Карточный домик

Уже близилось утро, но на этой улочке, где теснились маленькие распивочные и никогда не закрывающиеся дешёвые харчевни, ещё царила сумеречная атмосфера ночи. Только во мраке давно уже мерцал ручной фонарик. Каждый раз, когда луч освещал это место, в тусклом свете всплывал из темноты труп лежащей ничком молодой женщины. Дешёвое платьице с блёстками, босые ноги в сандалиях, одна из которых слетела и виднелась в канаве неподалёку. По всей видимости, девица из какого‑нибудь здешнего притона.

– А ну, посвети‑ка сюда! – приказал Тагути инспектору Судзуки, перевернув тело кверху лицом. Луч электрического фонарика осветил лицо женщины. Лицо было кругленькое, плоское, ничем не приметное, но искажённое мучительной гримасой в предсмертной агонии. Толстый слой косметики почти не пострадал – казалось, лицо специально гримировали к похоронам.

Причиной смерти было удушение. На тонкой шее женщины отчётливо виднелась чёрная верёвка. Присмотревшись, можно было понять, что в действительности это не верёвка, а чёрный галстук. На вид Тагути мог дать женщине года двадцать два – двадцать три. Впрочем, на самом деле лицо под толстым слоем макияжа выглядело, возможно, ещё моложе. Во всяком случае было очевидно, что девушка была ещё слишком молода, чтобы уходить из жизни.

– Шеф! – взволнованно позвал инспектор Судзуки, показывая подошву сандалии. – Здесь клеймо, марка заведения.

Посветив фонариком, они прочитали: «Турецкая баня «Солнце». Тагути предполагал, что девица из какого‑то питейного заведения, а оказалось, что из турецких бань. Правда, особой разницы нет, – подумал он. Когда убивают девицу из этого мирка увеселительных заведений, причину легко можно себе представить: либо тут замешаны деньги, либо мужчина.

– Я сейчас это заведение разыщу и вернусь, – пообещал юный инспектор Судзуки, и, как охотничий пёс, ринулся на поиски.

Двадцатисемилетнего инспектора направили из участка Сибуя, где он был приписан, на расследование его первого убийства. Неудивительно, что молодой человек испытывал нервное напряжение: хотел продемонстрировать, какой он бравый сыщик. «Зелен ещё!» – улыбнулся про себя Тагути. Он тоже когда‑то через это прошёл. Не так уж давно это и было, а теперь вот подчинённые называют его Старый барсук. На самом деле он ищейка, а стал почему‑то Старым барсуком.

Тагути горько усмехнулся, достал сигареты и закурил. И в этот тёмный переулок уже пробивались лучи рассвета. В их тусклом неверном свете тело девушки казалось очень худым, измождённым и как бы не вполне материальным. Вероятно, преступник убил девушку без малейших угрызений. Тагути отвёл взгляд от печального зрелища и сам пошёл опрашивать местного участкового, который первым наткнулся на труп. Толстенький, с округлым брюшком, с ногами колесом, он и впрямь немного напоминал старого барсука.

После полудня начался дождь. Такой ещё называют «дымной моросью»: когда в сезон дождей беспрерывно и беспросветно моросит. Тагути, может быть из‑за своей полноты, плохо переносил сезон дождей. Стоило ему посидеть неподвижно несколько минут, как сразу прошибал пот.

– Ну так что там? – спросил он инспектора Судзуки, обтерев платком шею. – Что у нас с турецкой баней «Солнце»?

– Узнал, что имя пострадавшей Кадзуко Ватанабэ. У них в регистре была её краткая объективка.

Судзуки достал и показал сложенный вдвое рукописный листок. Тагути, поглубже втиснувшись в вертящееся кресло, открыл объективку:

Имя: Кадзуко Ватанабэ

Дата рождения: 07.05.1949

Место рождения: префектура Тотиги, уезд А., деревня А.

Образование: окончила среднюю школу в деревне А.

Места работы: фармацевтическая фабрика компании С. в р‑не Синагава

Кафе «Ша нуар»

Кабаре Сётику

Только это и было написано на листке не слишком красивым почерком.

«Совершенно обыкновенная объективка для молодой девчонки», – подумал Тагути. Можно сказать, типичная. На фармацевтическую фабрику в Синагаве, наверное, попала, приехав, как все, в поисках работы из провинции. Оттуда перешла в кафе, потом в кабаре и наконец – в турецкие бани. Так сказать, типичный путь падения. Хотя, может быть, у неё на уме был какой‑то свой план, как выбиться в люди…

Инспектор Судзуки сказал, заглянув в блокнот:

– Выяснилось, что пострадавшая вчера там оставалась на ночное дежурство.

– А в турецкой бане есть ночное дежурство?

– Просто девицы, которые в бане работают, по очереди остаются там на ночь. Как объяснил управляющий, во избежание пожара или ещё чего‑нибудь такого…

– Значит, преступник, видимо, знал, что она ночью дежурит, вызвал её в переулок и там убил, так?

У Судзуки заблестели глаза:

– Тогда круг подозреваемых сужается! К тому же пострадавшая вышла к нему в макияже. Это говорит о том, что мужчина был для неё довольно‑таки близким знакомым. Верно?

– Ну, есть на примете такой?

– Есть один – с которым они осенью должны были пожениться.

– Хо‑хо! – Тагути широко раскрыл свои узкие глазки.

Дело принимало неожиданный оборот. Впрочем, подумал он, ничего уж такого нет в том, что девушка из турецкой бани тоже мечтала о замужестве. Убитой был двадцать один год.

– И кто же этот её партнёр?

– Владелец какой‑то мастерской. Возраст сорок лет. Вдовец. Посещал турецкую баню «Солнце» – там, говорят, и сблизился с пострадавшей.

– Так они и вправду собирались пожениться?

– На враньё не похоже. В соседнем дворце бракосочетания есть от них заявление. Говорят, пострадавшая ещё радостно показывала всем на работе рекламу этого дворца.

– Значит, собирались пожениться…

Тагути посмотрел в окно. Сквозь залитое брызгами дождя стекло смутно виднелись дом культуры Токю и автобусная остановка. Когда он впервые узнал, что девица из турецкой бани, воображение сразу же нарисовало неприглядный образ проститутки, занимающейся всяческими извращениями. Но вот теперь из той информации, которую принёс инспектор Судзуки, можно было составить другой портрет обычной девчонки, которая мечтает о замужестве и ждёт его не дождётся.

– И на тебе!.. – озадаченно сказал про себя Тагути, вспомнив лежащий в переулке труп.

Инспектор Судзуки отметил, что девушка была в макияже – то есть, вероятно, вышла на свидание с каким‑то близким ей мужчиной. Если предположить, как это предлагает Судзуки, что тут замешан кто‑то с её места работы, зачем она тогда так красилась, но при этом надела дешёвые потёртые сандали? Это уже какое‑то ребячество – надеть сандали с клеймом турецкой бани. Если уж шла на свидание с мужчиной, который ей нравился, и так штукатурилась, могла бы, наверное, надеть лаковые туфли – это, наверное, было бы более естественно.

– Зря я решил, что случай простой, – сказал себе Тагути и глубоко задумался.

Но вскоре в уголках губ у него заиграла улыбка. Что ж, в процессе следствия преступник так или иначе выявится. Часто бывает так, что дело, которое казалось чрезвычайно странным, на поверку оказывается достаточно простым. Двадцатилетний опыт работы инспектора по уголовным делам придавая Тагути уверенность. Он задумчиво поднялся с кресла.

– Не встретиться ли нам с этим владельцем мастерской?..

На стеклянной двери красовалась выписанная золотыми буквами вывеска «Мастерская по производству бумаги Ёсимуты». Это была не столько мастерская, сколько оборудованная под производство часть обычного дома. Перед домом был припаркован маленький грузовичок, на борту которого тоже было написано «Мастерская по производству бумаги Ёсимуты». Из помещения доносился лязг механического резака для бумаги.

Когда Судзуки нажал кнопку звонка, лязг прекратился, стеклянная дверь приоткрылась и в неё высунулась небритая физиономия мужчины средних лет. Одет он был в майку и подштанники. На широкой толстой груди проступил пот.

Отирая пот повязанным на шее полотенцем, он вопросительно посмотрел на Тагути и его помощника:

– Чего вам?

