VIAGGIO 4 page. — Я полагаю, вы поедете вместе с ним?

— Я полагаю, вы поедете вместе с ним?

— Вы неправильно полагаете.

Шивон ощетинилась, и в ее взгляде снова полыхнул сумасшедший огонь. Нужно было немедленно это исправить.

— Я ревновала его, — заговорила Конни, — но никогда не испытывала к вам ненависти. Вы подарили Гарри все, что только возможно: плотскую любовь, верность, понимание проблем, которые возникали у него в связи с работой. Большую часть времени он проводил именно с вами. Господи, да разве могла я не ревновать!

Конни чувствовала, что ей удалось завоевать внимание Шивон, поэтому продолжала:

— Но еще раз повторяю, я не испытывала к вам ненависти, поверьте мне!

Шивон смотрела на нее с интересом.

— Вы, видимо, рассуждали так: пусть лучше он спит с одной этой бабой, чем гуляет с десятками на стороне, правильно?

Конни поняла: вот тут начинается самое опасное, поэтому следует проявлять особую осторожность. Ни одного непродуманного слова! Она посмотрела на измученное лицо Шивон Кейси — женщины, которая всегда любила Гарри Кейна и продолжает любить его до сих пор. Возможно ли, что она, будучи столь близка к Гарри, ничего не знает о других его связях? О стюардессе, о хозяйке маленькой гостинице в Гэлвее, о жене одного из их клиентов? Конни вглядывалась в черты сидевшей перед ней женщины. Судя по тому, что она видела, Шивон Кейси искренне верила, что являлась единственной женщиной в жизни Гарри Кейна.

— Думаю, вы правы, — задумчиво заговорила Конни. — Было бы слишком унизительно знать, что он гуляет направо и налево и спит со всеми женщинами подряд. И хотя мне, что вполне естественно, не нравилась ваша связь, я понимала, что это нечто большее, нежели простая интрижка, что вы имеете для него особое значение. Как я уже сказала, мне кажется, ему с самого начала следовало жениться именно на вас.

Шивон слушала внимательно и задумчиво. Когда она наконец заговорила, ее глаза были наполовину прикрыты, но все так же безумны.

— Почему вам не стало страшно, когда вы узнали, что я последовала за вами сюда и написала ту записку?

Конни до сих пор было страшно.

— Я полагала, что вы сознаете: какие бы трудности ни были или могли еще быть, вы — единственный человек, который что-то значил в жизни Гарри. — Поскольку Шивон слушала, не перебивая, Конни продолжала: — Но, конечно, я приняла определенные меры для того, чтобы вы понесли наказание в том случае, если причините мне какой-либо вред.

— Что? Что вы сделали?!

— Я отправила письмо своему адвокату и приложила к нему копию вашей записки, приказав вскрыть это в случае моей внезапной смерти — в Риме или в любом другом месте. Я написала, что имею все основания полагать, что записка с угрозами в мой адрес поступила от вас.

Шивон закивала — чуть ли не восхищенно. Конни хотелось бы верить в то, что она уже способна внимать голосу разума, но, по-видимому, здравый смысл был еще не в состоянии достучаться до ее потревоженного рассудка. Сейчас было бы бесполезно затевать с ней доброжелательный женский разговор, советовать всерьез заняться своей внешностью, привести себя в порядок, а затем отправляться в Англию и вить семейное гнездышко, готовясь к тому времени, когда, освободившись из тюрьмы, туда приедет Гарри. Конни была уверена, что у этой парочки еще осталось достаточно денег, которые им удалось увести в тень от закона, но она не собиралась учить Шивон, как жить дальше. У Конни до сих пор не прошла противная дрожь в коленках. Ей удалось сохранить внешнее спокойствие и выдержку, встретившись с той, которая последовала за ней в другую страну и угрожала ей смертью, но Конни не знала, надолго ли ее еще хватит. Ей не терпелось оказаться в спасительных стенах «Почтовой марки».

