Она с каждой матерью, молящейся за сына, ибо помнит боль, пронзившую Ее сердце у подножия креста

Она с каждым сыном, поднявшим к ней глаза, ибо помнит радость от первой улыбки Своего Младенца. И тяжесть Его тельца на Своей руке. И Свой страх за Него, делающего первые неуверенные шажки по земле - такой грубой и сухой, что сердце Матери ощущает каждый острый камешек под нежной Младенческой стопой.

Надмирная Красота в этой смиренно склоненной голове Пречистой, Присноблаженной и Пренепорочной Заступницы. Всепоглощающая любовь и утешение в личике припавшего к Ней щекой Сына.

Нет другого такого творения рук человеческих ни в храме, ни во дворце, ни в музее. Нет лика, который мог бы сравниться с этим или хотя бы приблизиться к нему. Нет слов, способных описать этот образ, да и не нужны они, ибо образ этот есть Откровение, данное людям.

Увидев этот лик, трудно не уверовать в то, что Матерь Божия жила некогда на Святой земле: Владимирская икона есть свидетельство тому, ибо невозможно придумать и вообразить такого лика. Кисть неведомого нам мастера могла лишь повторить – скопировать, списать с оригинала, созданного некогда знавшим Ее, лик Той, что превыше ангелов небесных своей чистотою и совершенством…

Лишь слова молитвы могут передать то, чем наполняется сердце человека, взглянувшего в эти глаза: «Богородице, Дево, радуйся. Благодатная Марие, Господь с Тобою! Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».

ПРЕДИСЛОВИЕ

Второй разворот: на правой полосе – Ветхозаветная Троица кисти Андрея Рублева.

Как на дне души человеческой, в неведомой ему самому глубине хранится животворная память о некогда впервые склонившемся над его колыбелью материнском лице и впервые распахнувшемся бездонном небе, так в душе народа не умирает память о его святынях, не иссякают чистые родники, его душу вспоившие. Под наслоениями времен, под толстой корой бед и страданий хранятся в ней Вера, Надежда и Любовь, оберегающие от безумия в этом мире, кажется, навсегда утратившем способность различать добро и зло, забывшем значение слов «грех» и «добродетель», предавшем и поругавшем лучшее в себе.

Девять столетий русские люди утром и вечером обращали свой взор к иконе, и невозможно представить без святых образов русское жилище. Девять столетий матери русские учили детей, только вставших на ножки, осенять себя крестным знамением, возводя взор к лику Божию в красном углу жилища, украшенном вышитыми рушниками с искусно выплетенным кружевом, цветами и душистыми травами. И невозможно было представить образ Отчизны без иконы – охранительного и целительного образа Божия.

Издревле оберегал Русскую землю чудотворный крест: в сердце его - Владимирская икона Божией Матери, с севера Руси ее заступница – Тихвинская, с юга – Иверская, с запада - Смоленская, с востока – Казанская иконы Богородицы.

Как бы и не замечая того, шаг за шагом ступала Россия по тропе утраты веры. И настал час, когда впавший во искушение и обезумевший народ стал сбрасывать на землю колокола, и они с тяжелым стоном распадались на части. Накинул железные канаты на тонкие шейки, возносящие к небесам купола церквей, и сбросил эти купола вместе с узорными крестами в пыль сельских улочек и на булыжники городских площадей. Взлетели на воздух стены каменных соборов. В пламени погибли деревянные храмы, искусно срубленные без единого гвоздя и крытые серебряной чешуей осиновых лемехов. Запылали костры, сложенные из богослужебных книг и кощунственно расколотых топорами древних досок с потемневшими скорбными ликами.

Оскудела русская душа, как храм без креста, онемела, как безъязыкий колокол.

На долгие десятилетия икона ушла из жизни народа. Она покинула дома – и дома стали холодными и беззащитными. Она покинула пределы государства, многие чудотворные иконы ушли за рубежи осиротевшей Русской земли. Лишь по заброшенным деревням, в старых избах на почерневших бревенчатых стенах оставались гонимые образа, и благословенные русские старухи – хранительницы веры предков – тайком крестили внуков и правнуков да по-прежнему вечерней порой шептали Богу истовые молитвы о даровании прощения их детям, не ведающим, что творят.

