Любовник из Северного Китая 6 page

Китаец поворачивается к матери. И отвечает ей:

– Вы хотели видеть меня, мадам.

Мать пытается сообразить, кто это:

– Кто вы?… Я что‑то не припомню…

– Вы не помните… Это насчет вашей дочери…

Старший брат смеется, словно это шутка.

– Что случилось с моей дочерью? – спрашивает мать.

Китаец не опускает глаза. Улыбается матери. Сегодня в нем чувствуется какая‑то счастливая бесцеремонность, уверенность в себе, возможно, потому, что он наконец попал сюда, в этот дом, принадлежащий, хоть и нищим, но белым людям, и мать проявляет к нему явный интерес, смотрит на него, улыбается ему.

– Я думал, вам все известно: я ее любовник.

Молчание. Мать удивлена, но не очень.

– Давно?

– Два месяца. Так вы знали об этом?

Мать смотрит на старшего сына.

– И да, и нет… понимаете… в том положении, в каком я теперь оказалась… – неуверенно говорит она.

– Об этом знают все, – вмешивается старший брат. – И чего вам надо?

– Мне ничего не надо. Но вы, мадам, отправили письмо моему отцу. Там вы писали, что хотите повидаться со мной.

Мать смотрит на старшего сына, в ее взгляде – вопрос.

– Это письмо написал я, – говорит старший сын. По‑моему в нем все ясно сказано. Отец не объяснил вам, чего мы хотим?

Китаец игнорирует сына. Обращается к матери:

– Отец не хочет, чтобы его сын женился на вашей дочери, мадам. Но готов дать вам денег, чтобы вы могли расплатиться с долгами и уехать из Индокитая.

– Это из‑за того, что она обесчещена, ваш отец не хочет, чтобы вы женились на ней? – спрашивает старший брат.

Китаец молча смотрит на старшего брата и отвечает, улыбаясь:

– Не только. Еще потому, что она не китаянка.

– И потому что она бедна, – добавляет мать.

Китаец улыбается, словно это игра.

– Да. И еще слишком молода… немного слишком молода… но это не самое главное. Китайцы тоже любят очень молоденьких девушек.

Молчание. Потом китаец объясняет, зачем он пришел:

– Мадам, мой отец говорит, что готов заплатить некую сумму денег, чтобы постараться поправить зло, которое я причинил вашей семье.

Старший брат:

– Сколько?

Китаец делает вид, что ничего не слышал. Мать совершенно растеряна, у нее вырывается стон. Китаец улыбается ей. Мать говорит:

– Но, мсье… когда вы говорите вот так, мсье, я не понимаю вас, мсье… Как можно посчитать, сколько стоит бесчестье?

– Не надо ничего считать, мадам. Просто назовите сумму, которую вам хотелось бы иметь.

Мать смеется, китаец тоже. Мать смеется все громче, потом говорит:

– Я бы на вашем месте выражалась поосторожней, мсье. Посмотрите на меня… вид у меня нищенский… а долгов – как у главы государства.

Оба смеются, явно симпатизируя друг другу. Старший брат не присоединяется к ним.

– Естественно, мадам, я не смогу компенсировать вам все, что вы получили бы, если бы ваша дочь стала моей женой…

– А сколько бы это было… скажите, мсье… мне просто интересно…

– Точно не знаю, мадам. Но, конечно, немало. Учитывая недвижимость, золото, банковские бумаги… Но я все же могу вам помочь, – он смеется, – извините меня…

Китаец довел мать до полного безумия.

– Но как же быть, мсье? Как мне поступить?

– Я могу солгать. Немного обокрасть моего отца. – улыбается китаец.

