Восприимчивость к инновациям ? исторический пример Запада

Те страны, которые оказались более восприимчивы к инновациям, обеспечили гигантский рост производительности труда и уровня жизни населения. История показала, что в течении последних нескольких столетий наиболее динамично развивались страны Европы, к которым впоследствии присоединились еще несколько стран, в первую очередь США, являющиеся (с определенными допущениями) наряду с Канадой неким?продолжением? Европы на Американском континенте. Как и Австралия? на одноименном материке.

Фактически успехи Европы в экономическом развитии, основанные на внедрении инноваций, начались с промышленной революции, случившейся в XVIII веке.[1] Главным ее?застрельщиком? была Великобритания. Именно здесь были созданы машины и технологические производства, полностью изменившие предприятия. Это челнок Дж.Кея для ткацкого станка, прядильная машина?Дженни? Дж.Харгривса и т.д., включая паровую машину Дж.Уатта. С их внедрением продукция стала массовой, то есть дешевой и доступной для большинства людей.

Убедительного объяснения тому, что этот скачок произошел именно в Европе, а не, скажем, в Китае или Персии (Иране) нет. Может быть, это следствие появления религиозных течений, в том числе протестантства, и непримиримой борьбы католической церкви с учениями, которые она считала ересью? И, соответственно, борьбы?еретиков? с официальной церковью. Ведь эта борьба?выковала? людей, склонных к свержению авторитетов.

До второй половины XIX века причины более динамичного развития европейских стран по отношению к другим не были обусловлены развитием науки. Техника, обеспечившая первоначальное превосходство европейским странам, развивалась практически вне зависимости от науки. По свидетельству Н.Розенберга и Л.Е.Бирдцелла[2], экономически значимые технические новшества появились в результате деятельности людей, не имевших существенной научной подготовки. Ученые, за исключением химиков, которых привлекали для проведения анализов и измерений в некоторых промышленных процессах, отношения к промышленности не имели.

Ученые воспринимались сродни художникам или поэтам, а иной раз? шутам. Их наличие украшало двор монарха или какого-нибудь вельможи. Еще с некоторых ученых требовали превратить олово в золото или сделать астрологический прогноз. И, практически, все. То есть, если вновь обратиться к К.Марксу, наука в то время еще не стала производительной силой общества. Об отношении к ученым в Европе в начальную эпоху Нового времени можно прочитать у Дж.Свифта, описавшего в сатирическом ключе посещение Гулливером Академии в Лагадо во время своего третьего путешествия.[3]

Но рядом с миром ученым, зачастую отвлеченным от реалий жизни, был и другой мир. Мир практиков, которые рассматривали возникающие проблемы и противоречия производства через призму решения конкретных задач, призму самоутверждения, призму наживы. Они были изобретателями и предпринимателями. Зачастую изобретателем и предпринимателем в одном лице, но не всегда. Главное? они обеспечивали технический прогресс в Европе и Северной Америке. Их вполне можно отнести к инноваторам, то есть к тем людям, кто непосредственно занимается внедрением инноваций. Вознаграждаются не идеи, а инновации, то есть их практическое воплощение. Точнее, инноваторы. Размер вознаграждения зависит от коммерческого успеха инновации и умения извлечь из этого доход. Неважно, коммерческий или политический.

Творческое сочетание научного знания, коммерческого расчета и разумной организации труда привело к технологическим прорывам, которые открывали новые возможности экономического роста. В условиях конкуренции между странами, западное общество (в лице соответствующих государств) стало предоставлять инноваторам невиданную ранее свободу от политического и религиозного вмешательства. Особенно в этом преуспели США, свободные от остатков феодальных пут и жесткой регламентации многих сторон жизни. Если случался застой, США находили выход, используя возникшее противоречие для дальнейшего развития.?Свободные мозги? стали обеспечивать рост экономики.

В результате, за 110 лет (1870? 1979) средний доход на душу в 16-ти ведущих странах вырос на 730 %, производительность труда? на 1230 % и объем экспорта? на 96500 %.[4]

Довольно успешно эти страны развиваются и после 1979 года. По общему мнению, их экономика прошла индустриальную стадию и вошла в постиндустриальную. Группа этих стран существенно оторвалась в своем развитии от остального мира. Но и в этой группе есть лидеры, которые задают тон в мировой экономике. В первую очередь, из-за масштабов народного хозяйства. Речь иде о странах, входящих в элитный клуб?G-7?.

Эти 7 стран к 1993 году обладали 80,4 % мировой компьютерной техники, обеспечивали 90,5 % объемов высокотехнологичного производства и концентрировали 87 % из 3,9 млн. патентов, зарегистрированных в мире.[5]

На протяжении последних десятилетий инновационный характер экономики западных стран обеспечил высокую эффективность многих отраслей, включая такую консервативную, как сельское хозяйство. Особенно впечатляющие успехи достигнуты в сельском хозяйстве Нидерландов, где урожайность зерновых достигает 88 центнеров с гектара.[6] Для сравнения: в России средняя урожайность зерновых составила за 9 лет (с 1991 по 1999) около 14 центнеров.[7]

Высокая эффективность труда обеспечивает низкую себестоимость сельскохозяйственной продукции, несмотря на имеющийся 20?кратный разрыв в оплате труда сельскохозяйственных рабочих в разных странах. В качестве примера можно сравнить данные по тем же Нидерландам или США, с одной стороны, и, допустим, Ботсваны или Свазиленда, с другой.