— Я не причиню вам вреда, — тихо произнесла Шивон.

— Да уж, было бы жаль, если бы вас привели в тюрьму в тот самый день, когда оттуда должны выпустить Гарри, — сказала Конни с такой обыденной интонацией, будто они находились в магазине и обсуждали, какой выбрать сувенир.

— Как вам удается оставаться столь бесстрастной? — спросила Шивон.

— Этим я обязана проклятым годам, проведенным в одиночестве, — ответила Конни. Ей вдруг стало жаль себя, и она вытерла непрошеную слезу. А затем решительно встала и, подойдя к официанту, щедро заплатила ему.

— Grazie, tante grazie, Signora![107]— рассыпался тот в благодарностях.

Синьора! Она уже наверняка вернулась в гостиницу, и Конни не терпелось вручить ей подарок. Все это казалось во сто крат более реальным, нежели печальная женщина, сидевшая за столиком пиццерии, женщина, которая большую часть своей жизни была любовницей мужа Конни и которая приехала в Рим специально для того, чтобы убить соперницу. Она взглянула на Шивон Кейси и, не попрощавшись, направилась к выходу. Говорить больше было не о чем.

В баре, куда Фиона и Барри пришли в поисках его приятелей со времен Чемпионата мира, было очень шумно.

— Вот, в этом уголке мы и сидели, — показал Барри.

Здесь собралось огромное количество молодежи, а огромный телевизор установили таким образом, чтобы экран был виден всем. Передавали футбольный матч, и все собравшиеся дружно болели против «Ювентуса». Неважно, с кем он играл, важно было то, что «Ювентус» — враг! Забыв о цели их прихода, Барри присоединился к болельщикам. Фиона тоже увлеклась матчем и присоединила свой голос к негодующим крикам, когда судья на поле принял решение, не понравившееся римским фанатам.

— Увлекаетесь футболом? — спросил ее мужчина, сидевший рядом. Барри тут же обнял ее за плечи.

— Она мало что понимает в футболе, но я был здесь, вот в этом самом баре, во время Чемпионата мира по футболу. Я из Ирландии.

— Ирландия! — восторженно завопил мужчина.

Барри немедленно вытащил фотографии, сделанные в этом же баре в дни Чемпионата мира. На них было запечатлено такое же скопление веселящихся и кричащих во все горло молодых людей, как и сейчас, только гораздо более разноплеменное. Мужчина сказал, что его зовут Джино. К ним стали подходить другие завсегдатаи бара, чтобы дружески похлопать Барри по спине. Фотографии пошли по рукам, замелькали имена: Пол Макгрет, Каскарино, Хаугтон, Чарлтон,[108]пиво потекло рекой.

Фиона вскоре потеряла нить разговора, да к тому же у нее разболелась голова.

— Барри, если ты меня любишь, — взмолилась она, — отпусти меня обратно в гостиницу. Я помню дорогу: прямо по улице Джованни, а потом налево, так что не волнуйся, я не заблужусь.

— А вот я запросто могу заблудиться.

— Ну, пожалуйста, Барри, я ведь не так много прошу!

— Барри! Барри! — скандировали его друзья.

— Ладно, — смилостивился он, — только будь очень осторожна.

— Хорошо. Я не буду запирать дверь в номер, — сказала девушка и чмокнула Барри в щеку.

На улицах ночного Рима было столь же безопасно, как и в ее родном Дублине. Счастливая, Фиона возвращалась в гостиницу, радуясь тому, что Барри нашел своих друзей. Они встретились совершенно обыденно и поначалу даже не могли вспомнить имен друг друга. Но, в конце концов, может быть, таковы все мужчины?

Фиона смотрела на окна домов, на каждом из которых выстроились горшки с геранью и другими комнатными цветами. Они выглядели гораздо ярче, чем в Ирландии. Впрочем, чему тут удивляться, под жарким итальянским солнцем любое растение будет цвести в десятки раз пышнее, чем на ее холодной родине.

