Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Перевоплощение богини
Становилось холоднее. С севера дул обжигающий ветер. Во дворце скифского царя стало также холодно и неуютно. Часть окон закрыли войлоками наглухо. В другие вставили рамы с бычьими пузырями вместо стекол. На женской половине с этой целью применялись прозрачные пластинки из распаренного рога и даже редкостные по тем временам шарики из финикийского стекла, вставленные в медные переплеты. По улицам Неаполя гуляла метель, бежали струйки снега, за углами домов и в переулках быстро вырастали сугробы. Войска двух царей возвратились с поля сражения без почета и славы. Их не встречали многолюдные толпы народа, не слышалось приветственных криков. Наоборот, что‑то гнетущее нависло над городом, горожане боязливо прятались по домам, шептались, обсуждали слухи о поражении скифо‑роксоланской рати. Говорили, что Диофант движется с войсками прямо на Неаполь и не сегодня‑завтра обложит город осадой. Поспешно запасались хлебом и крупами. Цены на рынке сразу выросли, базары опустели, подвоз продовольствия из окрестных селений прекратился, стало пусто и голодно… По окрестностям рыскали роксоланские всадники, на дорогах начались грабежи, порядок в Палаковом царстве нарушился. Сам Палак по прибытии домой мало появлялся среди людей. Больше совещался тайно с приближенными, которых осталось не так уже много. Не стало расторопного и легкого душой Раданфира, правой руки царя. Погибли могучие богатыри Калак, Омпсалак, Анданак. Не было и эллинского выученика Фарзоя, который нравился царю своей красивой внешностью, греческими манерами и завидным умением драться на мечах. Оставались лишь сухой и молчаливый Дуланак, теперь единственный из сильных князей, на которого можно было положиться в больших делах, добродушный и воловатый Ахансак да еще Мирак, такой заносчивый ранее, но теперь, после предательства Гориопифа, изменившийся к лучшему. Злая досада грызла душу молодого царя, горечь поражения отравила ему жизнь, лишила ее вкуса; ему казалось, что было бы лучше погибнуть в бою, чем теперь испытывать муки позора. Он сидел на низенькой резной скамеечке, прислонясь спиной к холодной каменной стене, и тянул вино из турьего рога, окованного серебром. Вино коричневыми каплями катилось по бритому подбородку. Дуланак стоял напротив с полотенцем и полной амфорой. – Налей еще! – протянул ему царь пустой рог, вытирая рот полотенцем. – Наши люди похожи на степных волков. Они страшны, когда бросаются на врага все сразу. Но кто выдержит их первый натиск, тот увидит их спины. Мы, Дуланак, побеждены не оружием понтийцев, но нашей собственной слабостью, нашим неумением вести бой против эллинской фаланги. Эх!.. Палак с печальной усмешкой принял обеими руками полный рог и жадно хлебнул из него. – Идет ли постройка дополнительной стены? – Идет, государь. Местами уже закончили каменную кладку… Глинобитный верх сейчас делать нельзя – глина замерзает. – Продолжать сухую кладку! Всех, кого найдешь, ставь на работу! Кто знает, может, понтийцы нагрянут завтра и нам придется сидеть в осаде, как сидели херсонесцы. Дуланак вздыхал и жаловался: – Мало людей стало, Палак‑сай. Гололедица всех разогнала. Почти все роды погнали свои стада на север или в сторону Боспора в поисках зимних пастбищ. Скот гибнет страшно!.. Голодные собираются в шайки и едут грабить крестьян!.. Есть и такие, что и сайев убивают, особенно богатых, отгоняют княжеские табуны! Оргокенцы, которых ты наказал рабством, все в бегах. Разбойную дружину создали, а главарь у них сын беглого раба Танай, из Оргокен, тот, что твоего воина под Херсонесом с коня ссадил. – Почему смотрели плохо, почему позволили рабам убежать? – строго нахмурился царь. – Вот и работа поэтому остановилась! – Хорошо смотрели, государь. Но стражи тоже поубегали. Голодно стало. Есть случаи – люди умирают от истощения… Оргокенцы же с первого дня роптали и работали плохо. Ты сам видел. – Надо было выбить из них эту строптивость!.. Главарей казнить! – Так и делали. Но они моих верных людей, Сорака и Гатака, что следили за ними, разорвали на части, словно звери дикие! Овчарню, где мы держали изменников, разметали, твоих дружинников разоружили, а коней их забрали! А всему заводило Танай этот! Князь не спеша рассказывал, как сын беглого раба оказывал сопротивление стражникам, как его учили кнутом, но, вместо покорности и смирения, вызвали в его душе «ярость и злобу великую». – Почему не заковали его в кандалы и не закололи копьями? – Работник хороший, сильный, думали смирить, заставить работать. Но прогадали. За ним все пошли, словно взбесились… А теперь он со своим отцом‑разбойником большой отряд возглавил, напал на усадьбу младшего князя Напака и спалил ее до основания. Имущество разграбил, братьев Напака смерти предал. Спасся лишь сам Напак, отсиделся чудом в яме с нечистотами. – Напак спасся, говоришь?.. Жаль, одним изменником меньше было бы! Где же он? Вместе с Гориопифом у Диофанта в конюхах служит? – Нет, государь. Напак не пошел за Гориопифом, отрекся от него, предал его проклятию и хочет принести страшную клятву в верности тебе. Просит тебя взять его в дружину. Нет у него другого кормления – все имущество погибло, крестьяне изгнали его… – Да?.. А ведь он богатырь, хотя и не устоял в бою против Марсака! – Прими его, государь! Мало осталось у нас сильных людей! – Я подумаю… Так работа замедлилась? – Да… – замялся князь, – трудно с народом управляться… – Мало у нас рабов, а главное – не умеем мы заставить их работать по‑настоящему!.. Вот и терпим неудачи!.. Как было все хорошо задумано и как преждевременно рухнуло!.. После приступа уныния на Палака нашло неистовство. Он вскочил на ноги и с пьяной бранью хватил об пол турьим рогом. – Нет! Это еще не конец! – вскричал он. – Скифия еще жива и будет жить! Не отдадим свободы нашей чужеземцам! Мы еще дадим отпор Диофанту! Не так ли, Дуланак? – Так, великий царь! Тасий находился в своем шатре, несмотря на вьюгу и холод. Он боялся ночевать под крышами сколотских городских домов. Его пугали местные духи и влияние скифских колдунов, особенно в ночное время. Вождь сидел у огня, закутавшись в красную епанчу, подбитую мехом лисицы. Рябое лицо отражало задумчивость и озабоченность. На боевую неудачу Тасий смотрел спокойнее, чем Палак. Воевал он не на своей земле, а на скифской, войско