СИНЬОРА 17 page

Последние тридцать лет Синьора жила так скрытно и уединенно, что сейчас, оказавшись в центре возможных пересудов, чувствовала себя крайне неуютно. Кроме того, все это было абсолютно безосновательно. Эйдан Данн относился к ней всего лишь как к хорошему другу. Однако люди вроде Луиджи могли истолковать их отношения совершенно иначе.

Он все еще смотрел на нее испытующим взглядом.

— Хотите, я запру пристройку? Вы идите вперед, а я вас догоню, а то мы сегодня и так здорово задержались.

— Grazie, Luigi. Troppo gentile.[55]He забудь проверить, надежно ли ты запер дверь. Мне не хочется, чтобы наши курсы закрыли из-за такой мелочи.

Значит, ему не удастся оставить дверь открытой, чтобы позже, придумав какой-нибудь план, вернуться за коробками. Лу взял у Синьоры ключ, висевший на тяжелом железном брелоке в виде совы. Эта глупая штука предназначалась специально для того, чтобы не забывать ключ и постоянно ощущать его присутствие. И тут Лу осенило. Он проворно снял с брелока ключ Синьоры и надел на него свой. Затем запер дверь пристройки и, выйдя на улицу, передал брелок учительнице. Этот ключ не понадобится ей до начала следующего семестра, а уж к этому времени он обязательно придумает, как снова поменять ключи, забрав свой и вернув ей ключ от пристройки. Главное, чтобы она вернулась домой в полной уверенности, что у нее на брелоке — тот самый ключ, который там и был.

Мистер Данн так и не появился из густой тени и не взял Синьору под руку. Впрочем, если бы такое и случилось, Лу все равно не заметил бы этого. Его мысли были заняты другим: эту ночь ему придется провести у Сьюзи, поскольку только что расстался с ключом от собственного дома.

— Сегодня я заночую у Фионы, — сообщила Грания. Бриджит подняла глаза от своей тарелки с помидорами.

Нелл Данн даже не оторвалась от книги, которую читала, и лишь обронила:

— Хорошо.

— Так что увидимся завтра вечером, — сказала Грания.

— Отлично, — все так же, не поднимая глаз, откликнулась мать.

— Поздравляю, — ядовито добавила Бриджит.

— Ты тоже могла бы куда-нибудь выйти, Бриджит. Тебе вовсе не обязательно сидеть и вздыхать над своими помидорами. Если хочешь, можешь тоже остаться у Фионы.

— Что у нее, пансион, что ли! — парировала Бриджит.

— Да ладно тебе, Бриджит, ведь завтра Рождество.

— Мне вовсе не обязательно праздновать его в постели с мужчиной, — прошипела младшая сестра.

Грания тревожно оглянулась, но их мать ничего не слышала.

— Разумеется, — приглушенным голосом проговорила она. — А еще тебе вовсе не обязательно впадать в истерику из-за объема бедер. Послушай, Бриджит, ты красивая девушка, кончай ты со своими комплексами!

— Комплексами? — Бриджит фыркнула. — Какой же ты стала добренькой лапочкой, стоило только тебе помириться со своим дружком!

Грания не на шутку разозлилась.

— А кто он, мой дружок? Ну, скажи! Ты же ничегошеньки не знаешь!

— Вот ты говоришь, что я сижу тут и вздыхаю над помидорами, а послушала бы ты собственные вздохи. От них все это время занавески развевались, а когда звонил телефон, ты подпрыгивала чуть ли не до потолка. Кем бы ни был твой дружок, он явно женат, и получается, что ты — бессовестная.

— С первого дня своего рождения ты ошибалась во всем и всегда, — сказала Грания. — Но еще никогда не заблуждалась так сильно, как сейчас. Начать с того, что он не женат, и я готова поспорить, что никогда и не будет.

— Так говорят все, кто спит и видит, как ему на палец надевают обручальное кольцо, — огрызнулась Бриджит, снова принимаясь за помидоры.