А затем, проходя мимо бара, Фиона увидела мистера Данна. С печальным лицом, он одиноко сидел за столиком, на котором стояла кружка с пивом, а его мысли, казалось, витают за тысячи миль отсюда. Поддавшись внезапному порыву, Фиона открыла дверь и подошла к его столику.

— Ну вот, мистер Данн, похоже, нас с вами бросили на произвол судьбы.

— Фиона? — Он словно вынырнул из глубокого небытия. — А где Бартоломео?

— Общается с другими футбольными болельщиками — такими же фанатами, как он сам.

— А, значит, он все-таки отыскал их? Ну, разве это не замечательно! — Улыбка мистера Данна была теплой, но очень усталой.

— Он и сам счастлив до умопомрачения. А вы довольны нашей поездкой, мистер Данн?

— Да, очень, — ответил мужчина, но голос его прозвучал глухо и неуверенно.

— Так что же вы сидите тут в одиночестве? Ведь это вы организовали ее вместе с Синьорой! А, кстати, где она сама?

— Синьора встретила каких-то друзей с Сицилии, где она когда-то жила. — В голосе мистера Данна сквозили досада и горечь.

— О, это здорово!

— Здорово — для нее, она ведь проводит вечер не одна, а в компании.

— Только один вечер, мистер Данн.

— Пока — да, а что будет дальше, неизвестно. — Он говорил, как капризный двенадцатилетний мальчик.

Фиона с удивлением посмотрела на Эйдана Данна. Ей было известно очень многое. Она, к примеру, знала, что его жена, Нелл, крутила роман с отцом Барри. Теперь-то с этим покончено, но, возможно, Нелл, которая не знает, что Фиона положила конец ее шашням, до сих пор пишет своему бывшему любовнику назойливые письма и донимает его телефонными звонками. От грании и Бриджит Фиона знала, что их отец несчастлив в браке, что, находясь дома, он проводит почти все время в своей «итальянской» комнате, не высовывая нос наружу. Как и все в их группе, Фиона знала, что они с Синьорой влюблены друг в друга. Вслед за этой мыслью в голову Фионе пришла другая: а ведь теперь в Ирландии разрешены разводы![109]

Она подумала, что та, прежняя Фиона, робкая и неуверенная в себе, скорее всего, оставила бы все как есть и не стала бы вмешиваться. Но новая, более удачная версия Фионы ринулась в бой. Она сделала глубокий вдох и заговорила:

— Как-то раз Синьора сказала мне, что благодаря вам мечта всей ее жизни смогла сделаться явью. По ее словам, до того, как вы дали ей эту работу, она ощущала собственную ненужность и никчемность, но потом все изменилось.

Ответ мистера Данна оказался для Фионы полной неожиданностью:

— Все это было раньше, до того, как она встретила этих… сицилийцев.

— Сегодня во время обеда она повторила мне те же слова, — солгала Фиона.

— Что, правда? — Он был сущим ребенком!

— Мистер Данн, могу я говорить с вами совершенно откровенно, но — по секрету?

— Конечно, можешь, Фиона.

— И вы обещаете никогда и никому не передавать то, что я вам скажу, в особенности грании и Бриджит?

— Разумеется.

Фиона вдруг почувствовала слабость в ногах.

— Боюсь, мне придется что-нибудь выпить, — сказала она.

— Что ты предпочитаешь: кофе или минеральную воду?

— Лучше бренди.

— Если дело настолько серьезное, то я, пожалуй, и себе возьму бренди, — сказал Эйдан Данн и, подозвав официанта, сделал заказ.

— Мистер Данн, миссис Данн здесь нет…

— Я это заметил.

— И объясняется это тем, что она вела себя… не совсем так, как положено. Видите ли, она находилась в дружеских… даже чересчур дружеских отношениях с отцом Барри. А мать Барри это очень сильно переживала. Так сильно, что пыталась из-за этого покончить жизнь самоубийством.

— Что?! — У Эйдана Данна был такой вид, будто его ударили обухом по голове.