его осталось целым, потери роксоланов были ничтожны. Но сам факт боевой неудачи вызывал у него тревожное чувство. Видимо, боги обрекли поход на неудачу! А раз так, то нужно ждать какого‑то нового несчастья, возмездия за непослушание богам. Правда, жрецы Тасия не давали худых предсказаний перед походом, но стало известным, что неапольская бития Никия перед самым выступлением Палака против Херсонеса предрекла неудачу и заявила, что боги противятся походу. Ее страшное предсказание не могло не повлиять на роксоланов. Такие магические влияния не редкость… И словно в ответ на суеверные опасения Тасия, прискакал гонец из роксоланских земель с известием, что аланы усилили свои действия и угрожают вторжением в места лучших зимних пастбищ, где зимовали стада самого Тасия. – Вот он, гнев богов и дурные влияния чужого несчастья! – вещим голосом провозгласил Тасий, поднимая многозначительно палец вверх и обводя приближенных кровавыми глазами. Приближенные молча склонили головы в знак согласия и понимания. – Нужно готовиться к возвращению домой. Слух, что роксоланы собираются откочевать, быстро разнесся по Неаполю и скифскому войску. Поспешно прибыли в роксоланский лагерь все старейшины агаров, одетые по‑праздничному в алые кафтаны. Они спешились в отдалении и пешком приблизились к царскому шатру. Самый старый из агаров держал в руках подарок царю‑вождю – золоченый меч покойного Борака. Тасий принял агаров, сидя в глубине своего походного жилища. Он не поднял головы и не ответил на их приветствия даже взглядом. Агары пали на колени перед владыкой и поцеловали прах у его ног. Этим дали понять, что пришли не как подданные Палака, не с приветствием, а с мольбой. Старейший положил к ногам Тасия подарок и возгласил: – Видим лик твоего величия и молим тебя о вечном рабстве, о несравненный из царей! Пусть мы снова будем рабами твоими, как были ими ранее, хотим уйти за хвостом твоего коня назад к реке Агар, где находятся могилы наших отцов! Да трепещут враги перед твоей царственностью! С этими словами старейшины стали брать золу и угли из очага царева и мазать ими себе лица. Зола сыпалась на седые бороды и пылила алые кафтаны. Тасий медленно поднял голову и пристально взглянул на испачканные лица агаров. – Что же, – спросил он с издевкой в голосе, – вы уже не хотите служить моему брату Палаку, который возложил на вашу шею ярмо своего владычества? Вы же нарушаете клятву князя Борака, данную им царю Палаку! – Князь Борак клялся Палаку в верности, но мы с самого прибытия поняли, что сделали великую ошибку, что боги не одобряют нашего перехода под владычество Палака. И были наказаны за это. Наказаны смертью князя Борака, неудачей в сражении. Даже временный наш воевода князь Фарзой, друг Борака, и тот пропал без вести после неудачного боя… Наконец, жена князя Борака, которая прежде всех нас почуяла ошибку нашу, теперь собирается покинуть нас. – Покинуть? Почему? – Говорит, что останется в Неаполе, чтобы год пробыть вблизи могилы мужа и по прошествии года справить тризну на месте его гибели… Но мы хотим уйти с тобою. Возьми нас, мы рвемся защитить наши родные места от аланов! И старики снова поклонились царю. Тасий задумался на минуту, потом сказал: – Не могу обещать вам исполнить вашу просьбу. Я отдал вас брату моему Палаку и не хочу ссориться с ним из‑за вас. Не хотели жить под моей рукой, плох был я для вас, ну и радуйтесь теперь на новом месте! Зачем беспокоить дух Борака! – Но Палак может снять клятву, вернуть ее нам и дать согласие на нашу откочевку обратно на Агар. – А вы просили его об этом? – Не принимает он сейчас никого и не хочет слушать никаких просьб. Наших братьев убивают аланы, на Агаре война, а мы здесь сидим. Воины ропщут, а людской ропот имеет магическую силу. Он и тебе, о великий, может принести вред! – Да? – Тасий открыл широко глаза. – Магическое влияние?.. Как же вы позволяете роптать воинам? – А как же мы запретим это? Они ропщут не во весь голос, а тайком. Тайное же всегда имеет большую силу, чем явное. Это предупреждение кольнуло Тасия в самое чувствительное место. Он заерзал по кошме и стал бросать вокруг обеспокоенные взгляды. Яргал шептал заклинания, бросая в огонь душистые травы. Синий дымок затянул шатер, царь сделал знак. Агары, кашляя от курений, поклонились и гуськом вышли прочь. – Потом получите мой ответ! – крикнул им вдогонку Тасий. Посещение агаров было растолковано суеверному владыке как добрый знак. Яргал долго бормотал над огнем, продолжая палить травы и порошки, нюхал их и давал нюхать царю. – Выходит, суждены тебе победы! Сильный ты, Тасий, но будешь еще сильнее! Видишь, лепятся к тебе те, которые недавно так тянулись к Палаку!.. Тасий понимал сам, что возвращение агаров ему на руку. Агары славились своей воинственностью и хорошо защищали восточные границы его владений. Поэтому он не притеснял агарских сколотов, не вмешивался в их внутренние дела и обычаи, ограничиваясь умеренной данью и признанием его владычества над ними. Нередко присылал им на подмогу своих воинов, которые ходили вместе с ними против аланов. Однако среди агаров было очень живуче стремление иметь царем над собою не роксолана, а скифа. Результатом этого явилась откочевка Борака с несколькими агарскими родами, на которую Тасий дал согласие скрепя сердце. Ему нужен был союз с Палаком. Кроме того, он решил отделаться от тех крикунов, настраивающих сородичей неприязненно к роксоланам. Но он не думал, что откочевка части агаров оживит аланское стремление на запад, а также даст царю Харадзду повод говорить о его якобы законном праве на захват степей, добровольно покинутых хозяевами. Теперь, возвращая агаров на берега родной реки, Тасий имел основания заявить аланскому вождю, что агары и не думали покидать свои угодья навсегда, но всего лишь уходили в дальний поход и вернулись, полные решимости защищать свои пастбища от любого захватчика.