— Я ухожу, — сообщила Грания. — Скажи папе, что я не вернусь, так что пусть запирает дверь.

Их отец в последнее время почти не появлялся за ужином на кухне. Он либо сидел в своей комнате, прикидывая, какого цвета обои здесь будут смотреться наилучшим образом, либо пропадал в школе, хлопоча по делам своих вечерних курсов.

Эйдан Данн поехал в школу, рассчитывая застать там Синьору, но не нашел ее. Все двери были заперты. В паб она в одиночку не ходила, а кафе сейчас наверняка переполнено запоздалыми посетителями. Может, позвонить ей в дом Салливанов, где она квартирует? Но раньше он никогда этого не делал, поэтому не решился и сегодня.

И все же ему очень хотелось увидеться с ней до Рождества, чтобы преподнести маленький подарок. Эйдан приготовил для нее медальон, внутри которого находилось изображение Леонардо да Винчи. Это была недорогая, но очень элегантная вещица. Он положил подарок в коробочку и упаковал ее в золотистую бумагу с надписью Buon Natale. Дарить подарок после праздника — это уже совсем не то.

А еще ему хотелось поговорить с ней — хотя бы недолго. Как-то раз Синьора сказала ему, что часто смотрит на горы и думает о том, как переменилась ее жизнь, и что «vista del monte» теперь означает для нее название школы. Может быть, она и сейчас там?

Эйдан Данн пошел по улицам, на которых царила предпраздничная суета. В окнах горели огни на рождественских елках, посыльные развозили заказчикам упаковки с пивом. Наверное, все это в диковинку для Синьоры, которая прошлое Рождество провела в маленьком сицилийском городке.

Она действительно сидела у ограды в конце улицы — тихая и неподвижная, и, увидев его, казалось, нисколько не удивилась. Эйдан присел рядом с ней.

— Я принес тебе подарок на Рождество, — сказал он.

— А я приготовила подарок для тебя, — ответила она, протянув ему большой сверток.

— Может, посмотрим их прямо сейчас? — Его снедало любопытство.

— Почему бы и нет!

Они развернули подарки. В свертке оказалось большое итальянское блюдо, раскрашенное золотым, желтым и фиолетовым цветами. Оно идеально подойдет к интерьеру его комнаты. Они поблагодарили друг друга за подарки, похвалили их, а затем просто сидели, как подростки, которым некуда пойти. Потом стало холодно, и они, не сговариваясь, поднялись.

— Buon Natale, Синьора, — сказал он и поцеловал ее в щеку.

— Buon Natale, Эйдан, саго mio,[56]— сказала она.

Накануне праздника работы в магазине электротоваров было невпроворот. И почему люди тянут до последнего, чтобы за несколько часов до Рождества начать скупать все подряд — электролобзики, видео и электрические чайники? Лу трудился в поте лица с утра до вечера, а перед самым закрытием в помещение склада вошел Робин с квитанцией в руке. Лу почему-то ожидал его прихода.

— Счастливого Рождества, Лу!

— Buon Natale, Робин!

— Что-что?

— Это — на итальянском, который ты заставил меня учить. У меня теперь на английском даже думать не получается.

— Ну, ладно, полиглот, я пришел тебе сказать, что ты можешь бросить это дело, когда пожелаешь, — сказал Робин.

— Что?!

— Что слышал. Мы подыскали другой склад, но ребята тебе очень благодарны — ты нашел отличное место, которым мы пользовались в последнее время.

— А последняя партия? — Лу был бледен как мел.

— Что с ней такое?

— Но она же до сих пор находится там! — выдавил Лу.

— Ты что, шутишь?

— Какие там шутки! В четверг никто не приходил и ничего не забирал.

— Эй, там, пошевеливайся! Поскорее выдавай товар! — окликнул Лу начальник склада.

— Давай мне свой чек, — прошипел Лу.

