Три десятилетия опустошения и перекройки мира. The Rise of Disaster Capitalism

NAOMI KLEIN

THE SHOCK DOCTRINE

THE RISE OF DISASTER CAPITALISM

НАОМИ КЛЯЙН

ДОКТРИНА ШОКА

СТАНОВЛЕНИЕ КАПИТАЛИЗМА КАТАСТРОФ

Снова посвящается Эви

Любое изменение есть перемена предмета обсуждения.

Сесар Айра, аргентинский писатель Cumpleanos, 2001 г.

ВВЕДЕНИЕ

ОПУСТОШЕННОЕ - ПРЕКРАСНО:

ТРИ ДЕСЯТИЛЕТИЯ ОПУСТОШЕНИЯ И ПЕРЕКРОЙКИ МИРА

...Земля растлилась пред лицем Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли.

Бытие 6:11-13

Шок и трепет порождают страх, ощущение опасности и катастрофы, непонятное основной массе людей, определенным элементам или сегментам общества либо его руководству. Шок и изумление могут пробуждать природные катаклизмы: торнадо, землетрясения, ураганы, потопы, неукротимые пожары, голод и эпидемии.

«Шок и трепет: быстрое достижение господства», военная доктрина боевых действий США против Ирака [1]

Я встретилась с Джамаром Перри в сентябре 2005 года в большом приюте Красного Креста в Батон-Руже (штат Луизиана). Молодые улыбающиеся члены Церкви сайентологии раздавали обед, а Перри стоял в очереди. Перед этим меня ругали за то, что я разговаривала с людьми, эвакуированными без медицинского сопровождения, а теперь я — белая жительница Канады посреди моря чернокожих обитателей южных штатов Америки — изо всех сил старалась вписаться в мир окружающих меня людей. Я потихоньку встала в очередь за Перри и предложила ему поговорить как будто мы старые друзья, он охотно согласился.

Он родился и вырос в Новом Орлеане и уже неделю как покинул пострадавший от потопа родной город. На вид ему можно было дать лет семнадцать, однако он сообщил, что ему двадцать три. Он и его семья бесконечно долго ожидали автобусов, которые должны были вывезти их из опасной зоны; автобусы так и не пришли, и им пришлось отправиться в путь пешком под палящим солнцем. Так они оказались тут, в огромном выставочном центре, который обычно использовали для фармацевтических торговых ярмарок и таких увеселительных мероприятий, как «Столичный бой: последняя битва в стальной клетке». Теперь сюда втиснули 2000 кроватей и массу недовольных измученных людей под охрану раздраженных солдат Национальной гвардии, только что вернувшихся из Ирака.

В этот день по приюту разнеслась новость о том, что Ричард Бейкер, известный конгрессмен, республиканец из этого города, заявил группе лоббистов: «Наконец-то нам удалось очистить районы муниципального жилья в Новом Орлеане. Мы не могли этого сделать, но это совершил Бог»[2]. Джозеф Канизаро, один из самых состоятельных людей, занимающихся развитием Нового Орлеана, недавно выразил подобное мнение: «Думаю, перед нами чистая страница, чтобы все начать заново. И этот чистый лист несет нам великие возможности»[3]. В течение всей той недели законодательное собрание штата Луизиана в Батон-Руже заполняли всевозможные корпоративные лоббисты, желавшие использовать эти великие возможности: снижение налогов, ослабление законодательных ограничений, дешевую рабочую силу и «уменьшенный и безопасный город», — на практике это означало отказ от проектов строительства муниципального жилья в пользу кооперативных частных квартир. Слушая разговоры о «свежем начале» и «чистых страницах», можно было почти забыть мучительное беспокойство от развалин, химических выбросов и человеческих останках всего в нескольких километрах отсюда вниз по шоссе.

Здесь, в приюте, Джамар мог думать только об одном: «Для меня это вовсе не очистка города. Я вижу множество погибших людей, которые не должны были умереть».

Хотя он говорил тихим голосом, пожилой человек, стоявший в очереди перед нами, услышал наш разговор и вступил в беседу: «Что случилось с этими людьми из Батон-Ружа? Это никакие не "возможности". Это чертова беда. Они что, ослепли?»

К нам присоединилась мать с двумя детьми: «Нет, они не ослепли, они просто погрязли во зле. Они все прекрасно видят».