После общего жертвоприношения цари и их князья встретились для совета в большом зале Палакова дворца. Палак и Тасий сидели на возвышении, в некотором отдалении от приближенных. Владыки могли говорить между собою свободно. Сказанное ими не достигало ушей присутствующих. Как ни старался Палак казаться веселым, тоска давила его тяжким гнетом. Прошедшее было ужасно. Будущее представлялось темной ночью. Роксоланские князья держались надменно и с презрением посматривали на скифов. Мирак видел их двусмысленные усмешки и горел возмущением. Рука сама тянулась к рукояти меча. Цари разговаривали. – Боги не дали нам победы в Тавриде, – вздохнул Тасий, – стечение примет было неблагоприятным… Завтра мы уходим в свои степи… Я спешу наказать дерзких аланов! Палак наклонил голову. Роксолан продолжал: – Мой брат и друг хотел помочь мне в войне с аланами… – И сейчас хочу этого! Но не могу!.. Война с чужеземцами не окончена, впереди битвы! Мне дорог каждый воин, каждое копье на счету! – Но мы клялись друг другу! – Верно, клялись. Хотели вместе разбить Диофанта, взять и разграбить Херсонес и только потом общими силами ударить по аланским ратям!.. Но – Диофант не побежден, Херсонес цел… Ты спешишь встретить аланов, а я остаюсь, чтобы отразить натиск Митридатовых войск! После твоего ухода я не отдыхать буду, но продолжать войну с сильным врагом! – Но я же помог тебе, помоги и ты мне! Мои воины умирали на твоей земле! – Чем же я должен помочь тебе? – Войском! – Ты же знаешь, что мое войско ослабело, а война не кончилась. И никто из воинов не пойдет воевать на чужую землю, когда его скот и семья останутся под угрозой захвата чужеземцами. Тасий уперся в Палака упрямыми глазами. Подумав, сказал, криво усмехнувшись: – А если найдутся среди сколотов такие, которые сами захотят поехать на чужбину искать славы и добычи, ты отпустишь их? Палак покраснел и вопросительно обвел взором своих людей. – Едва ли найдутся такие сколоты, что пойдут драться за чужое дело, когда враг гуляет по родной земле! Урызмаг услыхал кое‑что из сказанного, и ядовитая улыбка змеей проползла по его лицу. – Ну, а если найдутся такие желающие? – настаивал Тасий. – Что ж, – нахмурился Палак, – если кто пожелает, пусть идет с тобою против аланов! – Это твое царское слово? – Да!.. – Тогда спроси агарских старейшин, пусть они скажут, с кем хотят быть их воины и они сами – с тобою против Диофанта или со мною против аланов? Палак покраснел сильнее, на щеках выступили пятна досады и раздражения. Он совсем забыл об агарских сколотах, хотя до него доходили слухи, что они недовольны своим приходом в Тавриду и многие из них призывают к немедленному возврату на родину. – Позовите агарских стариков! – приказал Палак. – Они уже здесь, ожидают на крыльце, – ответил Дуланак. Трое старейшин в неизменных алых кафтанах вошли в зал и поклонились сначала царям, потом князьям. На вопрос, хотят ли они откочевать обратно в роксоланские степи и принять участие в войне с аланами, один из них поклонился и с достоинством ответил: – Да, великий Палак‑сай! Наши воины требуют возвращения на берега реки Агар!.. Ты сам всегда говоришь, что негоже воинам идти за добычей в чужие края, когда по родным степям рыщет враг. Наши родные степи топчут аланские кони. Отпусти нас с царем Тасием, чтобы мы могли защитить мир отцовских могил! Палак подумал, опустив глаза. Грудь его вздымалась от сдерживаемого гнева. – Хорошо, – ответил он, – идите воевать с аланами! Я дал слово моему брату Тасию и сдержу его! Разрешаю вам, старейшины, отобрать дружину лучших воинов и присоединить ее к войску царя Тасия. – Но, великий царь, – с живостью возразил старший агар, – мы не можем оставить здесь наши кибитки с женами и детьми, наш скарб и скот! Палак еще более помрачнел, сверкнул глазами и гневно сдвинул брови. – Ага!.. Лукавые рабы! Вы решили бежать из Скифии совсем, видя, что впереди ратные труды и испытания!.. Испугались!.. Так и говорите, а не виляйте языками, как собака хвостом! – О Палак‑сай! Не гневайся на нас! Не испугались мы, ибо идем воевать с аланами, врагами не менее сильными, чем понтийцы. Но сам посуди: разве кочевой человек будет хорошо драться, если он не защищает свою кибитку, а оставил ее где‑то далеко?.. Мы рады остаться здесь, но все воины возмущены наглостью аланов и горят желанием наказать их!.. Кончится война с аланами, наступит мир – может, весь агарский народ захочет вернуться под твою руку… Но сейчас отпусти!.. Как мы бросим скот, если земля покрылась льдом и наши кони гибнут от голода?! Как мы оставим семьи, если не знаем, кто защитит их от понтийцев?! – Не кривите душой, старики! – вспылил царь, вскакивая на ноги. За ним вскочили с ковров сколотские князья, потом роксоланские. Каждый держался за оружие и смотрел на своего царя, ожидая сигнала. Только Тасий, несмотря на свой необузданный нрав, остался на месте. На его лице застыла гримаса презрительного спокойствия. – Вы испугались войны и гололедицы, – продолжал Палак, – и решили бежать от меня!.. Нет, этого не будет! Вы сами пришли ко мне, и ваш князь принес мне клятву верности и покорности навсегда! Я не могу вернуть вам вашей клятвы и откочевать не позволю!.. Я давал царю Тасию слово разрешить воинам ехать в поход против аланов, но на откочевку не соглашался и не соглашаюсь! – Правильно! Правильно! – дружными голосами поддержали его скифские князья. – Великий Палак‑сай! – не уступали агары. – Мы уже пролили кровь за твое дело! Разреши нам защитить те места, где мы родились!.. Отпусти нас! – Трусы! Вы не просили бы меня об этом, если бы война закончилась и победа была бы за мною! Но впереди битвы, и вы будете продолжать войну совместно с моими дружинами! Я сказал! Тасий протянул руку и, коснувшись пальцами руки Палака, тихо произнес: – Отпусти их, брат мой, освободи их от клятвенной зависимости, и тогда я тоже сниму с тебя клятвенное обещание, буду считать его выполненным. С трудом пересиливая свой гнев, Палак тяжело дышал, стараясь успокоиться. – Я подумаю… – ответил он глухим и усталым голосом. Когда агары покинули зал, скифскому царю доложили, что прискакал гонец с известием. Холод тревоги проник в сердце Палака. Ему показалось, что он уже слышит звон понтийского оружия и крики воинов Диофанта, подступивших к Неаполю. Краска гневного возбуждения сбежала с лица царя, сменившись бледностью. – Ввести гонца! – приказал он Дуланаку. В зал вошел Лайонак. На его шапке и плечах блестел снег. Лицо его совсем почернело, глаза ввалились, щеки запали, как у тяжелобольного. Боспорец поднял руку и громогласно заявил: – Великий царь Скифии! Ты знаешь, что счастье и удача Херсонеса на протяжении сотен лет были неизменны!.. И только благодаря тому, что эллины отняли у тавров их великую богиню и заставили ее служить им!.. Так ли я говорю, великий владыка, или