, когда ее подняли: “Вот я вижу своего отца и свою мать”, – и сказала во второй раз: “Вот все мои умершие родственники, сидящие”, – и сказала в третий раз: “Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, – так ведите же меня к нему”».

Судя по всему, обитатели Валгаллы и Хель не требовали верности от своих спутниц. По крайней мере, друзья и родственники покойного, которые поочередно совокуплялись с обреченной девушкой, утверждали, что делают это из любви и дружбы к усопшему, о чем и просили ему сообщить.

Для описания дальнейших событий предоставим слово Ибн Фадлану:

«После этого та группа [людей], которые перед тем уже сочетались с девушкой, делают свои руки устланной дорогой для девушки, чтобы девушка, поставив ноги на ладони их рук, прошла на корабль. Но они [еще] не ввели ее в шалаш. Пришли мужи, [неся] с собою щиты и палки, а ей подали кубком набиз (алкогольный напиток. – О.И). Она же запела над ним и выпила его. И сказал мне переводчик, что она этим прощается со своими подругами. Потом ей был подан другой кубок, она же взяла его и долго тянула песню, в то время как старуха торопила ее выпить его и войти в палатку, в которой [находился] ее господин.

И я увидел, что она растерялась, захотела войти в шалаш, но всунула свою голову между ним и кораблем. Тогда старуха схватила ее голову и всунула ее [голову] в шалаш, и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, вследствие чего обеспокоились бы другие девушки и перестали бы стремиться к смерти вместе со своими господами. Затем вошли в шалаш шесть мужей из [числа] родственников ее мужа и все [до одного] сочетались с девушкой в присутствии умершего. Затем, как только они покончили с осуществлением [своих] прав любви, уложили ее рядом с ее господином. Двое схватили обе ее ноги, двое обе ее руки, пришла старуха, называемая ангел смерти, наложила ей на шею веревку с расходящимися концами и дала ее двум [мужам], чтобы они ее тянули, и приступила [к делу], имея [в руке] огромный кинжал с широким лезвием. Итак, она начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла.

Потом явился ближайший родственник умершего, взял палку и зажег ее у огня…»

Корабль и всех тех, кто на нем находился, сожгли. Трудно сказать, куда отправились умершие, в Валгаллу или в Хель. Судя по тому, что пишет Ибн Фадлан, покойный норманн умер не в битве (автор не умолчал бы об этом), а в своей постели. Это означает, что вход в Валгаллу был для него и его спутницы закрыт и они могли рассчитывать в лучшем случае на более или менее достойное место в преисподней. Однако обилие ценностей, взятых ими с собой, и радость девушки, которая, по словам Ибн Фадлана, в преддверии похорон «каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему», дают основания думать, что жизнь в преисподней тоже может быть не лишена земных радостей. И будь то Нифльхейм или Валгалла, присутствовавшие на похоронах называли это место раем. Один из них сказал Ибн Фадлану:

«Вы, арабы, глупы… Действительно, вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай».

Тем не менее в основном раем считалась Валгалла, и воинов, умерших своей смертью или погибших, но не в битве, в нее, как правило, не пускали. Есть основание думать, что они все‑таки попадали во владения Хель. Недаром сам Один (который, как пишет Снорри Стурлусон в «Круге земном», до того, как стал богом, был земным правителем и воином), умирая от болезни, «велел пометить себя острием копья», видимо, в надежде, что это приравняет его к павшим в битве. А в «Старшей Эдде» прямо говорится о том, что в Валгалле Хрофт (одно из имен Одина) «собирает воинов храбрых, павших в бою».

С другой стороны, в «Младшей Эдде» этот вопрос решается иначе. Рассказывая о Всеотце Одине, тот же Снорри сообщает:

«…Он создал человека и дал ему душу, которая будет жить вечно и никогда не умрет, хоть тело и станет прахом или пеплом. И все люди, достойные и праведные, будут жить с ним в месте, что зовется Гимле (Защита от огня. – О.И) или Вингольв (Обитель блаженства. – О.И.). А дурные люди пойдут в Хель, а оттуда в Нифльхель. Это внизу, в девятом мире».

Впрочем, Снорри был христианином и мог не вполне разбираться в тонкостях языческого загробного судопроизводства. Более того, писания его вообще плохо согласуются друг с другом. Так, несколькими страницами раньше автор «Младшей Эдды», противореча сам себе, категорически заявляет, что первые люди, Адам и Ева, были созданы не Одином, а «Всемогущим Господом». А ведь любому, самому необразованному норманну было известно, что прародители человечества, Аск и Эмбла – бледные, безголосые и бездыханные, – были найдены тремя асами – Одином, Хёниром и Лодуром – на берегу моря, где асы и вдохнули в них жизнь.

Таким образом, вопрос о том, кто же все‑таки попадал в Валгаллу – только павшие воины или праведники вообще, остается в какой‑то мере открытым.

Возможно, он каждый раз решался индивидуально, ведь недаром боги вершили свой суд, сидя у корней Иггдрасиля.

В целом есть основания думать, что, вопреки Снорри, те праведники, которые не умели владеть мечом, в Валгаллу не попадали. Дело в том, что Один собирал свое небесное войско не для вознаграждения праведников, а для того, чтобы готовиться к Рагнарёку – последней, решающей битве с великанами‑йотунами и чудовищами (в том числе змеем Ермунгандом и волком Фенриром). Моральный облик загробных воинов – эйнхериев – должен был волновать Отца дружин в последнюю очередь, важнее было их умение владеть мечом. Зачастую Один целенаправленно организовывал гибель лучших воителей в битвах – чтобы те попадали в Валгаллу в расцвете сил и доблести.

Естественно, даже отборным воинам следует постоянно поддерживать форму, и в Валгалле проходили каждодневные учения:

Эйнхерии все

Рубятся вечно

В чертоге у Одина.

В схватки вступают,

а кончив сражение,

мирно пируют.

Общая вместимость Валгаллы известна, в «Старшей Эдде» говорится:

Пять сотен дверей

и сорок еще

в Валгалле, верно;

Date: 2015-11-13; view: 307; Нарушение авторских прав