Координаты исследования

В течение XX века русская литература знала разные времена: переживала высокие подъемы («серебряный век», 20‑е годы, период «оттепели») и сокрушительные падения (конец 30‑х, рубеж 40 –50‑х годов). Но она была – мощная, богатая яркими талантами, гениальными прозрениями <…> разнообразием эстетических программ и художественных тенденций. <…> Необходимо определить такие собственно художественные координаты, которые были бы соразмерны с масштабами и динамикой целого литературного столетия и чуткими к его фантастической пестроте и разноликости. Этими координатами могут быть только крупные художественные системы, реально существующие в литературном процессе. Не страшась тавтологии, надо бы сказать, что системная история литературы – это история художественных систем в их а) внутреннем развитии (рождении, расцвете, угасании); б) взаимосвязях друг с другом; в) отношениях с внешними факторами.

Есть два типа историко‑литературных систем: 1) системы диахронные, характеризующие динамику литературного процесса в хронологических масштабах (культурная эра – литературная эпоха – этап литературного развития – историко‑литературный период); 2) системы синхронные, характеризующие «качество» литературного процесса, его эстетическое своеобразие (типы культуры – литературные направления – литературные течения – идейно‑эстетические потоки – жанровые и стилевые тенденции – литературные школы). Видимо, существует некая соотносимость между диахронными и синхронными художественными системами. Однако изучение корреляций между ними невозможно без уяснения <…> представлений о содержании тех явлений, <…> которые входят в их состав.

Начнем с диахронных историко‑литературных систем. Вопрос о содержании понятий диахронного ряда, в принципе не вызывает споров. Единственно, пожалуй, о чем нет еще вполне удовлетворительного представления, это понятие «культурная эра». Мы его вводим для того, чтобы терминологически отделить от историко‑литературных макроциклов, как правило, хронологически располагающихся в пределах одного столетия и традиционно обозначаемых термином «эпоха» (например, эпоха Просвещения, эпоха реализма и т. п.), те мегациклы в истории культуры, которые протекают в течение нескольких столетий. К категории мегациклов относятся Античность, Средневековье (15), Ренессанс, Новое время, на сей счет нет сколько‑нибудь существенных расхождений между ученым. Однако вопрос о качественном характере мегациклов, то есть о том, что составляет их смысл, пока не имеет достаточно убедительного решения (16).

<…> Каждая «великая культура» характеризуется особым типом ментальности, соответствующим своему ценностному принципу. Каждый тип ментальности есть комплекс (или даже система) представлений о фундаментальных феноменах бытия: об основах существования и механизмах функционирования вселенского универсума, о сущности человеческого индивидуума, об онтологических принципах взаимосвязей между человеком и миром. Разумеется, тип ментальности, лежащий в основе великой культуры, носит интегративный характер: он складывается на пересечении ряда субкультур, существующих в обществе.

Что же до иных диахронных систем, то тут особых разночтений нет: каждая последующая система входит по принципу «матрешки» в предшествующую: культурные эры состоят из эпох, эпохи – из этапов, а этапы – из периодов. Функция каждой из этих диахронных систем в историко‑литературном процессе определяется характером соотносимых с ними синхронных систем.

Что касается вопроса о синхронных историко‑литературных системах, то он всегда был дискуссионным, а в ситуации кризиса типологической методологии он еще более обострился. Даже существование таких систем, как «направление», «течение», «поток», и их содержательное наполнение остаются недостаточно ясными, что порождает немало недоразумений. Однако отказываться от понятий, обозначающих крупные историко‑литературные образования, нет никакого резона. Надо в них разобраться, выявить их системные параметры‑элементы, структуру, целостность, функции. Здесь могут быть полезны некоторые теоретические идеи, высказывавшиеся в 1970‑1980‑е годы.

К ним в первую очередь относится представление о взаимосвязи «метод – стиль – жанр» как о структурной основе любой (17) художественной системы в литературе Нового времени, начиная с отдельного произведения и кончая литературным направлением (18).