— Как бы то ни было, сейчас все закончилось — закончилось в тот самый вечер, когда в Маунтенвью проходила festa. Если вы помните, миссис Данн уехала домой очень поспешно. Теперь мать Барри на седьмом небе от счастья, а его отец уже не состоит с миссис Данн в, гм, неподобающе, так сказать, дружеских отношениях.

— Фиона, это не может быть правдой!

— Это чистая правда, мистер Данн, но помните, вы обещали никому и ни при каких обстоятельствах не передавать мои слова.

— Но это же невероятно, Фиона!

— Уверяю вас, все обстоит именно так, как я вам рассказала. Когда вернетесь, спросите у жены, она — единственный человек, с которым вы можете говорить об этом. Но лучше, по-моему, вообще не поднимать эту тему. Барри ничего не знает, Грания и Бриджит тоже, так зачем же всех расстраивать!

В огромных глазах Фионы, казавшихся еще больше из-за толстых стекол очков, светилась такая искренность, такое неподдельное участие, что Эйдан Данн вдруг поверил каждому ее слову.

— Но если ты не хочешь никого расстраивать и вовлекать в эту историю, зачем ты рассказала все это мне? — спросил он.

— Наверное, потому… Потому что мне хочется, чтобы вы и Синьора были счастливы вместе. Я не хочу, чтобы вы, мистер Данн, изводили себя мыслью о том, что вы первый обманули свою жену. Сезон измен уже открылся, и открыли его не вы.

Она резко умолкла.

— Ты удивительное дитя! — проговорил Эйдан. Он заплатил по счету, и они в полном молчании направились к гостинице «Почтовая марка». В холле они остановились. Эйдан потряс ее руку и еще раз повторил: — Удивительно! — а затем поднялся к себе в номер, где Лэдди уже разложил на кровати все те предметы, которые на следующий день должен был благословить Римский Папа.

Господи, ведь завтра они отправляются на площадь Святого Петра, где верующих будет благословлять сам Понтифик! Эйдан схватился за голову. Он начисто забыл об этом!

Лэдди приготовил для благословения шесть наборов четок и теперь раскладывал их поверх покрывала. Он уже почистил всю обувь для синьора Буона Сера, который не знал, куда от него деваться.

— Domani mercoledi noi vedremo Il Papa,[110]— со счастливой улыбкой изрек Лэдди.

Оказавшись в кровати со Сьюзи, Лу был вынужден признать, что желание, переполнявшее его на протяжении всего вечера, теперь не может быть реализовано.

— Чересчур много выпил, — покаялся он, как будто это не было видно с первого взгляда.

— Не расстраивайся, — успокоила его Сьюзи, — завтра нам понадобятся силы для свидания с Римским Папой.

— О Господи, я совсем забыл об этом Папе, — пробурчал Лу и тут же уснул.

Билл Берк и Лиззи свалились на постель и уснули, даже не успев снять одежду. В пять часов утра они проснулись, дрожа от холода.

— Я надеюсь, сегодня у нас свободный день? — простонал Билл.

— Свободный, но только после встречи с Папой, — в тон ему ответила Лиззи. У нее раскалывалась голова.

Барри обессиленно упал на стул, от грохота которого проснулась Фиона.

— Я заблудился, — сообщил он. — Забыл, где мы живем.

— Барри, ведь это так просто: идешь от бара по прямой, а потом поворачиваешь налево!

— Да нет, я заблудился в гостинице, забыл, где наш номер, и вломился к каким-то чужим людям.

— Здорово же ты надрался, — без тени упрека сказала Фиона. — Ну, как прошел вечер?

— Хорошо, вот только есть тут какая-то тайна.

— Не сомневаюсь. Попей водички.

— Тогда я всю ночь буду бегать в сортир.

— Ты и так будешь туда бегать — после такого количества пива, которое ты выпил.

— А как ты дошла до гостиницы? — вдруг спросил он.