Может, потому, слыша эти смиренные тихие голоса, и не забыл Господь Россию. В годину бедствий, когда запылала земля и черная гарь понеслась над ней, заметая следы обескровленных воинских частей, отступавших на восток, когда враг дошел до Волги, сдавил кольцом блокады город на Неве, вплотную приблизился к сердцу страны – Москве, чудотворные русские иконы охранительно встали на защиту Руси, как вставали почти тысячу лет. В 1941 году, когда немцы рвались к Москве, митрополит Гор Ливанских Илия (Карам) в каменном подземелье молился иконе Божией Матери. Через трое суток бдения Владычица явилась ему и объявила, что по всей России должны быть открыты храмы, монастыри и духовные академии. Священников нужно возвратить с фронтов и из тюрем. Сейчас готовится к сдаче Ленинград – сдавать его нельзя. Пусть вынесут чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города. Затем она должна быть в Сталинграде, который тоже нельзя отдавать врагу. Если все это не будет исполнено, Россия погибнет.

По каналам Красного Креста митрополит передал услышанное советскому правительству, и по приказу Сталина повеление Божией Матери было исполнено. В осажденном Ленинграде было открыто десять храмов. Той черты, которая была проведена крестным ходом, фашисты не переступили. Такое же чудо сотворила Богоматерь и в Сталинграде. И среди руин города уцелело единственное здание – церковь Казанской Божией Матери.

В октябре 1947 года по приглашению Сталина митрополит Илия побывал в СССР, посетил Ленинград, где во Владимирском соборе была отслужена малая вечерня. Митрополит был награжден Сталинской премией и деньги пожертвовал на благотворительность[1].

Это лишь один из тысяч и тысяч примеров возвращения к людям веры в силу и всемогущество Господне. А кто, кроме Бога, знает, сколько нательных крестиков было тайно спрятано под одеждами русских людей, сколько слезных молений матери, жены, сестры вознесли к небесам за воинов, сражавшихся с врагами? Как из рук в руки передавались переписанные карандашом на клочках бумаги забытые слова – смиренные обращения к Богу?..

Так в страшную годину войны наступило отрезвление.

Возможно, потому послевоенная политика советского государства отмечена чертами веротерпимости. Советское государство, идеология которого базировалась на принципах воинствующего атеизма, не смогло вычеркнуть из истории национальной культуры русского храма и русской иконы. Однако, не препятствуя собирательству и реставрации икон музеями, научному их изучению как памятников культуры и искусства, государство ни в коей мере не поощряло популяризации святого образа.

Перенесенная в музей, икона становилась достоянием специалистов-искусствоведов и, казалось, окончательно уходила из духовной жизни народа, разучившегося воспринимать главное в ней – ее благодатную силу. Ведь официально икона, храм и предметы его убранства признавались только как художественные и культурные ценности.

Следует отдать должное тем, чьими самоотверженными усилиями были спасены, бережно и умело раскрыты, изучены эти великие памятники культуры и искусства, ибо священная для верующего, исполненная таинственной благодати, свидетельствующая о Боговоплощении икона была сохранена и исследована как памятник мировой культуры, великая художественная ценность именно советскими учеными. Отдать должное этим людям следовало бы уже за то, что они сберегли икону до времени, когда русский человек снова потянулся к ней иссохшей, жаждущей припасть к чистейшему роднику веры душой. На пороге новых испытаний и в преддверии духовного возрождения России душа народа стала искать в окружающей тьме спасительные средства возвращения к жизни, как больное животное ищет целебные травы.

С начала 1980-х годов образ Троицы письма Андрея Рублева в самых разных воспроизведениях стал все чаще появляться в поле зрения русского человека, и к началу следующего десятилетия в миллионах репродукций покрыл русскую землю, взошел на ней, как на согретой весенним солнцем земле всходят подснежники-первоцветы. Троица появилась на ветровых стеклах грузовиков и такси, в официальных учреждениях, больницах и школах, в городских квартирах и деревенских домах. Еще не как моленный образ, но уже как целительная сила, само воззрение на которую оказалось необходимым еще и не осознающему этого русскому – в тысячелетней традиции православному человеку. И было это чудо тихим толчком – свидетельством пробуждения веры, подобным тому, что оповещает мать о пробуждении младенца в ее лоне. Снова стали наполняться храмы – неловкими, неумело крестившимися людьми, не знающими слов молитвы, толпящимися перед престолом Божиим подобно безмысленному стаду, жаждущему водопоя.

Многие из тех людей потом ушли из храма, но образ Пресвятой Троицы вновь занял свое место в душе русского народа. И именно он привел за собою образы Богоматери и Николы Угодника – вековечных покровителей Руси и хранителей русского человека. Привел в дом икону, и уже не как коллекционную ценность, но как духовного посредника в молитве. Сегодня трудно найти русское жилище, в котором не было бы образа – пусть простого, бумажного, но бережно помещенного если и не в красном углу, то на полочке или за стеклом книжного шкафа. И как бы далек ни был сегодня от Бога хозяин или гость такого жилища, Образ Божий неощутимо благотворно воздействует на его душу.