Брат издалека, вполголоса бросает ему оскорбление:

– Мерзавец!.. (матери) Не дай этому проходимцу одурачить себя… Ты же видишь, он издевается над тобой…

Ни мать, ни китаец не обращают внимания на старшего брата. Мать занята только тем, что открывает для себя китайца, любовника своей дочери. И вот тут она забывает все свои трудности, все свои несчастья, начинает улыбаться ему, отвлекается от своей собственной судьбы, пытаясь понять, чем он живет, чем дышит, почему у него такое насмешливое и ласковое выражение лица. Его визит приводит ее в восторг. И жизнь уже не кажется такой ужасной.

Она спрашивает светским тоном, словно они беседуют в шикарном салоне:

– Мсье, так у вашего отца нет других наследников, кроме вас?

– Есть. Но я старший сын первой жены моего отца. И по китайским законам я единственный наследник всего состояния, потому что дробить его на части не позволяется.

Мать задумывается, ее интересует этот закон:

– Ах я уже слышала об этом… да, да, раньше… Все, что вы говорите, правда… А вы не можете… обойти закон… убедить вашего отца…

Китаец искренне смеется:

– Что вы!.. Смешно даже думать об этом… извините меня.

– Старые китайцы, они ужасны, да?

Китаец улыбается, говорит, что они действительно ужасны, но иногда бывают очень благородны…

Мать охотно слушала бы и слушала этого китайца.

– Наверно, я мог бы его убить, – говорит китаец, – но убедить его переступить закон, – никогда… Но вы можете рассчитывать на меня, мадам, я обязательно помогу вам.

Они смотрят друг на друга, улыбаются. Старший брат выглядит обескураженным. Китаец делает шаг в сторону матери, опять улыбается ей. Разговаривает с ней спокойно, в присутствии незнакомых ему людей. Она жадно слушает его, словно это ее сын, и смотрит на него, так же как смотрит на него девочка, очень пристально.

Китаец говорит:

– Я не стану красть денег у моего отца, мадам, и не стану ему лгать. И не стану убивать его. Все это я наболтал вам просто так, потому что мне хотелось познакомиться с вами поближе… Из‑за нее, из‑за вашей дочери. На самом деле отец очень расположен к вам и готов передать вам деньги через меня. У меня есть письмо от него, где он мне это обещает. И только в случае, если сумма окажется недостаточной, я прибегну к тому, о чем вам говорил… – Мать улыбается – Но для моего отца сумма в общем‑то не имеет значения, ему только нужно время, чтобы связаться с банками и так далее, а вот моральная сторона вопроса его очень волнует, вы меня понимаете?

Мать говорит, что ей все совершенно ясно.

Китаец умолкает. Они с матерью смотрят друг на друга с волнением. Мать видит в его улыбке тихое отчаяние богатого наследника из Садека, оно словно растворилось в ней.

– Если бы я женился на вашей дочери, мой отец лишил бы меня наследства, и тогда уже вы, мадам, не захотели бы, чтобы ваша дочь вышла замуж за бедняка, да к тому же китайца.

Мать смеется.

– И ведь это тоже правда… мсье… тоже правда… такова жизнь… она противоречива…

Они вместе смеются над жизнью. В наступившей затем тишине мать говорит едва слышно:

– Вы так сильно любите мою девочку…

Она не ждет ответа. По губам, по глазам китайца она угадывает отчаяние, страх.

– Извините меня, – говорит она совсем тихо.

Мать начинает забывать про деньги.

Этот интерес матери ко всему тому, что происходит с ней и со всеми окружающими, сразу напоминает китайцу о девочке. А точнее то любопытство, с которым она слушает его – в нем как бы отражается любопытство ее дочери.

– Вы хорошо говорите по‑французски, – любезно говорит мать.

– Спасибо, мадам. А вы, если мне будет позволено… вы просто замечательно приняли меня…

Старший брат кричит:

– Может, хватит?… Мы дадим вам знать через мою шлюху‑сестру, сколько денег мы хотим.

Китаец ведет себя так, как если бы старший брат вообще не существовал. Он становится вдруг поразительно спокоен и ласков.

