Использование в доказывании по уголовному делу результатов оперативно-розыскной деятельности

Суть оперативно-розыскной деятельности заключается в проведении специальных по преимуществу негласных разведывательных мероприятий, связанных с использованием специальных тактических и технических средств, направленных на получение сведений о преступлении, лицах, его совершивших, и об источниках доказательств. А ее результатами называются полученные в соответствии с Федеральным законом об оперативно-розыскной деятельности*(32) сведения о признаках подготавливаемого, совершаемого или совершенного преступления, лицах, подготавливающих, совершающих или совершивших преступление и скрывшихся от органов дознания, следствия и суда (п. 36.1 ст. 5 УПК РФ).

Право осуществлять оперативно-розыскную деятельность предоставляется оперативным подразделениям: 1) органов внутренних дел РФ; 2) органов федеральной службы безопасности; 3) федеральных органов государственной охраны; 4) таможенных органов РФ; 5) Службы внешней разведки РФ; 6) Федеральной службы исполнения наказаний; 7) органов по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ (ст. 13 Федерального закона об оперативно-розыскной деятельности). А арсенал средств, находящихся на вооружении этих органов для решения постановленных перед ними задач, составляют следующие оперативно-розыскные мероприятия: 1) опрос граждан; 2) наведение справок; 3) сбор образцов для сравнительного исследования; 4) проверочная закупка; 5) исследование предметов и документов; 6) наблюдение; 7) отождествление личности; 8) обследование помещений, зданий, сооружений, участков местности и транспортных средств; 9) контроль почтовых отправлений, телеграфных и иных сообщений; 10) прослушивание телефонных переговоров; 11) снятие информации с технических каналов связи; 12) оперативное внедрение; 13) контролируемая поставка; 14) оперативный эксперимент (ст. 6 Федерального закона об оперативно-розыскной деятельности).

Проведение негласных оперативно-розыскных мероприятий, которые ограничивают конституционные права граждан на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, передаваемых по сетям электрической и почтовой связи, а также право на неприкосновенность жилища, допускается на основании судебного решения и при наличии информации, как правило, лишь о тяжком или особо тяжком преступлении (ч. 2 ст. 8 Федерального закона об оперативно-розыскной деятельности). Сведения об используемых или использованных при проведении негласных мероприятий силах, средствах, источниках, методах, планах и результатах оперативно-розыскной деятельности, о лицах, внедренных в организованные преступные группы, о штатных негласных сотрудниках органов, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность, и о лицах, оказывающих им содействие на конфиденциальной основе, а также об организации и тактике проведения оперативно-розыскных мероприятий составляют государственную тайну и подлежат рассекречиванию только на основании постановления руководителя органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность (ч. 1 ст. 12 Федерального закона об оперативно-розыскной деятельности).

Согласно этому же закону (ч. 2 ст. 11) результаты оперативно-розыскной деятельности могут быть использованы в доказывании по уголовным делам в соответствии с положениями уголовно-процессуального законодательства, регламентирующими собирание, проверку и оценку доказательств. Но в ст. 98 УПК РФ прямо указывается, что в процессе доказывания использование результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам УПК РФ, запрещается. Отвечать же этим требованиям подобные результаты не могут по определению, потому что уголовно-процессуальное законодательство оперативно-розыскную деятельность в нормах об источниках доказательств и способа их собирания не упоминает вообще. А Конституция РФ (ч. 2 ст. 50) и ст. 75 УПК, в которой содержится определение недопустимых доказательств в уголовном процессе, относит к таковым доказательства, полученные с нарушением требований УПК РФ.

