Глава 10. Русский коммунизм и Наука

Патриарх русской революции, народоволец Н.А. Морозов, писал, что в русской интеллигенции 80‑х годов XIX века сильна была выпестованная П.Л. Лавровым идея долга интеллигенции перед народом – «преобразовать науку так, чтобы сделать ее доступной рабочему классу». В следующем поколении эту идею пестовал большевик А.А. Богданов, ученый, философ и просветитель, «глубоко чтимый в кругах молодой социал‑демократии» (по выражению Луначарского).

Из всех революционных движений, расходящихся в начале XX века по разным направлениям, именно русский коммунизм придал самое большое значение науке (в строгом смысле этого слова) как ключевой части ядра всей своей доктрины. Советское обществоведение как‑то не обратило внимания на тот факт, что стремление образованной части молодых большевиков освоить научный метод познания и объяснения распространилось в массе грамотных рабочих и крестьян, приток которых в 1917 г. и создал партию, ставшую социальным и культурным субъектом революции. У всех революционеров бушевали страсти, у всех из сердца рвались замечательные, сильные слова – а большевики выделялись. Они как будто поднимались над схваткой и видели реальность как она есть, рассуждали холодно и тяжело.

В своих кружках и по тюрьмам большевики изучали Маркса, но не столько фактологию и теорию капитализма, сколько логику рассуждений, метод – то, что было у Маркса научного. М.М. Пришвин пишет о состоянии умов тех, кто был активным интеллектуальным ядром общественного процесса: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и т.д. – материалистическое, марксистское. А мы – кто против этого – высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, анархизмом, религиозным исканием, тут Бергсон, Ницше, Джеймс, Меттерлинк, оккультисты, хлысты, декаденты, романтики. Марксизм, а как это назвать одним словом и что это?..».

При этом надо подчеркнуть, что социализм как желанный тип жизнеустройства был близок интеллигенции, даже включая ее праволиберальные течения. Даже консерваторы и религиозные философы не были антисоциалистами. 40 Научное сообщество России со второй половины XIX века было «переплетено» с разными течениями социалистической культуры. Многие либеральные ученые и авторитетные для ученых деятели культуры были воспитаны в социалистической мысли. В ней они видели порождение науки, интеллектуальную программу развития России.

Вот суждение академика В.И. Вернадского в момент формирования партии кадетов, членом ЦК которой он стал: «Социализм явился прямым и необходимым результатом роста научного мировоззрения; он представляет из себя, может быть, самую глубокую и могучую форму влияния научной мысли на ход общественной жизни, какая только наблюдалась до сих пор в истории человечества… Социализм вырос из науки и связан с ней тысячью нитей; бесспорно, он является ее детищем, и история его генезиса – в конце XVIII, в первой половине XIX столетия – полна с этой точки зрения глубочайшего интереса» [55, с. 409‑410].

Но именно большевики‑практики не просто выводили свою политику из идеи соединения социализма с наукой, но и эффективно проектировали и создавали социальные формы, адекватные для быстрого развития российской науки. Как организаторы большого научного строительства в совершенно новой социальной среде, они гораздо глубже и лучше понимали «анатомию и физиологию» науки, чем сама интеллигенция.

Вероятно, на склонность интеллигенции к утопическим построениям, о которой писал Пришвин, наслоилось и то, что крах государственности и предчувствие еще более тяжелых катастроф произвел в умонастроении интеллигенции шок, который на время деморализовал ее и сдвинул к аутистическому сознанию. Возникла необычная социальная фигура «и.и.» – испуганный интеллигент. Его девизом было «уехать, пока трамваи ходят». Революция так дезориентировала интеллигенцию, что многие современники с удивлением говорили о ее политической незрелости и даже невежестве. Так, философ и экономист, тогда меньшевик, В. Базаров заметил в те дни: «Словосочетание „несознательный интеллигент“ звучит как логическое противоречие, а между тем оно совершенно точно выражает горькую истину».