— Это телевизор для вас со Сьюзи.

— Я не могу его взять. Она сразу поймет, что он ворованный.

— Он не ворованный. Я только что заплатил за него.

— Ты понимаешь, о чем я. Я погружу его тебе в багажник.

— Я хотел отвезти тебя к ней домой. С рождественским подарком.

Взглянув на чек, Лу понял, что это был самый дорогой телевизор из всех, какие продавались в магазине. Техника высшего класса. Если втащить такую штуковину в квартирку Сьюзи, она не поверит никаким объяснениям.

— Послушай, у нас сейчас есть гораздо более важные проблемы, чем приобретение телека. Подожди, пока мне оплатят сегодняшний рабочий день, а потом мы подумаем, что делать с коробками, оставшимися в школе.

— Я надеюсь, ты уже предпринял какие-то шаги?

— Какие-то — предпринял, но, возможно, не те, что нужно. Лу вышел в соседнее помещение и присоединился к другим работникам. Им выдали деньги, заработанные за сегодняшний день, праздничную премию и по стаканчику выпивки. Затем он вышел на улицу. Робин уже сидел в своей машине, а сзади возвышалась огромная коробка с телевизором.

— У меня есть ключи от школьной пристройки, но там в любой момент может появиться какой-нибудь полоумный сторож и станет дергать двери, проверяя, заперты они или нет, директор школы постоянно следит за этим.

И Лу продемонстрировал Робину ключ, с которым не расставался с того самого дня, как снял его с брелока Синьоры.

— Светлая у тебя голова, Лу!

— Уж светлее, чем у тех, кто не предупредил меня, как поступать, если вдруг не появится этот придурок в куртке с капюшоном.

Сейчас Лу испытывал и страх, и злость одновременно. Он сидел в машине с уголовником прямо возле магазина, где работал, а в ней находился гигантский телевизор, который Лу просто не мог принять в дар. Он украл ключ от школы, в которой хранился груз наркотиков, причем по его милости. Он чувствовал себя не «светлой головой», а полным идиотом.

— Конечно, люди часто подводят, — проговорил Робин. — Значит, ему с нами больше не работать.

— А что с ним будет? — со страхом спросил Лу. Перед его внутренним взором уже возникла жуткая картина: проштрафившийся мужчина в куртке с капюшоном медленно опускается на дно реки Лиффи, а ноги его вмурованы в бетонный блок.

— Я уже сказал: он больше не будет с нами работать.

— А может, он не смог приехать потому, что попал в аварию или его ребенка увезли в больницу?

С какой стати Лу решил защищать человека, с которым ни разу и словом-то не перемолвился, даже наоборот, испытывал к нему сильнейшую неприязнь? Если бы не этот дурак в куртке, Лу больше не находился бы на крючке Робина, поскольку уголовники уже подыскали для себя новый «склад». В голове Лу родилась мысль, удивившая его: а ведь он может продолжать занятия в группе, тем более что они ему нравятся. Он может даже поехать вместе со всеми в Италию, куда Синьора собирается вывезти группу следующим летом. И уже не нужно будет притворяться, дрожать от страха. Никто ничего не сможет доказать. Кладовка в пристройке, где проходили занятия итальянским, оказалась идеальным местом для хранения незаконного товара. Никто ничего не заметил бы и не узнал, а ему не предъявили бы никаких обвинений, — одним словом, все сошло бы гладко, если бы этот идиот в куртке с капюшоном забрал оставшиеся коробки в прошлый четверг.

— Его наказание будет заключаться в том, что он больше никогда не получит работы. — Робин с сожалением покрутил головой.

И тут для Лу забрезжил свет в конце туннеля. Он понял, как выбраться из тупика и навсегда отделаться от Робина. Нужно заключить с ним сделку, предложив: «я выручу тебя в последний раз, а потом ты навсегда оставишь меня в покое». Выполнить это, конечно, непросто, но необходимо. Тем более что у Лу есть ключ от пристройки.