мои слова достойны насмешки? – Так… – неопределенным тоном ответил Палак, не понимая, куда клонит прибывший и зачем об этом спрашивает. – Великие цари! – продолжал Лайонак. – Ты, сколотский царь Палак, и ты, роксоланский царь Тасий! И вы, князья и воеводы! Ведомо ли вам, что понтийцы и херсонесцы, не будучи уверены в победе, вынесли свою богиню Деву из храма, перевезли на корабле в Керкинитиду и поставили между холмами позади всего войска? – Ведомо, – ответил Палак, все еще недоумевая, но уже успокаиваясь. Было очевидно, что гонец явился не для того, чтобы сообщить о появлении врага под стенами Неаполя. Лайонак продолжал: – Многажды тавры пытались отнять у Херсонеса свою богиню, ибо знали, что с потерей ее греческий город падет!.. И сами херсонесцы говорят, что стоит их городу потерять Деву‑Покровительницу, и он погибнет!.. Верны ли слова мои? – Верны! – Так вот, великий царь, отныне херсонесская Дева в твоих руках! Палак окаменел от крайнего изумления. Тасий изобразил бровями что‑то подобное испугу. Князья зашумели. Послышались взволнованные выкрики: – Где же она? Ты не выпил ли, воин, лишнего? – Покажи херсонесскую девку! – Если это так, то потеря Девы для херсонесцев хуже поражения! Лайонак вышел из зала и сейчас же вернулся, неся в руках что‑то продолговатое, закутанное в белое покрывало, местами мокрое от растаявшего снега. Все замерли в самых разнообразных позах, вперив широко раскрытые глаза в загадочную ношу. – Вот она! – гаркнул Лайонак в откинул покрывало. Все ахнули, содрогнулись, когда на них глянул искаженный как бы внутренней болью, полный бесовской страсти, неподвижный лик таврского идола. Тасий обеими руками схватился за амулеты. Он помертвел от охватившего его ужаса. Князья, стоявшие и сидевшие ближе к дверям, шарахнулись прочь, толкая и давя друг друга. – Это она! Это она! – в страхе говорили все, хотя никто из них никогда не видел Деву. – Вот она, таврская Дева! – Берегитесь, она любит человеческую кровь! – Ой‑ой! Как страшно глядит! Произошло смятение. Бородатые воеводы и могучие богатыри напоминали в этот миг перепуганных детей. Все их жесты и действия отражали испуг и простодушное изумление. Только Палак после минутного замешательства поднялся на ноги и, раздувая ноздри, медленно шагнул навстречу херсонесскому идолу. С пронзительным вниманием он осмотрел темное чело истукана, подойдя ближе, протянул руку и коснулся пальцами одежды Девы. – Приветствую тебя, херсонесская Дева! – обратился он к ней. – Это ты много, много лет поддерживала врагов Скифии и Таврии!.. А теперь ты моя пленница! Отныне будешь жить у меня и служить мне! Ты получишь от нас не худшие жертвы и возлияния, ты будешь у нас счастливее, чем у греков! И, обратившись к Дуланаку, он приказал раздеть идола до плеч и провезти по всем улицам Неаполя под сильным конвоем напоказ народу. Повернув в сторону Тасия повеселевшее лицо, он сказал: – Оказывается, мы отступили с поля сражения не только с потерями, но и кое с какой добычей!.. Жаль, что я не могу поделиться с тобою этой добычей! Ее захватил сколот! Трудно передать, что изображалось на физиономии роксоланского царя. Бледность покрыла его щеки, резче выступили оспины. Он обтирал рукавом пот со лба и ворочал выпуклыми глазами. Суеверный ужас перед страшным истуканом, обладающим нечеловеческой силой, боролся в его душе с мучительной завистью, что не он обладатель такого завидного талисмана. Он уже переживал опасения, предполагал, что Палак с приобретением састера сразу станет сильнее, могущественнее и, кто знает, может, с помощью этого идола будет иметь небывалый успех в войне и выступит против роксоланов. У него даже мелькнула мысль воспользоваться близостью своих войск к Неаполю, переходом на его сторону агаров и временной слабостью Палака, напасть немедленно на скифов, разграбить Неаполь и отнять у Палака знаменитую Деву. Он с трудом подавил в себе разбойничью мысль, но тут же почувствовал, что теперь не успокоится, пока не получит Деву в свое распоряжение. – Ты помнишь, – обратился он к Палаку изменившимся голосом, – мы смотрели на Херсонес через залив и решили разыграть Деву жребием? – Помню. Но мы решили сделать это в случае захвата Херсонеса. А ведь Херсонес стоит!.. Ты уходишь домой, не закончив войны… Все изменилось. Я остаюсь один продолжать войну, так пусть Дева поможет мне разбить Диофанта! – Ты думаешь, что Дева так сильна, что сможет помочь тебе одолеть понтийцев? – с дрожью в голосе спросил роксолан. – Я уверен в этом, – ответил Палак, довольный, что может чем‑то смутить самоуверенного и наглого сармата. – О, – почти застонал Тасий, – как нужна мне помощь могучего талисмана в борьбе с аланами! – Оставайся, встретим Диофанта, разгромим его войско, а потом вместе пойдем походом на царя Харадзда! – Нет, – вздохнул Тасий, – пока мы будем драться с понтийцами, аланы покорят мою державу! – Что ж, мое положение не лучше… Но помощь састера – это уже хорошо! Тасий с князьями поспешно уехали в свой лагерь. Палак презрительно засмеялся им вслед. – А ты, – сказал он сатавку, – заслужил награду!.. Но скажи – где Фарзой? Погиб? – Не знаю. Я по его приказу ускакал вперед с богиней. А князь с воинами задержался, он отражал натиск херсонесцев. – Смелая душа!.. Он хотел захватить для меня Деву и, конечно, убит! Палак вздохнул. Отпустив князей, он не удержался, поспешил пройти на женскую половину и сказал царице весело: – Опия! Я сдержал свое слово! Ты можешь поклониться херсонесской Деве! – Где? – спросила царица в волнении. – В Херсонесе? – Нет, здесь, в Неаполе, в этом дворце!