Тагути показал своё полицейское удостоверение.

– Вы, наверное, ещё не знаете…

– О чём это? – с недоумённым выражением спросил Ёсимута, пропуская гостей в дом.

Тагути нарочно не спешил с ответом, оглядывая тем временем интерьер. Комната с деревянным полом размером примерно в восемь татами была приспособлена под мастерскую. Посередине стоял большой станок для резки бумаги. Обрезанные по размеру плакаты были сложены кипой почти до потолка. О том, кто здесь работает, трудно было составить представление. Вероятно, всё делал один человек. Типичная надомная мастерская, – отметил про себя Тагути. Окно было открыто, но внутрь не проникало ни малейшего ветерка. Тагути достал платок и обтёр пот с шеи.

– Дело в том, что сегодня ночью была убита девушка по имени Кадзуко Ватанабэ из турецкой бани «Солнце», – пояснил Тагути, глядя прямо в глаза Ёсимуте и стараясь уловить реакцию собеседника.

– Кадзуко? Не может быть!

Ёсимута изменился в лице. Рука его с зажатой тряпкой застыла в воздухе.

Весь ссутулившись, он еле слышно выдавил:

– Кто же это такое сделал?

– Это мы как раз и пытаемся выяснить, – медленно промолвил Тагути. – У вас не было каких‑нибудь проблем в связи с предстоящим браком?

– Да что вы! Как можно! Все вокруг только радовались… Иногда мы с ней говорили о женитьбе. Может, для моего возраста это немножко странно, даже смешно, но я серьёзно был настроен. И вот, пожалуйста…

Тагути слегка удивился, заметив, что на глаза у Ёсимуты навернулись слёзы. Похоже было, что человек и впрямь сильно расстроен. Однако, не переставая удивляться, Тагути не поддался сентиментальным эмоциям. Наоборот, он решил держать ухо востро. Он, правда, считал, что от кармы не уйдёшь, но многолетний опыт следовательской работы привил инстинктивную привычку к осторожности. Ему уже доводилось видеть нескольких преступников, которые хладнокровно отправили на тот свет своих любовниц, а потом демонстративно проливали по ним слёзы.

Он снова, нарочно неторопливо, обтёр платком лицо и задал вопрос:

Вы вчера в турецкую баню «Солнце» не ходили?

– Собирался пойти, да у меня тут сейчас срочная работёнка скопилась на два‑три дня.

Ёсимута показал на груду неразрезанных плакатов и заметил, что, если всё сегодня вечером не обработать, нипочём не успеть, да только делать уже ничего не хочется.

– А вы не знаете ещё какого‑нибудь мужчину, которой мог быть с убитой в близких отношениях?

При этом вопросе Ёсимута потёр толстым пальцем глаза и сказал:

– Да, знаю одного, только он преступником быть не может.

– Что же это за человек?

– Фамилия его Сакакибара. Молодой человек. Стихи сочиняет.

– Значит, поэт?

В глазах у Тагути мелькнуло недоумение. Поэт? Не такая уж неестественная линия связи прорисовывалась между девицей из турецкой бани и владельцем бумажной мастерской. Даже, пожалуй, всё как‑то сходилось… Но вот при чём тут поэт? Тагути терялся в догадках.

– И какие же были отношения между потерпевшей и этим поэтом?

– Ну, она в жизни всякого натерпелась, а Сакакибара, значит, слушал её рассказы и сочувствовал. Она ещё говорила, что, как потолкует с Сакакибарой, так на душе легче становится. Была у него, наверное, эта… как бы сказать… поэтическая душевность. Она, правда, в последнее время очень счастлива была, что за меня выходит, так что не все уж там были одни жалобы…

– А не мог этот самый Сакакибара оказаться негодяем? Может, он своими чувствительными разговорами из неё золотишко вытягивал?

– Да нет, он на такое был не способен. Встретитесь с ним – сами поймёте. Настоящий интеллигент, хотя носа особо не задирает. Хороший человек.

– И где же с этим хорошим человеком можно встретиться? Куда отправляться?

– Где он живёт, я не знаю, только он часто заходит в «Жюли». Такой маленький бар за станцией. Я там с ним и познакомился. Ещё он иногда сборники стихов своих продаёт возле памятника собачке Хатико в Сибуе. По пятьдесят йен экземпляр. Я тоже один купил, да что‑то ничего там не понял.

Значит, продаёт стихи? Тагути припомнил, что сам несколько раз видел такого продавца стихов возле Хатико. Помнилось только, что мужчина высокий, худой, с виду вылитый хиппи. Видел‑то он его мельком, когда проходил мимо. Так, случайные обрывки воспоминаний. Но если с ним встретиться, наверное, можно понять, что он за человек на самом деле. На прощанье Тагути спросил:

– Вы вчера здесь так и работали всю ночь?

Ёсимута неторопливо изрёк в ответ:

– Ну да. Только часика три вздремнул в том кресле.

Послав инспектора Судзуки ещё раз в турецкую баню с поручением, Тагути в одиночку направился к бару «Жюли», о котором упомянул Ёсимута. Заведение находилось в начале той улицы, на которой был обнаружено тело. На двери маленькой распивочной был приклеен листок бумаги с надписью «Согласно нашим правилам, лиц, не достигших восемнадцатилетнего возраста, не обслуживаем». Криво усмехнувшись, Тагути зашёл в бар.

В тесном полутёмном помещении было всего двое посетителей. Один, пожилой мужчина с усиками, пошучивал с хозяйкой за стойкой бара. Тагути взглянул на второго. Лицо этого молодого человека было ему знакомо. Длинные волосы, бородка… Он сидел за дальним столиком и покручивал в руках полупустой стакан. Перед ним на столе лежала книга с ярко‑красным корешком. Подойдя поближе, Тагути прочитал название: «Бодлер. Стихотворения». Он сел напротив молодого человека.

– Господин Сакакибара, не так ли?

При этом вопросе юноша поднял голову. Может быть, оттого, что в зале было темно, лицо его казалось неестественно белым, но в потупленных глазах пряталась усмешка.

– Я из районного управления полиции Сибуя, – начал было Тагути, на что его собеседник, будто забегая вперёд, сразу бросил:

– Я сразу понял, что вы из полиции. Может, от инспектора или от полицейского пахнет по‑особому?

– Может быть. Я внимания не обращал.

– А навозные жуки сами вони и не чувствуют.

– Что, не любишь полицию?

– Не очень‑то. Строят из себя защитников справедливости. Объясняются всё таким официозным языком. А стоит только пойти против системы, совершить какое‑нибудь пустячное нарушение, как уже все разговоры о справедливости отброшены – и тебя прессуют вовсю. Я сам участвовал в демонстрации протеста против визита Сато в Америку‑ так потом неделю отсидел.

– Ну‑ну! – хмыкнул Тагути.

На это Сакакибара с ироничной усмешкой заметил:

– Ну чего вы строите такое несчастное лицо? Вы ж небось пришли меня допрашивать насчёт той убитой девушки? С того и начинайте.

– Пожалуй, так и есть.

Обернувшись к стойке, Тагути заказал пива. Он нахмурился в задумчивости – меж бровей пролегла складка. Однако, когда он снова повернулся к юному поэту, на лице уже светилась приветливая улыбка.

– Вообще‑то встреча с тобой имеет прямое отношение к делу. Само дело мне интересно, значит, и ты тоже интересен, и встреча наша имеет смысл, если учесть, какой ты человек.

– Какой же?

– Ну, если судить по моему двадцатилетнему опыту работы в уголовном розыске, вот такие ироничные типы, как ты, на самом деле очень простодушны и непосредственны. Только они стыдятся своей непосредственности и норовят напялить маску циничного злодея или ироничного скептика.

– Значит, вы считаете, что я такой непосредственный? – слегка усмехнулся Сакакибара. Смех у него была какой‑то женственный. Тагути обратил внимание, что и пальцы у юноши были длинные, тонкие, женственные – под стать его смеху. Пальцы, в которых чувствовалось изящество.

– Что же, двадцать лет работы вам такой нелепый примитивный взгляд на людей привили? – саркастически ухмыльнулся Сакакибара. – Человек – существо сложное. О нём вот так наотмашь, по первому впечатлению судить нельзя. А если у вас такая примитивная психология, то хоть бы и в нынешнем вашем расследовании вы никогда преступника не поймаете.