<…> Существует ли такой объективный художественный закон, который стали обозначать термином «творческий метод», или это есть некая псевдонаучная фикция? <…> Этот закон состоит в том, что создание литературного произведения невозможно без определенного механизма, который регулирует эстетические отношения между искусством и действительностью (19). <…>

Конкретизируя представление о творческом методе как об эстетико‑художественном «механизме», связующем искусство и реальность, укажем следующие структурные принципы: 1) принцип творческого претворения действительности в художественную реальность, 2) принцип оценки действительности в свете эстетического идеала, 3) принцип художественного обобщения – «перевода» общего в индивидуальное. Каждый из структурных принципов метода – это своего рода «канал связи», где «на входе» – несемиотизированная действительность, а «на выходе» – художественная реальность. На основании этих принципов формируются художественные мифологемы‑классицистский, романтический, реалистический, символистский и другие мифы о человеке и мире. Этот фундаментальный закон, определяющий эстетические отношения искусства к действительности, мы, обрекая себя на упреки в консерватизме, будем по старинке называть творческим методом, или художественной стратегией.

Но если творческий метод структурирует эстетические отношения между искусством и внехудожественной действительностью, то жанр и стиль структурируют внутреннюю организацию художественного целого, прежде всего – произведения. Будучи связанной с методами отношениями «избирательного сродства», каждая из этих структур выполняет свою специфическую функцию. Жанровая структура обеспечивает преображение всего художественного материала в завершенный образ мира, «сокращенную Вселенную», являющийся воплощением эстетической концепции мира и человека. Стилевая структура (20) обеспечивает эстетическую выразительность художественного произведения, его «мелодию», колорит, общий тон.

Подлинное произведение искусства не может быть «безметодным», «безжанровым», «бесстильным», ибо его нельзя создать, не совершая отбора, обобщения и эстетической оценки действительности <…> Без всего этого не совершится акт художественного освоения мира.

Иное дело – иерархия законов метода, стиля и жанра в художественных системах разных эпох. Здесь есть существенные различия между системами нормативными и ненормативными <…> В нормативных системах доминирующая роль принадлежит теснейшей связи между жанром и стилем как носителями априорной истины об устройстве «человеческого мира» и его эстетической ценности. В применении к нормативным системам, вероятно, можно говорить о том, что они структурируются взаимосвязью «жанр – стиль – канон». Здесь под каноном имеется в виду некая идеальная, заданная самим Богом норма эстетического отношения к действительности, которая непосредственно воплощается в эталоне художественного произведения, а он‑то и образуется весьма жесткой связью между жанровой конструкцией и стилевой системой произведения. В нормативном искусстве древности и Средневековья канон выполнял ту функцию, которая впоследствии была отрефлектирована художественным сознанием в творческом методе как комплексе принципов эстетического освоения мира.

В системах ненормативных (конкретно‑исторических) доминирующая роль принадлежит ориентированному на то или иное отношение к объективной действительности творческому методу, служащему философско‑эстетическим основанием, на котором вырастают жанровые и стилевые образования. В ненормативной литературе Нового времени на основе взаимодействия между определенным творческим методом и соответствующими группами (подсистемами, семьями) жанров и стилей (21) возникает литературное направление – историко‑литературная система большого масштаба, ориентированная на эстетическое освоение целой эпохи духовного развития и концепции личности как ее «ценностного центра». Применительно к литературе XX века, которая пережила несколько исторических фаз (их объем и содержание еще необходимо определить), вполне оправданно обращение к «литературному направлению» как синхронной системе, сомасштабной изучаемому феномену. Подход к историко‑литературному процессу в координатах литературных направлений ориентирует исследователей на изучение «избирательного сродства» между теми или иными методами, жанрами и стилями, на анализ процесса формирования и развития направления как системы, его соотношения с другими направлениями или менее определившимися художественными тенденциями (22).