А воздействие это могучее. Совсем не случайно идеологи большевизма так опасались иконы, всячески препятствуя ее широкому репродуцированию и распространению. Даже воспроизведенный светом на полотне экрана, святой образ потрясает открытую ему навстречу душу.

… В тревожные дни апреля 1990 года на первом курсе исторического факультета одного из далеких от Москвы университетов был организован четырехдневный спецкурс по древнерусскому искусству. Ядром спецкурса стала русская икона, при этом демонстрация слайдов шла в сопровождении церковных песнопений, записанных на магнитофонную кассету.

В те дни студентов, казалось, интересовала только политика, тот бурный социальный процесс, который сотрясал Россию. Чем тихие лики, процветшие на стареньком школьном экране, могли затронуть души насквозь политизированных, воспитанных на идеях марксизма-ленинизма или яростном отрицании этих идей молодых историков? Их реакции внешне выражались довольно сдержанно, и педагог, чтобы узнать о том, как был воспринят курс, попросил студентов в завершение написать маленькое сочинение на одну из тем: Эти четыре дня или Моя Древняя Русь. Можно было подавать работы без подписи – это была необходимая в пору неустойчивую и тревожную гарантия безопасности. Безыскусные признания, порой почти косноязычные, - словно речи человека, долго прожившего вне отчизны и вновь заговорившего на полузабытом родном языке, - были искренними, неожиданно одухотворенными и даже возвышенными:

Эти четыре дня были праздником духовного очищения. Это очень важно. Потому что наша жизнь, к сожалению, дает нам многое, но отнимает чувство собственного достоинства; мы становимся злыми, желчными и даже циниками. Мы не верим ни во что, мы только отрицаем и даже топчем самое святое. А вы… Вы просто подняли нас с этой грешной земли на небо и дали силы быть добрым, что бы там ни случилось, жалеть друг друга и прощать, не озлобляться все больше и больше, а надеяться. (…) Мы все измучены, придавлены, мы страдающие циники, и страдаем потому, что, не видя истинной красоты, гармонии, искренности, мы не верим в них и говорим, что их как материи нет. Но в душе это стремление к вере, к чистоте живет (…) Жить надо с верой в добро (без подписи).

Эти четыре дня, вернее, несколько часов… Они пролетали на одном дыхании и очень быстро, что самое грустное в нашей встрече. Но эти часы давали состояние удивительного спокойствия, блаженного спокойствия, которое трудно ощутить в наше время. После этих часов хочется смотреть на мир широко распахнутыми глазами и видеть только хорошее. Такое состояние даже важнее той информации, что мы узнали… (без подписи).

Я совершенно не задумывалась, зачем и почему мы живем (…) демонстрация репродукций /икон/ под музыку очень часто вызывала у меня такие чувства, какие очень трудно объяснить; и я бы даже не хотела их объяснять. Было что-то тревожное, все мои поступки проплывали в памяти, я очень жалела, что когда-то что-то сделала не так… Смотрящие с экрана лица были так внимательны ко мне, так проницательны, от них ничего нельзя было скрыть. Эти лики знали все. Они мне сочувствовали… До сих пор не могу забыть взор Спаса Нерукотворного – эти глаза прожигали насквозь, просвечивали меня, как рентгеном (фу, какое грубое сравнение, но не могу подобрать слов). Я готова была заплакать – так мне стало стыдно за все прошлое мое, а лик Спаса смотрел так понимающе, сочувствующе и все же не прощающе… (без подписи).

Эти четыре дня (…) вводили нас в мир, доселе еще неизведанный и не понятый нами. Это не столько новые знания, сколько новое мироощущение, мироощущение верующего. Я поняла, что мы не умеем смотреть и видеть, да и живем как-то впопыхах и вприпрыжку (без подписи).

Глядя на икону, я ощущаю возвышенность души, чувства, как будто кто-то там наверху зовет меня к себе и говорит: «Оглянись на мир на сущий». Икона притягивает меня, в частности, изображения глаз, я не могу отвести взгляд от лика Христа, Богоматери. Мне кажется, что они меня пронизывают своим взглядом, знают мои мысли, настоящее и что со мной будет (без подписи).