– Ты так говоришь, будто преступник тебе знаком, – заметил Тагути, откинувшись на стуле, и пристально посмотрел на собеседника.

Из‑под лиловой рубашки виднелась впалая грудь. Губы были тонкие. В целом молодой человек производил впечатление натуры утончённой, нервической, и к тому же от него веяло каким‑то холодком.

Сакакибара поставил бокал на стол, достал из кармана рубашки мятую сигарету, неторопливо её расправил и поднёс ко рту.

– Я не то чтобы знаю преступника, но знаю кое‑что про обстоятельства дела…

Тагути отпил пива. Оно было тёплое и невкусное.

– Вот мы и хотели кое‑что выяснить насчёт этих обстоятельств и уже выяснили, – сказал он, отставив кружку. – Значит, так. Задушена девица из турецкой бани. Зовут Кадзуко Ватанабэ. Возраст – двадцать один год. Была на ночном дежурстве. У неё два близких человека, мужчины. Один, владелец бумажной мастерской, должен был на ней жениться. Другой ты. Есть ещё какие‑то дополнительные сведения, которые надо знать следствию?

– Вы самого главного не знаете.

– Да?

– Вам известно, что самое главное при расследовании убийства? – вызывающе взглянул на Тагути юноша.

Тот непроизвольно усмехнулся. Похоже, этот щенок всерьёз собирается учить его, ветерана с двадцатилетним опытом, азам сыскной премудрости. Хорошо, что рядом нет инспектора Судзуки. Если бы он был здесь, наверное, не на шутку бы рассердился.

– Мотив! – изрёк Сакакибара, затушив окурок в пепельнице.

– Мотив? – ухмыльнулся Тагути. – Ну, это и ребёнок знает, что мотив тут важен.

– Но истинной важности его вы всё равно не понимаете. Например, закололи кого‑то ножом. Ведь существенная должна быть разница, если это обезумевшая от ревности женщина заколола мужчину или просто какой‑то придурок без всякого смысла пырнул. В первом случае там, очевидно, есть и ненависть, и даже любовь.

Только вы, сыщики, этой существенной разницы не понимаете. Для вас удушение – всегда просто «удушение». А то, что при этом вся суть преступления ускользает, вам наплевать.

– Ну, и как ты полагаешь: что послужило мотивом данного преступления?

– В данном случае никакого мотива вообще нет. В этом и есть его особенность, – хихикнул Сакакибара, состроив многозначительную гримасу.

– Нет мотива? – невозмутимо переспросил Тагути.

– Вот именно. Если считать, что мотив отражает лицо преступления, то в данном случае его нет. Потому‑то вряд ли вам удастся поймать убийцу.

– Вот как? – усмехнулся Тагути. – На тебя, вроде, и сердиться бессмысленно. Простая душа – что с тебя взять…

– Но потом‑то будет не до смеху. Преступника вы не поймаете – газеты начнут трубить о бессилии полиции…

– Спасибо тебе за беспокойство, только не лучше ли тебе больше о себе беспокоиться?

– Вы хотите сказать, что я в списке подозреваемых?

– Не ты один.

– Значит, я и тот владелец бумажной мастерской?

– С ним мы до тебя встречались.

– Это вы напрасно, – снова ухмыльнулся Сакакибара. – Он мухи не обидит. У него и смелости не хватило бы, и мотива никакого нет. Он ведь всерьёз собирался на ней жениться.

– А ты сам?

– Если бы у меня был мотив, было бы интересно, но, к сожалению, тоже нет.

– Ты разве не испытывал к убитой особых, скажем, чувств?

– Вот уж бесцеремонное и грубое суждение. Сразу видно сыщика, – пожал плечами Сакакибара. – Верно, я её любил. Но не в том низменном смысле, какой вы имеете в виду. Только в смысле поэтическом, духовном.

– Значит, в поэтическом?

– Да. И значит, я любил не её одну. Я люблю всех тех девушек, что работают в этом ли захудалом баре, в других ли распивочных! Все они по‑своему несчастны, но все такие чистосердечные, такие милые! Уж куда более женственные, чем все эти знаменитости и богачки с их вечными капризами и претензиями. Вот я слушаю их рассказы о всяческих злоключениях и, чтобы как‑то их вознаградить, пишу им какие ни есть стихи. Знаете, как сказал Бодлер: «Женщины – рабыни музы; поэт – раб женщин».

– То есть, значит, они и сами кому‑то принадлежат, и владеют кем‑то?

Сакакибара что‑то пробормотал – похоже, на французском, так что Тагути смысла не понял… Может быть, шептал французские ругательства из‑за того, что Тагути унизил музу таким вульгарным истолкованием: «Обладать и быть обладаемым». Он помолчал, пока Сакакибара не восстановил душевного равновесия и не продолжил разговор.

– Могу вам сообщить ещё кое‑что, чего вы не знаете, – сказал он с чуть заметной улыбкой. – У неё в банке были сбережения почти на два миллиона йен.

– Ого!

Глаза у Тагути загорелись интересом. Сакакибара усмехнулся.

– Вы, наверное, думаете, что два миллиона йен – уже достаточный мотив для убийства, но только в этом деле деньги мотивом служить не могли. Скорее наоборот, их наличие скорее подтверждает невиновность – и мою, и Ёсимуты.

– Это почему же?

– Кадзуко всё время говорила, что, когда выйдет замуж, из этих сбережений полтора миллиона даст мужу, чтобы тот вложил в свой бизнес, а пятьсот тысяч подарит мне – у меня же ни гроша за душой. Чтобы я их употребил на издание сборника стихов. Это многие слышали. А теперь, когда её убили, мы с Ёсимутой ничего не получим – можно сказать, только теряем: он полтора миллиона, а я пятьсот тысяч. Так что эти два миллиона опосредованно доказывают нашу непричастность к делу. Вот уж полиции придётся попотеть! Сочувствую. Если смотреть на ситуацию здраво, остаётся только предположить, что виновником был человек, состоявший с убитой в близких отношениях. Близкими ей мужчинами были только Ёсимута и я. Однако, как я только что доложил, у обоих не было никакого мотива для убийства. Ну что? Понимаете, что я имел в виду, говоря, что это преступление не имеет лица, что у него нет мотива?

– Скажи, а чем ты зарабатываешь на жизнь?

– А?

На оживлённом лице Сакакибары на мгновенье мелькнуло озадаченное выражение. Должно быть, вопрос Тагути застал его врасплох. Бледные щёки юноши налились краской.

– Что вы меня спрашиваете о какой‑то ерунде, когда я говорю о самом главном во всём этом деле?!

– Ага, рассердился! – со смешком поддел собеседника Тагути. – Я спрашиваю, потому что о тебе же беспокоюсь. Ты небось хочешь сборник стихов издать, а денежек‑то нет? Тем не менее ты ведь в этот бар часто захаживаешь, так? Значит, полагаешь, что на это тебе денег достаточно?

– Куда хочу, туда и хожу, что хочу, то и делаю! Иногда любительскими сборничками приторговываю, иногда в пачинко немного выигрываю. Когда уж денег совсем нет, я вообще не пью. А вкалывать день и ночь – это не по мне. Можно это назвать ленью, но такова уж натура свободного человека.

– Свободного человека? – усмехнулся Тагути, поднимаясь со стула. – Думаю, нам с тобой придётся ещё встретиться. Не подскажешь ли свой адрес?

Когда Тагути вернулся к себе в уголовный розыск, инспектор Судзуки обеспокоенно заметил:

– Что‑то вы выглядите таким усталым…

– А чего ты хочешь от старой развалины? – отшутился Тагути, вытирая лицо и шею влажным полотенцем, которое услужливо поднёс ему Судзуки.

Было по‑прежнему невыносимо жарко и душно.

– Выяснил что‑нибудь новое? – поинтересовался Тагути.

– На счету убитой в соседнем банке лежало около двух миллионов йен. Всё скопила примерно за год. Девушка из турецких бань – выгодный промысел.

– Наверное, есть и такие девицы, что за пять лет откладывают миллионов пятнадцать, – усмехнулся Тагути. – Я про эти её сбережения слышал от Сакакибары, от поэта. И кому же достанутся эти деньги?