В этих условиях сразу после Октября 1917 г. большевики с поразительной активностью и напором занялись разработкой научной политики и строительством большой научно‑технической системы. На фоне доктрин всех остальных политических движений это явление совершенно необычное.

Прежде всего, было принято стратегическое решение не демонтировать структуры прежней «императорской» организационной системы науки, а укрепить ее и сделать ядром и высшей инстанцией в строительстве советской системы. Академия наук, самое консервативное учреждение науки, стала «генератором» сети научных учреждений, выполняя форсированную программу расширенного воспроизводства научного потенциала. Какой контраст с мышлением антисоветских доктринеров 80‑90‑х годов! И ведь до сих пор они с параноидальной настойчивостью пытаются добить остатки Российской Академии наук, остатки советской школы и пр. Пилят сук, на котором сидят…

Уже в конце 1917 г. и начале 1918 г. были сразу подняты и пересмотрены наброски больших проектов, созданных в Академии наук. Таким большим проектом российского научного сообщества перед революцией была институционализация систематического и комплексного изучения природных ресурсов России. Важным шагом в этой работе было учреждение в 1915 г. Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). Она стала самым крупным подразделением Академии наук. Возглавлял ее академик В.И. Вернадский, ученым секретарем был избран А.Е. Ферсман. Но инициатива даже этой комиссии, работавшей для нужд войны, тормозилась. Так, в течение двух лет она не могла получить 500 руб. для изучения месторождения вольфрама, обнаруженного на Кавказе.41

Уже в декабре 1917 г. в Совнаркоме состоялись беседы с энергетиками, и было начато строительство Шатурской ГРЭС. В январе 1918 г. энергетику Г.О. Графтио была поручена разработка проекта Волховской ГЭС, посланы специалисты для выбора стройплощадки Каширской ГРЭС. Работы велись и в условиях Гражданской войны. Была создана комиссия ГОЭЛРО (18 человек), которая за год подготовила книгу «План электрификации России». План, который сформулировал задания по важнейшим видам промышленной продукции на 10‑15 лет, был утвержден в декабре 1921 г.

Другой пример – работы по исследованию Курской магнитной аномалии. В ноябре 1918 г. начала работать созданная для этой цели комиссия, в феврале 1919 г. ее планы рассматривались в Совете обороны под председательством Ленина. Несмотря на боевые действия в этом районе, на месте стала работать экспедиция Академии наук, за год были определены границы аномалии. Работа была комплексной, участвовали ведущие ученые России (И.М. Губкин, П.П. Лазарев, А.Н. Крылов, В.А. Стеклов, Л.А. Чугаев, А.Н. Ляпунов и др.). Был создан целый ряд новых приборов, разработаны ценные математические методы.42

Основанием «общественного договора» старой научной интеллигенции с советской властью были программные заявления и действия Советского государства буквально с первых месяцев его существования. Прежде всего, большинство научной интеллигенции, независимо от личных позиций в конкретном политическом конфликте того момента, принимало тот образ будущего, который декларировался в социальной философии советской власти.

Но главное, что декларации советской власти были подкреплены делом, причем начатым со страстью. Власть в этой части своего дела стала выполнять чаяния российской научной интеллигенции. Уже в январе 1918 г. Советское правительство запросило у Академии наук «проект мобилизации науки для нужд государственного строительства». Ответную записку готовил Ферсман, он предлагал расширить деятельность КЕПС и наладить учет и охрану научных сил.

Установка Советского государства на форсированное развитие науки была принципиальной и устойчивой. В апреле 1918 г. Ленин написал программный материал – «Набросок плана научно‑технических работ». Его главные положения совпадали с представлениями КЕПС. Уже в апреле структура КЕПС была резко расширена. Ферсман руководил Радиевым отделом и отделом Нерудных ископаемых, а с 1920 г. и Комитетом порайонного описания России.