— Робин, это твоя машина?

— Конечно, не моя, и ты это знаешь. Я одолжил ее у друга, чтобы привезти телевизор вам с Сьюзи. А ты вот ломаешься. — Громила сидел за рулем надувшись, словно обиженный ребенок.

— В таком случае полицейские сейчас за тобой не следят, — констатировал Лу. — У меня родилась мысль. Возможно, из этого ничего не выйдет, но попробовать надо.

— Выкладывай, — приказал Робин, и Лу рассказал ему свой план.

Была почти полночь, когда Лу въехал в школьный двор. Задним ходом он подогнал «форд стейшн» к пристройке, огляделся по сторонам и вошел внутрь. Четыре коробки стояли там, где и раньше, — в кладовой. Они выглядели так, будто в них и впрямь угнездились бутылки с вином, хотя на них не было никакой маркировки. Одну за другой Лу осторожно вынес их на улицу, а потом, кряхтя от натуги, извлек из багажного отделения огромный телевизор и втащил его в класс. Этот аппарат со встроенным видеомагнитофоном был настоящим произведением искусства. На ящике цветными карандашами, купленными в круглосуточном магазине, он написал послание: «Виоп Natale a Lei, Signora, е a tutti».[57]

Итак, у вечерних курсов по итальянскому языку теперь будет свой телевизор, а коробки наконец вызволены из плена. На машине Робина он отвезет их в условленное место, где этот груз быстро и молча заберет и перегрузит в другую машину другой человек. Лу с любопытством подумал: что это за люди, которых можно моментально вытащить из дома в рождественскую ночь. Он надеялся, что никогда не станет одним из них.

Синьора, вероятно, первая увидит телевизор. Интересно, как она отреагирует? А может, первым его обнаружит этот одержимый Тони О'Брайен, который днем и ночью обшаривает школу? Они до конца жизни будут ломать голову над тем, откуда в школьной пристройке взялся этот агрегат. Ведь он мог быть куплен в любом из дюжины магазинов, где продаются подобные товары. По коробке определить его происхождение невозможно. Когда начнут наводить справки, то быстро выяснится, что телек не ворованный, потом все будут гадать, строить догадки, но до истины так никогда и не докопаются, и со временем эта загадка канет в Лету. В конце концов, из школы ведь ничего не украли. Скорее наоборот.

Даже дотошный мистер О'Брайен со временем перестанет об этом думать. А у школы будет великолепный телевизор и видеомагнитофон.

Но, когда Робин обратится к Лу с очередной просьбой, тот обязательно что-нибудь напортачит, и его накажут так же, как мужчину в куртке с капюшоном: ему больше никогда не поручат ни одного задания, и он наконец-то сможет жить собственной жизнью.

Рождественская ночь прошла, наступило утро. Лу чувствовал себя измотанным до предела. Он зашел в дом родителей Сьюзи, где его напоили чаем и угостили куском праздничного пирога. На заднем дворе играли в шахматы Синьора и Джерри.

— Ты только погляди! — восхищенно зашептала ему в ухо Сьюзи. — Джерри играет в шахматы! Он уже знает все фигуры и как они ходят. Чудеса, да и только!

— Синьора! — окликнул Лу.

— О, Луиджи? — Она была искренне рада их встрече.

— А мне на Рождество подарили такой же брелок, как у вас, — сказал он. На самом деле он купил брелок утром в скобяной лавке. Эти безделушки продавались повсюду.

— Такой же, как у меня? В виде совы? — Вежливая Синьора никогда не оставляла без внимания обращенные к ней слова, даже если это была сущая глупость.

— Ага. Можно мне взглянуть на ваш? Я хочу посмотреть, действительно ли они одинаковые.