Опия упала на колени, пораженная необычным видом деревянной богини, ее страшным ликом… Вот она, та знаменитая Дева, которая сошла к таврам с неба, а потом попала в плен к грекам и служила им на протяжении сотен лет! Царица протягивала к састеру руки и, обливаясь слезами, умоляла снять с нее проклятие бесплодия и даровать ей сына. Вместе с Ираной они принесли ей жертву, но не могли определить, принята ли их жертва, угодны ли богине их сожжения. Это смутило Опию. – Может быть, пригласить Тойлака, – робко предложила царица, вглядываясь в лик истукана, – он знает все магические приметы и скажет, приняла ли Дева мои приношения, благосклонна ли она ко мне! – Нет, нет! – замахала руками Ирана. – Папай и Дева до сих пор были врагами! Папай поддерживал сколотов, а херсонесская Дева – эллинов и понтийцев! Ведь это она сделала так, что понтийцы нас побили! – Да? – со страхом прошептала царица и неприязненно покосилась на идола. – Почему же Папай и Табити допустили поражение? Неужели наши боги слабее этой богини?.. Она такая маленькая! – Этого уж я не могу сказать! Но Тойлак не сможет быть жрецом таврской Девы! Кроме того, ты знаешь, государыня, что Деве в Херсонесе служили только жрицы‑девственницы! Нужно спросить Лайонака – почему он и его товарищи позабыли захватить хотя бы одну жрицу богини? Они, говорят, стояли среди поля и держали Деву в руках. Позвали Лайонака. Тот вошел и низко поклонился царице. С Ираной он обменялся быстрым взглядом. – Скажи, смелый воин, – обратилась царица к сатавку, – ты отнял у херсонесских жриц их святыню, разве не мог ты при этом захватить и жрицу?.. Теперь мы в большом затруднении – как быть? Мы не понимаем богини, а она нас!.. – Великая царица! Мы успели захватить Деву и одну из ее жриц, ибо знали, что только тогда богиня будет хорошо служить царю Палаку и тебе, если будет видеть около себя ту жрицу, которая служила ей до этого. Но пока мы ехали в Неаполь, на нас напали лихие люди, вооруженные копьями. Мне кажется, это были роксоланы. Они отняли у моего товарища жрицу‑полонянку и убили его самого. Я еле спасся благодаря быстроногому коню. – Где же теперь эта жрица? – Не знаю. – Ах, как жаль! Может, позвать Никию, она же женщина! Как бития, она должна знать повадки и вкусы богов. А то мы не знаем даже, чем кормить Деву! Какое мясо принято сжигать для нее? – Нет, – возразила Ирана, – Никия не годится в жрицы Девы, она гадает не у алтарей богов, но водится с духами ночи! – Что же нам делать? – озабоченно сморщила лоб царица, раздосадованная новым препятствием. – Просто не знаю, – развела руками Ирана. – Подождите! – хлопнул себя по шапке Лайонак. – Я что‑то придумал! – Ну, говори скорее! – Здесь, в Неаполе, есть Костобок, бывший раб храма Девы! Он, конечно, знает все повадки капризной богини. – Да?.. Так где же он? – Вот этого я не знаю. – Нужно его немедленно сыскать! С трудом отыскали Костобока на краю города в винном подвале. В обществе нескольких собутыльников бывший храмовой раб пропивал свое жалованье царского дружинника. Под общий хохот он лил вино себе на голову и заявлял, что хочет отмыть запахи храмовых благовоний, так надоевших ему за годы рабства. – Я пережил двойное рабство, – говорил он с пьяным смехом. – Первое – вам известно. А второе – это объятия старой жрицы Маты!.. Хуже кандалов, право!.. Его отрезвили, вымыли в паровой бане, одели в чистую одежду и привели пред светлые очи царицы. Опухший от перепоя, но выбритый, с приглаженными висячими усами, он еще не утратил той благообразности, за которую эллины держали его при храме Девы. Царица оглядела его и усмехнулась. Ей показался странным этот человек, одетый как царский воин, но своей гладкой физиономией напоминающий жреца. – Так это ты был служителем в храме Девы и знаешь характер и повадки богини?.. – Характер Девы? – Костобок хрипло рассмеялся, обнажая крепкие зубы. – Я скорее знаю характер и повадки жриц, жрецов и архонтов города, которые хотели убить меня, как барана, в подземелье, где я помогал прятать клад! – Приходилось ли тебе когда‑либо видеть богиню и присутствовать на жертвоприношениях ей? – Да, много раз. – Посмотри сюда. Бывший иеродул недоуменно стал вертеть головой, Лайонак взял его за рукав и повернул налево. Теперь Костобок увидел ксоан, стоявший прислоненным к стене. Он невольно вздрогнул и, следуя ранее выработанной привычке, поспешно преклонил колени. На его лице изобразились страх и какое‑то восторженное изумление. Женщины удовлетворенно переглянулись. – Ты узнал ее? Это херсонесская Дева? – Да, да, – полушепотом прохрипел Костобок. – Но скажите – откуда и как она появилась здесь? Лайонак самодовольно поглядел на женщин. Ирана ответила ему влюбленным взглядом. Он с гордостью сказал иеродулу: – Это я вырвал Деву из рук херсонесцев! На поле боя! – На поле боя?.. Нет… этого не может быть! – замахал руками Костобок с решительным видом. – Богиня никогда не покидала город! Даже есть предание, что Херсонес погибнет, если Дева выйдет за его стены!.. Ирана не выдержала и захлопала в ладоши. – Вот и хорошо! Царь Палак будет очень рад, когда узнает, что теперь Херсонесу пришел конец! – Да и я был бы рад этому! – И мы тоже, – подтвердила царица, – но помоги нам узнать, как добиться расположения Девы. Костобок продолжал во все глаза рассматривать ксоан. Он поднялся с колен и уже не проявлял страха. Наоборот, он подошел совсем близко к кумиру и, осмотрев его темный лик, вдруг покачал годовой. Это заметили женщины и сатавк. – Что ты качаешь головой? – Греки не могли вынести састер из города, – упрямо повторял, он, – ибо это значило бы погубить город!.. Почему же он здесь? – Ну и бестолковый же ты! – с досадой отозвался Лайонак. – Я же говорю тебе, что греки вынесли его на поле боя, а я добыл его мечом! – Совсем странно… Гм… Костобок вел себя необычно. Ходил около богини, присматривался, пожимал плечами. Обернувшись, спросил быстро: – А чем это вы намазали лик богини? – Мы его ничем не мазали!.. А почему ты спрашиваешь об этом? Женщины встревожились. Их волновало и беспокоило поведение иеродула. Казалось, он в чем‑то сомневается. – Возможно, – подсказал Лайонак, – что жрицы натерли богиню маслом, прежде чем вынести ее на открытый воздух. – Ты прав, Лайонак, – успокоился Костобок, – а то мне показалось, что это не тот кумир! Царица и ее служанка переглянулись с озабоченным видом. – Но теперь ты убедился, что это тот самый кумир, что стоял в храме? – Да… Но я хотел бы снять с Девы одежды! Тогда я сказал бы точно! – Ах, как можно! Ведь богиня может обидеться, что ее обнажают перед мужчинами! – Я много раз видел ее голой и даже помогал натирать ее тело. На меня она не обидится!.. Я хорошо помню, что на ней было много мест, пораженных гнилью. – Гнилью?.. Может ли это быть на богине? – Да… Ведь ксоан‑то старый, и если бы его не натирали смолистыми маслами и воском, он давно превратился бы в труху! Опию поразило это заявление бывалого иеродула. – Хорошо, – решилась она, после некоторого раздумья, – мы откроем тебе богиню, иначе меня замучит сомнение. Ирана, раздень богиню! Служанка подошла к идолу и с поклонами начала раздевать