Для многих стран американский уровень доходов, соответствующий бедности и равный 16660 долл. в год (или 1388 долл. в месяц) на семью из 4-х человек,[8] представляется очень высоким. Другое дело, какой уровень жизни обеспечивает эта сумма. Но нельзя не признать, что в условиях относительно?открытых? экономик, с возможностью?перекачки? денег из одной страны в другую, это важный показатель. И он свидетельствует об эффективности экономики США. Неудивительно, что США из года в год занимают первые строчки в мировом рейтинге наиболее конкурентоспособных экономик.[9]

Смена характера экономики не единовременный акт, а довольно длительный процесс. Формально точку перехода от экономики индустриальной к постиндустриальной можно определить сравнивая затраты на осуществление инвестиций двух типов:

первый тип? это затраты на приобретение традиционных для индустриальной эпохи средств производства: машин, оборудования, приборов и т.п. для промышленности, строительства, сельского хозяйства и сферы услуг;

второй тип? это затраты на покупку оборудования постиндустриальной эпохи, связанного с информационными технологиями.

Если посмотреть динамику в США инвестиций первого типа, то они напрямую связаны с цикличными спадами и подъемами в экономике страны, но в целом довольно устойчиво держатся на уровне около 110 млрд. долл. в год.

Динамика же роста затрат на покупку компьютерного и телекоммуникационного оборудования демонстрирует устойчивый рост: с 49 млрд. долл. в 1982 году до 112 млрд. долл. в 1991 году. Рост продолжается и далее, несмотря на резкое удельное (на единицу производительности или мощности) снижение его стоимости. Причина? ускоренное обновление.

1991 год интересен тем, что в этот год инвестиции второго типа?обошли? инвестиции первого типа: 110 млрд. долл. и 107 млрд. долл. в год соответственно.[10]

Эти данные отражают реальный переход от индустриальной эпохи в постиндустриальную или информационную.

Реально объемы новой экономики еще более значительны, так как в соответствующих затратах не нашли отражения затраты на оборудование индустриальной эпохи, но модернизированное в соответствии с новыми требованиями, например, программно управляемые станки.

Кроме того, в эти данные не включены значительные по объему затраты на исследования и разработки. Причем, например, японские фирмы расходуют на эти цели больше средств, чем на покупку всех видов средств производства.[11]

На протяжении 90-х годов страны? участники Организации экономического сотрудничества и развития (ОСЭР) тратили в среднем около 400 млрд. долл., из которых на долю США приходилось 44 %.[12]

Со сменой эпох меняются и ценностные оценки. Конечно, отдачу от этих вложений трудно оценить в долгосрочной перспективе, но некоторые тенденции просматриваются.

В 1983 году компания IBM выбрала операционную систему Microsoft. По состоянию на ноябрь 1996 года оказалось, что компания Microsoft стоит дороже IBM (85,5 млрд. долл. против 70,7 млрд.), хотя IBM продает продукции в 15 раз больше. За вычетом амортизации IBM владела разным имуществом на сумму 16,6 млрд. долл., а Microsoft? всего 930 млн. долл.

То есть, на 100 долл., вложенных в IBM приходится основных фондов на 23 долл., а в Microsoft? чуть более одного доллара.[13] К 2000 году рыночная капитализация компании?Microsoft? составила невероятных размеров? 500 млрд. долл. Для сравнения: в середине 1999 года рыночная капитализация металлургической отрасли, включая металлургические комбинаты, золотодобывающие шахты, предприятия по добыче медной руды и другие компании по добыче полезных ископаемых составила всего 320 млрд. долл. или 60% рыночной капитализации Microsoft.[14] Возможно, Microsoft и переоценен. Но, рост сменился спадом только в 2000 году после массированного давления государства на эту компанию по антимонопольным мотивам.

В новых условиях снижение стоимости материальных активов в общей рыночной стоимости компаний просматривается как тенденция. По расчетам М.Блэр за 10 лет (с 1982 года) доля материальных активов в обрабатывающих и горнодобывающих компаниях США снизилась с 62,3% до 37,9%.[15]

В США количество рабочих мест в софтверных компаниях растет на 8-10 % в год. В 1996 году насчитывалось 600 тыс. программистов. Сейчас их, возможно, уже 1 млн. чел. Для сравнения, в 1996 году в автомобилестроении США было занято 700 тыс. чел., в авиастроении? 600 тыс. Темп прироста тиражируемых программ составляет 14%, что в 3 раза выше среднего роста экономики США.[16]

То есть, экономика становится как бы более интеллектуальной и менее материальной. Сегодня крупные компании индустриального типа уже не являются?становым хребтом? экономики ведущих стран. В начале 70-х годов около 20 % ВНП США обеспечивали 500 компаний. В конце 90-х годов они производили всего несколько процентов, а их экспорт составлял 7%. В тоже время 50% экспорта обеспечивали компании с численностью персонала 19 человек и менее.

