Ведьмин клад 5 page

Да, неоднозначно – это точно. Настолько неоднозначно, что хоть плачь.

– Сотри, – потребовала Настя.

– Что, и это стирать?! – возмутился он. – Ты ж тут вроде как в одежде.

– Все равно стирай! – она потянулась за фотоаппаратом.

– Э, куда?! – Егор отступил на шаг. – Попрошу без рук. Вот, смотри – стираю, – он нажал на какую‑то кнопку, и экран, на котором еще пару секунд назад красовалась перепуганная Настина физиономия, погас.

– Все? – спросила она шепотом.

– Все. Ты же сама видела. Ладно, не приставай ко мне, у меня еще дел полным‑полно.

Каких таких дел было полно у Егора Ялаева, Настя уточнять не стала, просто многозначительно хмыкнула и отошла в сторонку. У нее и своих собственных дел полно. Вот надо мокрую рубашку развесить сушиться, пока еще солнце не зашло. Лучше бы, наверное, было просушить одежду у костра, но пока она купалась, костер загасили. Ничего, ветер сейчас сильный, на таком ветру все быстро высохнет.

* * *

Девчонка‑найденыш была какой‑то странной, точно с Луны свалилась. Цифровой фотоаппарат – для нее диво дивное, и мужиков стесняется, как выпускница института благородных девиц. Ощущение такое, точно прогресс шагнул далеко вперед, а эта дуреха так и осталась стоять на обочине. Любопытно, что она делала в коммуне, за какие такие провинности оказалась в этом медвежьем углу? На малолетнюю преступницу она не тянет, может, бывшая наркоманка?

А что?! Переломалась, избавилась от пагубного пристрастия и решила, что хватит горбатиться на чужого дядю, да и дала стрекача. Только мозгов не хватило по уму все сделать, вот и проболталась в тайге почти неделю.

Егор представил себя на ее месте и поежился от первобытного, почти животного страха. А продержался бы он сам, вот так, как эта дурочка, пять дней в лесу без еды, компаса и оружия? Внутренний голос подсказывал, что если бы и продержался, то медвежью болезнь заработал бы стопудово. Ночью в этой чаще даже с огнем, даже в обществе бывалого Макара страшно не на шутку. Шорохи там всякие, подвывания…

Кстати, что‑то Макара давно нет, надо бы пойти, посмотреть. Егор встал, направился вверх по склону оврага. Словно в ответ на его мысли в лесу раздался выстрел и крик. Макар? Точно Макар! Может, зверя какого подстрелил? Только не понятно, чего он так орет.

Крик повторился. Теперь в нем отчетливо слышалась боль.

– Ялаев, что это?! – Померанец, помятый спросонья, растерянно вертел головой.

Девчонка тихо ойкнула, испуганно прижала к животу свою торбу, с которой не расставалась даже на речке.

– Сейчас посмотрю, – Егор включил фотоаппарат – старая профессиональная привычка.

– Не надо! – заорала она.

– Тихо! – рявкнул Егор и шепотом добавил: – И без тебя страшно.

Рассмотреть он толком ничего не успел: затрещал валежник, кусты заходили ходуном…

…От медвежьих когтей Егора спасло чудо: в тот самый момент, когда зверь ринулся из кустов, Егорова нога зацепилась за корягу, и он кубарем скатился вниз. Падение остановило дерево: хилая березка с искореженным стволом изогнулась от удара, но выдержала. Егор взвыл.

Какое‑то время от боли в спине он ничего не соображал. Кажется, даже ослеп и оглох. А потом в уши ворвался вопль Померанца, заглушаемый свирепым медвежьим рыком. В нос шибанул запах свалявшейся шерсти, крови и еще чего‑то смрадного, не поддающегося идентификации. Последним вернулось зрение. Лучше бы не возвращалось…

Над Егором нависла бурая косматая морда. Медведь собирался напасть. В черных глазах плескалась боль и лютая ненависть. С огромных желтых клыков падала кровавая пена. Встретившись с медведем взглядом, Егор понял – все, это конец…

Он зажмурился: смотреть в глаза собственной смерти не хватало духу. Пальцы нашарили фотоаппарат, нажали на спуск. Он не может посмотреть в глаза собственной смерти, зато он может ее сфотографировать. Классный должен получиться снимок…

Затвор аппарата оглушительно щелкнул, и сразу же вслед за ним послышался еще один щелчок. Или не щелчок, а выстрел? Еще через мгновение на Егора навалилась огромная туша. Он едва не задохнулся под ее тяжестью. А береза не выдержала, с жалобным треском сломалась.

Забыв о боли в спине, подвывая от напряжения, отплевываясь от вонючей и жесткой, как проволока, шерсти, Егор выбрался из‑под придавившего его мертвого медведя и только после этого, еще до конца не веря в свое чудесное спасение, отважился открыть глаза.