В июне 1918 г. КЕПС, а затем и Общее собрание Академии наук обсуждали «Записку о задачах научного строительства». Она была подготовлена, как сказано в протоколе КЕПС, в ответ на «пожелание Председателя Совнаркома выяснить те взгляды, которых придерживаются представители науки и научные общества по вопросу о ближайших задачах русской науки».

Строительство советской науки планировалось, как мы бы сегодня сказали, исходя из представления о научном потенциале страны как единой системы. В него закладывались важные организационные нововведения. За структурную единицу научной сети был принят научно‑исследовательский институт, новая форма научного учреждения, выработанная в основном в российской науке. Только в 1918‑1919 гг. было создано 33 таких института. Эта совокупность стала той матрицей, на которой сформировалась советская научно‑техническая система. Первыми, по предложению Академии наук, поданному в Совнарком 2 апреля 1918 г., были открыты Институты платины (Л.А. Чугаев) и Физико‑химического анализа (Н.С. Курнаков), Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ), Научный автомоторный институт (НАМИ), Научный институт по удобрениям, позже Государственные оптический и радиевый институты, Физико‑технический и Физико‑математический институты, Институт химически чистых реактивов (ИРЕА). К 1923 г. число НИИ достигло 56 и в 1929 г. 406.

НИИ, созданные в 1918‑1919 гг. и начавшие свою работу в условиях Гражданской войны, – явление особое. Они показывают, что, при всей важности материальных условий, для научной деятельности необходимо ощущение миссии, направленной на спасение своей страны и своего народа. Как личность ученый может прекрасно работать в любой стране, где для работы ему созданы благоприятные условия. Но в первые годы после революции в новых институтах вокруг ведущих ученых были собраны коллективы, которые стали ростками большой и целостной национальной науки. Это было явление чрезвычайное. Они сформировались в исследованиях высокого уровня, не имея, по нормальным меркам, минимально необходимого материально‑технического обеспечения.43

Сейчас многим трудно понять, что строить систему научных учреждений в 1918‑1920 гг. значило прежде всего сохранить самих ученых в буквальном смысле слова. В 1919 г. был принят декрет Совнаркома «Об улучшении положения научных специалистов» – им были выданы пайки на усиленное питание (сначала 500, к сентябрю 1921 г. 4786 пайков, а в 1922 г. продуктовые пайки получали 22 589 работников науки и техники). В январе 1920 г. почти во всех университетских городах стали создаваться комиссии по улучшению быта ученых. Н.А. Семашко писал, что ЦеКУБУ «питала деятельность громадного большинства, если не всех университетов, институтов и других высших учебных заведений… поддерживала «жизненную силу» этих учреждений». Это было решение руководства большевиков (принятое при личном участии Ленина), и вовсе не обычное.

С середины 20‑х годов стала формироваться сеть проектно‑конструкторских и проектных институтов. Первым из них стал созданный в 1926 г. Государственный институт по проектированию металлических заводов (Гипромез). Затем были учреждены Гипрошахт, Гипроцветмет и др.

Именно согласование взглядов Совнаркома, представителей науки (и, что менее известно, бывших министров и промышленников царской России) позволило выработать и сразу начать ряд больших научно‑технических программ»(ГОЭЛРО, геолого‑разведочных, эпидемиологических и др.).

Вот пример научной программы с большим социальным эффектом. Она предлагалась учеными в дореволюционное время, но стала возможной лишь в новых социально‑политических условиях. К середине 20‑х годов резко снизилась младенческая смертность в России, которая в самом конце XIX века составляла 425 умерших на 1 тыс. родившихся. В результате средняя продолжительность жизни русских сразу подскочила на 12 лет. Это было достигнуто интенсивной и массовой культурно‑просветительной работой. Врач и демограф С.А. Новосельский писал в 1916 г.: «Высокая детская смертность у православного, т.е. преимущественно русского населения состоит, помимо общеизвестных причин, в связи с деревенскими обычаями крайне рано, едва ли не с первых дней жизни ребенка давать ему кроме материнского молока жеваный хлеб, кашу – и т.п. Сравнительно низкая смертность магометан, живущих в общем в весьма антисанитарных условиях, зависит от обязательного грудного вскармливания детей в связи с религиозными предписаниями по этому поводу Корана»44 [56].