Чтобы разомкнуть этот круг, все сведения, которые в законе именуются результатами оперативно-розыскной деятельности, следует разделить на две группы в зависимости от источника их получения. Первую будут составлять сведения, полученные из устных источников путем опросов, наведения справок, прослушивания переговоров и т.д. Сюда же нужно причислить результаты негласного наблюдения, а также информацию, стекающуюся от лиц, сотрудничающих со спецслужбами на конфиденциальной основе. При отлаженном взаимодействии спецслужб со следствием подобными сведениями процесс уголовно-процессуального доказывания подпитывается непрерывно; именно они позволяют не вслепую, а целенаправленно планировать и вести расследование, планировать и производить отдельные следственные действия, предвосхищая всякие неожиданности. По сложным делам о замаскированных преступлениях кабинетный одиночка-следователь без такой ориентирующей информации не может сделать и шагу в нужном направлении. Такая информация и ее источники, как правило, из правового поля полностью выпадают и навсегда остаются в сейфах оперативных сотрудников спецслужб в документах под грифом ограниченного распространения. Ни сторонам, ни суду в уголовном процессе не должно быть дела до того, как выявлен очевидец преступления и почему следственно-оперативная группа произвела обыск именно по этому адресу, где находится оружие и скрывается подозреваемый, как этот адрес "вычислен". Главное, что очевидец допрошен следователем, предстал перед судом и дает показания, а обыск принес следственные результаты, которые закреплены с соблюдением требований УПК РФ и приобрели значение доказательств.

Совсем другое дело - овеществленные, материализованные источники информации, добытые в результате оперативно-розыскной деятельности, т.е. предметы, которые в уголовном деле могут служить вещественными доказательствами, и документы, которые в таком деле могут служить одноименными источниками доказательств. Особое место среди них занимают полученные в результате применения спецтехники в оперативно-розыскной деятельности фонограммы, киноленты, видеограммы, фотопленки, фотоснимки, магнитные и лазерные диски, слепки, в том числе полученные негласно, пригодные для дактилоскопической идентификации отпечатки пальцев рук человека и т.д. Сведения, которые хранят в себе подобные носители, - это уже не просто ориентирующая информация, а потенциальные судебные (документальные, вещественные) доказательства "в готовом виде". Они отражают различные стороны события преступления или иных элементов предмета доказывания. Их недостаточно продемонстрировать следователю, а тем более просто сообщить об их существовании; подобные документы и предметы могут быть приобщены к уголовному делу "в натуре".

Когда способ получения таких носителей информации не содержит сведений, составляющих государственную тайну, и о нем, в случае необходимости, во всех подробностях может быть сообщено следователю и суду, орган, осуществляющий оперативно-розыскную деятельность, вправе и обязан представить предмет или документ следователю в порядке, установленном специальной инструкцией*(33). Такая ситуация беспроблемна.

Гораздо более сложен вопрос использования в доказывании материалов, полученных негласно. Его суть, сложность и острота определяются двумя противостоящими друг другу обстоятельствами. С одной стороны, именно с помощью негласных, разведывательных оперативно-розыскных мероприятий, особенно с применением специальных технических средств, в частности аудиовизуальных, можно получить наиболее ценную, потайную информацию о преступлении и лицах, к нему причастных. С другой - сведения об организации и тактике проведения таких мероприятий составляют государственную тайну, поэтому сотрудники спецслужб (секретоносители), будучи не вправе разглашать эту тайну, в ряде случаев не могут сообщить следователю сведения о том, где, кем и как (при каких обстоятельствах) получен соответствующий документ или иной материальный источник информации, относящийся к уголовному делу. Наивысшую актуальность, сложность и остроту имеет проблема использования материалов, полученных в результате проведения мероприятий в виде оперативного внедрения, контролируемой поставки и оперативного эксперимента, когда деятельность преступного сообщества высвечивается и фиксируется изнутри посредством агентурно-технического проникновения в нее, без чего сколь-нибудь результативное противостояние нынешнему уголовному миру практически вообще невозможно.

Очевидно, что представить в уголовное дело можно лишь тот документ или предмет, по поводу происхождения которого следователю, а впоследствии и суду орган, осуществляющий негласную оперативно-розыскную деятельность, может дать исчерпывающие ответы, за точность и правдивость которых всю полноту ответственности несет руководитель данного органа, наделенный в этом отношении широчайшими полномочиями, вплоть до рассекречивания соответствующих сведений, составляющих государственную тайну, или представления таких сведений без их рассекречивания. Легендирование происхождения представляемых документов или предметов в уголовное дело недопустимо; подобные действия являются преступлением против правосудия (фальсификация доказательств).