Она вынула брелок из сумки и протянула Лу, и тот, делая вид, что сравнивает, незаметно подменил один брелок другим. Никто и никогда не вспомнит этот незначительный эпизод. Сейчас он переведет разговор на другие темы, и разговор о брелоке навеки изгладится из памяти тех, кто его слышал.

— Господи, Лу сегодня трещал, не закрывая рта, прямо как сорока, — проговорила Пегги Салливан, когда они с Синьорой умывались перед сном. — Помните, как раньше говорили про болтунов: «Этому человеку сделали прививку иглой от граммофона»? А как, интересно, надо говорить сегодня, ведь нынче — одни только CD и магнитофоны?

— Да, я помню это выражение. Однажды я пыталась объяснить его смысл Марио, но в переводе оно, как и многие другие, утратило свой смысл, и он так и не понял, что я имею в виду.

Это был момент откровения. Пегги никогда не осмеливалась задавать этой странной женщине вопросы о ее личной жизни, но сейчас Синьора, похоже, была настроена на откровенность.

— Скажите, Синьора, а вам не хотелось встретить Рождество с собственной семьей? — спросила Пегги.

Вопрос не смутил Синьору. Она ответила с готовностью, обстоятельно и разумно, как всегда отвечала на вопросы Джерри:

— Пожалуй, нет. Это было бы неестественно. Кроме того, в последнее время я довольно часто виделась со своей матерью и сестрами, но ни одна из них не предложила мне встретить Рождество вместе с ними. У них — своя жизнь, свои привычки. Я выглядела бы среди них белой вороной, во всем чувствовалась бы фальшь, и всем было бы не по себе. Но зато я ощущала себя великолепно, встречая праздник здесь, в вашей семье.

Синьора выглядела совершенно спокойной, даже невозмутимой. На шее у нее висел медальон, которого Пегти раньше не видела. Сама она не спросила, откуда он у нее появился, и другие постеснялись. Никто не осмеливался лезть к этой женщине в душу.

— А нам было приятно с вами, Синьора. Очень, очень приятно! — с энтузиазмом воскликнула Пегги Салливан. Она до сих пор гадала: чем же занималась эта странная женщина раньше, до того, как появилась здесь и поселилась в их доме?

Занятия возобновились в первый вторник января. Вечер выдался холодный, но, тем не менее, группа собралась в полном составе — все тридцать человек, которые записались на курсы еще в сентябре. Это можно было рассматривать как недостижимый рекорд для любых вечерних курсов.

Пришло и начальство: директор Тони О'Брайен и мистер Данн. Их лица светились от удовольствия. Произошло чудо: группа получила подарок. Синьора в ребяческом восторге чуть не хлопала в ладоши.

Кто мог сделать это? Кто-нибудь из студентов? И признается ли он, чтобы вся группа могла его (или ее) поблагодарить? Все до одного были заинтригованы и, естественно, все до одного думали, что это сделала Конни.

— Должна вас разочаровать, но это не я, — смущенно проговорила Конни. — К сожалению, я до этого не додумалась.

Директор сказал, что он тоже рад, но его кое-что волнует. Кем бы ни был щедрый даритель, у него, судя по тому, что следов взлома не видно, есть ключ от школьных помещений, а это недопустимо. Поэтому необходимо сменить замки.

— С точки зрения банковского служащего, это опрометчивое решение, — шутливо проговорил Гульельмо. — Если сегодня неизвестный благодетель подарил нам телевизор, кто знает, возможно, через некоторое время мы найдем здесь музыкальный центр?

— Вы бы удивились, узнав, как много в городе ключей, которые подходят к разным дверям, — заметил Лоренцо, который на самом деле звался Лэдди и служил гостиничным портье.

И вдруг Синьора подняла глаза и посмотрела в глаза Луиджи. Тот отвел взгляд в сторону. «Только бы она ничего не сказала! — вертелось у него в мозгу. — Только бы не сказала! Из этого ничего, кроме вреда, не выйдет!» Лу не знал, то ли он молится Всевышнему, то ли просто бормочет про себя, но он страстно этого желал. И, похоже, его мольбы были услышаны. Через пару секунд Синьора тоже отвела глаза.