Отказ русских крестьян от привычки давать новорожденному ребенку жеваный хлеб, от чего умирала треть младенцев, – результат форсированной просветительской программы, и ее смог организовать только русский коммунизм, создав для нее и особые формы, и особого социального субъекта‑исполнителя (комсомол). И подобных результатов было много, например, ликвидация в 20‑е годы массового детского («бытового») сифилиса, вызванного элементарным незнанием правил гигиены.

На селе создавались учреждения, которых в дореволюционное время практически не существовало, но которым теперь придавалось приоритетное значение. Так, в систему здравоохранения вошли ясли, консультации, туберкулезные пункты, «венерические отряды». Стали проводиться обследования школьников, велась большая работа по санитарному просвещению в деревнях. Были созданы мобильные санитарные пункты, которые передвигались и по железным дорогам, и по водным путям. Бригады мобильной медицинской помощи на остановках открывали временные фельдшерские и консультативные пункты, пока судно стояло у пристани.

Проведенные в 20‑е годы большие санитарные и противоэпидемические программы предотвратили эпидемии и резко снизили заболеваемость инфекционными болезнями, ликвидировали особо опасные инфекции. В 1919 г. В.И. Ленин подписал декрет СНК об обязательном оспопрививании. В результате массовой иммунизации оспа в СССР к 1936‑1937 гг. была полностью ликвидирована. С 50‑х гг. структура заболеваемости и причин смерти в СССР стала типичной для экономически развитых стран.

Забегая вперед, надо сказать, что опыт 20‑х годов и найденные тогда новые социальные формы здравоохранения были спасительными для СССР во время Великой Отечественной войны. Так, великим делом была эвакуация людей. Уже к началу 1942 г. в тыловые районы было вывезено 12,4 млн. человек, 8 млн. человек переместились летом 1942 г. Для эвакуации использовался неприспособленный транспорт, основная масса людей оказалась без зимней одежды и обуви, среди них было много истощенных и больных. Вокзалы и станции были переуплотнены, происходило массовое смешение эвакуированных со встречными воинскими контингентами. Теоретически, это должно было повести к эпидемиологической катастрофе. Требовались меры, небывалые даже для военных условий.

Такие меры были приняты, и в их реализации принимало участие множество людей самых разных ведомств и общественных организаций, а также из местных советских органов и колхозов. В результате за всю операцию по перемещению 20 млн. человек не было ни одной эпидемии. При гораздо меньших масштабах перемещения людей во время Гражданской войны от эпидемий за 1918‑1920 гг. умерло более 5 млн. человек.45

Такие назревшие и срочные программы начинались и складывались так, что множество людей разом понимало их смысл и сразу начинало предпринимать нужные действия как будто по какому‑то тайному беспрекословному знаку. Вот пример. В Российской империи уже в 1890 г. законом была введена метрическая система мер и весов. Но для ее практического введения ничего не было сделано. В промышленности применялись три системы мер: старая русская – с пудами, фунтами и аршинами, британская (дюймовая) и метрическая. Такой разнобой делал невозможной кооперацию различных предприятий и резко затруднял снабжение. Наладить сложное отечественное серийное производство (автомобилей, самолетов) было в принципе невозможно.

Ученые Главной Палаты мер и весов сразу после Октября обратились в Совнарком. При советской власти государство взяло на себя ключевые контрольные и регулирующие функции по внедрению единой метрической системы мер и стандартов. Работа была начата после издания в 1918 г. декрета Совнаркома (одного из первых декретов советской власти). Реформа представлялась делом исключительно трудным, насильно заставить Россию принять новую систему мер было нельзя. Началась массовая просветительская кампания, мобилизованы поэты и художники. Был объявлен конкурс на лучшее научно‑популярное сочинение о метрической системе. Одной из первых и самых успешных книг была книга о ГОЭЛРО, написанная по заданию Ленина И. Скворцовым‑Степановым. Предисловие к книге написал Ленин, а ее первый раздел был целиком посвящен метрической системе. Даже в условиях Гражданской войны был выделен драгоценный чугун на отливку гирь – и торговцам их разношерстные гири заменили метрическими.