Открыл и тут же зажмурился. Окружающий мир сделался неестественно ярким, точно его пропустили через фотошоп и по максимуму добавили красок. Синее небо такое пронзительное, что больно смотреть. Листочки на несчастной березке, словно вырезанные из зеленой бумаги. Запутавшаяся между тонкими веточками серебряная паутинка, и мертвый зверь у самых его ног, темно‑бурый, почти черный, кое‑где с серыми подпалинами, с рваной раной в косматом боку. В ране – кровь, какая‑то нереальная, киношная, больше похожая на малиновое варенье, чем на настоящую кровь…

Кажется, Егор рассматривал мертвого зверя целую вечность. Прижимал руку к груди, там, где бестолково трепыхалось сердце, и не сводил взгляда с оскаленной медвежьей морды. В черных глазах больше не было ненависти, за поволокой смерти чудилась обида…

– Ну, Ялаев! Ну ты, брат, даешь! – На плечо опустилась горячая ладонь.

Он с трудом оторвал взгляд от медведя, обернулся к Померанцу. Друг казался испуганным и потерянным. Наверное, он и сам сейчас выглядит не лучше.

– Что это было? – прохрипел Егор и сам удивился, как странно звучит голос, точно это и не его голос вовсе.

– Это? – носком ботинка Померанец опасливо ткнул зверя в бок. – Это, кажись, наш мишка, – он неуверенно улыбнулся.

– Как ты его завалил? – Егор проникся к другу уважением, граничащим с благоговением.

– Я?! – переспросил Померанец и попятился, словно открещиваясь от приписываемого ему подвига. – Да ты что, Ялаев?! Да я с перепугу чуть не обделался. Ты бы видел, с какой скоростью эта тварь двигалась!

– Тогда кто?

– Я не знаю…

Они синхронно обернулись, посмотрели на девчонку. Та испуганно застыла у потухшего костра, у ее ног лежал карабин Померанца.

– Она?! – Егор перевел недоверчивый взгляд с девчонки на друга.

Тот растерянно пожал плечами.

– Это ты стреляла? – спросили они хором.

Девчонка шмыгнула носом, попятилась. Ощущение было такое, точно она снова собирается дать деру.

– Ты? – повторил Егор и сделал шаг к костру.

– Я нечаянно, – она спрятала руки за спину, как подросток, пойманный родителями с косяком. – Извините.

Извините?! Она только что спасла его от верной смерти и извиняется! Во дела!

– Эй, – как же ее зовут? – Эй, Наташа, – Егор сделал еще один шаг, – ты только это, не вздумай убегать. Лады?

Она молча кивнула.

– Вот и умница, – он бросил взгляд на мертвого медведя, по позвоночнику пробежала нервная дрожь. Эта рыжая Лисичка‑сестричка нечаянно завалила такую громадину. С одного выстрела… из карабина, до такой степени навороченного, что его и в руки взять страшно… А ведь могла и промахнуться…

О том, что случилось бы, ошибись девчонка хоть на пару сантиметров, думать было страшно. Вариантов немного. Либо она попала бы в него, что, учитывая то мизерное расстояние, отделявшее его от зверя, было вполне вероятно. Либо промахнулась. Либо не убила бы мишку, а лишь подранила. В любом случае концовка была бы одна и та же – трагическая. Но девчонка, слава тебе, Господи, не промахнулась и спасла ему жизнь. Жив! Счастье‑то какое! Пусть все тело болит так, словно его били батогами, но ведь болит! А могло и не болеть…

В общем, то, что Лисичка‑сестричка очутилась в его, Егора, объятиях, получилось как‑то само собой, совершенно от него независимо. Осознание того, что он жив, и энергия, порожденная этим осознанием, требовали немедленного выхода. Хотелось буянить и демонстрировать ближним свое расположение. А кому демонстрировать? Не к Померанцу же лезть с объятиями и поцелуями! Да и не Померанец его спас, а вот эта… Лисичка.

Девчонка повела себя странно, так, словно объятия его ей страшнее, чем медведь‑людоед, принялась вырываться и изворачиваться. Егору только и удалось, что чмокнуть ее в щеку, а потом она выскользнула у него из рук, точно рыбешка или русалка, отпрыгнула на приличное расстояние, словно щитом прикрылась своей допотопной сумкой. Вот тебе и коммунарка! А Макар рассказывал, что в коммуне девки все бедовые, на всякие непотребства скорые. А эта, видать, праведница, от мужских объятий шарахается, как черт от ладана.

Макар! Елки зеленые…

Егор моментально забыл и про девчонку, и про медведя, и про свое счастливое спасение, обернулся к Померанцу. Друг сидел перед мертвым зверем и задумчиво жевал травинку. Вид у него был непривычно сосредоточенный.