<…> Конечно, любое художественное произведение (даже создаваемое по нормативным канонам) не совпадает полностью с каноном. Тем более произведение, созданное в Новое время, когда оригинальность становится одним из решающих критериев подлинного творчества. И тем не менее, даже в высшей степени талантливых вещах просвечиваются некие общие принципы и черты, роднящие их с теми или иными произведениями, которые создавались ранее или одновременно с ними. Эти типологические, контактные или генетические связи играют роль соединительных сосудов в историческом организме: они открывают в разрозненных и единичных художественных феноменах то, что делает их единым организмом искусства, живым, движущимся. Конечно, чем крупнее историко‑литературные системы, тем на более высоком уровне абстрагирования выступает их родство, с этой точки зрения литературные направления играют роль неких операционных моделей, которые позволяют исследователю увидеть общие тенденции, проходящие сквозь всю толщу литературного процесса определенной эпохи. Эти тенденции являются именно общими – и оттого значительными, и оттого же никогда не совпадающими в деталях с индивидуальными характеристиками произведений, в которых эти тенденции обнаруживаются. Здесь та самая связь, которая характеризует отношения между структурой и системой. Но литературное направление – это художественная структура большого исторического масштаба: она претендует на охват существенных тенденций целой литературной эпохи и, собственно, становится ее смыслообразующим каркасом. Без таких абстракций историко‑литературная наука погрязнет в ползучем эмпиризме (23). <…>

3. «Космографии» и «Хаографии»

Ситуация значительно усложняется, когда заходит речь о конкретном наполнении понятий «направление» и «течение» в контексте литературного процесса XX века. Прежде всего, встает вопрос о месте литературы XX века в диахронной сетке историко‑литературных координат. Что она собою представляет: просто ли отрезок художественного процесса, располагающийся в «удобных» хронологических границах, или некий историко‑литературный феномен, некую внутренне целостную диахронную систему? А если систему, то каковы ее масштабы, с какими диахронными системами она соположена? Масштабы периодов и этапов здесь явно мелки. Своеобразие столь бурного и динамичного художественного развития, каким был отмечен XX век (24), может оцениваться только в контексте Большого Времени – в масштабах литературных эпох и культурных эр.

Всеми исследователями отмечается решительный перелом, который произошел на рубеже XIX–XX веков. Его выражением стал культурный взрыв колоссальной силы, который существенно обновил все мировое искусство – литературу, музыку, живопись, театр, хореографию. Блистательный «серебряный век» (1890 –1920‑е годы) был выражением этого взрыва в России, но в это же время не менее яркими и мощными были художественные открытия в искусстве Франции, Германии, Англии и других европейских стран.

Что тому причиной? Причины сугубо российские: раскол русской интеллигенции, кризис народничества или, шире и точнее – кризис идеи общественного служения, революционная ситуация – не могут быть признаны решающими как раз на фоне общемирового культурного взрыва, скорее всего, им принадлежит роль катализаторов, которые придали художественному процессу в России особую интенсивность и напряженность. Надо искать какие‑то иные, глобальные по своему масштабу, общецивилизационные экстрафакторы. Вопрос этот до сих пор остается достаточно дискуссионным (25).

<…> Скорее всего, на рубеже XIX–XX веков из огромного количества разнородных факторов, опровергавших или ставивших под сомнение фундаментальные представления и вечные ценности, образовалась критическая масса, которая и привела к ментальному взрыву. Результатом его стал тот апокалиптический разлом в сознании цивилизованного человечества, о котором отчаянно возгласил Ницше: «Бог умер!» Трещина прошла по всему зданию духа, потрясши все устои веры в смысл жизни, в бессмертие души, поставив под сомнение всю систему воззрений, убеждений и норм, выработанных человечеством в течение многих столетий и обеспечивавших гармонию человека и мира (27).