– Говорят, у неё родители остались где‑то в провинции – может быть, туда и пойдут?

Говорят, потерпевшая рассказывала товаркам в банях, что собиралась из этих денег дать пятьсот тысяч Сакакибаре на бедность, чтобы он мог издать сборник своих стихов, а остальные полтора миллиона после свадьбы хотела всё пустить на развитие производства в бизнесе мужа Ёсимуты.

– Об этом мне Сакакибара тоже рассказывал. Кстати, не было ли у неё ещё какого‑нибудь близкого человека мужского пола, кроме Ёсимуты и Сакакибары?

– Я и сам всячески пытался этот момент прояснить, да вроде бы нет – никого у неё больше не было, кроме них двоих. Правда, говорили, что год тому назад она якшалась с каким‑то бандюгой, но его три месяца тому назад убили в гангстерской разборке.

– Значит, остаются только эти двое?

Тагути опустился в кресло и сложил руки на груди.

За спиной натужно скрипел вентилятор, в котором, видимо, кончилась смазка, но толку от него не было: лопасти только перемешивали в комнате застоявшийся нагретый воздух. Скрип действовал Тагути на нервы, и он в конце концов выключил вентилятор.

Итак, один из двоих фигурантов дела должен быть убийцей. Кто‑то из них – либо немолодой владелец бумажной мастерской, либо юноша, называющий себя поэтом, – лишил жизни девицу двадцати одного года от роду.

Сакакибара убеждённо утверждал, что в этом деле ни у кого из подозреваемых нет побудительного мотива для убийства. Действительно, на данный момент такой мотив обнаружить не удалось. Однако Тагути полагал, что преступления без побудительного мотива в принципе быть не должно. Хотя сейчас модно было говорить о преступлениях, совершаемых «импульсивно», но ведь что‑то должно было подвигнуть преступника к действию. Коль скоро преступления совершают люди, у них должны быть побудительные мотивы.

Если же всё выглядит так, будто их нет, значит, их просто ещё не удалось выявить.

– А что за человек этот Сакакибара? – спросил инспектор Судзуки.

Тагути снова включил вентилятор.

– Любит поговорить. Утверждает, что терпеть не может полицию. Может быть, оттого, что его в своё время сцапали во время демонстрации против предполагавшегося визита Сато в США и неделю продержали в кутузке. Да, ты выясни там насчёт этой его отсидки.

– Это имеет отношение к нынешнему делу?

– Нет, наверное, но мне бы хотелось получше узнать Сакакибару с разных сторон.

– Я сделаю запрос на него в управление полиции.

С этими словами инспектор Судзуки откланялся и вышел, а Тагути поднялся с кресла и стал смотреть в окно. Сибуя светилась всеми красками неоновых огней. Сакакибара, наверное, всё ещё сидит в том самом баре. Должно быть, тешится тем, что так ловко поддел сыскаря. Тагути тихонько усмехнулся про себя. Сакакибара, вероятно, считает, что бросил вызов полицейской ищейке и выиграл первый раунд, но, с точки зрения Тагути, всё поведение молодого человека было сплошной детской игрой. Через некоторое время этому юнцу всё же придётся уважать и бояться полицию. Тогда пожалеет небось, что так задирался.

Инспектор Судзуки вернулся минут через двадцать.

– Точно, в день той демонстрации Сакакибара был задержан, доставлен в участок Камата и посажен в камеру. Только…

– Что только?

– Арестован он был не за то, что участвовал в демонстрации. В деле его значится: арестован за попытку кражи книг из магазина.

– Да ну?! Интересно!

Перед мысленным взором погрузившегося в задумчивость Тагути явилось бледное лицо юноши. Зачем же он врал? Оттого, что участие в демонстрации выглядит куда благовиднее, чем попытка кражи книг? Не в силах понять реальной причины, Тагути тем не менее чувствовал, что в этом незначительном инциденте отражается вся натура молодого человека по имени Сакакибара.

На следующий день после обеда ему сообщили результаты вскрытия. Причиной смерти было удушье вследствие странгуляции. Орудием убийства послужил потрёпанный дешёвый галстук, приобщённый к уликам. Отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Определить время, когда наступила смерть, после вскрытия было нетрудно – от двух до трёх часов ночи.

Послав инспектора Судзуки проверить алиби Ёсимуты, Тагути под некстати начавшимся дождём отправился на встречу с Сакакибарой.

Когда он добрался до дома под названием «Мирная обитель», где квартировал Сакакибара, дождь хлынул в полную силу. Ничего удивительного в том не было, поскольку стоял сезон дождей, но лило и впрямь как из ведра. Дом был неказист: деревянное строение, покрытое снаружи толстым слоем штукатурки. От сырости стены местами выцвели, и в них появились выщерблены. Возможно, оттого, что соседний доходный дом стоял вплотную к этому, хотя ещё не было и пяти часов вечера, но, когда Тагути зашёл в вестибюль, там царил угрюмый полумрак. Спросив у дежурного номер комнаты, Тагути поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице. На двери в дальнем конце коридора вместо таблички с именем красовалась большая вывеска: «Научное общество изучения современной поэзии». В этих иероглифах проглядывала вся сущность амбициозного молодого человека.

Тагути постучал. Дверь открылась, из неё выглянула смазливая мордашка. Девица была не накрашена; от неё так и несло панелью. Услышав, что гость из полиции, она обернулась и крикнула куда‑то в комнату:

– Маэстро! Тут господин из полиции явился – у него к вам дело.

В углу комнатушки размером четыре с половиной татами на тюфяке, видимо, никогда не убиравшемся с дощатого пола, голый по пояс Сакакибара, всё ещё не проснувшись толком, перевернулся и уставился в потолок. Его худая, впалая грудь резко контрастировала с щетинистой бородой а‑ля хиппи. Когда Тагути прошёл в комнату, Сакакибара лениво приподнялся на постели и сонным голосом приветствовал его: «Здрасьте!»

Девица, поглазев некоторое время на них обоих, тихонько сказала, обращаясь к Сакакибара:

– Я пойду, пожалуй. На работу пора.

С этими словами она выскользнула из комнаты.

– Это Жюли, хостесс, – пояснил Сакакибара, пододвигая посетителю пепельницу. – Она тут живёт неподалёку. Иногда заходит ко мне приготовить что‑нибудь съестное. Сплетни всякие рассказывает.

– Вроде бы её тогда в баре не было?

– У неё был выходной. Это она выглядит такой жизнерадостной, а сама пашет как проклятая. Вот я ей и советую: как почувствуешь, что устала, бери отгул. А то заболеешь – никто ведь стакана воды не подаст.

– Тебя послушать – так она милейшая девушка.

– Так и есть.

Встав с постели, Сакакибара до предела отодвинул скользящую створку окна. Снаружи на расстоянии вытянутой руки нависала серая стена соседнего дома.

Ветер сюда почти не проникал – вместо него только захлёстывали брызги дождя. Прищёлкнув языком, Сакакибара снова закрыл окно.

– Да, милая девушка. Работает вроде бы на износ, а такая весёлая, жизнерадостная. Иногда может ляпнуть что‑нибудь такое, но душа‑то у неё чистая – сущее дитя.

– В твоём описании – прямо ангел какой‑то, – с лёгкой иронией заметил Тагути.

Сакакибара в ответ хмуро бросил:

– Вы ничего не понимаете! Вы о человеке только по анкетам судите. Видите, что речь идёт о министре или главе крупной компании, – значит, всё: такой человек к преступлениям отношения не имеет. А если это какая‑нибудь девушка из бара или бродяга, сразу чуете, что тут преступлением попахивает. Таким, как вы, никогда не понять, какая это чудесная девушка.

– А ты, значит, понял?

– Да. Потому что во мне живёт свободный дух. Только те безвестные поэты и художники на Монпарнасе могли разглядеть в продажных девицах ангельскую душу! – запальчиво воскликнул Сакакибара, перечислив для примера неизвестные Тагути имена французских художников и поэтов.

– Ну, мне об искусстве судить трудно, – усмехнулся Тагути. – Скажи‑ка лучше, не припомнишь ли, где ты был вчера между двумя и тремя часами ночи?