В 1923 г. был создан Комитет эталонов и стандартов (КЭС), который разработал стандарты на меры длины, резьбы, калибры. В 1924 г. было организовано Бюро промышленной стандартизации, а в 1925 г. – Комитет по стандартизации при Совете Труда и Обороны. В его работе участвовали виднейшие ученые России. Обязательные общесоюзные стандарты получили силу государственного закона. За 1926‑1932 гг. Комитет утвердил 4114 общесоюзных стандартов. В новый цикл индустриализации СССР входил, обладая современной единой государственной системой стандартов, которая опиралась на развитую строгую науку – метрологию. Это огромное по масштабам общенациональное дело было сделано так органично, что историки на него почти не обратили внимания.46

С первых лет советского периода фигура ученого как носителя особого типа знания, языка и образа мысли присутствовала во всех важных делах страны. В социодинамике знания в советском обществе были связаны в сеть вертикальные и горизонтальные каналы информации и авторитета. Когда надо было поддержать крупную научно‑техническую программу, то подключались ресурсы как советских, ведомственных и партийных структур, так и пересекающих по горизонтали их линии субординации связи общественных организаций – комсомола, профсоюзов, обществ. В ряде случаев такие кампании приобретали общенациональный характер.

В мировой истории большое внимание уделено осуществленной в СССР форсированной программе создания мощного авиастроения и авиации. Для ее успеха требовались программа распространения знаний об авиации и создание обстановки всенародной любви к авиации и авиаторам. Эта программа была типичной и может служить моделью.

Решение о развитии авиации было принято сразу после Гражданской войны, которая позволила оценить значение этой техники. В 1923 г. было учреждено Общество друзей воздушного флота (ОДВФ) и акционерное общество Добролет (для развития гражданской авиации). ОДВФ стало первой общественной организацией в СССР (не считая политических и профессиональных). В 1924 г. состоялась торжественная передача XIII съезду партии эскадрильи «Ленин» из 19 самолетов, построенной на средства общества (на аэродроме собралось 20 тыс. человек и на Октябрьском поле вблизи него 100 тысяч).

На ОДВФ была возложена агитация и пропаганда авиации, помощь в подготовке кадров, развитие планеризма и авиамодельного спорта, сбор средств на развитие авиации, содействие промышленности и научным исследованиям. В 1923 г. был проведен всенародный сбор средств на строительство самолетов, стал издаваться журнал «Самолет», тема авиации заняла заметное место в поэзии, кино, театре. Через год в обществе был миллион членов, повсеместно были организованы «авиауголки» с библиотечкой книг об авиации, с моделями и деталями самолетов, плакатами, чтением лекций и показом фильмов. Самым популярным мероприятием были агитполеты, во время которых граждане могли бесплатно полетать на самолетах. В городах ожидали прилета самолетов многотысячные толпы, в Сибири крестьяне съезжались на такие встречи за сотни километров.

Маршруты таких полетов составляли иногда тысячи километров, самолет подлетал к деревне, разбрасывал листовки с агитацией за авиацию, затем садился. Около него собирался митинг, летчики показывали самолет, а затем поднимали в воздух желающих («воздушные крестины»). Во многих деревнях России крестьяне увидели самолет раньше, чем паровоз или пароход.

За короткое время в СССР возникла мифология авиации. Ей придавались магические черты как символического посредника между трудящимися всего мира. Летчиков называли «воздушными рыцарями», авиации приписывался огромный духовный потенциал как средству преодоления барьеров между людьми. В то же время авиация была представлена как символ знания, науки (1 мая 1923 г. на площади был установлен самолет и поднят лозунг «На крыльях науки к коммунизму!»).