— Точно так, как я тебе уже объясняла: все время прямо, а потом налево. На, попей.

— Ты с кем-нибудь разговаривала?

— Только с мистером Данном. Я встретила его, когда возвращалась из бара.

— Он спит с Синьорой и прямо сейчас находится в ее постели! — со странной гордостью заявил Барри.

— Ничего подобного. Да и откуда ты можешь это знать!

— Я слышал его голос, когда проходил мимо номера Синьоры.

— И о чем же он говорил?

— Что-то такое про храм Марса — бога войны.

— Он что, лекцию читал?

— Ну, вроде того. Я тоже подумал, что он пересказывает ей свою лекцию.

— Господи, до чего все это странно! — произнесла Фиона.

— Я расскажу тебе кое-что еще более странное, — сказал Барри. — Все эти парни в баре — они не здешние, а из какого-то другого места.

— О чем это ты?

— Они приехали из какого-то городишки Мессанья — к югу от Бриндизи, от которого туда еще надо плыть на корабле. Говорят, там навалом оливок и фиг. — В голосе Барри звучало беспокойство.

— Ну, и в чем же проблема? — поинтересовалась Фиона. — Каждый из нас откуда-нибудь происходит.

— Они сказали, что приехали в Рим впервые, так что я не мог встречаться с ними, когда был здесь на Чемпионате по футболу.

— Может, мы забрели не в тот бар?

— Не знаю, — мрачно откликнулся Барри.

— А может, они просто забыли о том, что уже бывали в Риме?

— Такое не забывается.

— Но ведь они вспомнили тебя!

— Да и мне казалось, что я их вспомнил…

— Ну ладно, не расстраивайся и ложись спать. Завтра во время встречи с Папой у нас должны быть светлые глаза и трезвые головы.

— О Господи, еще и Папа…

Оказавшись в своем номере, Конни преподнесла Синьоре сюрприз. Это была лекция Эйдана, целиком записанная на магнитофонную ленту. Она специально купила диктофон и записала каждое сказанное им слово.

Синьора была тронута до глубины души.

— Я прослушаю ее под одеялом, чтобы не мешать вам спать, — сказала она после бурного выражения радости.

— Что вы, я с удовольствием послушаю эту лекцию еще раз, — возразила Конни.

Синьора пристально всмотрелась в лицо своей соседки. Ее глаза блестели, и во всем облике чувствовалось какое-то радостное возбуждение.

— У вас все в порядке, Констанс? — спросила Синьора.

— Что? Ах, да! Все отлично, Синьора.

Они сидели рядом этим вечером, который мог изменить жизнь каждой из них. Угрожала ли Конни Кейн опасность со стороны Шивон Кейси, у которой помутился рассудок? Вернется ли Нора О'Донохью в маленький сицилийский городишко, который на протяжении долгах лет являлся центром ее мироздания? Каждая из этих женщин приоткрыла перед другой завесу тайны над своим прошлым, но — совсем чуть-чуть. Они обе слишком привыкли к молчанию, замкнутому образу жизни и не любили ни с кем делиться своими проблемами. Конни размышляла о том, что помешало Синьоре присутствовать на лекции Эйдана и где она находилась допоздна — одна, в незнакомом городе. А Синьоре хотелось спросить Конни, удалось ли той хоть что-нибудь выяснить о личности человека, приславшего ей столь неприятную записку.

Улегшись каждая в свою постель, они стали обсуждать, на какое время установить будильник.

— Завтра же мы будем приветствовать Римского Папу! — вдруг вспомнила Синьора.

— Ой, действительно! А я и забыла, — сказала Коннн.

— И я тоже. Какой позор! — засмеялась Синьора.

Папа им очень понравился. Он выглядел хрупким и не очень здоровым, но пребывал в прекрасном расположении духа. На площади Святого Петра собрались сотни и сотни людей, и все же каждому казалось, что Верховный Понтифик смотрит именно на него.