ее, приговаривая: – О великая богиня, не гневайся на меня и мою госпожу! Мы раздеваем тебя не из любопытства, но чтобы сменить твои одежды на лучшие! Когда плоское, доскообразное тело Девы было обнажено, Костобок приступил к осмотру. Он щупал изваяние, гладил его пальцами, колупал ногтем, но нигде не мог найти затертых воском выгнивших мест, так хорошо ему известных. Становилось очевидным, что истукан был изваян совсем недавно из нового куска дерева и покрашен темным лаком, который придавал дереву вид довольно ветхий. Дойдя до ног Девы, Костобок исследовал каждый палец, потом упал на колени и заглянул на подошвы. – Белые! – вскричал он. – Белые подошвы‑то! Их забыли натереть лаком! Совсем новое дерево! Это же обыкновенная таврская сосна!.. – Значит, Дева не настоящая? – ахнула царица, хватаясь за грудь. Костобок поднялся на ноги, не спеша отряхнул пыль с коленей. – Фу! А я было уж поверил, что это она… Но теперь вижу, что нет! Теперь я даже могу сказать, кто вырезал из дерева эту куклу, – вольноотпущенник Стратокл! Только он в Херсонесе умеет хорошо резать по дереву! Он гиппарху Бабону коня вырезал – получился как живой! Право! Все были смущены и разочарованы. Лайонак смотрел куда‑то в сторону, стараясь не встречаться глазами с царицей и ее служанкой. Сказал иеродулу неуверенно: – Послушай, дружище, я готов тебе поверить, но, может быть, херсонесцы заменили старый ксоан новым и поставили его в храм, где в него перешла вся сила старого! А? – В том‑то и дело, – спокойно возразил Костобок, – что, по преданию, кумир Девы может существовать только в первообразе!.. Правда, у херсонесцев в храме есть еще один, из розового мрамора. Но сила в нем от деревянной Девы!.. Только тот кумир приносит счастье полису, который сошел к таврам с неба! Он не вечен, постепенно разрушается. Когда совсем разрушится – Херсонес погибнет! Нет, Лайонак, я верю, что греки вынесли эту игрушку на поле боя, но настоящий ксоан – никогда!.. Опия заплакала и, всхлипывая, ушла в свои покои. Ирана поспешила за нею. Мужчины остались одни. Лайонак смущенно почесал затылок. – Эх, испортил ты мне все дело! В конце концов, не все ли равно было для царицы, настоящий ксоан или нет! Она забавлялась бы им и не досаждала царю с вечными просьбами дать ей возможность поклониться Деве! Я ведь под стрелами протащил эту деревяшку! Даже жрицу настоящую и верного товарища оставил в руках роксоланов, только чтобы спасти это сосновое полено! Лайонак в досаде пнул деревянную Деву, она с грохотом упала на пол. – Что ты говоришь? – удивился Костобок. – Ты и жрицу полонил… Где же она сейчас? – Откуда я знаю, отбили ее роксоланы!.. А товарища убили. – Если это Мата, то я роксоланам не завидую. – Красавица! Здоровая, крепкая девка, кровь с молоком! – Значит, не Мата. Какая она лицом? – Волосы русые, глаза синие. – Это Гедия, дочь Херемона! – с неожиданной теплотой и участием воскликнул Костобок. – Надо узнать, где она, и выручить ее! – А зачем теперь она нужна, раз Дева поддельная!.. Вот если бы ксоан оказался подлинным, то тогда другое дело! А теперь мне до нее дела нет!.. Эх, Костобок, пойдем туда, где вином торгуют! Я угощаю!.. Вечером их обоих вызвали к Палаку. Втроем они направились в покои царицы. Дева валялась на каменном полу холодной нежилой комнаты совсем голая. Кто‑то уже сострогал ей бок ножом и насорил стружками. Это Ирана хотела убедиться, что идол вырезан из совсем нового куска дерева. Палак внимательно осмотрел изваяние. – Однако, она, видимо, очень похожа на настоящую? – спросил он. – Да, Палак‑сай! – поклонился Костобок. – Даже я сначала не разобрался и поверил! Царь с усмешкой посмотрел на Лайонака, который выглядел удрученным, пришибленным. – Ты не печалься, боспорец, – сказал он одобряюще, – не ты здесь виноват! Если бы это была настоящая Дева, то ты и ее привез бы с успехом! И я награждаю тебя наборной катафрактой и назначаю сотником в свою дружину!.. Одного жаль – потерял ты князя своего Фарзоя! Он вздохнул. – Никогда не оставил бы князя, если бы не спешил ускакать в степь с этой деревяшкой!.. Все из‑за нее, проклятой! Отпуская воинов, царь дал им по горсти серебряных монет и настрого наказал держать в тайне секрет богини. – Пусть никто этого не знает!.. Пусть все думают, что мы отбили у херсонесцев их богиню! Она должна сослужить нам службу, хотя я еще не знаю какую!.. Идите!
Урызмаг маленькими глотками пил темно‑красное вино из деревянной походной чаши и, прищурив глаза, смотрел на пленницу, что сидела в углу юрты заплаканная, но непреклонная. – Ты надеешься, что тебя выкупит отец. Напрасно! – говорил роксолан, мешая греческие и скифские слова. – Мне не надо его золота! В моих руках меч, которым я всегда добуду золото!.. А такую, как ты, не всегда удается иметь даже такому бесстрашному витязю, как я!.. Ты поедешь со мною в наши степи и будешь жить у меня не хуже, чем у отца. Кто знает, может быть, ты и не надоешь мне в первый месяц, тогда я сделаю тебя младшей женой. Ты сильна и красива! Таких любят роксоланы!.. – Я буду просить милости у царя Тасия, и он мне не откажет. Он велит тебе отдать меня отцу за выкупную сумму… Но никогда не буду ни наложницей твоей, ни женой!.. Я ненавижу тебя, сармат! – А если царь Тасий запросит очень много и твой отец не сможет столько выплатить, как тогда? – с издевкой спрашивал Урызмаг, которому доставляло удовольствие видеть, как горячится молодая пленница, как раздувает ноздри, гневно сверкая глазами. Он смеялся беззвучно и щурился, как кот, играющий с мышью. – Он отдаст все, – со страстью отвечала девушка. – А не хватит – город прибавит из храмовых сумм!.. Я жрица Девы, и полис не оставит меня в плену или рабстве! Урызмаг опять смеялся и с довольным видом крутил головой, радуясь, что стал хозяином такой молодой и прекрасной собою рабыни. – А я не захочу и не отдам тебя! Ты – моя законная добыча, и никто, даже сам царь, не имеет права отнять тебя у меня! – Не ты захватил меня, а скифы! Они отбили меня у моих сограждан, а твои люди по‑разбойничьи напали на скифов и взяли меня как добычу! – Добычу? – с хищной радостью переспросил роксолан, скаля зубы. – Так, так, добычу… У‑ух!.. Скоро все будет добычей роксоланов! Не только ты. А тебя никому не отдам ни за что! Лучше возьму меч и убью тебя, пусть никому не достанешься! – Я сама умру, но твоей не буду! – Ай‑ай! Немало