Мать тоже, не раздумывая, остается рядом с ним.

– Моя дочь обо всем знает? – спрашивает она его.

– Да. Но она еще не знает, что я был у вас.

– И… по‑вашему, что бы она сказала, если бы узнала?

– Не знаю, мадам… – Китаец улыбается. – Сначала, возможно, разозлилась бы, ну а потом плюнула бы на все на это, лишь бы только у вас были деньги – Он улыбается – Ваша дочь, мадам, – она королевских кровей.

Мать просияла, она счастлива:

– А ведь это правда, то, что вы говорите, мсье.

Они расстаются.

Комната китайца.

Ночь.

Китаец вернулся из Садека.

Девочка лежит, но не спит.

Они молча смотрят друг на друга. Китаец садится в кресло, он не подходит к девочке. Он говорит: я выпил водки, я пьян.

Он плачет.

Она встает, подходит к нему, раздевает его и тащит к бассейну. Он не сопротивляется. Она моет его дождевой водой. Гладит его, целует, говорит с ним. Он плачет, закрыв глаза.

На улице небо светлеет, ночь уже кончается. В комнате еще очень темно.

Он говорит:

– До встречи с тобой я ничего не знал о страдании… Думал, что знаю, но ничего не знал. Совсем, совсем ничего, повторяет он.

Она осторожно промокает его тело полотенцем. Говорит едва слышно, как бы сама с собой:

– В такую жару не стоит вытираться насухо… а лучше не вытираться вовсе.

Не в силах сдержаться, он плачет. Очень тихо… Сквозь слезы начинает в шутку ругать девочку:

– Маленькая белая нищенка, уличная девчонка… вот ты кто… надо было мне быть поосторожнее… – говорит он ей с невыразимой любовью.

Замолкает, потом смотрит на нее и опять принимается за свое:

– Потаскушка ты этакая! Грош тебе цена…

Она отворачивается и смеется. Он видит и смеется вместе с ней.

Она намыливает его. Ставит под душ. Он не сопротивляется. Они поменялись ролями.

Ей нравится ее новая роль. Она как бы покровительствует ему. Ведет его к постели, он ничего, ничего не говорит, полностью подчиняется ей. Она довольна. Укладывает его рядом с собой. Ложится под него, закрывает себя его телом. Остается в таком положении, неподвижная, счастливая. Он говорит:

– Я не могу взять тебя. Я думал, что еще смогу. Но я ошибался.

У него слипаются глаза:

– Я в отчаянии, я умираю. Наверно, я никогда больше не буду спать с женщиной. Не смогу.

Она разглядывает его вблизи. Она охвачена страстным желанием, она хочет его.

– Ты больше не хочешь любить меня? – с улыбкой спрашивает она.

– Сейчас, нет, не хочу… Я должен сохранить всю мою любовь к тебе навсегда. Даже когда ты уедешь…

Она берет его лицо в свои ладони. Сжимает его. Он плачет. Его лицо подрагивает, глаза закрываются, рот кривится. Он не смотрит на нее.

– Ты меня забыл, – нежно говорит она ему.

– Теперь я люблю страдание. Тебя я больше не люблю. Мое тело больше не хочет ту, которая уезжает.

– Понимаю. Когда ты говоришь, я все понимаю.

Он открывает глаза. Смотрит в лицо девочки. Потом смотрит на ее тело:

– У тебя даже нет груди, – говорит он, потом берет руку девочки и кладет себе на живот, на самый низ.

– Сделай это сама. Для меня. Я хочу видеть, как ты хочешь меня.

Она выполняет его просьбу. Они смотрят друг на друга, пока она это делает. Он называет ее своей маленькой девочкой, своей дочкой, потом выплескивает на нее целый поток слов по‑китайски, слов, полных гнева и отчаяния.

Прижавшись губами к его губам, она шепчет ему: «Ах ты жалкий китайский недоросль, ненароком и прибить можешь…»

Они отстраняются друг от друга, смотрят друг на друга.