— Я рад, что это была не личная встреча, — сказал Лэдди, словно допуская, что Папа может когда-либо удостоить его личной аудиенции. — Когда так много народа, это как-то лучше. Во-первых, сразу видно, что религия еще жива, а во-вторых, не надо придумывать, что ему сказать.

Оказавшись за пределами Ватикана, Лу и Билл Берк зашли в первое же попавшееся кафе и взяли по три кружки холодного пива. Увидев их за столиком, Барри немедленно присоединился к ним. Сьюзи и Лиззи заказали себе по две порции мороженого. Для них это стало чем-то вроде обеда. Большинство путешественников либо страдали от похмелья, либо грустили, поэтому во время завтрака никто из них не запасся сандвичами.

— Надеюсь, они придут в себя к тому времени, когда пора будет отправляться на вечеринку к Гаральди, — с неодобрением сказал Лэдди, обращаясь К Кэти и Фрэн. В этот момент мимо проходил Лу.

— Боже Всемилостивый, еще одна вечеринка! — застонал он, хватаясь за виски.

— Синьора… — Эйдан отважился заговорить с ней только после обеда.

— С чего вдруг такое формальное обращение? Раньше ты называл меня Норой.

— Нуда…

— Ну да — что?

— Как прошла твоя вчерашняя встреча? Она помолчала.

— Весьма интересно. И хотя она проходила в ресторане, мне, в отличие от большинства наших учеников, удалось остаться трезвой. Я еще удивляюсь, как бедный Папа не задохнулся в своем кресле от перегара, которым несло от нашей группы.

Эйдан улыбнулся.

— А я пошел в бар и «утолил своя печали».

— Что же это за печали?

— Главная из них заключается в том, что ты не слышала мою лекцию.

Лицо Синьоры осветилось, и она сунула руку в свою объемистую сумку.

— Еще как слышала! — сказала она, продемонстрировав диктофон. — Посмотри, какой подарок сделала мне Констанс. Я прослушала всю твою лекцию — от первого до последнего слова. Она была великолепна, Эйдан! А как они аплодировали тебе под конец! Ты говорил так образно, что я словно видела все своими глазами. Знаешь, когда у нас выдастся пара свободных часов, я вернусь туда, чтобы еще раз прослушать пленку, глядя на то, о чем ты рассказывал.

— Зачем слушать пленку! Я с удовольствием повторю лекцию персонально для тебя.

— Нет, Эйдан, не надо, это нечестно. Ты заставляешь меня думать о том, о чем думать не надо. Например, о том, что тебе… ну… небезразлична и я, и мое будущее.

— Бог мой, Нора, ты же знаешь, что так оно и есть!

— Да, мне кажется, мы уже год, как увлечены друг другом, но это же неправильно, из этого ничего не выйдет! Ты живешь со своей семьей, женой…

— Уже нет, — отрезал он.

— Ну да, Грания выходит замуж, но в остальном-то все остается по-прежнему.

— Нет, все изменилось. Изменилось радикально.

— Я не могу слушать это, Эйдан, мне нужно принять одно очень важное решение.

— Они хотят, чтобы ты вернулась на Сицилию, я угадал? Сердце Эйдана часто стучало, лицо напряглось.

— Да, ты угадал.

— Я никогда не спрашивал тебя, почему ты уехала оттуда.

— Не спрашивал.

— И о том, что держало тебя там так долго.

— Ну и что из того! Я тоже не задаю тебе личных вопросов и ни о чем тебя не расспрашиваю, хотя мне было бы очень интересно получить кое-какие ответы.

— Я отвечу на любой твой вопрос, обещаю тебе, ничего не утаю.

— Давай подождем. Рим — не самое подходящее место для того, чтобы играть в «вопросы и ответы».

— Но если не сделать этого, ты можешь навсегда уехать на свою Сицилию, и тогда…

— И что тогда? — мягко спросила Синьора.

— И тогда вся моя жизнь потеряет смысл, — сказал Эйдан, и его глаза наполнились слезами.

