Скотт на Южном полюсе

Комиссар полиции Нэгельсбах всегда отличался неизменной сдержанностью и вежливостью. Таким он был во время войны, когда мы познакомились в гейдельбергской прокуратуре, и не изменился в общении со мной, после того как мы стали друзьями. Мы оба давно уже вышли из того возраста, когда дружба живет сердечными излияниями.

Придя на следующее утро к нему в Главное управление полиции Гейдельберга, я заметил, что с ним что‑то происходит. Он не встал из‑за стола и взял мою протянутую руку, когда я уже собрался опустить ее.

– Садитесь. – Он указал на стул, стоявший рядом со шкафом, в нескольких метрах от стола.

Когда я подвинул стул к столу, он наморщил лоб, как будто я нарушил какую‑то незримую границу.

Я был краток:

– Дело, которым я сейчас занимаюсь, привело меня в местную психиатрическую больницу. И там мне кое‑что показалось более чем странным. Скажите, полиция там недавно работала?

– Я не имею права посвящать вас в детали нашей работы. Это было бы нарушением инструкций.

Раньше мы мало заботились об инструкциях, мы просто облегчали друг другу работу и жизнь. Он знает, что я никогда не злоупотребляю информацией, которую он мне доверяет, а я спокоен за информацию, которую он получает от меня.

– Какая муха вас укусила?

– Никакая муха меня не укусила. – Он враждебно смотрел на меня сквозь маленькие круглые стекла очков.

Я уже готов был вспылить, но вовремя заметил, что его глаза выражают не враждебность, а отчаяние. Он опустил взгляд на лежавшую перед ним газету. Я встал и подошел к нему.

«Копии памятников Италии, вырезанные из пробки» – в статье говорилось о выставке в Касселе, на которой были представлены точные копии античных построек, от Пантеона до Колизея, вырезанные из пробки итальянцем Антонио Чичи с 1777 по 1782 год в Риме.

– Прочтите конец!

Я быстро пробежал глазами статью. В конце приводились слова лейпцигского антиквара, который в 1786 году пришел к выводу, что нет лучшего материала для достоверного и эффектного воспроизведения архитектурных памятников, чем пробка. Я и в самом деле при наличии соответствующего фона принял бы модель Колизея на газетной фотографии за оригинал.

– Я чувствую себя, как Скотт, который обнаружил на Южном полюсе палатку Амундсена. Рени предлагает съездить в субботу или воскресенье в Кассель. Мол, я сам смогу убедиться, что это совершенно разные вещи, которые нельзя сравнивать. Не знаю…

Я тоже не знал. В пятнадцать лет Нэгельсбах начал делать модели известнейших архитектурных памятников из спичек. Время от времени он для разнообразия переключался на другие объекты – «Руки молящегося» Дюрера, золотой шлем рембрандтовского «Мужчины в золотом шлеме». Но главным творческим замыслом всей жизни, главным проектом после выхода на пенсию он определил для себя воспроизведение Ватикана.

Я знаю и ценю работы Нэгельсбаха, но иллюзии реальности, сопоставимой с пробковыми моделями, они действительно не дают. Что я мог ему сказать? Что искусство – это не копирование, а самостоятельное творчество? Что в жизни важна не цель, а путь? Что художественная литература проявила интерес как раз не к Амундсену, а к Скотту?

– Над чем вы сейчас работаете?

– В том‑то и дело, что над Пантеоном. Уже месяц. Почему я выбрал именно его, а не Бруклинский мост? – Плечи его горестно повисли.

Я подождал немного, потом спросил:

– Я могу завтра заглянуть еще раз?

– Вы сказали, психиатрическая больница? Я позвоню вам, если что‑нибудь узнаю.

С чувством глубокого сожаления о бесполезно потраченном времени я поехал обратно в Мангейм. Мой «кадет» тихо урчал, скользя по гладкому асфальту. Время от времени шины гудели, попадая на желтые нашлепки, обозначающие изменение направления движения по полосам на ремонтируемых участках дороги. Оказывается, в старости провалы и неудачи переносить ничуть не легче, чем в молодости. Правда, ты получаешь по голове не в первый раз, но зато вполне возможно, что в последний.

В конторе мой автоответчик выдал мне монолог Зальгера, произнесенный сдавленным голосом. Он с нетерпением ждет известий. Просит меня держать его в курсе моих дел. Он отправил мне очередную часть моего гонорара. Его жена тоже с нетерпением ждет известий. Он не хочет меня торопить. На самом деле он именно торопил меня, пока мой автоответчик не оборвал его на полуслове.