И вот начался очередной урок. Сначала студенты повторяли пройденное. Выяснилось, что они многое забыли, и, чтобы отправиться в долгожданную поездку в Италию, предстоит еще как следует поработать. Пристыженные, студенты вновь стали разучивать фразы, которые так легко давались им перед двухнедельными каникулами.

После окончания урока Лу попытался ускользнуть незамеченным.

— Ты не хочешь помочь мне с коробками, Луиджи? — окликнула его Синьора. Взгляд ее был прям и тверд.

— Scusi, Signora,[58]я забыл.

Они вместе перенесли коробки в кладовку, в которой теперь никогда уже не будет храниться ничего опасного.

— Я хотел спросить, Синьора, мистер Данн, гм, проводит вас домой?

— Нет, Луиджи, но я тоже хотела тебя кое о чем спросить. Ты ведь близок со Сьюзи, у родителей которой я снимаю комнату? — Ее лицо оставалось непроницаемым.

— Ну конечно, Синьора, мы же с ней помолвлены, и вы об этом знаете.

— Да, именно об этом я и хотела поговорить с тобой: о вашей помолвке и о кольце. Оно необязательно должно быть с изумрудом, Луиджи. По крайней мере, с настоящим изумрудом. Вот что мне кажется странным.

— О чем вы говорите, Синьора! Настоящий изумруд? Вы, должно быть, шутите, ведь это обыкновенная стекляшка!

— Это изумруд. Уж я-то в них разбираюсь. Мне нравится к ним прикасаться.

— Сейчас научились изготовлять такие подделки, которые не отличишь от настоящих драгоценностей.

— Это кольцо стоит тысячи фунтов, Луиджи.

— Послушайте, Синьора…

— А этот телевизор стоит согни. Может быть, даже тысячу.

— Что вы такое говорите!

— Я жду, что скажешь ты.

Еще ни одному преподавателю не удавалось заставить Лу Линча ощутить себя до такой степени растерянным и пристыженным. Ни отцу, ни матери, ни священнику было не сломить его волю, а тут он вдруг панически испугался, что эта странная молчаливая женщина перестанет его уважать.

— Дело в том… — начал он. Синьора молча ждала.

— Видите ли, все уже в прошлом. Что бы там ни было раньше, больше это не повторится.

— Скажи, этот чудесный изумруд и прекрасный телевизор — они ворованные?

— Нет-нет! — заторопился он. — Этими вещами со мной расплатились люди, на которых я работал.

— Но теперь ты уже ни на кого не работаешь?

— Нет, клянусь вам.

Лу отчаянно хотелось, чтобы она ему поверила, и это отчетливо читалось на его лице.

— Значит, больше — никакой порнографии?

— Никакой чего?..

— Дело в том, что я заглядывала в эти коробки, Луиджи. Я так переживала из-за наркотиков в школе, из-за Джерри, маленького брата Сьюзи… Я боялась, что ты хранил их в кладовке.

— Это были не наркотики? — почти беззвучно выдохнул Лу.

— Нет. Судя по омерзительным картинкам на коробках, это были порнографические фильмы. Столько конспирации, столько суеты, чтобы привозить и вывозить их отсюда! Так глупо! И все же молодым ребятам эта гадость способна принести немало вреда.

— Вы просматривали их, Синьора?

— Вот еще! У меня нет видеомагнитофона, но даже если бы он был…

— И вы никому ничего не сказали?

— Я уже много лет живу, никому ничего не говоря. Это вошло у меня в привычку.

— А про ключ вы знали?

— До этого дня — нет. Но сегодня я вспомнила ту чепуху с брелоком в виде совы. Зачем он тебе понадобился?

— Накануне Рождества здесь осталось несколько коробок, — виновато промямлил Лу.

