Рикс Книва. А дело было так. Рикс Одохар решил объединить под своим крылом всех гревтунгов

А дело было так. Рикс Одохар решил объединить под своим крылом всех гревтунгов.

И преуспел.

Не вникая в подробности, можно сказать, что Одохар раздвинул пределы своих владений раз в десять.

Он заключил союз с герулами (в котором был старшим), он ходил в походы на гепидов и аланов, многих побил, кого не побил, тех сделал союзниками.

О своем участии в этом победоносном движении Книва не особо распространялся, однако по косвенным признакам становилось ясно, что он был правой рукой Одохара и, через своего отца, – крепкой связью с остальными родами гревтунгов.

Всё шло хорошо, но – пришла беда. И пришла, откуда не ждали.

Рикс дальних гепидов Фастида, также добывший немалую славу, покоривший множество племен и отмеченный великой удачей, прослышал о победах Одохара, объединившего под своей рукой всех готов, позавидовал ему и послал гонцов с оскорбительными требованиями: либо отдаться вместе со своими землями под его, Фастиды, руку, либо готовиться в битве и смерти.

Не мог такого стерпеть рикс Одохар: собрал всех, кто был способен к битве (потому что очень силен был рикс Фастида), и двинулся ему навстречу.

Славная битва получилась. Подвигов в ней было больше, чем травы на лугу. Кровь лилась так, что покраснели воды реки, около которой сражались богатыри.

И вышло так, что удача Одохара оказалась крепче, чем удача Фастиды. И бежал Фастида, бросив своих воинов. В страхе бежал и скрылся в глубине своих земель, где принял от своих позор и за поражение, и за постыдное бегство. Так что никто больше не слыхал о Фастиде.

Готы не стали его преследовать. Ибо славно дрались гепиды, и нелегко досталась победа. Очень многие гревтунги полегли. И многие были ранены. В числе последних – сам рикс Одохар.

Но Книва не получил ни царапины.

Хотел Книва с частью сохранивших силы воинов преследовать Фастиду, разграбить его бурги, завладеть его богатством, но не разрешил Одохар. Сказал: очень мало воинов осталось на родных землях готов. Нельзя уходить Книве, потому что пока он будет бить дальних гепидов, враги могут придти и побить его родичей.

Должно быть, пророческим даром наделили Одохара боги, потому что как он сказал, так и вышло.

Узнав о том, что сильные воины ушли из бурга биться с дальними гепидами, ночью, коварно, большим числом, подступили к бургу коварные чужаки‑квеманы. И убили многих. И Фретилу – мирного вождя. И Стайну. И жену Аласейи Рагнасвинту, которая, взявши копье, билась с квеманами, как мужчина.

Потом разграбили чужаки бург. Правда, главных сокровищ они не нашли, ибо по неразумию убили всех, кто знал, где они спрятаны. Однако добычу взяли немалую, потому что богат был бург Одохара.

И забрали они многих, детей и женщин. Но не мужчин, потому что мужчины все пали в бою.

Пленных увезли в свои леса.

– Там, в дороге, и умер твой сын, Аласейа. Маленький был, не выжил без матери, – скорбно произнес Книва. – Ты прости меня, Аласейа, что не уберег. Дорог он мне был безмерно, потому что это был племянник мой первый[93].

Такое вот горе приключилось. Зато отомстил за набег Книва славно. С отменной жестокостью. Думали чужаки, что спрячутся они в своих лесах, однако зря они так думали. Пять тысяч воинов взял с собой Книва. И прошел по землям квеманов, как огонь по сухостою. Давил их и рвал, как рало давит и рвет червей. От селища к селищу шел Книва и везде убивал всех. На куски резал, в огонь живьем бросал или в землю закапывал. Никого и ничего не оставлял за собой. Квеманских богов жег, как когда‑то Гееннах (кивок в сторону Черепанова), поганым их жрецам кишки выпускал на их же алтарях. И многих родичей сумел вызволить из плена. Среди них – и мать свою Брунегильду.

И заключил неожиданно:

– Так что не родичи мы с тобой более, Аласейа. Больно мне от того.

И поглядел почему‑то на Агилмунда.

Старший брат Книвы был мрачен. Но спокоен.

– Страшные вести говоришь ты, Книва, – произнес он медленно, чеканя слова. – Но не вижу я твоей вины в случившемся. Ты поступил, как должно. Ушел, когда рикс позвал. Вернулся, когда рикс велел. Ты – человек рикса Одохара, Книва. Ты – в его воле.

– Нет, – колыхнул светлой гривой Книва. – Я не человек Одохара‑рикса. Умер Одохар от той раны. Ныне я сам – рикс. Большой рикс всех гревтунгов.

Агилмунд поднялся. Книва тоже встал. Уж точно, что большой. Под два метра. Хотя еще не такой кряжистый, как Агилмунд. Два брата стояли друг против друга. Агилмунд – старший. По возрасту. И по лицу. А по глазам – нет. Столько успел за эти немногие годы пережить Книва, что постарел глазами.

Стояли. Глядели. Напряжение нарастало…

Сигисбран сделал попытку тоже подняться, но Скулди схватил его за плечо – не дал.

– Сколько у тебя верных, Книва? – наконец спросил Агилмунд.

– В дружине – тринадцать больших сотен, – не задумываясь, ответил Книва. – Но если я позову – еще двадцать тысяч встанут за моей спиной. Или – более.

– И они так же хороши, как те, что стоят за моей спиной сейчас?

– Разве это твои воины? – вкрадчиво произнес Книва. – А я думаю: это – воины Аласейи. – И, развернувшись к Коршунову, произнес торжественно: – Нет более у нас общей крови, Аласейа‑рикс, Небесный Воин. А потому спрашиваю тебя: не хочешь ли ты смешать мою кровь со своей? Было бы для меня великой честью сие, ведь не знаю я никого, кто сравнился бы с тобой деяниями и славой!