В пять часов вечера в четверг в особняк семьи Гаральди прибыли сорок два гостя. Все были одеты как на праздник, и у всех были фотоаппараты и видеокамеры. Среди ирландцев прошел слух, что этот дом — из тех, фотографии которых печатают в журнале «Хелло!», и каждый хотел запечатлеть его на память.

— Как ты думаешь, Лоренцо, нам разрешат фотографировать? — спросила Кэти Кларк.

Во всем, что касалось этого визита, Лэдди считался неоспоримым авторитетом.

— Разумеется, будет сделан торжественный групповой снимок, и за пределами виллы можно будет снимать сколько угодно. Но я думаю, что мы не должны фотографировать имущество внутри дома. Вдруг потом, увидев эти снимки, какой-нибудь злоумышленник захочет украсть его!

Все закивали. С таким убедительным доводом нельзя было не согласиться. Когда же путешественники увидели особняк воочию, то, оглушенные его великолепием, остановились как вкопанные. Даже Конни Кейн, для которой роскошные хоромы были не в новинку, была поражена такой пышностью.

— Нас сюда не пустят! Точно не пустят! — прошептал Лу на ухо Сьюзи, ослабляя узел галстука, который вдруг начал его душить.

— Заткнись, Лу! — прошипела в ответ Сьюзи. — Как ты собираешься жить в этом мире, если тушуешься перед воротами первого же богатого дома?

— Вот для какой жизни я была рождена! — пробормотала Лиззи Даффи, отвешивая элегантный поклон швейцару, который впустил их в ворота и повел вверх по ступеням.

— Не позорься, Лиззи! — Билл Берк не находил себе места от волнения. Он так и не придумал ни одной умной фразы относительно состояния дел в мировом банковском бизнесе, которую мог бы ввернуть во время светской беседы, и теперь боялся, что Лиззи в нем разочаруется.

Все семейство Гаральди было в сборе. Они пригласили своего собственного фотографа. Никто не станет возражать, если снимать будет именно он, а потом напечатает фотографии и раздаст их гостям перед уходом? Итак, возражений нет? Гости молчали, онемев от смущения.

Первыми на широкой лестнице фотографировались Лоренцо и хозяин дома, затем снимали Лоренцо со всем семейством Гаральди, потом — тех же плюс Синьору и Эйдана. После этого наступила очередь всех остальных. Этот дом привык к групповым снимкам.

Два застенчивых сына Гаральди, которых Лэдди развлекал в бильярдном зале в Дублине, разрезвились вовсю. Они потащили Лэдди к себе в комнаты, чтобы похвастаться перед ним своими игрушками.

На подносах стояли бокалы с вином и освежающими напитками, в элегантных высоких стаканах пузырилось золотое пиво, блюдам с пирожными, тарталетками и кростини[111]не было числа.

— А можно, я сфотографирую еду? — спросила Фиона. — Тут все такое красивое!

— Пожалуйста, пожалуйста! — Жена синьора Гаральди выглядела польщенной.

— Видите ли, моя будущая свекровь учит меня кулинарии, и я хотела бы показать ей, как красиво выглядит стол в Италии.

— Она — добрая женщина, ваша… la suocera… теща? — с интересом спросила синьора Гаральди.

— Да, очень добрая. Правда, немного неуравновешенная. Она пыталась наложить на себя руки, поскольку у ее мужа был роман с женой вон того господина. Но сейчас уже все в порядке. Честно говоря, именно я положила этому конец. Я — лично!

Глаза Фионы горели от возбуждения и выпитой марсалы.

— Dio mio![112]— От волнения синьора Гаральди прижала ладонь к горлу. И такое творится в добропорядочной католической Ирландии!

— Именно из-за ее попытки самоубийства я с ней и познакомилась, — продолжала Фиона. — Ее привезли в больницу, где я работаю. Я приложила много усилий для того, чтобы вернуть ее к жизни, вот она и решила в знак благодарности обучить меня кулинарным премудростям.