<…> Ментальное потрясение, произошедшее в последние десятилетия XIX века, привело к колоссальному сдвигу в художественном сознании – зародился новый тип культуры, находящийся в оппозиции к тому, который был сформирован в течение Нового времени и в более ранние культурные эры. Тип культуры, сложившийся в предшествующие культурные эры, будем называть классическим, а новый тип культуры‑ неклассическим (или в соответствии с принятой терминологией – модернистским).

В чем состоит различие между классическим и модернистским типами культуры?

Каждое литературное произведение стремится построить завершенный и одновременно универсальный образ мира – в этом смысле художественный мир литературного произведения всегда мифологичен. Как известно, всякая мифологическая структура строится на преодолении Хаоса и утверждении мирового порядка (или Космоса). Художественные мифологии классического типа – начиная с волшебных сказок и кончая (в русской литературе по крайней мере) реализмом Толстого и его последователей – ориентированы на создание своей, всякий раз иной, художественной модели гармонии между человеком, социумом, природой. В разные эпохи выдвигались разные мотивировки этого типа литературного мифотворчества: мистические, рационалистические, психологические, социальные, политические, – но всегда в литературе классического типа присутствует художественный образ мирового порядка, т. е. Космоса, который завершает собой произведение как художественное целое, делает некий неизбежно локальный сюжет, переживание, действие (28) концентрированным воплощением смысла бытия и человеческой жизни. <…> В сущности, каждое из известных художественных направлений Нового времени (классицизм, романтизм, реализм), а также и переходные образования «методного» типа (например просветительский реализм и сентиментализм) создавали свой инвариант мифа о действительности как о Космосе, инвариант, реализованный во множестве индивидуальных художественных вариантов, представленных конкретными литературными текстами. Точнее, каждый из названных творческих методов был структурой определенного типа мифа о действительности как о Космосе. (Естественно, действительность в каждом методе имеет свой модус.)

Новый тип культуры, который возник на исходе XIX века и получил название модернистского, рожден прежде всего глубочайшим разочарованием и сомнением в реальности и достижимости мировой гармонии вообще, а не каких‑то конкретных моделей Космоса. Это мироощущение было наиболее отчетливо оформлено в философской мысли Шопенгауэром и Ницше, а в литературе – «полифоническим романом» Достоевского. Именно модернизм, а затем авангард и постмодернизм приходят к новому типу художественного мифотворчества – ориентированного не на вытеснение Хаоса Космосом, а на поэтизацию и постижение Хаоса как универсальной и неодолимой формы человеческого бытия (29).

<…> В модернизме отношения с Хаосом впервые осознаются как основа искусства и предъявляются как центральное содержание искусства. Различные варианты творческих стратегий, вытекающие из такого миропонимания, формируют различные направления модернистского и авангардистского искусства: символизм, экспрессионизм, акмеизм, сюрреализм, абсурдизм, постмодернизм и др. Общность между ними определяется радикальным отказом от поиска гармонии в «объективной» (исторической, социальной, природной) реальности.

Модернизм как тип культуры оказал огромное влияние на художественный процесс в XX веке. Он осуществил ревизию всей системы духовных ценностей, опровергнув окаменелые представления и установления, дал мощный импульс обновлению художественного сознания. Но, отказавшись от надежды найти гармонию в предметном, осязаемом мире, он не отказался от жажды гармонии, воплотив свой порыв в мирообразе Хаоса как минус‑гармонии, заявив о необходимости двигаться a realibus ad realiora (Вяч. Иванов). Колоссальным завоеванием именно модернизма стало то, что, романтически отталкиваясь от низкой эмпирической практики повседневного существования, он придал миру человеческого духа статус самоценной высшей бытийственной реальности: вошел в эту реальность, обжился в ней, занялся освоением ее просторов, ее высот и низин, стал искать источники ее внутреннего света и погружаться в ее «черные дыры» (30).