Хорошо сказал. Прям‑таки по‑королевски.

– Ох, далеко пойдет мальчик, – пробормотал Черепанов по‑русски. – Ох, далеко…

– Если они прямо сейчас друг друга не порубят, – буркнул Коршунов. – Ладно, будем разруливать!

Он тоже встал. Рядом с рослыми готами, особенно с почти двухметровым Книвой, Алексей казался совсем мелким. Но в политике рост – не главное.

– А я вот знаю, Книва‑рикс, человека, который превосходит меня и славой и опытом. И этот человек сейчас – рядом с нами.

Книва прищурился недобро: глянул на старшего брата. Решил, что его имеет в виду Алексей. Ошибся.

– Вот он! – Палец Коршунова едва не коснулся лба сидевшего Геннадия. – Вот человек, который и славнее меня, и в доблести превосходит! Потому, если ты ищешь для родства самого славного из нас, то не ко мне твои слова, а к нему.

Книва с изумлением уставился на Черепанова. Нет, в славе последнего он не сомневался. Но есть слава и – Слава…

– Он, Гееннах, брат мой старший, и он – старший над нами! – гнул свое Коршунов. – Верно ли это, Агилмунд? Скулди?

Агилмунд задумался на мгновение… Покосился на Книву… Ох, трудно ему будет привыкнуть в такому младшему брату… А придется!

– Так, Аласейа. Верно ты сказал.

– Верно сказал, – присоединил свой голос к готу герул Скулди. – Был над нами старшим Гееннах! И в бою нас побил, и в битвы водил во многие! И землей он правил такой, что тебе, Книва, и во сне не снилась! Старший над всеми нами Гееннах… – И заключил неожиданно: – Но тебя, Аласейа, мы любим больше! А потому, Аласейа, если не хочешь ты смешать свою кровь с кровью Книвы‑рикса, то, может, моим побратимом согласишься стать?

И тут Агилмунд засмеялся.

Это было так неожиданно, что удивились все, даже невозмутимый Черепанов.

– А ведь ты и впрямь вырос, мой братишка Книва! – заявил он, хлопнув брата по могучему плечу. – И я рад этому, ибо от крепости каждого крепнет род. А род этот – наш. И после смерти отца нашего Фретилы, – о чем не скорблю я, потому что славно погиб отец наш и отмщен славно, и любо ему в чертогах Вотана, – так вот, после смерти Фретилы старший в роду – я! И если станет величайшим из риксов Книва, да хоть бы принцепсом Рима станет Книва, то кому, как не мне радоваться о том?

– А будешь ты, Агилмунд, на земле сидеть, как отец наш Фретила сидел, пока мы с тобой в битвах род славили? – поинтересовался Книва, которого не так легко было сбить с мысли, когда решалось, кто круче.

– Не сидеть, – возразил Агилмунд. – Править. Многого ты еще не знаешь, брат мой Книва, потому что не был ты за морями и не повелевал чужими народами, а только бил врагов и громил их жалкие деревянные бурги, когда мы, – широкий жест, включавший всех «римлян» – втаптывали в землю могучих врагов и брали их каменные города, где стены выше сосен, а святилища чужих богов – больше холма, на котором стоит твой бург.

Спокойно так сказал. Даже голоса не повысил.

Книва хотел, было, возразить… Но не нашелся. А старший сын Фретилы продолжил:

– Многих мы победили, Книва, брат. И золота добыли столько, что та наша добыча, что привез ты когда‑то из Мезии, как рожки трехмесячного ягненка рядом с рогами тура. Правду сказал Аласейа: не было бы ничего этого, ни золота, ни славы, если бы не привел нас к ним Гееннах‑принцепс. Так мы его называем. А будет тебе известно, Книва, что принцепс на языке римлян означает – первый. Первый меж мужей, как Вотан – первый меж богами.

Но правду сказал и Скулди: любим мы все Аласейю. И близок он моему сердцу, как если бы вырос со мной под одной крышей. Так же близок, как брат наш Сигисбарн, который в славе уступит немногим, потому что, пусть и младший из нас (еще один широкий жест, объединивший всех «римлян»), но командовал дружиной не меньшей, чем твоя, и сумел сохранить наши неисчислимые богатства, когда враг подступил к нему со многими силами. Целому римскому легиону противостоял Сигисбарн, и вряд ли найдется здесь, в землях Славных, войско, способное биться с настоящим римским легионом. Кроме нашего, конечно, – тут же уточнил Агилмунд. – Да, да, близок мне Аласейа, как близок нам всем, Скулди, Ахвизре, Сигисбарну, потому что, брат мой Книва, мы вместе были пред лицом Вотана и уже видели его небесный бург… И если уж смешивать нам кровь, Книва, то – всем. Всем нам. В одной чаше.

Так сказал Агилмунд, и Книва по‑другому увидел его. Не глазами рикса, а глазами брата. И увидел Книва, как похож стал Агилмунд лицом на отца Фретилу. И седые нити разглядел в его бороде, и мудрые морщинки вокруг синих, как у всех Фретилычей, глаз.

И понял Книва, что этот новый взгляд – правильный, а он, Книва, так долго повелевал чужими, что забыл о том, как это хорошо и любо – быть частью Рода.

И опустился Книва‑рикс на колено (Как удивились бы этому его дружинники, если бы увидели!) и приник лбом к деснице старшего брата. А брат поднял его на ноги и прижался бородатой щекой к щеке, и так они простояли некоторое время, а остальные глядели молча и не мешали, понимая их, потому что и впрямь столько прошли они вместе, что стали друг другу – как братья.