Кампания поддержки авиации активизировалась, чтобы помочь другим программам. Так, на авиацию возлагалась важная роль в освоении Крайнего Севера. Было создано Главное управление Северного морского пути и при нем Управление полярной авиации. В 1925 г. советский летчик М.С. Бабушкин первым в мире освоил посадку самолета на дрейфующую льдину. Идея создать на Северном полюсе дрейфующую научную станцию для автономной работы была по тем временам фантастической. Для нее требовалось поднять авиастроение на новый уровень надежности, и эта программа вызвала всеобщее внимание. В 1934 г. прошло успешное 500‑часовое испытание первого в СССР мощного авиамотора, и это было большим событием для мирового авиастроения. Новый мотор был исключительно надежным и обеспечил потребности полярной авиации и дальних перелетов.

Удивительный по нынешним временам уровень предвидения и организации больших программ можно видеть в атомной программе. Вот ее график:

– в 1910 году В.И. Вернадский подал в правительство записку с идеей этой программы, в которой предсказал «неизбежность практического использования атомной энергии»; на нее не обратили внимания;

– 29 марта 1918 г. ВСНХ предложил Академии наук организовать исследования, необходимые для производства радия. Сырье, предназначенное для отправки в Германию, было секвестировано и передано Академии наук. На работы по радию Академии была выделена крупная сумма. В декабре 1921 г. были получены высокоактивные препараты радия. Вначале 1922 года был построен и заработал завод по производству радия;

– в 1918 г. в Радиевом отделе стали разрабатывать высоковольтный трансформатор на 2 млн. вольт как ускоритель элементарных частиц (он был опробован в 1922 г.);

– в 1938 году в АН СССР была образована Комиссия по атомному ядру, ее планы предусматривали строительство большого ускорителя в 1941 году и добычу 10 т урана в 1942‑1943 годах;

– первая статья о делении ядер при бомбардировке нейтронами (в Радиевом институте) была представлена советскими физиками в журнал «Доклады Академии наук» всего через два месяца после публикации об открытии в 1939 году деления ядер;

– в ноябре 1942 года И.В. Сталин в беседе с академиками А.Ф. Иоффе и В.И. Вернадским поставил вопрос о создании атомной бомбы. Руководителем атомного проекта был назначен И.В. Курчатов. В 1943 году для этого проекта создано научно‑исследовательское учреждение «Лаборатория измерительных приборов №2 АН СССР».

Научно‑техническая работа в этой области сопровождалась интенсивной пропагандой. В новогоднем номере «Известий» 31 декабря 1940 года целый подвал занимала статья под названием «Уран‑235». А в «Правде» № 1 за 1941 год помещен шарж Кукрыниксов – около елки самые прославленные люди страны: Шостакович, Шолохов, Капица… и молодые физики Флеров и Петржак, которые в мае 1940 года открыли спонтанное деление урана.

Эта непрерывная работа по предвидению и конструированию будущего – особое качество и ученых, и политиков, работавших в философии русского коммунизма. Глядя на нынешних топ‑менеджеров, даже не верится, что они родились в той же стране. Вот что значит растоптать интеллектуальную, духовную и трудовую конструкцию, которую в России сумели создать, отбирая все лучшее из истории и своей страны, и других культур.

В СССР научное сообщество по всем важным проблемам могло делегировать группу авторитетных ученых, которые без надрыва и внятно объясняли власти, в чем стратегическая необходимость для страны создать то или иное направление отечественной науки, выполнить ту или иную большую программу. В течение всего советского периода научное сообщество могло эту свою обязательную функцию выполнять. Академики – монархисты и кадеты – могли объяснить это Ленину в обстоятельных личных беседах и докладах. Академики Иоффе, Капица и Курчатов могли в личных беседах и записках объяснить это Сталину. Академик Келдыш мог объяснить это Хрущеву, академик А.П. Александров – Андропову и Черненко. А сегодня президенты говорят языком министров Фурсенко или Ливанова, совершенно неадекватным ни состоянию России, ни состоянию науки.