– Это в смысле алиби? – пожал плечами Сакакибара. – Я по ночам работаю. Так что ответить могу только, что в это время сидел здесь один и писал стихи. Стихи сочиняют в одиночестве – ну и, конечно, свидетелей у меня нет. Если воспользоваться вашей терминологией, то алиби нет.

– Скажем, алиби слабое, – желая подбодрить юношу, поправил Тагути и огляделся по сторонам.

Комната была крошечная. Брошенный на пол тюфяк и отсутствие перспективы за окном придавали ей ещё более убогий вид. Н‑да, малюсенькая убогая каморка. У стены табуретка, а на ней мимеограф. Всюду беспорядочно разбросаны журналы. Исписанные листы бумаги. На верёвке, протянутой под потолком, висит влажное нижнее бельё. Всё говорило о крайней нужде, которая никак не вязалась с претенциозной вывеской «Научное общество изучения современной поэзии».

– Ты вроде бы говорил, что печатаешь на мимеографе сборник своих стихов?

– Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь его купить?

– Если найдётся экземпляр, купил бы.

– Вот уж не ожидал, что в полиции найдётся такой сыщик – любитель современной поэзии! – язвительно заметил Сакакибара и, достав с книжной полки книжонку, положил её перед Тагути.

На обложке тоненькой книжицы, отпечатанной на мимеографе, значилось:

«Сборник стихотворений Тэцуя Сакакибары. Издание Научного общества изучения современной поэзии». Заглянув на обратную сторону обложки, где была обозначена цена 50 йен, Тагути достал из кармана монету и положил рядом с пепельницей.

На последней странице книжечки была напечатана краткая биография Сакакибары. Увидев, что автор родился в 1942 г., Тагути подумал, что Сакакибаре столько же, сколько инспектору Судзуки, – двадцать семь лет. В этот момент пришёл управляющий и сказал, что Тагути зовут к телефону.

Звонил инспектор Судзуки, который отправился проверять алиби Ёсимуты. Взяв трубку, Тагути услышал взволнованный голос инспектора:

– Ёсимута бросился под машину!

– Погиб? – От неожиданности Тагути почти закричал.

– Доставили в ближайшую больницу, но врач говорит, что состояние тяжёлое.

Судзуки сообщил название больницы.

Тагути непроизвольно потёр шею.

– Что же там всё‑таки произошло?

– Сам не могу понять. Я встретился с Ёсимутой, стал снимать показания. Тут он вдруг изменился в лице, выскочил из дома, ринулся прямо к проезжей улице…

– И сам бросился под машину?

– Ну да! Прямо нырнул. И сделать уже ничего нельзя было.

– Ладно, сейчас приеду, – сказал Тагути и положил трубку.

Когда он оглянулся, за спиной у него стоял подоспевший откуда‑то Сакакибара.

– Что случилось?

– А что, волнуешься? – язвительно переспросил Тагути.

– Да нет, так… – скривил губы Сакакибара и повернулся к нему спиной.

Видя, как молодой человек поднимается по лестнице, Тагути поинтересовался:

– У тебя что, с ногами не в порядке?

Лицо его помрачнело. До сих пор он не обращал внимания, что Сакакибара приволакивает левую ногу.

Когда Тагути добрался до больницы, владелец надомной бумажной мастерской Ёсимута уже был мёртв.

– Простите, шеф! – обратился к нему бледный как смерть инспектор Судзуки с таким видом, будто он сам был во всём виноват.

– Что тут поделаешь?! – похлопал его по плечу Тагути. – Ты лучше вспомни: может, он что‑нибудь дельное сказал перед смертью?

– В машине скорой помощи по дороге твердил только одно: мол, я не виновен. Это и были его последние слова.

– Ну, а тебе как показалось?

– Когда он бросился бежать, я уже решил, что точно преступник найден, но сейчас думаю, что преступник не он.

– Потому что это были его последние слова? Вообще‑то бывают такие люди, что и перед смертью могут соврать…

– Конечно, только по этим словам мы не можем заключить, что он не виновен. Но есть и другая причина.

– Какая же?

– Я выяснил, что Ёсимута был на пороге банкротства. И мастерская его уже была заложена, и ещё на нём висел долг почти в миллион йен. То есть ему позарез были нужны те полтора миллиона, которые ему обещала потерпевшая.

– Ёсимута прекрасно понимал, что если он женится на девице, то получит свои полтора миллиона, а если её убьёт, то ни полушки с этого иметь не будет.

– В том‑то и дело. Ведь потерпевшая с самого начала обещала, что отдаст ему полтора миллиона на развитие бизнеса. Так что в этом смысле, полагаю, у Ёсимуты не было никакой необходимости её убивать. Даже если предположить, что ему нужны были только деньги, то он мог бы её убить после женитьбы, получив свои полтора миллиона.

– Пожалуй, – согласился Тагути.

Ему припомнилось лицо Ёсимуты, которого он повстречал вчера в маленькой, как коробок спичек, бумажной мастерской. Когда ему сообщили о смерти Кадзуко Ватанабэ, здоровенный мужик, уже в летах, заплакал как ребёнок. Тогда, видя в глазах Ёсимуты неподдельные слёзы, Тагути решил, что он так убивается из‑за гибели девушки, а может, на него просто накатило отчаяние оттого, что полтора миллиона были безвозвратно потеряны и банкротство становилось неизбежным. Если бы не это, едва ли пожилой мужчина стал бы лить слёзы из‑за внезапной смерти вероятного брачного партнёра. Ёсимута всю свою жизнь поставил на этот брак.

– Тогда становится понятно, почему Ёсимута бросился под машину. Самое натуральное самоубийство. Никакой твоей ответственности тут нет.

– Так‑то оно так… – пробормотал Судзуки, видимо, всё ещё ощущая некоторое бремя ответственности за случившееся. Для молодого человека, у которого перед глазами кто‑то покончил с собой, вероятно, не так‑то легко оправиться от шока. Надо подумать, что ему лучше поможет оправиться от потрясения: отстранить парня совсем от этого дела и дать немного отдохнуть или же, наоборот, нагрузить работой по горло…

Приняв во внимание, что инспектор Судзуки ещё очень молод, Тагути выбрал второй вариант. Молодой борзой всё же лучше гоняться за дичью.

– В общем, о Ёсимуте и его самоубийстве тебе больше думать не надо, – авторитетно заявил Тагути. – Сейчас, когда Ёсимуты больше нет, самое время подумать о другой крысе, которую нам предстоит поймать.

– Сакакибара?

– Вот именно. Поскольку линии Ёсимуты больше не существует, у нас остаётся только один подозреваемый: некому больше быть убийцей, кроме Сакакибары. Он‑то сам уверен, что его никогда не поймают. Но мы ему хвост прижмём. Отправляйся туда и установи за его квартирой неусыпное наблюдение.

Похлопав Судзуки по плечу, Тагути отправил инспектора на задание, а сам опять вышел на улицу под дождь и зашагал к месту преступления. По дороге он вспоминал лицо Сакакибары и мысленно разговаривал с ним: «Теперь ты, брат, остался один в подозреваемых. Больше тебе не удастся использовать пожилого добряка Ёсимуту в качестве прикрытия. Скоро мы тебя выкурим из норы».

Улица была вся мокрая от дождя. По‑прежнему над кварталом витали запахи алкоголя и жареного мяса. Из баров и всевозможных закусочных доносились раздражённые голоса посетителей и заискивающее воркование девиц. Какой‑то пьяница прошлёпал под дождём навстречу, распевая во всё горло солдатскую песню. Казалось просто невероятным, что вчера на этом самом месте лежало тело убитой девушки. А преступник ещё преспокойно бродит где‑то неподалёку…

Тагути толкнул дверь бара «Жюли» и вошёл. По счастливому совпадению посетителей в заведении не было, и давешняя приятельница Сакакибары скучала за стойкой.

Завидев Тагути, она проронила:

– Тот самый инспектор…

Девушка представилась как Минэко Игараси. В глазах у неё читалось опасение.

– Хочу у тебя кое‑что спросить насчёт Сакакибары, – сказал Тагути.

Выражение лица у девушки стало ещё более насторожённым.

– Что же вы хотите узнать о маэстро?

– Что это ты его называешь маэстро? Может, ты у него стихосложению обучаешься?