Вы меня посвятили в неизвестный завораживающий мир живописи, родивший во мне такое состояние и души, и тела, когда не хочется говорить сухих слов. Хочется улыбаться, прощать, обожать все существующее на земле. Подобное обращение к истокам нашей культуры среди повседневной суеты как маленький глоточек свежего воздуха (Чупрасова Света).

С чувством тихой радости и умиротворения благодарю я Вас за то благолепие, которое Вы нам дали за эти 4-ре дня. Никогда в своей жизни я не испытывал подобного счастья, ибо лицезреть образ Господа нашего для меня есть высшее блаженство (без подписи).

Эти четыре дня внесли в мою жизнь много нового, много новых, не испытанных ранее ощущений. Они заставили меня задуматься над тем, что есть человек, а что есть бог[2]. Я очень пожалела, что никогда до этого не читала Библии. Я почувствовала, как ничтожно все суетное в сравнении с тем огромным духовным богатством, какое несет Вера; как сильно мы обнищали духовно и как низко пали мы в своей суетности.

Я уже много раз задумывалась над существованием бога. Ведь не может быть, чтобы такое великолепие создавали люди ради денег. Только Вера, глубокая, искренняя Вера в существо всепрощающего, всеобъемлющего начала смогла подтолкнуть человека к такому духовному совершенству. Мне порой даже становится страшно, что мы лишены этой Веры. Ведь на то мы и люди, чтобы нести всему живому свет и добро, тепло и внимание (без подписи).

Мне кажется, что такие циклы просто необходимы, чтобы в ежедневной суете не затерялось что-то главное, сущностное, к пониманию чего люди идут всю жизнь или не идут вовсе (Губарь Елена).

Вместо четырех дней я присутствовал лишь один. Очень жаль, ну что же, хотя бы один… Хотя бы один день (этот день заменит любые четыре дня), проведенный в единении с красотой, с истиной, с Богом…(Ширыборов А.).

Медики – сотрудники Института мозга – доказали, что во время искренней молитвы человек входит в особое состояние, отличающееся от всех иных. Читая эти сочинения, – а таких у педагога были сотни, - можно предположить, что во время сосредоточенного безмолвного созерцания иконы состояние человека близко к молитвенному. И что такое состояние наступает не только в храме, но и в музее, и в учебной аудитории. Ибо благодатный образ всесилен. Доказательством тому – эти строчки из доверчивых студенческих высказываний.

Да, лекции читал опытный педагог. Но мощь впечатления, произведенного на студентов, отнюдь не его заслуга. Главное достоинство тех лекций – то, что педагог сумел подготовить слушателей к безмолвному созерцанию - восприятию святого образа и не помешать соприкосновению с Первообразом. Почти зримо проступает сквозь наивные строчки предчувствие близящегося пробуждения души.

В процитированных работах господствует потрясение души, впервые, может быть, пережитое, и почти нет попыток разобраться в «механизмах» новых, ранее не изведанных чувствований. Были, хотя и в малом количестве, другие сочинения, авторы которых отметили и особую методику демонстрации икон, и элементы искусствоведческого анализа, вызвавшего неоднозначную реакцию:

Эти четыре дня… Они не только обогатили меня знаниями, они обогатили мою душу. Я недавно была в церкви, первый раз в жизни, и это было для меня что-то такое, я даже не знаю. Когда просто рассматриваешь произведения искусства, то воспринимаешь их не полностью. А когда Вы познакомили меня, нас, с легендами, сказаниями, пояснили значимость, символику. Когда звучала церковная музыка, то все воспринялось объемно, как-то густо. Не знаю, как у других, но у меня при общении с этим божественным миром родилось чувство возвышенности, странной такой возвышенности. При взгляде на любой шедевр искусства появляются высокие чувства, а при взгляде на божественное, жертвенное, общечеловеческое они особо выразительны (Соловьева Валерия).

…1-е знакомство вызвало некоторое сопротивление изнутри. Анализ произведений искусства не очень воодушевил – поначалу. С Ярославской Оранты все изменилось. Разобравшись в символике, легче воспринимать содержание. У меня не разрушается никогда целостность восприятия образа (и в эти 4 дня тоже)…(без подписи).

… Я впервые, наверное, сумела посмотреть на произведение искусства сердцем. Ну, а если немного отвлечься от эмоций, то очень заинтересовал процесс прочтения произведения разумом [Вы] заставили поразмыслить… Хотелось бы услышать чуть больше аналитических вещей, может быть, философии искусства… P.S. Жаль, что нас не учат читать художественный Образ!.. Приезжайте… (Родоман Н.В.).

Список иллюстраций (в разворотах с текстом и без него) :