Вернемся к ранним программам. Даже политическое решение о переходе к нэпу вырабатывалось по типу научной программы. Двум наиболее авторитетным экономистам‑аграрникам России, Л.Н. Литошенко и А.В. Чаянову, было поручено подготовить два альтернативных программных доклада.

Литошенко рассмотрел возможности продолжения, в новых условиях, т.н. «реформы Столыпина» – создания фермерства с крупными земельными участками и наемным трудом. Чаянов исходил из развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной кооперацией. Доклады обсуждались в июне 1920 г. на комиссии ГОЭЛРО (это был прообраз планового органа) и в Наркомате земледелия. В основу нэпа была положена концепция Чаянова. Речь шла именно о новой политике, выработанной на новом уровне понимания происходящих в стране процессов и на основе знания, данного Гражданской войной.

Хотя все эти программы выполнялись, в их научной части, по планам и под руководством старых российских ученых (в основном бывших народников и либералов, монархистов и меньшевиков), их координация и степень взаимопонимания с политической властью были на таком уровне, какого, видимо, уже не удавалось достичь в послевоенный период.

Как ни парадоксально, советское обществоведение не донесло до нынешних поколений знания об этой важнейшей стороне больших довоенных программ. Например, нэп означал вовсе не только «замену продразверстки продналогом» (хотя и это преобразование требовало создания принципиально новых форм). Для осуществления нэпа требовались: обобщение научных концепций модернизации, большие медицинские профилактические программы на обширных территориях, глубокие изменения в системе права и кодификация большого числа законов, создание совершенно новой пенитенциарной системы, «конструирование» комсомола как необычной политической организации «для крестьян», большая философская дискуссия в сфере культуры (преодоление «пролеткульта»),

В результате выполнения по всему фронту работ научных программ высокого класса СССР подошел к началу Великой Отечественной войны как мощная научная держава, причем это было достигнуто с очень скромными финансовыми, кадровыми и техническими средствами. Наука тогда буквально «пропитала» все, что делалось для войны. Президент АН СССР С.И. Вавилов писал: «Почти каждая деталь военного оборудования, обмундирования, военные материалы, медикаменты – все это несло на себе отпечаток предварительной научно‑технической мысли и обработки».

Во второй половине 30‑х годов советская промышленность стала в высшей степени инновационной – и в технологическом, и в социальном смысле, и эти качества во многом предопределили темп развития во второй половине XX века и живучесть постсоветских стран в 1990‑2010 гг. Тот опыт для нас чрезвычайно актуален сегодня.

В феврале 1941 г. председатель Госплана Н.А. Вознесенский отметил такие крупные инновации:

– непрерывная разливка стали на роторных линиях с обработкой отливок на автоматических станках (сокращение производственной площади в 6 раз, количества оборудования в 4 раза, брака и себестоимости в 2 раза, повышение производительности труда в 2,5 раза);

– широкое использование штамповки вместо ковки;

– автоматическая электросварка под флюсом;

– применение станков с приборами автоматического контроля и программирования.

Здесь названы технологические нововведения, которые требовали участия современной и по‑новому организованной науки. Таких достижений было множество.

Вот пример. В 1942 г. персонал промышленности сократился по сравнению с 1940 г. на 3,8 млн. человек, а из 7,2 млн. работников значительную часть составляли необученные женщины и подростки от 12 до 18 лет.

Обучить их не было времени, требовались широкая автоматизация и упрощение технологий. Была предпринята большая программа автоматизации и замены дискретных технологических процессов поточными. Этим занялись ученые АН СССР. Было быстро создано большое число автоматических и полуавтоматических станков и приборов, которые резко повысили производительность труда и снизили требования к уровню квалификации. Работы в СССР 1941‑1942 гг. стали первым в мире опытом широкой автоматизации массового производства.