— А телевизор?

— Это долгая история.

— Расскажи мне хотя бы вкратце.

— Ну, мне его подарили за то, что я… э-э-э… хранил в нашей кладовке коробки с, гм, кассетами. А принести его к Сьюзи я не мог, потому что… э-э-э… Короче, не мог, и все тут. Она бы все поняла или, по крайней мере, стала бы догадываться.

— Однако теперь ей уже не о чем догадываться, я надеюсь?

— Совершенно не о чем, Синьора!

Стоя с опущенной головой, Лу ощущал себя постаревшим на пять лет.

— In bocca al lupo,[59]Луиджи, — сказала Синьора. Они вышли, плотно захлопнув дверь, она для верности подергала ее.

КОННИ

Когда Констанс О'Коннор исполнилось пятнадцать, ее мать объявила все сладкое вне закона. К чаю больше не подавали пирожных, строжайший запрет был наложен на конфеты и шоколад, вместо масла хлеб стали намазывать безвкусным обезжиренным маргарином.

— Ты толстеешь, милочка, — сказала мама, когда Констанс попыталась протестовать. — Если у тебя будет толстая задница, то и занятия теннисом, и выходы в свет — все это окажется ни к чему.

— Что значит «окажется ни к чему»?

— Это значит, что ты не сумеешь найти себе достойного мужа, — засмеялась мать и, прежде чем Констанс успела что-либо возразить, добавила: — Поверь мне, я знаю, что говорю. Это, конечно, несправедливо, но так устроена жизнь, и уж коли нам известны правила, зачем их нарушать!

— Может, в твое время, мама, в сороковые годы, действительно существовали такие правила, но с тех пор все изменилось.

— Верь мне. — Это была ее коронная фраза. Мать то и дело призывала людей верить ей то в одном, то в другом. — Ничего не изменилось. Что в сороковые, что в шестидесятые, что сейчас — любой мужчина мечтает о стройной, элегантной жене. Только такие женщины могут им соответствовать. Благодари Бога за то, что мы это знаем, поскольку большинство твоих школьных подружек об этом даже не догадываются.

Конни спросила отца:

— Скажи, ты женился на маме потому, что она была стройная?

— Нет, я женился на ней потому, что она была милая, очаровательная, добрая и следила за собой. Если она следит за собой, то будет следить и за мной, рассудил я, и за тобой, когда ты появишься на свет, и за домом. Видишь, как все просто?

Конни училась в дорогой школе для девочек. Мать всегда настаивала, чтобы она приглашала подружек — на обеды, на совместные уикенды.

— Тогда они будут обязаны приглашать тебя в ответ, и ты сможешь познакомиться с их братьями и друзьями, — говорила мама.

— Мама, но это же идиотизм! С какой стати нам разыгрывать из себя великосветское общество! Я буду дружить не с теми, с кем надо, а с теми, с кем мне хочется, вот так!

— Нет, не так!

А когда Конни исполнилось семнадцать, она обнаружила, что общается именно с теми людьми, которых выбирала для нее мать: с сыновьями дорогих врачей, престижных адвокатов и преуспевающих бизнесменов. Некоторые из них были очень занятны, другие — очень глупы, но Конни знала, что все станет на свои места, когда она поступит в университет. Вот тогда она сможет выбирать друзей по своему усмотрению, а не из того круга, который очертила для нее мать.

Накануне своего девятнадцатилетия Конни поступила в Дублинский университет. Она приехала в студенческий городок, обошла его несколько раз и посидела на двух открытых лекциях. Ей хотелось хоть немного привыкнуть к новой обстановке, чтобы не пугаться, когда в октябре начнутся занятия.

Но в сентябре случилось невероятное: умер ее отец. Процветающий дантист, проводящий изрядную часть времени за игрой в гольф, человек, который своей обширной практикой был обязан тем, что являлся партнером в фирме своего дяди, он, казалось, должен был жить вечно. По крайней мере, так говорили все знакомые. Он не курил, выпивал очень редко и по чуть-чуть — только чтобы не выглядеть белой вороной на приемах, занимался спортом. Слово «стресс» было ему незнакомо.