хороших кобыл объездил я, они стали послушны, как овцы. Ты такая же будешь. Урызмаг допил вино, медленно поднялся на ноги. Девушка прижалась спиной к войлочной стенке юрты и приготовилась защищаться. – Не сейчас… – произнес он и вышел из юрты, пошатываясь. Гедия слышала, что за стеною ее тюрьмы раздаются голоса, ржут кони, звякают удила. Она догадывалась о причинах этого шума. Роксоланы собирались в далекий путь, на родину. Сердце девушки сжималось от тоски. Вдвойне становилась противной юрта, пропахшая дымом. Пленница брезгливо морщилась, отворачиваясь от потников, постланных на землю. Да и не только от потников. Все здесь провоняло конским потом и еще чем‑то гадким, оскверняющим. Она с чувством отвращения думала об Урызмаге, о его грязных руках с черными ногтями и почему‑то вспоминала Бабона. «Как они похожи!» – восклицала она мысленно и вздрагивала от страха и брезгливости. За стеной послышалась будто скифская речь. Гедия прислушалась. Полы дверного полога медленно раздвинулись, и показалась голова воина в медном шлеме с кольчатым забралом, из‑под которого висели усы. – Ай! – невольно вскрикнула девушка. – Не бойся! – успокоил ее воин по‑гречески. – Я ищу тебя. – Кто ты? – встрепенулась она. Вместо ответа воин приподнял забрало рукой, одетой в тяжелую рукавицу. В изумлении Гедия узнала Костобока. Его желтоватые глаза смеялись. – Костобок? – радостно воскликнула она. – Как ты здесь оказался? – Об этом потом, молодая госпожа. Я хочу помочь тебе освободиться. – Ах, Костобок! Пусть боги любят тебя вечно!.. Спаси меня, и я ручаюсь, что ты получишь свободу и будешь награжден! – Я уже свободен!.. Тсс… Костобок исчез. Гедия упала на колени и благодарила Деву за помощь. Она была уверена, что это богиня направила к ней Костобока и она же сделает так, что ее любимая жрица не останется рабой грязного варвара, но вернется домой, в милый сердцу Херсонес, обитель радости и счастья. Каким солнечным, уютным, чистым представлялся ей сейчас родной город, какими добрыми, справедливыми и мудрыми рисовались его люди. Уверенность в скором освобождении наполнила ее душу ощущением бодрости и силы. Костобок обожал юную жрицу, несмотря на то что она была дочерью одного из самых черствых рабовладельцев Херсонеса, города, который обрек его сначала на вечное рабство, а затем на бесславную смерть. Он разыскал Лайонака в дворцовой кухне у очага. Боспорец с аппетитом доедал из глиняной миски остатки царской трапезы, что вынесла ему Ирана. Бывший иеродул сел рядом и, не ожидая приглашения, протянул руку к посудине и запустил пальцы в жирную подливку, вылавливая куски баранины, обернутые в тесто. – Проголодался? – Как волк!.. А накормить некому. Хорошо – о тебе Ирана заботится! Ты пробудил в ней страсть! – А ты что, завидуешь? – Что ты, совсем нет!.. Я, брат, благодарю богов и демонов, что избавился от старшей жрицы, которая надоела мне хуже хромой лошади!.. И не спешу заводить другую. – У тебя иное положение, ты свободен, царь дает тебе кое‑что на пропитание и на вино. Знай гуляй! – А ты чем обижен?.. Назначен сотником, с царской прислужницей дружбу водишь!.. Скажи ей – она тебе лучшего вина принесет! – Не обижен я, а дело у меня важное, из‑за которого я приехал сюда из Пантикапея. А чтобы сделать это дело, нужно мне к царю и царице доступ иметь. Ирана мне помогает. – Добро!.. А вина у тебя нет?.. Горло промочить! – Как нет, бери и пей! Сатавк подал кувшин. Костобок напился, громко крякнул и обтер усы рукавом с удовлетворенным видом сытого человека. – Так вот, Лайонак, – начал он, – удалось проникнуть мне в лагерь сарматов вместе с агарами. Агары сейчас там свои люди… Все юрты пересмотрел, но нашел то, что искал. – Что же ты искал у роксоланов? – Гедию, самую прекрасную жрицу Девы!.. Ту самую, которую вы полонили, да уберечь не сумели!.. А напали на вас люди племянника Тасия Урызмага!.. – Это ты точно знаешь? – Точно! В юрте Урызмага я и нашел пленницу. Бедняга!.. – Гм… Тогда я сейчас же иду к Палаку, пусть он потребует у Тасия ответа за убитого воина! – А за девушку? Ведь она твоя добыча, а не роксоланская! – Эка далась тебе эта девчонка!.. За убитого воина Палак может потребовать наказания виновных, а из‑за жрицы едва ли стал бы ссориться с Тасием. Тем более что она теперь и не нужна ему. Ксоан‑то не настоящий!.. Нет богини, не нужна и жрица! – Напрасно так говоришь. За свою дочь Херемон дал бы богатый выкуп!.. Только у тебя ничего не выйдет!.. – Почему? – Они девицу запрячут так, что и не разыщешь, царю же скажут, что им ничего о ней и об убитом воине не известно. На том дело и кончится. – Ну, тогда пусть они будут прокляты, шакалы! – Значит, ты не хочешь освободить девушку от сарматского плена? Лайонак засмеялся и посмотрел на иеродула так, как будто видел его впервые. – Ты так о ней беспокоишься, что я начинаю подозревать, не сестра ли она тебе. Или, может… невеста? – Нет, она мне никто, но я помню доброту ее ко мне, когда я был храмовым рабом. И клянусь всеми скифскими и эллинскими богами, что выручу ее из беды, чего бы мне это ни стоило!.. И ты должен помочь мне в этом. – Но она же дочь одного из твоих поработителей, врага Палака! – Она здесь ни при чем!.. Почему она должна страдать, быть рабой вшивого сармата, вместо того чтобы жить в доме отца своего и радоваться?.. О, я слишком хорошо знаю, что такое рабство, и не могу равнодушно говорить о нем!.. – О мой друг! Твои слова хороши!.. Я тоже был рабом и ненавижу рабство. И принадлежу к братству угнетенных сатавков, которые поклялись добиться своего освобождения от рабской зависимости. Того же хотят и городские рабы Пантикапея. Будь нашим братом. – Что ж, я не против, мстить хозяевам – это по мне! – Только вот смотрю я на тебя и удивляюсь. Вчера ты сбросил рабские цепи, еле живой бежал из Херсонеса, а сегодня хлопочешь о свободе гречанки, отец которой – мучитель тысяч таких, как мы с тобою! – Отец ее мучитель, но не она! – Девчонка, конечно, попала в беду. Но ты слишком близко к сердцу принимаешь ее несчастье. Она гречанка. А кто, как не греки, принесли в наши края обычай порабощения единоплеменников?.. Наши предки делали рабами лишь пленных врагов. Да и обращались с ними куда лучше. – Девушка ни в чем не виновата! – упрямо настаивал Костобок. – Хорошо, хорошо! Я готов помогать тебе, хотя мною руководит более желание надуть рябого сармата, чем освободить дочь херсонесского богача. Кажется, я даже нашел способ сделать это!.. Хо‑хо‑хо!.. Лайонак раскатисто расхохотался и неожиданно ударил Костобока по плечу. – Мне пришла в голову удачная мысль! – Что же ты придумал? Скажи на милость! – Потом узнаешь. Я буду действовать через Ирану, а Ирана – через царицу… Теперь главное – чтобы никто не узнал, что Дева у нас поддельная! – Этого никто не узнает! – Вот это хорошо!