Принципиальное значение в этом отношении имеет разъяснение Пленума Верховного Суда РФ о том, что результаты оперативно-розыскных мероприятий, связанных с ограничением конституционного права граждан на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, а также с проникновением в жилище против воли проживающих в нем лиц (кроме случаев, установленных федеральным законом), могут быть использованы в качестве доказательств по делам, лишь когда они получены по разрешению суда на проведение таких мероприятий и проверены следственными органами в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством*(34). Если судья санкционировал соответствующее оперативно-розыскное мероприятие своим решением, следует признать, что оно утрачивает свою обычную стопроцентную конспиративную, чисто разведывательную природу и приближается к следственному действию в виде наложения ареста на почтово-телеграфную корреспонденцию, прослушивание телефонных переговоров и обыска. Результаты такого мероприятия гораздо проще легализовать в уголовном процессе, и уголовно-процессуальное законодательство, теория и практика уголовного судопроизводства не могут не считаться с этим.

Однако легализация самого факта проведения конкретного оперативно-розыскного мероприятия далеко не означает легализацию его содержания, тактики, а главное - результатов, которые как раз и могут составлять государственную тайну. Отношение к последним со стороны судебной власти за последние 20 лет явно эволюционировало, что особенно заметно в практике по уголовным делам о взяточничестве, которые примечательны тем, что раскрыть данное преступление удается, как правило, лишь в случае задержания подозреваемых с поличным в итоге типовой оперативно-розыскной комбинации, суть которой заключается в том, что дача взятки происходит под контролем (негласным наблюдением) оперативных сотрудников с применением специальной аудиовизуальной техники.

Если же первоисточник и способ получения документов или предмета "зашторены", теряются в недрах негласной оперативно-розыскной деятельности и не могут быть раскрыты, и это обстоятельство препятствует проверке достоверности сведений процессуальными средствами, доказательствами они (сведения) конечно, стать не могут. Неясность по поводу того, как, где, кем и при каких обстоятельствах получен документ или предмет, несущий соответствующую информацию, невозможность углубиться в исследование этих вопросов путем производства следственных и судебных действий порождает не только неразрешимые сомнения в достоверности такой информации, но и образует повод для шушуканья о том, что обвинительные доказательства спецслужбой сфабрикованы.

Вместе с тем не следует упускать из виду и такие, безусловно, редкие ситуации, когда для оценки доказательственного значения и относимости информации, которую несет определенный предмет или документ, вопрос о том, кем, где, как и при каких обстоятельствах он добыт, безотносителен, лишен смысла и поэтому находится за рамками необходимости как следственного, так и судебного исследования. Так, представленная милицией следователю для приобщения к уголовному делу фотография, на которой отображен факт, имеющий отношение к событию расследуемого преступления (например, встреча взяткодателя и взяткополучателя), сама по себе, независимо от того, кем, где, как и при каких обстоятельствах она сделана, обладает всеми признаками вещественного доказательства, доказательственную информацию несет и доказательственную ценность имеет само полученное с помощью вошедших в обиход технических средств изображение фрагмента объективной реальности. И только поэтому исследование и проверка достоверности этого вещественного доказательства, в частности экспертным путем (не фотомонтаж ли?), касается исключительно самого фотоизображения, а все обстоятельства, связанные с получением снимка, не нуждаются в уголовно-процессуальном исследовании, они находятся за его рамками. Риторически сильный лозунг "Суд должен знать все" в подобных случаях не действует. Муссировать детали оперативно-розыскной деятельности в уголовном процессе при подобных условиях можно разве только из любопытства или же оказавшись на поводу защиты, построенной на умышленно гипертрофированном внимании к материалам, добытым спецслужбой. Суду, а равно дознавателю, следователю и прокурору не нужно знать все, им по каждому конкретному уголовному делу необходимо и достаточно знать только то, что образует предмет доказывания, а также то, что имеет значение для оценки допустимости, относимости и достоверности доказательств.