<…> Одна из существенных особенностей литературного процесса в XX веке состоит в следующем. Здесь, наряду со сложившимися, относительно целостными литературными направлениями, действуют художественные тенденции, которые тяготеют к образованию направлений, но по тем или иным причинам не кристаллизуются в историко‑литературную систему. Они либо превращаются в некую силовую линию, точнее – в художественную интенцию, которая питает поиски многих последующих литературных течений и школ. Такой, в частности, представляется судьба акмеизма, чье влияние на последующее развитие русской литературы на рубеже XX–XXI веков, стало особенно очевидным. Другой вариант – сплетясь на очень короткое время в системы типа литературного направления, эти тенденции вновь расплетаются на целый пучок нитей, заряжающих творческой энергией иные литературные течения, потоки, школы: в этом плане показательна трансформация экспрессионизма после 20‑х годов, из этого же ряда натурализм, который, пережив кристаллизацию в 1870–1880‑е годы, в XX веке уже выступает в качестве художественной интенции (33).

<…> И все же поиск сущностей, которые должны прийти на смену прежним заблуждениям, не обходится без апелляции к «старым», признаваемым архаическими моделям мира. Об этом свидетельствует еще одна характерная особенность литературного процесса в XX веке – это появление вторичных художественных систем, конструктивным принципом которых является демонстративное диалогическое сцепление старой и новой «методных» структур. Это, как правило, системы, обозначаемые при помощи приставки «нео‑» [неоромантизм, неосентиментализм. – Н.Х. ] (34).

4. Рубеж 1920–1930‑х годов: кризис модернизма и варианты исходов

<…> Симптомом наступившего кризиса модернизма стало то, что на рубеже 20 –30‑х годов почти одновременно несколько крупных мастеров, которые входили в число лидеров литературного авангарда (Е. Замятин, Б. Пастернак, Н. Заболоцкий), публично отреклись от его программных идей и провозгласили возврат к «неслыханной простоте» (Б. Пастернак) (41).

<…> Можно с некоторой долей условности сказать, что из версии простоты как упрощенности стала вырастать эстетика социалистического реализма, идея опустошенности легла в основу постмодернизма, а поиск простоты как первооснов человеческого бытия определил сущность той творческой линии, которую мы условно назвали «постреализмом».

Все эти три художественные стратегии зачинались в одно время как три варианта выхода из одной ситуации – из кризиса модернизма. Но хронологически они обретали плоть литературных направлений в разные исторические периоды.

1. Вообще‑то самым последовательным продолжением линии авангарда является постмодернизм, который довел авангардный скепсис по отношению ко всему массиву человеческих ценностей до абсолюта. Термин «постмодернизм» появился в (42) 1934 году (в «Антологии испанской поэзии» Федерико де Ониса, опубликованной в Мадриде). И некоторые исследователи полагают, что этот феномен зародился в предвоенные годы – одним из первых шедевров постмодернизма называют «Поминки по Финнегану» (1939) Д. Джойса. Кристаллизация же постмодернизма в достаточно целостную историко‑литературную систему (в литературное направление) произошла уже в 1950– 1970‑е годы, а в России – с задержкой лет на десять.

Постмодернизм настаивает на мнимости объективной (несемиотизированной) действительности, единственной реальностью, в которой обретается искусство, признается культурное пространство симулякров. В сущности, художественная философия постмодернизма состоит в приятии хаоса и попытке эстетически узаконить его, то есть найти своеобразную привлекательность в ситуации «пира во время чумы». Постмодернизм возводит садомазохизм в некую новую героику, и в тотальном распаде и дискредитации всего и вся открывает особый катарзис. Но в наиболее совершенных произведениях постмодернизма всеразъедающий скепсис сращен с глубочайшим экзистенциальным трагизмом («Москва – Петушки» Вен. Ерофеева, «Школа для дураков» Саши Соколова). Как стратегия тотального скепсиса постмодернизм осуществляет ревизию всего пространства культуры, особенно значима его работа по сокрушению «симулякров» советской тоталитарной ментальности и канонов соцреалистического искусства (например, поэзия соцарта – Д.А. Пригов, Т. Кибиров и др.) (43).