– Даже моего отца мне иногда хочется убить. – говорит он, потом добавляет, – ничего больше не случится в моей жизни, после моей любви к тебе.

Обнявшись, они неподвижно лежат на кровати, разделенные его закрытыми глазами, его молчанием.

Она встает. Ходит по комнате. Отходит подальше от него, ко второй двери, к той, через которую «можно удрать», прячется от него. Ей страшно. Она останавливается. Не смотрит на него: ей снова страшно, как уже было несколько дней назад, и она ничего не может с этим поделать. Она снова боится, что этот «незнакомец» убьет ее, когда они поедут в Лонган.

Она ходит взад и вперед по комнате и говорит с ним:

– Ты не должен сожалеть обо мне. Помнишь, ты сказал, что меня никто не удержит, что я по природе изменница.

Он говорит, что даже это ему теперь безразлично. Что он через все перешагнул. Это слово нравится девочке, но она не очень понимает, что именно он хочет сказать. Перешагнул через что? Она спрашивает у него. Он говорит, что тоже не знает, через что именно. Но все же употребляет именно это слово, потому что оно точное.

Она снова вернулась к той, «другой» двери, смотрит на него, зовет его, говорит с ним. А потом вдруг ложится у двери и засыпает. И тогда он тут же забывает, сколь ужасна его якобы счастливая жизнь, он идет за ней, переносит ее на кровать, ложится рядом с ней и говорит, говорит по‑китайски, а она спит, и в конце концов он тоже засыпает с ней рядом.

Река. Вдалеке. Ее излучины среди рисовых полей. Вместо любовников теперь мы видим реку.

Над рекой ночь на исходе. Белесое предрассветное небо.

Они спят.

Этой ночью во сне она вдруг позвала младшего брата по имени. Китаец услышал. Когда она проснулась, он сказал ей об этом. Она не ответила. Снова ушла на порог той двери. И снова заснула.

Они спят. Она опять зовет покинутого младшего брата.

Китаец просыпается.

Она сидит на пороге той двери, прислонившись к ней и смотрит на него. Она не одета. С трудом узнает его. Смотрит на него во все глаза. Говорит:

– Скоро рассвет. Я хочу поехать в твоем автомобиле в Садек и повидаться с матерью. Я скучаю по Пауло.

Он не слышал. Она повторяет:

– Я согласна с твоим отцом. Я не хочу оставаться с тобой. Я хочу уехать, вернуться к младшему брату.

Теперь он услышал. Отвечает полусонный:

– Ты можешь говорить, что хочешь, мне на это наплевать – И добавляет: – Твое вранье ни к чему не приведет.

Он не двигается. Она так и остается у двери. Он проснулся.

Они смотрят друг на друга. Она отходит от двери и идет к бассейну. Ложится в воду.

Она обращается к нему, говорит, что полюбила его навсегда. Да, ей кажется, что она будет любить его всю жизнь. И что с ним будет то же самое. Они оба погибли. Навсегда.

Он не отвечает. Словно ничего не слышал.

Тогда она начинает петь по‑китайски. И он не может удержаться от смеха… он смеется… и она тоже.

Он взял свою старую коробочку с опиумом. И снова лег на кровать. Закурил. Он спокоен. Она все еще лежит в бассейне, с закрытыми глазами. Теперь уже он сам впервые заговаривает об их отношениях.

– Это правда… на пароме… я так подумал о тебе, – говорит он. – Я сказал себе, что ты не станешь долго жить ни с одним мужчиной.

– Не стану… ни с одним?…

– Так мне кажется…

Молчание.

– А почему ты так подумал…

– Потому что как только я на тебя посмотрел, я захотел переспать с тобой.

Глаза у нее закрыты. Он не знает, спит она или нет. Он смотрит на нее. Нет, она не спит: она открыла глаза. Он курит опиум, впервые курит при ней.