– В стихах я ничего не смыслю. Но я его уважаю. Вот из уважения и называю маэстро. А что, нельзя?

– Та убитая девушка, Кадзуко Ватанабэ, тоже его называла маэстро?

– Ну да.

– И что же он такого хорошего для вас сделал?

– Он нам близкий человек, советы даёт…

– Что в нём такого привлекательного? Вроде, ни силы особой в нём нет, ни денег. Ты говоришь, советы… Да он ведь небось просто вас слушал – и всё? Хотя и это уже неплохо…

Тагути был озадачен. Ведь если речь идёт только о том, чтобы кто‑нибудь выслушал этих девиц со всеми их мелкими проблемами, то можно было поплакаться в жилетку любому пьяному гостю. Но когда он высказал это соображение Минэко, та презрительно на него посмотрела и бросила:

– Ничего вы не понимаете! Если какой пьяненький клиент про наши дела и послушает, это только полдела. Бывает, он вроде тебе сочувствует, а сам просто хочет тебя использовать как вещь. Такое отношение сразу видно. А маэстро не такой. Он слушает всерьёз. Тут у нас таких людей наперечёт.

– А тебе не кажется, что это у него маска такая?

– Маска?

Минэко наклонила голову. Она была не красавица, и, возможно, поэтому выражение лица у неё казалось совсем детским. В каком‑то смысле она была даже чересчур взрослой, но сердце у неё было, вероятно, изранено, и, если сделать вид, что врачуешь эти раны, такую девушку, наверное, легко обмануть.

– Может быть, он на самом деле вас всех презирает – только хорошую мину делает, прикидывается, что сочувствует? – заметил Тагути.

– Да нет же! – возмущённо воскликнула Минэко. – Маэстро не такой!

– У тебя есть доказательства, что он не такой? – язвительно спросил Тагути.

– Да, есть! – запальчиво бросила девушка.

– Хо! – приподнял бровь Тагути. – И какие же это доказательства?

– Кадзуко раньше путалась с одним бандюгой – ну, и влипла, так что не развязаться. Никто её не пожалел, никто не помог. Только маэстро решился и сам с этим бандитом переговорил.

– И что же?

– Ну, для бандита, который драться мастак, маэстро, конечно, не противник. Тот его и отметелил до полусмерти, но зато сам в кутузку угодил, а Кадзуко благодаря этому освободилась. Я, как увидела, прямо обалдела. На такое только благородный человек способен. Его ведь и убить могли!

Произнося эти тираду, Минэко сбросила настороженную маску с лица и теперь увлечённо, горячо доказывала, насколько Сакакибара свойственна человечность.

– И ещё есть кое‑что. Вот вы знаете, что у него нога не в порядке?

– Ну знаю.

– Это он увечье получил, когда ребёнка спасал, которого чуть машина не сбила! Чужого ребёнка!

– А ты это видела?

– Нет, но когда его друг приходил туда, на квартиру, он мне всё и рассказал.

– И ты поверила?

– Так ведь это не просто приятель, а знаменитость! Знаете такого Кё Сасануму?

– Как же! – кивнул Тагути.

Это был один из модных молодых писателей. Тагути как‑то читал в журнале рассказ «Растленное утро». Он помнил, что там с удивительной достоверностью был прорисован образ элитного служащего, который постепенно втягивается в мир секса и азартных игр. То, что раньше называлось развратом, теперь проходит по разряду приключений. Тагути тогда понравилось, как мастерски автор всё расписал.

– Вот это и был тот самый Сасанума! – многозначительно произнесла девушка, будто давая понять, что, коль скоро у Сакакибары такие друзья, то и сам он большой маэстро. Тагути усмехнулся, раскусив этот скрытый намёк, но промолчал.

– Так что напрасно полиция подозревает маэстро в преступлении! Тут вы очень ошибаетесь! – решительно заключила она.

– Может, и так, – миролюбиво проронил Тагути.

Идеализирует ли Минэко Сакакибару оттого, что не беспристрастна к нему? В том, что она, девушка, безоговорочно доверяет поэту, ничего особенного не было – его интуиция ничего не подсказывала.

Сам Тагути доверял только фактам. Так что его интуиция тоже проявлялась только на фактах. То, что Сакакибара не побоялся выйти против бандита, чтобы помочь девушке, вероятно, факт, поскольку Минэко была тому свидетельницей. В том, что он спас ребёнка, тоже была высокая степень правдоподобия. Эти факты плохо увязывались с тем образом Сакакибары как человека, который сложился за последние два дня у Тагути в уме.

Вот Сакакибара, который отправляется пить в баре, прихватив с собой томик Бодлера. Вот эта претенциозная вывеска «Научное общество изучения современной поэзии» на дверях его конуры в трущобе… Вот он соврал, что был арестован за участие в демонстрации, когда на самом деле его взяли за воровство книг в магазине… Из этих трёх фактов, если их сопоставить, складывается неприглядный образ тщеславного амбициозного юноши. И этот образ никак не совпадал с тем образом, который вырисовывался из рассказа Минэко.

Кроме того, у Тагути был в запасе ещё один образ Сакакибары – образ преступника.

Как же примирить и увязать друг с другом три таких разных образа? (А ведь ключ к этой загадке, видимо, и есть побудительный мотив преступления).

На следующий день после обеда Тагути, договорившись о визите по телефону, отправился навестить писателя Сасануму, проживавшего в элитном доме в центральном районе Аояма. Новый двенадцатиэтажный дом действительно был хорош, но сама резиденция знаменитости оказалась маленькой двухкомнатной квартиркой. Тагути, ожидавший после знакомства с творчеством Сасанумы увидеть роскошное жильё, был несколько обескуражен. Хозяин встретил его с заспанным видом, объяснив, что работал всю ночь. На вопросы отвечал осипшим голосом.

– Мы с Сакакибарой вместе учились в университете на отделении французской литературы. Часто по ночам толковали с ним о теории литературы. А что он натворил?

– Я просто хочу понять, что он за человек. Вы‑то, наверное, хорошо его знаете. Так что за человек Тэцуя Сакакибара?

– Смотря что вы имеете в виду под этим. Если подумать, то ведь другого человека до конца понять вообще невозможно, – слегка улыбнулся Сасанума.

– Пожалуй, – согласился Тагути и задал вопрос по‑другому:

– Это правда, что он бросился под машину, чтобы спасти ребёнка?

– Правда. Дело было, когда мы учились на четвёртом курсе. Мы втроём – я, Сакакибара и ещё один из наших – шли по улице. В это время на проезжую часть выбежал малыш лет трёх‑четырёх. Навстречу ехал грузовик. Я только и успел подумать: задавит! Головой понимаю, что надо спасать ребёнка, а тело не хочет двигаться. Ну конечно, страшно было. А в это время Сакакибара бросился к нему и оттолкнул. Ребёнок‑то цел остался, а ему ногу покалечило на всю жизнь.

– Значит, смелость в нём есть?

– Да. По крайней мере, я бы так не мог. Мне своё тело дороже. Вот такой я бесчувственный чурбан.

– Но вы‑то популярный писатель, а он кормится тем, что продаёт по пятьдесят йен свои поэтические сборнички, которые распечатывает на мимеографе. С моей точки зрения, вы в жизни победитель, а он – проигравший.

– Сейчас время такое сложное. Сразу и не разберёшь, где победитель, где проигравший… Если по‑другому взглянуть, может, это он победитель. Я сам иногда завидую тому, как он живёт. У меня такое чувство, что живёт он свободно и свобода – всё, что ему по‑настоящему нужно.

– Всё, что ему по‑настоящему нужно?

В глазах Тагути мелькнул иронический огонёк.

Собеседник, очевидно, это заметил и с некоторым смущением осведомился:

– А вы, господин следователь, похоже, видите Сакакибару совсем в другом свете?

– Откровенно говоря, может, и так… Но прежде, чем об этом толковать, не могли бы вы сказать, насколько можно считать, что Сакакибара честен с самим собой?

– Н‑да… – сложив руки на груди, Сасанума погрузился в глубокую задумчивость. – Он был арестован за участие в демонстрации против визита Сато в Америку. Значит, он не просто вынашивал неприязнь к властям предержащим, но был достаточно честен, чтобы воплотить свои мысли в действия. В этом смысле я, например, лицемерю. В романах высказываюсь смело, а в жизни самый настоящий консерватор.