2. И все‑таки в 30‑е годы сложился не постмодернизм, а социалистический реализм (44).

Серьезного объяснения требует тот неопровержимый факт, что соцреализм утвердился и почти тридцать лет (с 1930‑х и по 1950‑е годы) был господствующим направлением в советской литературе.

Сегодня становится все более и более ясно, что метод соцреализма образовался не по указке партийных властей, было иначе: власти великолепно использовали жажду общества, задерганного катастрофами, неопределенностью, непредсказуемостью, в порядке, в некоей удобопонятной, объясняющей мир и вдохновляющей мифологии, и всячески поддержали народившуюся художественную тенденцию, придав ей статус государственного искусства.

И в самом деле, структура соцреалистического метода вновь моделирует Космос: он конструируется по типу государства, его движущие пружины – классовые антагонизмы и идеологические размежевания, в нем есть положительный герой – самое наглядное воплощение эстетического идеала, он убеждает силой генерализующего обобщения, развитие этого Космоса демонстрирует неизбежность «светлого будущего».

Но соцреалистическая парадигма представляет собой шаг назад по сравнению с предшествующими художественными стратегиями. Во‑первых, она сводит личность к социальной функции, а горизонты эстетического идеала ограничивает миром сугубо социальных ценностей. В соцреализме исчезает всемирный, метафизический горизонт, в координатах которого искусство испокон веку определяло критерии подлинно человеческого, то есть одухотворенного бытия. Во‑вторых, эстетическая программа соцреализма возвращает художественное сознание к нормативизму, фактически пресекая какое‑либо сопротивление внехудожественной (несемиотизированной) реальности диктату заранее заданных идеологических ориентиров (45).

3. Третья художественная стратегия, заявившая о себе в 30‑е годы, генетически связана с «неореализмом» 1910‑х годов, с поисками синтеза реализма и модернизма, которые тогда предпринимались. Но теперь эти поиски обрели эстетический фундамент в лице новой релятивной эстетики, которая наиболее полно была разработана М.М. Бахтиным <…> На этой основе формируется творческий «инструментарий», позволяющий осваивать мир как дискретный, алогичный абсурдный Хаос – и более того, искать в нем смысл. В таких произведениях, как «Наводнение» Замятина, «Реквием» Ахматовой, «Чевенгур» и «Котлован» Платонова, «Мастер и Маргарита» Булгакова, в московских и воронежских тетрадях Мандельштама проступают структурные принципы нового творческого метода, которому мы дали рабочее название «постреализм».

Уже в первых произведениях постреализма происходит восстановление Космоса. Это новый релятивный Космос, Космос из Хаоса – его скорее можно назвать Хаосмосом, используя слово, изобретенное Д. Джойсом. Этот Хаосмос открывает цельность мира в его разрывах, связность – в конфликте противоположностей, устойчивость – в самом процессе бесконечного движения. Такой Космос не примиряет с Хаосом ине навязывает ему никаких умозрительных чертежей. Но он, по меньшей мере, изнутри упорядочивает Хаос диалогическим прением сторон, организующим, но не замыкающим освоение «страшного мира» (48).

Вопросы и задания

1. О каких двух типах историко‑литературных систем говорит Н.Л. Лейдерман? Дайте им характеристику.

2. Что, по мнению ученого, является структурной основой любой художественной системы в литературе Нового времени?

3. Как конкретизируется в работе представление о творческом методе? Каковы его структурные принципы?

4. Каковы, по Лейдерману, функции жанра и стиля в структурировании внутренней организации художественного произведения?

5. В чем усматривает ученый различие между нормативными и ненормативными художественными системами?

6. Дайте характеристику литературному направлению.

7. В чем, по Лейдерману, состоит различие между классическим и модернистским типами культуры?

8. Какие варианты творческих стратегий вытекают из постижения Хаоса как универсальной формы человеческого бытия? Что является для них общим?