– Впервые ты куришь при мне, – говорит она.

– Я курю, потому что я несчастен. Если бы я не курил, я бы просто не выдержал. Здесь все курят, даже носильщики.

– И женщины, я знаю.

– Да, те, что из богатых. Моя мать курила опиум. Мы, китайцы, умеем курить. Для нас это вполне естественно. Белые в опиуме ничего не смыслят. Когда они при нас курят, нам смешно… и как потом они тупеют прямо на глазах…

Он смеется.

Молчание.

Они оба смеются.

Девочка смотрит на него. Перед ней снова «незнакомец с парома».

– Это как бы твоя профессия ничего не делать, спать с женщинами и курить опиум. А еще ходить в клубы, бассейны… в Париже… Нью‑Йорке, во Флориде…

– Ничего не делать – это профессия. И очень трудная…

– Может быть, самая трудная…

– Может быть.

Она подходит к нему. Он гладит ее по голове, смотрит на нее, открывает в ней для себя все новое и новое.

– Ты ведь не знала своего отца.

– У меня осталось о нем два воспоминания. Я помню его в Ханое и Пном‑Пене. И это все. Помню день его смерти… Мать плакала, кричала… Я вот что хочу у тебя спросить: если ты богат, ничего не делаешь и как‑то выносишь это, что для этого нужно? Ну деньги, это я понимаю, а что еще?

– Нужно быть китайцем – он улыбается – и еще играть в карты. Я много играю. Когда шофер говорит, что я в городе, это значит, что я играю, часто с бродягами ночью, у реки. Не знаю, что бы я делал без карт.

Она подошла к нему. Села в кресло возле бассейна.

– Когда мы с тобой встретились, я подумала что ты… нет, не миллионер, но, конечно, человек богатый, и еще, что часто спишь с женщинами и что тебе страшно. Чего ты боишься, я не поняла. И сейчас не понимаю. И не умею сказать об этом… Ты как бы боишься смерти…, но и жизни тоже, жизни, которая рано или поздно все равно закончится смертью, боишься, что не сможешь никогда забыть об этом. А еще боишься, что не сумеешь любить… и никогда не забудешь, что… нет, я не знаю, как это сказать…

– Ты просто не хочешь…

– Ты прав, не хочу.

Молчание.

– Никто не знает, как это сказать.

– Ты прав.

– А как по‑твоему, сам‑то я знаю, что всего этого боюсь?

Молчание. Девочка думает.

– Нет. Вернее, ты не знаешь, насколько сильно ты боишься…

Молчание. Она смотрит на него так, словно только что с ним познакомилась.

– Я хочу помнить тебя, помнить все о тебе, помнить всегда, говорит она и добавляет. – Тебя, который ничего о себе не знает… например, когда ты был маленький, ты болел, но даже этого ты не знаешь…

Она смотрит на него, берет его лицо в свои руки, смотрит на его лицо, закрывает глаза и продолжает смотреть.

– Даже когда веки мои опущены, я вижу твои глаза, – говорит она.

– Но кое‑что я все же знаю про себя. Только вот как ты об этом догадалась?

– Из‑за младшего брата… у него на спине есть длинная линия, точно такая же, как у тебя… немного изогнутая… это под кожей, там, где позвоночник.

Мама считала, что это рахит. Она возила меня в Токио, к известному врачу.

Она подходит к нему, наклоняется, целует его руку.

– Я бы предпочла, чтобы ты меня не любил.

– Я тебя на люблю. (Пауза.) Довольна?

Она смеется, потом начинает дрожать, но не сдается, продолжает игру:

– Наверно, ты будешь убеждать себя в этом… потом…

– Наверно.

– Как ужасно услышать… такие слова, узнать голос, который их произносит…

Он обнимает ее, целует снова и снова.

– По‑моему тебе хочется совсем другого, – говорит он.