Новые возможности увидел в затоплении Нового Орлеана и Милтон Фридман, великий гуру движения за нестесненный капитализм, который написал общепризнанный учебник современной сверхподвижной глобальной экономики. Хотя ему девяносто три и его здоровье уже сдает, дядя Милти, как его называют последователи, нашел в себе силы через три месяца после разрушения плотин написать комментарии в Wall Street Journal. «В Новом Орлеане разрушено большинство школьных зданий, — пишет Фридман, — как и жилищ детей, обучавшихся в этих школах. Теперь эти дети разбросаны по всей стране. Это трагедия. Но это также и новая возможность для радикальной перестройки системы образования»[4].

Смелая идея Фридмана заключалась в том, что не стоит тратить миллиарды долларов на восстановление и усовершенствование прежней системы государственных школ Нового Орлеана; вместо этого правительство должно снабдить семьи ваучерами, чтобы можно было их использовать для поддержки частных учебных заведений, нередко приносящих прибыль, которые будут получать государственные субсидии. Крайне важно, писал Фридман, чтобы это фундаментальное изменение было не временной мерой, но «устойчивой реформой»[5].

Группа правых идеологов горячо поддержала предложения Фридмана, и они повели наступление на город, который недавно подвергся атаке стихий. Администрация Джорджа Буша поддержала их планы, выделив десятки миллионов долларов на то, чтобы превратить школы Нового Орлеана в частные школы — организации, использующие общественные средства, которыми руководят частные организации по своим собственным правилам. Частные школы вызывают крайне противоречивое отношение к себе в Соединенных Штатах, а особенно в Новом Орлеане, где многие афроамериканские родители воспринимают их как отказ от достижений борцов за гражданские права, которые стремились создать условия для того, чтобы каждый ребенок имел возможность получать образование, соответствующее общим стандартам. Но для Милтона Фридмана сама концепция системы государственных школ слишком похожа на социализм. По его мнению, государство должно заботиться только о том, чтобы «защищать нашу свободу как от внешних врагов, так и от наших сограждан: оберегать законность и порядок, способствовать заключению частных контрактов и развитию соревнования на рынке»[6]. Другими словами, государство должно лишь обеспечивать существование полиции и армии — все прочее, в том числе и бесплатное образование, является несправедливым посягательством на права рынка.

Восстановление дамб и электрических сетей заняло немало времени, по сравнению с этим создание новой школьной системы Нового Орлеана происходило просто в военных темпах и с военной точностью. В течение 19 месяцев, когда большинство беднейших горожан были еще в изгнании, новоорлеанская система общедоступных школ почти полностью была заменена частными школами. До урагана «Катрина» школьный отдел занимался работой 123 государственных школ, теперь же их осталось всего четыре. До катастрофы существовало лишь семь частных школ, теперь их стало 31[7]. Ранее учителей Нового Орлеана объединял сильный профсоюз, теперь же профсоюзный договор был расторгнут, и 4700 членов профсоюза вынуждены были покинуть город[8]. Некоторых учителей помоложе снова наняли частные школы, уменьшив их зарплату; большинство же учителей остались без прежней работы.

Теперь Новый Орлеан стал, цитирую газету New York Times, «самой выдающейся лабораторией страны, где исследуется процесс распространения частных школ», а Американский институт предпринимательства, хранилище идей Фридмана, торжественно провозгласил: «Ураган "Катрина" за один день совершил то... чего долгие годы не могли сделать реформаторы школьной системы в Луизиане»[9]. Между тем учителя государственных школ, наблюдая, как деньги, выделенные жертвам стихийного бедствия, используются для «чистки» системы государственного обучения, на смену которому приходит образование частное, называли план Фридмана «захватом территории образования»[10].

Я называю подобные организованные набеги на общественную территорию вслед за катастрофами, когда стихийное бедствие воспринимается как восхитительные возможности для рынка, «капитализмом катастроф».

Комментарии Фридмана по поводу событий в Новом Орлеане оказались его последней политической рекомендацией; не прошло и года, как 16 ноября 2006 года он скончался в возрасте 94 лет. Странно, что этого человека занимал такой относительно скромный вопрос, как создание системы частных школ в американском городе средних размеров, ведь Фридмана считали самым влиятельным экономистом второй половины XX столетия, а среди его учеников несколько президентов США, премьер-министры Великобритании, российские олигархи, министры финансов Польши, диктаторы стран третьего мира, секретари Китайской коммунистической партии, директора Международного валютного фонда и три последних руководителя Федеральной резервной системы США. И все-таки его стремление использовать новоорлеанский кризис для продвижения фундаменталистской версии капитализма причудливым образом стало прощальным приветом от неугомонного низенького профессора, который в свои лучшие времена говорил, что он совсем как «старомодный проповедник, произносящий воскресную проповедь»[11].