– Это он вам рассказывал, что принимал участие в демонстрации?

– Да. Я, когда узнал, что его выпускают, даже пошёл его встречать к участку камата. Помнится, комплексовал тогда немного… Потом он в стихах описал, как участвовал в этой демонстрации. Хорошее стихотворение получилось.

Сасанума, не вставая с кресла, дотянулся до книжной полки над столом, достал самодельный поэтический сборничек и открыл его где‑то на середине.

– Называется «Вспышка». Немного похоже на стихи французского поэта Элюара о Сопротивлении. Сильные стихи!

Тагути поэта по фамилии Элюар не знал. Зато он знал, что Сакакибара всё наврал и сочинил стихотворение о демонстрации, в которой сам не участвовал.

– А что вы скажете, если это неправда?

– Неправда?

– Что, если он в демонстрации не участвовал? Если, например, его арестовали за кражу какую‑нибудь, а он вам наплёл, что за участие в демонстрации? Что тогда?

Сасанума криво улыбнулся.

– Ну что вы такое говорите! У него же, полагаю, нет необходимости так врать. Ну, я ещё другое дело. Какой‑никакой известности добился, но мне надо суетиться, любую возможность использовать, чтобы продать себя повыгодней. Разные там оппозиционные высказывания позволяю себе иногда, но для меня это – просто поза, способ добиться большей популярности. А ему вообще волноваться не о чем. Значит, выходит, и врать ни к чему.

Похоже было, что Сасанума говорил без всякой иронии.

Не касаясь больше темы демонстрации, Тагути спросил:

– Как думаете, мог он убить человека?

Конечно, ответа «да» ожидать не приходилось, но он надеялся, что по тому выражению, с которым будет дан ответ, можно будет опосредованно составить представление о Сакакибаре.

– Сакакибара – убийца?! – переспросил Сасанума и рассмеялся. – Раз он людям помогает, тут же всё понятно. Убийцей он уж точно быть не может.

– Ну, это вы говорите о Сакакибаре, которого вы знаете…

– А что, есть какой‑то другой Сакакибара?

– Может быть, и есть, – сказал Тагути, переводя взгляд на сборник стихов, лежащий на столе.

Ему вспомнилась комнатушка в четыре с половиной татами, куда почти не проникает ветер с улицы. Отпечатанные на мимеографе экземпляры поэтических сборников ценой в пятьдесят йен. Затёртый, нечистый дощатый пол. В таких условиях приходится жить Сакакибаре. Невыносимая жизнь для каждого, у кого в душе сохранилось хоть немного буйства. Бесконечная череда тоскливых, скучных дней.

Зазвонил телефон. Сасанума, сделав извиняющийся жест, взял трубку. Разговор как будто бы шёл об очерке для большого журнала.

– Да вот думаю прямо завтра отправиться в Бангкок за материалом, – посмеиваясь, говорил Сасанума.

Его радужное настроение передалось и Тагути. В каморке у Сакакибары не было даже намёка на такую атмосферу. Там и телефона не было. Не было, очевидно, и престижного журнала, который бы заказывал ему, безвестному, материал в номер.

Не успел Тагути вернуться в управление угрозыска, как последовал звонок от инспектора Судзуки, который был приставлен следить за Сакакибарой.

– Он сейчас возле Хатико, в Сибуе, – доложил инспектор.

В трубке был слышен гул оживлённого городского квартала.

– Он уже час тут продаёт свой сборник. Написал на картонной коробке «Купите сборник моих стихов», а сам молча рядом стоит.

– И как, хорошо продаётся?

– За час всего один экземпляр продал. Какой‑то парнишка купил, с виду школьник, старшеклассник. Что мне дальше делать?

– Ну, вот что…

Не выпуская трубки, Тагути посмотрел на свои наручные часы. Было начало пятого. Сакакибара, наверное, ещё долго будет продавать свою книжку. Решив, что неплохо будет самому взглянуть, какое у него при этом лицо, Тагути сказал: «Сейчас приеду» – и повесил трубку.

Небо опять хмурилось, обещая дождь, но вокруг памятника собачке Хатико, как всегда, было полно молодёжи.

Тагути зашёл в небольшую полицейскую будку у станции, где его ждал инспектор Судзуки. Глядя в окно в сторону Хатико, тот тихо сказал, обращаясь к Тагути:

– Всё ещё там.

Действительно, в густом человеческом потоке виднелась тощая фигура Сакакибары. Он всё ещё стоял на своём посту с коробкой книг в руках. Только иногда утирал носовым платком пот с лица. Почти никто возле него не останавливался. Какие‑то три девицы, наверное студентки, оглянулись было и обменялись какими‑то репликами, но так ничего и не купили.

Сибуя не зря считается районом молодёжных тусовок: вокруг Хатико молодёжь так и кишела. В этой оживлённой толпе Сакакибара смотрелся чужаком. При этом он производил впечатление отнюдь не горделивого одиночки. Было в его облике что‑то печальное, неприкаянное.

Тагути достал из кармана купленную у Сакакибары книжицу и положил перед инспектором Судзуки.

– Хочешь взглянуть?

– Я в стихах ни бум‑бум, – ответил Судзуки, покрутив рукой у виска, и, взглянув на шефа, перешёл на серьёзный тон:

– А мы не можем его сейчас арестовать? Ведь он и есть убийца – больше некому.

– Это точно, он и есть преступник, – спокойно подтвердил Тагути. – Но у нас нет улик.

– Так ведь и алиби у него, вроде бы, нет.

– У покойника Ёсимуты тоже не было алиби. Но если мы сейчас арестуем Сакакибара найдётся несколько свидетелей, которые будут давать показания в его пользу. Все они уверены, что он прекрасный человек. И ничего мы тут не можем поделать. Прежде всего, мотив убийства нам неясен. Ну зачем ему понадобилось убивать Кадзуко Ватанабэ?

– Так он же её, наверное, любил. А она ему сказала, что собирается замуж за другого…

– Да нет! – покачал головой Тагути.

Сакакибара всё с тем же отрешённым видом стоял на своём месте у Хатико. Интересно, сколько экземпляров он мог продать за день?

– Я тоже сначала так рассуждал. Только всё не так. Если бы между ними были такие отношения, мы бы это в процессе следствия раскусили. Ничего такого между ними и не было. Видимо, как сказал сам Сакакибара, для него эта девица была всего лишь несчастным существом, заслуживающим любви и сочувствия. То‑то он мне плёл о преступлении безо всякого мотива. Хотя погоди‑ка…

– Что?

– Почему он так упорно твердил насчёт этого самого мотива?

– Он же говорил как раз об отсутствии мотива, так?

– Какая разница?! Уж очень его занимает этот мотив. А почему?

– Наверное, потому, что, если мотив станет понятен, мы его арестуем. Небось этого‑то он и боится.

– Я тоже так думал, но не всё так просто. Ареста он не боится. Тем не менее он больше всего боится, что мы догадаемся об истинном мотиве. Вот он и носится со своим мотивом…

– Что‑то я не очень понимаю.

– Ну, примерно так. Мотив какой‑то очень специфический. Если он откроется, то для Сакакибары это будет настоящий позор. Если предположить такое, то его действия поддаются объяснению, хотя…

Тагути не успел закончить свою мысль. В этот момент возле памятника Хатико что‑то случилось.

Там начиналась свара.

Двое юнцов пристали к пожилому мужчине лет шестидесяти. То ли он кого‑то из них задел плечом, то ли что‑то ещё, но это послужило поводом для драки.

Прохожие обступили троицу со всех сторон, но никто не проявлял желания вмешаться и остановить ссору. Может быть, ещё и потому, что старик был в грязной потрёпанной одежде, с угрюмым лицом, не вызывавшим особой симпатии, а парни с виду типичные бандиты – в тёмных очках и соломенных сандалиях.

Видя, что начинается ссора, Тагути вместе с инспектором Судзуки немедленно выскочили из будки и направились к месту происшествия. Но, когда они приблизились вплотную к толпе, Тагути придержал своего помощника:

– Не так быстро!

– А что?

– Хочу посмотреть, что будет делать в данной ситуации Сакакибара.