– Да, да.

– Подумай еще, почему мне так страшно, – говорит китаец.

– Может ты просто внушил себе это… как и то, что любишь меня?

– Может быть.

– Потому что иначе и нельзя… если тебе все дано, это все равно что смерть?…

– Ты хочешь сказать, что быть таким, как я… жить, как я, это все равно, что смерть?… – уточняет он.

Она кричит тихим голосом:

– … Этот наш с тобой разговор… он вообще‑то очень нудный…

Молчание.

– Еще один вопрос я все же хотел бы тебе задать, – настаивает он.

Она не хочет. Говорит, что не умеет отвечать на вопросы. Спрашивает сама:

– Ты никогда не спал ни с одной белой женщиной, кроме меня?

– В Париже спал. Здесь нет.

– Здесь невозможно достать белых женщин?

– Совершенно невозможно. Но есть французские проститутки.

– Это дорого?

– Очень.

– Сколько?

Китаец бросает на нее взгляд. Увидев это, она смеется, очень громко.

Внезапно он решает солгать:

– Точно не знаю. Наверно, тысяча пиастров?

Он смеется вместе с ней.

– Я бы хотел, чтобы ты мне один‑единственный раз сказала: «Я пришла к тебе только из‑за денег».

Девочка медлит. Она пытается понять, зачем ему это. Она не может лгать. Она не может это сказать. Она говорит:

– Нет. Возможно, потом я об этом и думала. Но на пароме деньги были не при чем. Совершенно не при чем. Я тогда вообще забыла об их существовании.

Мысленно он возвращается на паром.

– А ты притворись.

Она выполняет его просьбу:

– Тогда, на пароме мне показалось, что ты весь в золоте, и твой черный автомобиль золотой, и даже ботинки. Наверно поэтому меня сразу так сильно потянуло к тебе. Но и не только поэтому, хочешь верь, хочешь не верь. Конечно, возможно, меня тянуло именно к золоту, только я сама этого не понимала.

Китаец смеется.

– Золото – это был тоже я…, – говорит он.

– Не знаю. Не обращай внимания на то, что я говорю. Я не привыкла так разговаривать.

– Но я все же обращаю внимание. Но не на то, что ты говоришь. А на тебя, на то, как ты говоришь.

Она берет его руку, смотрит на нее, целует.

– Главное для меня все‑таки были твои руки, – признается она, но тут же спохватывается, – по крайней мере мне так казалось. Я представляла себе, как они снимают с меня платье, раздевают меня совсем, и как ты потом смотришь на меня.

Молчание. Он это знал. И знает. Он смотрит в сторону. Улыбается. Игра вдруг становится чересчур опасной. Он кричит так, словно бьет ее наотмашь:

– А брильянт, ты хочешь брильянт?

Девочка вскрикивает. Плачет. Но отказывается от брильянта.

Долгое молчание.

Теперь китаец знает, что, если она и хотела брильянт, то только для того, чтобы отдать его матери, и только сейчас она задумалась об этом, когда он сам ее об этом спросил. А тогда она хотела лишь того, чтобы его рука коснулась ее тела.

– Забудь, – говорит он.

– Я уже забыла. Брильянт, мне бы никогда не захотелось ничего подобного. Если ты беден, тебе все равно не удастся продать его. Стоит только нам показать его им, и они сразу решат, что он краденый.

– Кто это «они»?

– Китайские ювелиры, но и вообще ювелиры любой национальности. Моя мать была знакома когда‑то с одной молодой, бедной женщиной, ее любовник подарил ей брильянт, два года она пыталась продать его и так и не смогла. Тогда она вернула брильянт тому мужчине, который ей его подарил, и он дал ей за него деньги, но очень мало. И понятно почему: он решил, что она возвращает ему совсем не тот брильянт, что он ей подарил, и этот новый брильянт краденый и вообще ничего не стоит. Мама говорила мне, чтобы я никогда не принимала в подарок брильянты, а только деньги.