Единственное, о чем никто не знал, так это о его пристрастии к тотализатору. Это стало известно позже, когда всплыли неимоверные долги покойного, когда выяснилось, что дом пойдет с молотка, семья остается без гроша, и Конни поэтому не сможет поступить в университет.

Мать Конни внешне сохраняла ледяное спокойствие. Во время похорон она вела себя безукоризненно, а после пригласила всех к себе в дом, чтобы помянуть усопшего.

— Ричарду это было бы приятно, — сказала она.

По округе немедленно поползли слухи, но вдова по-прежнему держала голову высоко.

Только когда они с Конни оставались наедине, она давала волю чувствам.

— Если бы он не умер, я убила бы его сама! — снова и снова повторяла она. — Я собственными руками придушила бы его за то, что он с нами сделал.

Сердечко Конни было мягче.

— Бедный папа, наверное, ему чего-то не хватало в жизни, если швырял деньги на собак и лошадей.

— Если бы сейчас он имел возможность оказаться лицом к лицу со мной, я показала бы ему то, что он искал!

— Но, будь он жив, он мог бы объяснить свое поведение, поговорить с нами, возможно, даже отыграться.

Конни хотела сохранить добрую память об отце, который при жизни был хорошим, покладистым человеком. Она не бушевала, как ее мать, любимым занятием которой было придумывать правила и законы для всех окружающих ее людей.

— Не будь дурочкой, Конни, сейчас не время для подобной дребедени! Теперь нам осталось надеяться только на то, что ты удачно выйдешь замуж.

— Мама, опять ты за свое! Я не выйду замуж еще очень долго. Мне предстоит учиться, а потом я хочу попутешествовать. Я не собираюсь превращаться в матрону раньше тридцати лет.

Лицо у матери окаменело.

— Усвой раз и навсегда: никакого университета не будет. Кто заплатит за твое обучение?

— И что же мне теперь делать?

— Ты сделаешь то, что должна: будешь жить с семьей своего покойного отца, дяди и братья которого очень стыдятся его позорной слабости. Некоторые о ней знали, некоторые — нет. Но они будут поддерживать тебя на протяжении года, пока ты окончишь курсы секретарш, может быть, научишься чему-нибудь еще, найдешь работу, а потом — как можно скорее! — выйдешь замуж за какого-нибудь подходящего человека.

— Но как же так, мама! Я же хотела получить диплом! Меня уже приняли в университет!

— Теперь это уже не имеет никакого значения.

— Это нечестно! Я такого не заслужила!

— Скажи это своему папочке. Это он с тобой так поступил, а не я.

— Но я могу работать и одновременно учиться в университете!

— Такого не бывает. Кроме того, толпа отцовских родственников не станет тебя содержать, если ты будешь работать уборщицей или продавщицей, а на другую работу тебе рассчитывать не приходится.

Впоследствии Конни думала, что, возможно, ей следовало проявить побольше упорства в достижении своей цели, но уж слишком тяжкие тогда были времена, и слишком туго им всем приходилось.

Как страшно ей было поселиться под одной крышей с почти незнакомыми родственниками! А мать взяла с собой ее братьев-близнецов и уехала к своей семье в маленький городок, который она триумфально покинула много лет назад. Перед отъездом она сказала, что возвращение туда для нее — самая страшная жертва, которой только можно требовать от человека.

— Но почему? — удивилась Конни. — Они наверняка будут относиться к тебе по-доброму — хотя бы из жалости.

— Не нужна мне их доброта. Мне своя гордость дороже. Твой отец лишил меня ее, и этого я не прощу ему, пока буду жива.

Date: 2015-11-13; view: 301; Нарушение авторских прав