Исходя из этих принципиальных установок, были выработаны особые принципы советской промышленности, которые можно назвать способностью мобилизовать «дремлющие» ресурсы низкой интенсивности. Это качество присуще хозяйству «семейного типа», которое вовлекает ресурсы, негодные для рынка (трудовые и материальные). Конечно, для этого требуются и социальные отношения, аналогичные семейным! Это – великое достижение русского коммунизма.

Особым качеством советской промышленности стало привлечение для решения технических проблем самого фундаментального теоретического знания. Такое соединение стало возможным благодаря качественно новым контингентам научных работников, инженеров, рабочих и управленцев. Государственная система организации науки позволила с очень скромными средствами выполнить множество проектов такого типа. Примерами служат не только лучшие и оригинальные виды военной техники, как система реактивного залпового огня «Катюша» и ракеты «воздух‑воздух», создание кумулятивного снаряда, а потом и кумулятивных гранат, мин, бомб, резко повысивших уязвимость немецких танков,47 но и крупные научно‑технические программы типа создания атомного оружия.

Все участники этого процесса, от академиков до рабочих, продемонстрировали высокую культуру взаимодействия и коммуникативные нормы высшего качества. То, что им удалось сделать, поражает масштабами. Они создали первую в мире автоматизированную линию агрегатных станков для обработки танковой брони – производительность труда сразу возросла в 5 раз. Институт электросварки АН УССР под руководством Е.О. Патона, эвакуированный в Нижний Тагил, в 1942 г. создал линию автоматической сварки танковой брони под флюсом, что позволило организовать поточное производство танков, – общая производительность труда при изготовлении танков повысилась в 8 раз, а на участке сварки в 20 раз. Немцы за всю войну не смогли наладить автоматической сварки брони.

На основе развития теории баллистики и решения ряда математических проблем были улучшены методы проектирования артиллерийских орудий, способы стрельбы и живучесть артиллерийских систем. Были значительно улучшены дальнобойность, скорострельность, кучность стрельбы, маневренность, надежность в эксплуатации и мощность артиллерийского вооружения. Коллектив, возглавлявшийся В.Г. Грабиным, в начале войны создал лучшую в мире (по признанию союзников и германских экспертов) дивизионную пушку 76‑калибра ЗИС‑З, причем снизил себестоимость каждой пушки по сравнению с ее предшественницей в 3 раза, что позволило в достатке обеспечить армию этой пушкой.

Разумеется, дело не только в себестоимости и производительности труда, а и в качестве продукта. Благодаря трудам С.А. Христиановича, М.В. Келдыша и других были достигнуты высокие аэродинамические качества новых образцов самолетов, усилена их броня, вооружение, упрощена технология изготовления, что позволило значительно обогнать германские заводы по производительности. Конструкторы удвоили мощность авиационных моторов, не увеличив при этом их массу. За период войны было создано 23 типа мощных двигателей.48

Мы здесь говорим только о принципах, с которыми русские коммунисты с самого начала подходили к науке. Да и говорим очень кратко. В действительности само представление о науке, о ее роли в культуре и возможности соединения с «культурой простонародья» в русском коммунизме было новым и необычным явлением. Оно соединилось с тем представлением, которое родилось в самой русской науке и одновременно в русской классической литературе. Такого соединения не произошло ни в монархической элите, ни у эсеров, ни у меньшевиков. Но, получив организационное оформление в советской власти, оно быстро привлекло интеллигенцию из всех этих групп, и их вклад в развитие советской науки достоин глубокого уважения и благодарности.

Система научного строительства (включавшая в себя, разумеется, и систему образования, о которой здесь нет места сказать), совершенствовалась и наполнялась и после Великой Отечественной войны, в чем‑то обновляясь, но не отступая от главных принципов. Но культурный кризис 70‑80‑х годов болезненно сказался и на науке, и значительная часть научно‑технической интеллигенции пошла за Горбачевым. В результате нынешняя судьба отечественной науки печальна. Но это – другая тема.

Date: 2015-11-13; view: 267; Нарушение авторских прав