Опия была в отчаянии. Теперь, как никогда, ей казалось, что от возможности принести поклонение херсонесской богине зависит ее счастье и даже судьба Скифии. – Я же знаю, – плакалась она Иране, – что если Палак не будет иметь законного наследника, то после его смерти начнутся раздоры между князьями. Каждый захочет сесть на царское место и возложить на голову диадему! – А что, если послать тайного человека, он пробрался бы в Херсонес и от твоего имени, моя государыня, обратился бы к богине! – осторожно посоветовала рабыня. – Это ты хорошо говоришь, Ирана. Но разве тот же Вастак сможет появиться в Херсонесе, прийти в храм Девы, принести ей дары и молитву скифской царицы? Его сразу же заметят и посадят на цепь как пленника или убьют как врага! Накануне Ирана имела беседу с Лайонаком и действовала сейчас по заранее обдуманному плану. – Великая и мудрая! – воскликнула она, падая на колени. – Я, конечно, глупая девка, твоя верная раба – и мое дело стелить тебе постель и кормить тебя… Но я знаю, как передать молитву твою херсонесской Деве! – Ты сама хочешь сделать это? – Нет, не сама!.. Но если ты получишь в руки херсонесскую жрицу, что сидит в юрте Урызмага, то сразу выиграешь возможность вытянуть у херсонесцев большой выкуп за нее и сможешь поручить ей поклониться богине от твоего имени!.. Богиня ее хорошо знает и, я уверена, послушает ее! – Ах!.. Ты права!.. Но отдаст ли жрицу Урызмаг? – Так просто не отдаст!.. Но ее можно променять на… Деву!.. Тасий хочет иметь ксоан, он же не знает, что он поддельный!.. Царица поняла, захлопала в ладоши от восторга. Ее смех и радостные восклицания достигли даже ушей Палака. Царь удивился этому. Давно уже царица Опия не хохотала так весело. Он поднялся с ложа, на котором лежал до этого в мрачном раздумье, и направился в женские покои. Опия, увидев царя, поспешила упасть на колени. Ирана пала ниц. – О великий царь! – обратилась царица к нему. – Ты же знаешь, как я страдаю, как хочу подарить тебе сына!.. – По‑моему, ты смеешься, а не страдаешь. – Да, я засмеялась первый раз за долгое время. На меня глянул дух надежды!.. Я теперь знаю, как мне обратиться с молитвой к Деве!.. Только обещай мне сделать все то, о чем я буду просить тебя. – Я готов сделать все – только для того, чтобы еще раз услышать твой смех! Стражи, стоящие в коридоре, были не менее Палака удивлены веселым настроением царицы в дни всеобщей печали, когда в царском дворе все ходили на носках, боясь раздражить царя, хандрившего после поражения на поле боя. Но их удивление перешло в изумление после того, как до их ушей донесся раскатистый хохот Палака. Царь схватился за бока и хохотал до слез. – Хо‑хо‑хо! Вот это мне нравится!.. Хо‑хо‑хо!.. Рябой сармат спит и видит эту деревянную бабу!.. Хо‑хо!.. Я готов удружить ему ее! Продолжая смеяться, он милостиво кивнул головой Иране, предложившей столь необычную мену одной девы на другую, и ушел к себе в значительно лучшем настроении. На другой день весь Неаполь узнал новость: Тасий получил в собственность деревянный кумир херсонесской Девы, отдав за нее пленницу, дочь херсонесского богача Херемона. Люди по‑разному оценили это событие. Молодые воины, занимаясь чисткой лошадей, весело смеялись. По их мнению, царь Палак поступил, как и подобает мужчине. Каждый из них сделал бы так же на месте царя. Получить прекрасную девушку в обмен на полусгнившую деревяшку – просто удача! Пожилые горожане видели в этом слабость Палака, поскольку тот не смог отказать наглому роксолану и поступился такой драгоценностью, как прославленный талисман Херсонеса. Зато Тойлак и все жреческое сословие были довольны. У скифов есть свои боги и жрецы. Зачем же скифскому царю заводить еще одного идола? Это могло бы повредить авторитету жрецов бога Папая. Радовалась и царица. Она только что приняла жену погибшего князя Борака и беседовала с нею. Опия сразу почувствовала к внимательной и рассудительной собеседнице с карими глазами внезапную женскую симпатию. Более слабая телом и духом, царица бессознательно тянулась к молодой вдове, угадывая в ней ту душевную твердость и силу характера, которых ей самой недоставало. Следуя сердечному порыву, она спешила рассказать новой подруге все свои тайны. Узнав о состоявшейся мене между царями, она обняла вдову и сказала ей с горячностью: – Табана! Я почти счастлива сегодня!.. Счастлива встречей с тобою!.. Счастлива и тем, что теперь херсонесская жрица сама отвезет Деве мои подарки и обратится к ней с моей просьбой!.. – Я рада за тебя, госпожа, – ответила женщина, – если разрешишь, я тоже буду просить Гедию. – О чем же, скажи мне! – Сделать возлияние и принести жертву на могиле моего мужа Борака. Он не должен голодать в стране теней!.. Я не могу сейчас сама поехать на место его гибели, но сделаю это, как только в Херсонес пойдут караваны купцов. Для этого я и осталась здесь. – Боги наградят тебя, Табана, за твою верность!.. Борак смотрит на тебя из страны мертвых и радуется!.. Будь гостьей у меня, мы будем делить наши печали!.. В это время Гедия сидела в юрте Урызмага и думала над тем, как и скоро ли Костобок выручит ее из несносного плена и поможет избавиться от страшной участи рабыни. Неожиданно в юрту ввалился Урызмаг. Он был пьян и чем‑то взбешен. Пройдя к дальней стенке юрты, он повернулся и уставился на девушку своими волчьми глазами. – Так ты не хочешь быть моей навсегда? – Лучше смерть, чем позор! Роксолан стремительно подошел к ней, грубо схватил ее за руку и, не обращая внимания на крики, выволок из юрты. – Вот она! – крикнул он. – Возьми ее, пока я имею силу удержаться и не ударить строптивую рабыню кинжалом! Гедию ослепил блеск яркого снега, освещенного солнцем. Привыкнув к свету, она подняла глаза и почти вскрикнула от радости. Перед нею стоял Костобок с двумя воинами‑скифами. – Пойдем, молодая госпожа, тебя хочет видеть царица Опия!
Date: 2015-11-15; view: 291; Нарушение авторских прав |