На протяжении трех десятилетий Фридман и его влиятельные последователи оттачивали именно такую стратегию: дождаться глубокого кризиса, потом распродать обломки государства частным игрокам, пока граждане еще не пришли в себя от пережитого шока, а затем быстренько сделать эти «реформы» устойчивыми.

В одной из самых известных своих статей Фридман сформулировал суть тактической панацеи капитализма, в которой я вижу доктрину шока. По его словам, «только кризис — подлинный или воображаемый — ведет к реальным переменам. Когда такой кризис возникает, действия людей зависят от их представлений. И в этом, полагаю, заключается наша главная функция: создавать альтернативы существующим стратегиям, поддерживать их жизнеспособность и доступность до тех пор, пока политически невозможное не станет политически неизбежным»[12]. Некоторые люди запасают консервы и воду, готовясь к великим стихийным бедствиям; Фридман же рекомендует запастись идеями свободного рынка. И как только разражается кризис, уверяет профессор Чикагского университета, следует действовать быстро, молниеносно вносить необратимые изменения, пока охваченное кризисом общество не придет в себя и не вернется к «тирании статус-кво». Фридман утверждает, что «у новой власти есть от шести до девяти месяцев, когда можно добиться основных перемен; если она не использует этот шанс и не предпримет решительных действий в этот период, ей не будут даны другие столь же богатые возможности»[13]. Этот вариант совета Макиавелли — наносить «вред» «внезапно и весь сразу», кажется, остается самым главным и неизменным пунктом из всего стратегического наследия Фридмана.

Впервые Фридман учился использовать широкомасштабный шок или кризис в середине 70-х годов прошлого века, когда работал советником чилийского диктатора генерала Аугусто Пиночета. Жители Чили находились в состоянии шока не только из-за насильственного захвата власти Пиночетом, но и благодаря мучительной и резкой гиперинфляции. Фридман посоветовал Пиночету совершить моментальное преобразование экономики: снизить налоги, дать свободу торговле, приватизировать часть государственных функций, уменьшить расходы на социальную сферу и ослабить государственный контроль. В итоге на смену государственным школам в Чили пришли школы частные, финансируемые на основе ваучеров. Это был самый резкий переход к капитализму из всех, которые когда-либо где-либо предпринимались, и его называли революцией «чикагской школы», поскольку многие из экономистов Пиночета получили подготовку под руководством Фридмана в Чикагском университете. Фридман предсказывал, что скорость, неожиданность и масштаб экономических сдвигов вызовут психологическую реакцию населения, которая «облегчит процесс урегулирования»[14]. Он придумал название для такой болезненной тактики: экономическая «шоковая терапия». С тех пор на протяжении десятилетий, когда правительства осуществляли радикальные программы перехода к свободному рынку, использование этого лечения шоком «внезапно и сразу», или «шоковой терапии», стало просто вопросом выбора метода.

Пиночет облегчал процесс урегулирования и своими собственными шоковыми мерами: при этом режиме появились многочисленные камеры пыток, где корчились от боли те несчастные люди, которые, вероятнее всего, должны были воспротивиться капиталистическим преобразованиям. Многие люди в Латинской Америке видели прямую связь между экономическим шоком, после которого разорились миллионы людей, и эпидемией пыток для сотен тысяч тех, кто верил в иной общественный строй. Уругвайский писатель Эдуардо Галеано говорил: «Как же еще можно было поддерживать такое неравенство, если не с помощью встряски или электрошоком?»[15]

Ровно через 30 лет после этих трех форм шока, которые пришлось испытать Чили, та же схема была использована в Ираке, притом еще грубее. Сначала была война, затеянная, по мнению авторов военной доктрины «шока и трепета», чтобы «контролировать волю, восприятие и способность к пониманию ситуации противника, что сделает врага буквально неспособным к действиям или реагированию»[16]. Затем, когда страна еще была объята пламенем, последовала радикальная шоковая терапия экономики: массовая приватизация, полная свобода торговли, единый 15-процентный налог, резкое сокращение государственного аппарата, — все эти меры проводил главный дипломатический представитель США Л. Пол Бремер. Временный руководитель Министерства торговли Ирака Али Абдул-Амир Аллави говорил тогда, что народ Ирака «смертельно устал быть участником экспериментов. Система уже пережила достаточно шока, так что нет нужды применять эту шоковую терапию еще и в сфере экономики»[17].