По словам Минэко, Сакакибара не побоялся выйти против бандита, чтобы помочь девушке, и был жестоко избит. А Сасанума утверждал, что его приятель бросился под машину, спасая чужого ребёнка, – и остался с покалеченной на всю жизнь ногой. Если исходить из образа, который складывался из тех двух эпизодов, он не мог бросить человека в беде, должен был вступиться за него во имя справедливости. Оба стояли на том, что Сакакибара не способен на убийство. Однако тех происшествий Тагути своими глазами не видел. Теперь он хотел лично во всём убедиться. Если Сакакибара и впрямь такой борец за справедливость, он не должен спокойно смотреть на то, как двое хулиганов издеваются над бедным стариком.

Заглядывая поверх голов, Тагути стал присматриваться, как ведёт себя Сакакибара. Тот наблюдал ссору со сконфуженным видом. Ссутулив плечи, он то поглядывал на место стычки, то отводил глаза, будто борясь с чем‑то, недоступным взору.

– Ты чего не здороваешься как положено?! – рыкнул один из хулиганов, сильно толкнув старика в плечо.

То шатнулся, осел на землю и едва сумел привстать, восстановив равновесие, как другой сгрёб его за ворот и дал оплеуху, приговаривая:

– Раз старенький, значит, уже и здороваться не надо?!

Старик не сопротивлялся, только испуганно повторял:

– Извиняюсь! Виноват!

Сакакибара побледнел. По мучительному выражению на лице было видно, что он в глубине души чувствует ответственность за то, что у него на глазах идёт избиение старика.

Хулиган ещё раз дал старику оплеуху.

– Пора нам вмешаться! – не в силах больше сдерживаться прошептал инспектор Судзуки на ухо шефу.

В это время Сакакибара, отложив свою коробку с книгами, вошёл в круг и предстал перед хулиганами. Он был тощ, хил и к тому же приволакивал левую ногу, так что реальной угрозы для них не представлял.

– Оставьте его! – сказал он дрожащим голосом.

Было видно, как ему страшно. И всё же, несмотря на страх, он пытался остановить хулиганов.

Бандиты свирепо воззрились на незваного пришельца.

– Ты что, тоже хочешь отведать? – ухмыльнулся один из них.

– Перестаньте мучить старика!

– Ах ты, козёл! – рявкнул один бандит и сзади лягнул Сакакибару в бедро. Сделал он это стремительно и ловко: видно было, что собаку съел на уличных драках. Когда жертва упала, другой парень стал пинать её ногами. Бандиты легко взяли верх – Сакакибара лежал скорчившись, словно креветка.

– Похоже, правду о нём рассказывали, – подумал Тагути, чувствуя, как в глубине души шевельнулось смущение. Неужели Сакакибара и в самом деле борец за справедливость? Но если так…

– Остановим их, шеф! – воскликнул инспектор Судзуки.

– Давай! – скомандовал Тагути, протискиваясь своим грузным торсом через плотную толпу.

От побоев Сакакибара не мог передвигаться, и Тагути доставил его в больницу. Осмотрев пострадавшего, врач сказал, что есть небольшая трещина в ребре, так что некоторое время придётся соблюдать постельный режим. Сам Сакакибара на больничной койке был весел и оживлён.

– Что‑то у вас такое странное выражение лица! – усмехнулся он, глядя на Тагути снизу вверх. – Ага, не ожидали от меня такого! Теперь удивляетесь небось!

– Да нет, особо не удивляюсь.

– Врёте?! – испытующе взглянул на него в упор Сакакибара. – Вы же сейчас в замешательстве. И вам хочется думать, что я это представление нарочно разыграл. Считаете, я знал, что за мной следят, и вступился за того старика, просто чтобы сыграть на публику. Ведь злодей‑убийца так просто человеку помогать не станет. Что, разве не так?

Тагути только улыбнулся в ответ. А Сакакибара, будто хмелея от собственных слов, продолжал свой монолог:

– Только, к сожалению, это не спектакль. Просто я хотел ему помочь – и помог. А следили вы за мной или нет, к делу отношения не имеет. Не мог я не вмешаться, когда видел перед собой такое. А вообще‑то в том, что я за него вступился, ничего особенного нет. Просто не могу я по‑другому. Но на публике всегда смущаюсь.

– Понимаю.

– Понимаете? Да что вы понимаете?! Ничего вы на самом деле не понимаете!

– Действительно, я сначала не знал, что и думать…

– Интересно! Честное признание!

– Но теперь всё по‑другому. Я, кажется, понял, что ты за человек. На первый взгляд натура очень сложная, но в действительности всё сводится к одному типу поведения.

– Теперь вы решили прочитать лекцию по антропологии?

– Да нет, это скорее из области философии, основанной на моём жизненном опыте. Ты, когда вступился за старика, весь дрожал от страха.

– Ну что из этого?

Лицо Сакакибары приняло несколько напряжённое выражение.

– Я действительно по природе трус. Смелости мне не хватает. А что, так плохо?

– Да нет, – вымученно улыбнулся Тагути.

Спросив разрешения у больного, он прикурил сигарету.

– Я и сам по натуре трус. Но обычный человек, если боится, не станет помогать другому. Ну, в лучшем случае полицию позовёт. А ты, хоть и дрожал от страха, а вступился за старика.

– И что, это плохо?

– Я этого не сказал. Я хочу сказать, что такой у тебя характер, – очень даже интересный характер. Похоже, что характер твой всегда подчиняется чувству долга. Вот и сегодня ты, можно сказать, стал заложником своего чувства долга. В твоём случае это чувство долга, видимо, стало категорическим императивом. Обычный человек от страха бросается наутёк, а ты, наоборот, от страха вступаешься за обиженного.

– Интересная у вас теория. Полюбопытней университетской лекции.

– Если домыслить, то ты как бы стараешься себе же солгать, обмануть себя и других. Я полагаю, тебе кажется, что поэту во всём должен быть присущ дух протеста. Вот эта идея тебя полностью захватила. Так же тебя повело протестовать против визита Сато в США. Но прямо в день демонстрации тебя задержали на довольно‑таки постыдном проступке – краже книг. Обычный человек молчал бы в тряпочку о том дне, но в тебе твоё чувство долга взыграло странным образом, и ты стал врать, что участвовал в демонстрации. Больше того, даже стихотворение написал об этом событии. Вероятно, никак не мог без подобного обойтись.

Сакакибара переменился в лице. Вероятно, его задело за живое.

Тагути неторопливо загасил окурок в пепельнице.

– Что, разговор становится интересным?

– Какое это имеет отношение к делу? – злобно воззрился на него Сакакибара.

Тагути улыбнулся.

– Просто хотел тебя предупредить. Ты в себе слишком уверен. Ещё говорил: как полиция может меня арестовать?! Арестуют как миленького. Это твой характер тебя и подводит под монастырь. Ты сам себя губишь.

– Чушь какая‑то! – натянуто рассмеялся Сакакибара.

В это время дверь палаты распахнулась, и в неё хлынули репортёры.

– Значит, это вы боретесь с криминальными элементами в городе? – спросил один из них, заглядывая в лицо распростёртому на койке Сакакибаре.

Когда Тагути вызвали к начальнику отделения, он сразу приметил на столе развёрнутые номера свежих газет.

– Читал? – спросил начальник, глядя на Тагути поверх очков.

Лицо у комиссара было озабоченное.

– Да уж читал! – усмехнулся Тагути.

– Во всех газетах его чествуют как героя. Наверное, потому, что оказался в самом фокусе движения по борьбе за искоренение преступности в городе.

– «Уличный поэт отважно встал на борьбу с хулиганами…» – прочитал комиссар один из заголовков.

На странице красовался большой портрет – улыбающийся Сакакибара на больничной койке.

– Ты же там был при этом?

– Так точно. Это случилось, как раз когда мы с инспектором Судзуки за ним следили.

– Тут возникает две проблемы.

Комиссар сложил руки на груди.

– Во‑первых, ваши собственные действия в данном инциденте. То, что вы не вмешались сразу и не остановили хулиганов, тоже может просочиться в прессу, и нас хорошенько взгреют.

– Я понимаю. Ответственность тут целиком на мне. Судзуки порывался сразу вмешаться, но я его придержал.

– Ну л