Сейчас 15 из 20 самых богатых людей США являются предпринимателями, о компаниях которых еще 30 лет назад не было ничего известно. И что характерно? эти компании главным образом представляют новую постиндустриальную экономику.

Рыночная капитализация нового сектора США составила 2,7 трлн. долл. В конце 90-х годов на этот приходилось около четверти капитализации фондового рынка США по сравнению с 10 % в 1990 году. Меняющаяся структура фондового рынка отражает тот факт, что на сектор информационных технологий приходится около 20% акционерного капитала США; 18% - Великобритании; 14% - Швеции; 11% - Германии и 8% - Японии.[17] Соответственно, экспорт от высоких технологий в процентах от промышленного экспорта составил: в США? 44, Великобритании? 41, Швеции? 34, Германии? 26 и Японии? 38 процентов.[18]

В целом ряде случаев имущество, даже производственные мощности ничего не стоят. А иногда оказывается менее обременительным отказаться от собственности с доплатой?покупателю?, чем нести расходы по реструктуризации производства, совершенствованию сбытовой сети, социальным обязательствам. Так, в частности, поступил германский автомобильный концерн BMW с английской компанией Rover.

За 6 лет (с 1984 по 2000) компания Rover принесла BMW убытки в размере 6 млрд. марок, которые полностью?съедали? рекордные прибыли других отделений концерна. В конечном счете, BMW продал Rover английскому консорциуму Fenix за символическую цену? 10 фунтов стерлингов. Более того, баварский концерн согласился выдать гарантии новому владельцу под кредит на реконструкцию в размере 500 млн. фунтов. Это ли не подарок? При этом вряд ли кто-нибудь решится отнести BMW к числу альтруистических организаций.

Часто в голливудских боевиках заключительные схватки происходят на каких-то заброшенных предприятиях. Есть стены, крыша, стоит оборудование. По ходу фильма все разрушают, взрывают. А почему бы и нет? Ведь подобное предприятие может не представлять никакой реальной ценности. Оно может вообще ничего не стоить.

Вхождение России в мировую экономику остро поставит вопрос о состоятельности российских производственных мощностей, способности выпускать конкурентоспособную технику. Ю.Лебедев,[19] основываясь на своем опыте, утверждает, что даже самые лучшие российские заводы?не тянут? в серийном производстве на мировой уровень.[20] Это, собственно, признает и Ю.Лужков.[21] К сожалению, опыт автора саги также говорит о сложности освоения серийного производства даже относительно простых изделий. Цена и качество изделий не являются приемлемыми.

Российские предприятия преимущественно демонстрируют полное нежелание и неготовность к внедрению инноваций. На этом фоне любые действия, направленные на выпуск новой продукции, могут быть представлены общественности как явления?вселенского? масштаба. В качестве примера можно привести хорошо организованную PR-акцию, посвященную новому мотоциклу?Урал?. Хотя и понятно, что он еще вряд ли конкурент продукции Harley-Davidson, BMW и Honda.

То, что материально осязаемое имущество может ничего не стоить, а интеллектуальная собственность оцениваться в миллионы и миллиарды долларов до сих пор не могут понять некоторые российские?капитаны? промышленности, а также руководители ведомств и регионов.

Надо думать не о том, какова балансовая стоимость предприятия или сколько средств туда вложено, а о том, сколько можно с этого производства (бизнеса) получить. Вложенные средства могут быть как плюсом, если их привлечение экономически оправдано, так и минусом, если решение оказалось ошибочным, и в результате на владельце?повис? кредит, который надо возвращать.

Удачная идея может привести к созданию процветающего огромного предприятия, в котором казалось бы реальны только его рыночная стоимость. Например, известная компания Visa International является союзом банков и других финансовых организаций. При этом каждый участник имеет часть компании, а точнее портфелем держателей кредитных карточек, которую она же сама и создала. Но! В системе Visa оплачиваются операции более чем на 300 млрд. долл. Оборот, заслуживающий уважение. Примерно равный всему ВВП России.

Но это в так называемом цивилизованном мире. Есть возможность реализовать интересные идеи и в России. Например, согласно экспертным оценкам, реализация программы?Доверие к страхованию?, позволит за год? полтора увеличить объем страхового рынка России 2 раза. А это порядка 5 млрд. долл. В дальнейшем? еще больше.

Конечно, с таким же успехом под видом социально-экономической инновации может быть создана финансовая пирамида. Многие помнят МММ, Российский дом селенга и другие известные финансовые аферы, которые в известном смысле являются инновациями. Не надо закрывать глаза на то обстоятельство, что зачастую грань между созидательной инновацией и финансовой аферой оказывается весьма тонкой. Причем не надо думать, что такие?инновации? встречаются только в России. Но это уже вопрос риска, о котором речь пойдет позже.

НАЛИЧНОСТЬ? КРИТЕРИЙ ИСТИНЫ

(Перефразированная мудрость классиков)