Когда жители Ирака начали сопротивляться переменам, их арестовывали и бросали в тюрьмы. Там тело и психика сталкивались с новыми видами шока, на этот раз куда менее метафоричными.

Я приступила к исследованию вопроса о том, как свободный рынок зависит от влияния шока, четыре года назад, в первые дни оккупации Ирака. Придя в Багдаде к выводу, что попытка Вашингтона применить шоковую терапию после военной стратегии «шока и трепета» провалилась, я отправилась в Шри-Ланку, за несколько месяцев до того, в 2004 году, опустошенную цунами, и увидела там очередную версию того же маневра: иностранные инвесторы и международные кредиторы сообща использовали атмосферу паники, чтобы отдать все прекрасное побережье в руки предпринимателей, которые быстро построили огромные курортные зоны, из-за чего сотни тысяч местных рыбаков были лишены возможности восстановить свои деревни около воды. «Природа, нанесшая Шри-Ланке сокрушительный удар, подарила стране уникальную возможность, так что эта великая трагедия породит туризм мирового класса», — заявило правительство Шри-Ланки[18]. В это время на Новый Орлеан обрушился ураган «Катрина», и ряд политиков-республиканцев, интеллектуальных столпов, занимающихся развитием страны, заговорили о «чистых листах» и небывалых возможностях; и стало ясно, что теперь это уже превратилось в излюбленный метод достижения корпоративных целей: использовать момент коллективной травмы для применения радикальной социальной и экономической инженерии.

Большинство людей, переживших опустошительные катастрофы, отнюдь не восторгаются состоянием «чистой дощечки», но желают прямо противоположного: спасти все, что только можно, и начать восстановление того, что не до конца разрушено; они хотят снова восстановить связь с тем местом, где они росли и жили. «Когда я восстанавливаю город, у меня возникает ощущение, что я восстанавливаю саму себя», — сказала Кассандра Эндрюс, жительница новоорлеанского Девятого района, значительно пострадавшего от катастрофы, когда разбирала строительный мусор после урагана[19]. Но сторонники капитализма катастроф не заинтересованы в восстановлении прошлого. В Ираке, Шри-Ланке и Новом Орлеане происходил процесс, который ложно называли «реконструкцией», когда дело, начатое стихийным бедствием, доводили до логического завершения: стирали с лица земли все, что осталось и чем владело государство или местная общественность, чтобы взамен на скорую руку воздвигнуть корпоративный Новый Иерусалим — пока жертвы войны или природной катастрофы еще не способны объединиться и предъявить свои права на то, что им принадлежало.

Лучше всего это выразил Майк Бэттлз: «Страх и беспорядок несут нам реальные перспективы»[20]. Этот 34-летний человек, ранее служивший в ЦРУ, говорил о том, как хаос в Ираке после вторжения пом!ог его малоизвестной и неопытной частной фирме Custer Battles, занимающейся безопасностью, получить от федерального правительства контракты примерно на 100 миллионов долларов[21]. Его слова вполне могут служить лозунгом современного капитализма: страх и беспорядки позволяют совершить очередной скачок вперед.

Когда я приступила к исследованию взаимосвязи между сверхприбылью и масштабными бедствиями, я подумала, что буду свидетелем фундаментального изменения того, как стремление «освободить» рынок реализуется по всему миру. Поскольку я участвовала в движении против стремительно растущей власти корпораций, начало чему было положено в Сиэтле в 1999 году, мне было легко распознать политику, благоприятную для бизнеса, в грубом давлении саммитов Всемирной торговой организации или в условиях займов Международного валютного фонда. Три требования, являющиеся как бы торговой маркой этой политики: приватизация, отмена государственного контроля и резкое снижение затрат в социальной сфере, — обычно крайне отрицательно воспринимаются населением, но проведение их в жизнь все-таки предполагает согласие населения с правительством, а также консенсус среди экспертов. А теперь та же самая идеологическая программа осуществляется с помощью наихудших средств принуждения из всех возможных: на фоне военной оккупации после вторжения в чужую страну или сразу же после природного бедствия. Похоже, 11 сентября 2001 года открыло перед Вашингтоном зеленый свет, так что теперь уже можно не спрашивать, желает ли другая страна принять американскую версию «свободной торговли и демократии», но можно насаждать ее с помощью военной силы, осуществляющей операцию «Шок и трепет».