Китаец обнимает ее:

– Так значит ты выглядишь, как нищенка?

Молчание.

– Такой брильянт дорого стоит? – спрашивает она.

– Очень.

– Очень‑очень или просто очень?

– Не знаю.

Они смотрят на заморское кольцо. Потом китаец говорит:

– Оно стоит, возможно, десятки тысяч пиастров… Мне известно только то, что это брильянт моей матери. Он был ее приданым. Отец оправил его для меня уже после ее смерти у известного парижского ювелира. Этот ювелир сам приезжал за брильянтом в Маньчжурию. И потом снова приехал отдать нам готовое кольцо.

– Вот это да, – восхищается она.

Он не отвечает, отпускает ее. Он любит ее. Она вдруг начинает смеяться, громко.

– И ведь правда, – говорит она, – брильянт не пошлешь в малюсенькой почтовой посылке…

Она смеется. Прямо заходится от смеха. Говорит, что представляет себе, как брильянт путешествует в одиночестве в огромном бронированном грузовике. Брильянт вообще нельзя перевозить, заявляет она, потому что даже если он «огромен», он все равно слишком мал – смеется она – в лучшем случае величиной с горошину.

Когда она смеется, он всегда чувствует себя счастливым. «Моя дочь смешлива, я была такой же в ее возрасте», – говорит мать.

– Я знаю, что ты не сразу заметила этот брильянт, – говорит он.

– Нет, я уведела его почти сразу, но отдельно от тебя. Я не могла его не заметить. Я все же знала, что такое брильянт. Я даже понюхала его: мне показалось, что от него пахнет так же приятно, как от тебя… опиумом, шелком, одеколоном. Про себя я совсем не подумала, в том смысле, что я могу смогу носить его. Мне кажется, люди рождаются бедными. Даже если в один прекрасный день я разбогатею, я все равно всегда буду думать, как нищенка, и тело, и лицо у меня не изменятся, всю жизнь я буду выглядеть, как нищенка. И мать тоже. Она так похожа на нищенку, что это просто ужасно.

Он так не считает. Для него ее мать похожа на крестьянку и очень красива.

Она опять очень пристально смотрит на него.

– Вот ты, ты похож на богача, – говорит она. – А как выглядит твоя невеста?

– Обычно. Похожа на богатую. Как и я.

Девочка берет его руку, ту, на которой брильянтовое кольцо. Смотрит на кольцо, на брильянт. Опускает глаза. Он, он смотрит на нее.

– Повтори то, что ты мне только что сказала, – просит он.

Она повторяет:

– Меня потянуло к тебе сразу же и очень сильно. Это правда.

– Также сильно, как тебя тянет к младшему брату…

Она думает:

– Как тебе это объяснить… мой младший брат, он как бы мой ребенок…

– Твой младший брат ни разу не овладел тобой…

– Нет. Я сама все делала руками.

Они так и сидят, обнявшись. Он говорит совсем тихо, что любит ее младшего, брата, любит по‑настоящему.

Они зажигают ароматические палочки. Поют. Разговаривают. Девочка ласкает тело своего любовника.

– У тебя тоже кожа совсем шелковистая, – говорит она.

– Как у твоего младшего брата.

– Да, и у него, у нас у всех троих такая кожа.

Ночи становятся изнурительными. Жара нестерпима. Люди ложатся спать на берегах водоемов. Вдалеке виднеются набережные транспортной конторы. Китаец с девочкой тоже там бывают. Иногда китаец сам садится за руль. Тогда шофер и девочка очень пугаются.

Китаец удерживает девочку возле себя, везде, всегда.

– Я тебя люблю так, как если бы ты была моей дочерью, – говорит он.

Комната китайца. Девочка объявляет китайцу, что мать получила разрешение на репатриацию старшего сына.

– И когда это произойдет?

