Не самое благоприятное впечатление

Он позвонил уже через день утром.

– Я заеду за вами в девять. Думаю, вся процедура займет не больше двух часов. Ваше удостоверение у меня. Наденьте темный костюм!

– А как же с тщательной подготовкой? Вы же не могли за один день…

Он рассмеялся.

– Честно говоря, я готовился давно. Я мог предлагать вам это, только зная, что все получится, а получится или нет, я могу узнать, только начав подготовку.

– Откуда вы знаете, что я согласен участвовать в этой авантюре?

– Значит, вы согласны? Хорошо. Я уже сообщил американцам о нашем визите.

– Вы уже…

– Надеюсь, я не слишком наседаю на вас? Нет так нет. До скорой встречи.

Я надел свой темно‑синий костюм и сунул в карман очки. Это очки для чтения; когда я спускаю их на нос и смотрю поверх оправы, я становлюсь похож на престарелого государственного деятеля. Я решился ехать с ним не только потому, что мне хотелось докопаться до истины. У меня, кроме того, был ощущение, что иначе я подведу Пешкалека.

Мы пошли к вокзалу. Мундир Пешкалека был ему узковат, но он заверил меня, что любая военная форма в бундесвере в принципе не может сидеть нормально.

– Итак, договорились – вы из канцелярии федерального президента. Ваша задача: пару общих замечаний, детали обсуждаю я. Ничего, кроме того, что пожарников и охранников решено наградить орденами за образцовое исполнение обязанностей шестого января, вам говорить не обязательно. Если у вас возникнут проблемы с английским, я тут же вступаю и беру инициативу на себя.

От вокзала мы, как бы прибыв на поезде из Бонна, поехали на такси в Фогельштанг. Пешкалек достал из кармана два ламинированных удостоверения размером с банковскую карту, и прикрепил их на лацканы моего пиджака и своего кителя. Выглядели они очень мило. Мой портрет в цвете мне понравился. Пешкалек снял меня на похоронах Вендта.

Несмотря на оптимистический настрой Пешкалека, у меня внутри все холодело при мысли о предстоящей беседе с американцами. Я вспомнил те годы, когда в моде были анекдоты о плохом английском президента Любке.^[51]Я часто не понимал их соли, хотя и скрывал это, солидарно ухмыляясь вместе с другими, но сам я знал, что мой английский тоже оставляет желать лучшего. Может, я именно поэтому сохранил о Любке добрую память? Нет, я на любого смотрю с ласковой снисходительностью, стоит ему лишь сойти с дистанции, в том числе на поющего Шееля,^[52]на путешествующего Карстенса,^[53]на злобствующего Громыко или на гэдээровского бонзу, который смеялся, как Фернандель, и фамилии которого теперь никто уже и не вспомнит.

– Sir! – Часовой в белой каске и с белым ремнем встал по стойке смирно.

Пешкалек четко, по‑военному козырнул, я приложил руку к воображаемой шляпе. Пешкалек объяснил, что у нас appointment ^[54]с начальником fire brigade. ^[55]Солдат позвонил, к воротам подъехал открытый джип, и мы сели в него. Я сидел рядом с водителем, высунув ногу и поставив ее на подножку, как все обычно ездят на джипах в американских фильмах про войну. Мы поехали по дороге, окаймленной деревьями и лужайками. Навстречу нам бегом двигалось подразделение солдаток с подпрыгивающими бюстами. Издалека был виден деревянный, выкрашенный в белый цвет ангар, перед огромными воротами которого стояли пожарные машины. Они были не красными или золотисто‑желтыми, как я их себе представлял, а такими же зелеными, как и все остальное.

Водитель провел нас по внешней лестнице на второй этаж, в канцелярию. Нас приветствовал элегантный офицер, Пешкалек отсалютовал ему. Я не ослышался? Он представил меня министериальдиригентом доктором Зельбом? Нас усадили за круглый стол и угостили жидким кофе. Из окна видны были деревья, за письменным столом стоял американский флаг, а со стены на меня смотрел президент Буш.

– Доктор Зельб?.. – Офицер вопросительно смотрел на меня.

– Our President wants put an order on the brave men of the night of 6th Januar.^[56]

Офицер продолжал вопросительно смотреть на меня. Тут вступил Пешкалек. Он говорил о Фирнхайме и об опасности терроризма. Федеральный президент хочет наградить солдат не орденами, а медалями. Потом он что‑то говорил о документах, о какой‑то речи и о каком‑то reception.^[57]Я так и не понял, у какого портье солдаты должны получить свои награды и почему именно там. На мой взгляд, логичнее было бы вручить их на каком‑нибудь торжественном приеме. Я предложил pathetic speech,^[58]полагая, что военным необходим пафос, однако это тоже не нашло должного отклика.

– Make you no sorrows,^[59]– успокоил я офицера, но когда собрался обстоятельно объяснить офицеру, что им не следует опасаться пресловутого немецкого солдафонства, Пешкалек опять вмешался. Нельзя ли еще раз узнать имена и фамилии отличившихся, чтобы можно было подготовить награды и соответствующие документы? И как, по мнению господина офицера, следует отметить действия его подчиненных – вручить всем одинаковые награды или, может быть, одним медаль первой степени, а другим второй?

Офицер сел за письменный стол, взял одну из канцелярских папок, раскрыл ее и полистал. Я, наклонившись к Пешкалеку, прошептал:

– Не переигрывайте!

После того как мы поговорили о террористическом акте 6 января в Фирнхайме и офицер не выразил несогласия с нашими инициативами, я счел нашу миссию выполненной. Пешкалек, в свою очередь, наклонился ко мне, взялся за ножку моего стула, резко дернул ее, и я с грохотом рухнул на пол, ударившись головой и локтем. Локоть ужасно болел. Голова гудела. Несколько секунд я оставался в лежачем положении.

Офицер тут же подскочил ко мне, помог мне сначала сесть, потом встать на колени и, наконец, усесться на стул, который он же и поднял. Пешкалек издавал сочувственно‑сострадательные междометия. Его счастье, что он не пытался мне помочь, иначе я сбил бы его с ног, задушил, разорвал на куски и выбросил в окно на съедение воронам.

Но он совсем меня не боялся. Он подхватил меня под левую руку, а офицеру велел поддержать меня справа. Они помогли мне добраться до двери и спуститься вниз. Пешкалек все это время говорил, не закрывая рта. Внизу ждал джип. Они усадили меня на заднее сиденье и сели по бокам. Когда Пешкалек уже у ворот помогал мне вылезти из джипа, я изловчился и двинул ему здоровым локтем в солнечное сплетение. У него на несколько секунд перехватило дыхание, но после паузы он опять затараторил по‑английски, заговаривая зубы офицеру.

Пришло такси. Офицер was sorry,^[60]Пешкалек was sorry, я was sorry.

– But we must make us on the socks.^[61]

Офицер опять странно посмотрел на меня. Солдат в белой каске и с белым ремнем подержал нам дверцу машины, мы сели, и он захлопнул ее. Я опустил стекло, чтобы произнести последние прощальные слова. Но офицер и солдат уже отвернулись.

– That happens if you have an army with nothing to do.^[62]

Если я правильно расслышал слова офицера, наш визит произвел на него не самое благоприятное впечатление.