Углубляясь в историю в попытке понять, каким образом подобная модель рынка распространилась по земному шару, я обнаружила, что идея использовать кризисы и бедствия была присуща школе Милтона Фридмана с самого начала — эта фундаменталистская версия капитализма всегда нуждается в катастрофе, чтобы двигаться вперед. Очевидно, эти «благоприятные» кризисы становились все масштабнее и вызывали более сильный шок, но то, что произошло в Ираке и Новом Орлеане, не было новым изобретением эпохи после 11 сентября. Скорее, эти откровенные эксперименты по использованию кризисов стали кульминацией трех десятилетий жесткого следования доктрине шока.

Если смотреть сквозь призму этой доктрины, последние 35 лет не похожи на другие годы. Самые вопиющие нарушения прав человека в этот период, которые представляются садизмом антидемократических режимов, были на деле либо совершены с сознательной целью запугать общество, либо активно использовались, чтобы подготовить почву для проведения радикальных «реформ» в пользу свободного рынка. Во время правления хунты в Аргентине в 70-е годы прошлого века «пропало» 30 тысяч человек, многие из которых были левыми активистами, и это было необходимо для реализации политики чикагской школы; сходным образом террор способствовал проведению экономических преобразований в Чили. Подобную роль сыграл шок от бойни на площади Тяньаньмэнь в Китае в 1989 году и последовавшего ареста десятков тысяч людей; это позволило Коммунистической партии превратить большую часть страны в огромную экспортную зону, где работники были слишком запутаны, чтобы заявлять о своих правах. В России в 1993 году решение Бориса Ельцина послать танки и открыть огонь по зданию парламента связало руки деятелям оппозиции, позволило провести приватизацию по сниженным ценам и породило печально известных русских олигархов.

Подобную службу для Маргарет Тэтчер в Великобритании сослужила война на Фолклендских островах в 1982 году: беспорядки и энтузиазм националистов после войны позволили ей использовать грубую силу для подавления забастовки шахтеров и осуществить безумную программу приватизации — впервые в истории западной демократии. Нападение НАТО на Белград в 1999 году создало условия для стремительной приватизации в бывшей Югославии — эта цель была намечена еще до начала военных действий. Разумеется, экономика не стала единственной причиной этих войн, но в каждом случае значительный шок для общества использовали как подготовку для проведения экономической шоковой терапии.

Травматические события, которые «облегчали» достижение цели, не всегда носили характер ярких бедствий. В 80-е годы в Латинской Америке и Африке долговой кризис заставил страны выбирать «приватизацию или смерть», как выразился один из бывших работников МВФ[22], Запутавшиеся в хаосе гиперинфляции и неспособные сказать «нет» тем, кто предлагал иностранные займы, правительства согласились на «шоковую терапию» в надежде, что оно спасет их от худшего бедствия. Финансовый кризис 1997-1998 годов, по своей опустошительности почти сопоставимый с Великой депрессией, заставил присмиреть так называемых «азиатских тигров», так что им пришлось открыть свои рынки и устроить, как писал журнал The New York Times Magazine, «величайшую в мире распродажу по случаю выхода из бизнеса»[23]. Во многих из этих стран существовала демократия, но радикальное введение свободного рынка проводилось там недемократическим путем. Напротив, как это понимал Фридман, атмосфера масштабного кризиса была необходимой предпосылкой для того, чтобы преодолеть сделанный избирателями выбор и передать страну в руки экономических «технократов».

Разумеется, в некоторых случаях принятие политики свободного рынка происходило демократическим путем: политики заявляли о своей жесткой программе и побеждали на выборах; прекрасный пример такого хода событий — США под управлением Рональда Рейгана, а из свежих примеров — победа Николя Саркози во Франции. Однако в подобных случаях приверженцы свободного рынка наталкивались на сопротивление общества и им приходилось пересматривать свои радикальные планы и соглашаться на постепенные реформы, а не на тотальные перемены. И эта закономерность объяснима: дело в том, что экономическая модель Фридмана может лишь частично применяться в условиях демократии, но для ее подлинной реализации необходим авторитаризм. Чтобы проводить шоковую терапию в экономике — как это было в Чили в 70-е годы, в Китае в конце 80-х, в России в 90-е и в США после 11 сентября 2001 года, — обществу необходимо пережить тяжелую травму, которая или приостанавливает функционирование демократии, или полностью ее блокирует. Этот идеологический крестовый поход берет начало от авторитарных режимов в Южной Америке, а на самых значительных недавно покоренных территориях — в России и Китае — он до сего дня весьма комфортабельно сосуществует рядом с тираническим правлением, принося хорошие доходы.

Date: 2015-11-13; view: 295; Нарушение авторских прав