– Очень скоро. Точнее я сказать не могу.

– Мне говорил отец, что твой брат на листе отъезжающих.

– Твой отец знает все…

– Да. И то, что вас касается, он тоже знает.

– Действительно все?

– Да.

– А как у него это получается?

– Он платит. Покупает. Даже когда это совершенно не нужно, он вытаскивает кошелек… это доходит до смешного…

– А по‑моему это просто противно…

– Конечно. Но мне наплевать… По‑другому он не может. У него в голове одни пиастры.

Девочка плачет. Он берет ее лицо в свои руки. Она дрожит. Говорит:

Все‑таки, наверно, я переспала с тобой, чтобы ты дал мне денег, даже если я про это совсем не думала.

Он еще теснее прижимает ее к себе. Ему опять становится страшно. Он говорит:

– Я должен кое‑что тебе сказать… это немного трудно сказать… я дам тебе денег для твоей матери…От моего отца. Она предупреждена.

Девочка, словно, не услышала, что он ей сказал. Потом она вдруг резко освобождается от его объятий: до нее наконец дошло, что китаец был у ее матери.

– Это невозможно, моя мать даже не знает, что вы существуете, – кричит она.

Этот переход на «вы» звучит очень грубо. Он не отвечает.

Внезапно ее охватывает сомнение, глаза наполняются слезами. Она смотрит на него, как на преступника:

– Вы наводили справки о моей семье!

– Китаец не сдается:

– Да, я ездил в Садек, чтобы повидаться с твоей матерью по просьбе моего отца. Чтобы поговорить с ней. Чтобы понять, насколько бедна ваша семья.

Он смотрит на нее грустным взглядом, полным любви к ней:

– У вас и правда больше ничего нет. Единственно, что они могли бы еще продать, это тебя. Но нет покупателя. Твой старший брат написал моему отцу. Твоя мать хотела встретиться со мной. Отец попросил меня повидаться с ней. Я видел ее.

Девочка вскидывается. Еще больше удаляется от него: он становится для нее человеком, который видел мать в ее нищенском состоянии, в позоре и несчастье.

– Да как вы посмели… – кричит она.

Китаец говорит осторожно, очень ласково:

– Твоя мать знает все, знает даже, как все у нас началось. Сначала она была в ужасе, что ее дочь может выйти за китайца. Потом она уже хотела, чтобы это случилось. Мы долго разговаривали. Главное, я хотел, чтобы она не надеялась. Не надеялась, что я женюсь на тебе. Чтобы она отказалась от этой надежды раз и навсегда. Я напомнил ей о китайских законах. Рассказал об отце, который предпочел бы, чтобы я умер, только бы не нарушать закон.

Девочка плачет. Она снова перешла на «ты»:

– Я бы могла сказать ей, что это я не хочу выходить за тебя замуж… ни за что… ни за какие деньги…, что мне плевать на этот брак… и вообще на все… тогда бы она не была так унижена.

– Она не была унижена, клянусь тебе. Мы даже смеялись вместе…

– Над чем?

– Над китайскими законами. И над моим отцом.

– Моя мать любит смеяться… это у нее осталось от прежней жизни.

– Да. Я сказал ей, что знаю от отца об отъезде ее сына. Я спросил ее, сколько денег ей нужно для этого. Она сказала мне: «двести пятьдесят пиастров».

Китаец и девочка смеются. Потом девочка плачет, улыбаясь. А потом китаец перестает смеяться, смотрит на девочку и говорит:

– Когда общаешься с твоей матерью, хочется любить тебя, любить ее дочь.

Внезапно девочка начинает говорить совсем по‑взрослому:

– Надо дать ей побольше… Ведь на пароходе придется за все платить, если хочешь путешествовать по‑человечески. За билеты‑то заплачено, но это еще не все… а потом пойдут бесконечные траты: зимняя одежда, пансион, школа электриков, курсы Виоле.