— Премудростям… — повторила синьора Гаральди красивое слово.

К ним подошла Лиззи с круглыми от восторга глазами.

— Che bella casa![113]— восхищенно выдохнула она.

— Parla bene Italiano,[114]— приветливо сказала синьора Гаральди.

— Мне пришлось выучить ваш язык, потому что Гульельмо скоро назначат на ответственную банковскую должность в заграничном филиале. Возможно, даже в Риме.

— Правда? Его могут направить в Рим?

— Мы можем выбрать любой город, какой захотим, в том числе и Рим. Это такой прекрасный город.

Затем объявили, что сейчас будет произнесена речь, и народ стал подтягиваться в огромный зал: Лэдди — из детской комнаты, Конни — из картинной галереи, Барри — из подземного гаража, до отказа забитого роскошными авто и мотоциклами. Когда все собрались, Синьора взяла Эйдана под руку и зашептала ему на ухо:

— Сумасшедшие ирландцы совсем запудрили мозги этим несчастным Гаральди. Я слышала, как жена говорила ему, что одна девушка из нашей группы — хирург с мировым именем, а Элизабетта поведала ей, что Гульельмо — знаменитый банкир, который подумывает обосноваться в Риме.

Эйдан улыбнулся.

— И ты думаешь, они всему этому поверили?

— Вряд ли, — также с улыбкой ответила Синьора. — Хотя бы потому, что Гульельмо уже три раза спрашивал, может ли он обналичить банковский чек, и какой сегодня обменный курс лиры. Банкиры подобных вопросов не задают.

Каждая из реплик, которыми обменивались эти двое, была наполнена теплотой, юмором и легкой недосказанностью.

— Нора! — заговорил Эйдан.

— Не сейчас… — перебила его она. — Не надо торопиться.

Речь, которую произнес хозяин дома, была полна восторженных эпитетов в адрес гостей и страны, из которой они приехали. Он никогда не встречал такого гостеприимства, как в Ирландии, и нигде больше не видел столько честных и дружелюбных людей, а сегодняшний день предоставил ему еще одну возможность убедиться в этом. Эти люди пришли в дом синьора Гаральди незнакомцами, а покинут его лучшими друзьями. После этой фразы многие из гостей автоматически повторили за хозяином:

— Amici…

— Amici sempre,[115]— сказал синьор Гаральди.

В воздух взметнулась рука Лэдди. Они тоже его друзья навек, и он приглашает их снова пожить в гостинице своего племянника.

— И когда вы приедете в Дублин, мы тоже устроим для вас вечеринку, — сказала Конни Кейн, и ее товарищи дружно закивали в знак согласия.

В этот момент появился фотограф с готовыми снимками — великолепными большими фотографиями, на которых гости были запечатлены вместе с хозяевами дома на широких ступенях лестницы. Они были лучше других снимков, сделанных за время viaggio, на которых люди обычно получались с прищуренными от яркого солнца глазами. Эти фотографии займут почетное место в дублинских домах всех тех, кто был на них изображен.

Во время прощания «ciao», «arrivederci» и «grazie»[116]сыпались нескончаемым дождем, а затем группа из Маунтенвью вывалилась обратно на улицы Вечного города. Шел уже двенадцатый час ночи, но толпы туристов только начинали свои passeggiata.[117]Возвращаться в гостиницу никому не хотелось, слишком сильно все были возбуждены.

— А я пойду в отель. Если хотите, могу забрать с собой ваши фотографии, — неожиданно проговорил Эйдан и выжидающе посмотрел на группу, ожидая, что скажет Синьора.

— Я тоже, — медленно проговорила она. — Так что давайте ваши фотографии. А то напьетесь и растеряете их.

Все стали переглядываться с понимающим видом. То, что они подозревали в течение целого года, должно было наконец свершиться.

Держась за руки, они шли, пока не наткнулись на открытый ресторан, возле которого играли уличные музыканты.

Date: 2015-11-13; view: 289; Нарушение авторских прав