Все эти суждения и выводы распространяются и на другие материальные источники информации, отображающие фрагменты объективной реальности, - киноленты, магнитофонные ленты и видеокассеты. Если отвергать допустимость их использования в уголовно-процессуальном доказывании при указанных выше обстоятельствах и быть логически последовательным, необходимо признать, что эти источники недопустимо использовать в уголовном процессе и во всех других случаях, когда по каким-либо причинам остался неизвестным их автор-изготовитель, например если несущая важную визуальную информацию фотография поступила следователю по почте, а отправитель не указал своего имени и адреса, и даже когда подобная вещь обнаружена "ничейной" при осмотре места происшествия или при обыске. Будь такое отношение узаконено или хотя бы принято за правило в практике, это означало бы неоправданное сужение возможностей использования в уголовном судопроизводстве источников информации, имеющих научно-техническое происхождение.

Так что, если спецслужба представила следователю или дознавателю без указания способов получения отснятую в общедоступном месте (улица, вокзал, ресторан и т.п.) кассету, отражающую преступные эпизоды, например нападения, дачи-получения взятки, вымогательства, передачи наркотиков или оружия, доказательственная ценность этих объектов будет зависеть исключительно от того, насколько достоверно само изображение, и от его относимости, иначе говоря, от связи с предметом доказывания, а все обстоятельства получения этого источника информации в принципе не представляют судебного интереса. Иными словами, способ получения материалов в подобных ситуациях лишен признака относимости, который служит "компасом" для отбора доказательственной информации из массы сведений, не имеющих значения для дела, в том числе той, которая необходима для проверки полноты и достоверности собранных фактических данных путем исследования условий их формирования, передачи, хранения. Отсутствие этого признака делает подобные фактические данные лишними, поэтому такие материалы даже нежелательны в уголовном деле - они загромождают его и, как и всякий "информационный шум", способны увести судебное исследование в сторону от предмета доказывания.

Отношения спецслужб со следователем по поводу использования гласно и негласно добытых доказательств не могут отличаться от подобных отношений с судом, потому что суд и следователь исключительно близки и по сущности отправляемой ими государственной службы (юстиция), и по самостоятельности в уголовном процессе. Теперешняя принадлежность трех следственных аппаратов к органам, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность, не может служить основанием для их сращивания с оперативным составом. Следователь не может участвовать в оперативно-розыскной деятельности; он, как и судья, обязан дистанцироваться от нее. Если следователь, как это иногда практикуется, "купается" в материалах, полученных в результате негласной, агентурной оперативно-розыскной деятельности, принимая непосредственное участие в их изучении, сортировке и оценке при решении вопроса о возбуждении уголовного дела, это так же ненормально, как если бы в этом участвовал судья, которому предстоит данное дело рассматривать по существу. Такой следователь, строго говоря, подлежит отводу из-за серьезных сомнений в его объективности при будущей работе с доказательствами и принятии важнейших процессуальных решений, основанных на презумпции невиновности.

Изложенное приводит к заключению, что в развитие ст. 89 УПК РФ желательно правило, которым предусматривалось бы, что документы и вещественные источники сведений о преступлении и лице, его совершившем, имеющиеся в распоряжении органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, могут и должны быть представлены этим органом в уголовное дело на общих основаниях при условии, что источник и способ их получения могут быть указаны или же когда эти обстоятельства не имеют значения для оценки доказательства.

Все вышесказанное в принципе теоретически относится и к дознавателю. Однако не следует упускать из виду, что дознаватель - всего лишь порученец начальника органа дознания в уголовно-процессуальной сфере. Закон (ч. 2 ст. 41 УПК РФ) запрещает возложение полномочий по производству дознания на лицо, которое проводило или проводит по данному уголовному делу оперативно-розыскные мероприятия. Но закон не ограждает милицейского (полицейского) дознавателя от теснейшего сотрудничества с оперативным составом и от прямого использования оперативно-розыскных данных в его повседневной работе. Сугубо следственная, юстиционная модель отношений дознавателя с оперативными работниками не просто нереальна, наивна, но и несостоятельна, потому что речь идет о таком же сотруднике данного органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, подчиненного его руководителю и не наделенного процессуальной самостоятельностью по отношению к последнему. Поэтому говорить о процессуальных отношениях дознавателя с сыщиком не имеет смысла.