Исторический комментарий. Франция официально капитулировала Германии 22 июня и, хотя Франция никоим образом не была побеждена ею

Франция официально капитулировала Германии 22 июня и, хотя Франция никоим образом не была побеждена ею, Италии – 25 июня. Имея достаточно боеприпасов, пищи и воды, чтобы выдержать длительную осаду, несколько гарнизонов линии Мажино оборонялись до 30 июня или даже до первых дней июля, но в конце концов они тоже сдались. Франция была разделена на оккупированную зону (примерно две трети территории страны на севере и все Атлантическое побережье) и прогерманский «огрызок», управляемый марионеточным французским правительством, разместившимся в курортном городе Виши.

Менее чем через месяц после капитуляции Франции в речи перед рейхстагом Гитлер предложил мир, на неуточненных условиях, Черчиллю и британскому народу. Еще до того, как премьер‑министр мог публично отвергнуть предложение, британская пресса объявила свое неприятие идеи. Тогда с аэродромов оккупированной зоны Люфтваффе начали то, что впоследствии станет известным как «Битва за Британию» – попытка Германа Геринга уничтожить королевские ВВС (RAF) и открыть путь к вторжению на британские острова. Так как Великобритания объявила войну Германии вслед за вторжением в Польшу, Люфтваффе уже бомбили ее территорию с осени 1939 года. Однако начавшиеся в июле налеты были намного более обширными и интенсивными.

В ожидании установления превосходства в воздухе над Британией Вермахт начал подготовку к операции «Зеелёве» («морской лев») – морскому вторжению на британские острова. Если бы Люфтваффе вырвали контроль за британские небеса у королевских ВВС, это было бы первое вторжение в Великобританию со времен вторжения норманнов, ведомых Вильгельмом Завоевателем в 1066 году. В этом вторжении должен был принять участие и Карл фон Кунов.

Он, однако, был избавлен от этой участи из‑за неспособности Люфтваффе Геринга уничтожить королевские ВВС. К середине ноября 1940 года для ОКВ и, что важнее, для Гитлера стало очевидно, что битва за Британию проиграна. Хотя Карл фон Кунов не мог этого знать, Гитлер обратил свое внимание на восток, на Советский Союз.

В то время как битва за Британию вовсю шла, произошли новые события на Балканах и в Африке, которые в конечном счете потребовали применения значительных сил германской армии. В сентябре итальянская армия вторглась в Египет, только чтобы быть полностью изгнанной контратакующими силами Британского Содружества в декабре. За несколько месяцев британцы выгнали итальянцев из Восточной Африки и довольно скромными силами продолжали наступать на запад, в Ливию, попутно беря в плен огромное число итальянских солдат. Тем временем территория Румынии была систематически «дипломатически» расчленена – и ее население украдено – Венгрией, Советским Союзом и Болгарией за лето 1940 года, а Италия вторглась в Грецию из Албании в последние дни октября.

И здесь тоже «новые римские легионы» Дуче потерпели позорное поражение, на сей раз от рук греческих сил генерала Метаксаса. Заручившись твердым союзом с Венгрией и Румынией к ноябрю, немцы в конце зимы и весной 1941 года занялись восстановлением военно‑политического положения их итальянских союзников на нескольких фронтах и подготовкой к операциям против Советов.

В марте 1941 года сербы совершили в Югославии государственный переворот и аннулировали недавно заключенное соглашение о союзе с Германией. 6 апреля Германия вторглась в Югославию из Венгрии и завоевала ее за двенадцать дней – хотя жестокая партизанская война продолжалась там до конца войны. Одновременно силы Вермахта вторглись в Грецию из Болгарии и разбили к концу апреля армию Метаксаса – вместе с их союзниками из Британского Содружества. В мае Люфтваффе начали крупнейшую в истории высадку воздушного десанта против сил Содружества на Крите, и менее чем через двенадцать дней борьбы этот ключ к Эгейскому морю был в немецких руках.

Немецкие механизированные силы под командованием одного из любимейших офицеров Гитлера, Эрвина Роммеля, в феврале начали прибывать в Северную Африку, и к середине апреля Африканский корпус отогнал британцев назад, к египетской границе.

Таким образом, к весне 1941 года Германия заняла или контролировала всю территорию в Европе, граничившую с Советским Союзом и западными территориями ее недавно расширенной империи – Восточной Польшей, Литвой и Бессарабией. Вторжение в Советский Союз – операция «Барбаросса» – однако, было отсрочено, по крайней мере, на месяц необходимостью закрыть «дыры», вызванные военными амбициями Муссолини и поражениями итальянцев.

Вспоминает Карл фон Кунов…

Сразу после завершения кампании во Франции 161‑я пехотная дивизия была снова переброшена, на сей раз с запада на восток, и собралась в Сувалках и окрестностях, вблизи новой советско‑германской границы. (См. карту 2–2.) Сувалки непосредственно граничили с нашей родиной – Восточной Пруссией – и вклинивались в некогда польские земли. Хотя прошло едва ли десять месяцев после окончания войны с Польшей, город уже значительно изменился. Горожане производили впечатление дружелюбных и организованных людей. Там была уже устроена большая, хорошо обставленная гостиница‑ресторан, названная «Немецким Домом». Немец – владелец гостиницы, казалось, рекламировал своей дородностью качество его кухни. Наш командир полка, полковник Невигер, который часто использовал весьма тонкие выражения, говорил, что, если бы этот гастроном «закрыл свои глаза, то лопнул бы».

Хотя частый сарказм полковника Невигера был действительно резок, он бледнел по сравнению с методами командира моей старой роты из моих солдатских времен. Капитан Эрвин М., или «тот самый Эрвин», как его звали (только за его спиной!) солдаты, был одним из наиболее незабываемых людей, которых я когда‑либо встречал в армии. Я служил под его началом с 1932 по 1936 год.

Он был среднего телосложения и худ, не отталкивающей внешности, с маленькими, холодными глазами и тонкими губами. Его бледность и исключительно тонкое телосложение заставили меня подозревать, что он мог страдать от болезней желудка, что позже подтвердилось. Он, казалось, подавлял боль, выкуривая огромное количество сигарет, но, конечно, результат был противоположным. Его болезнь, возможно, уже была хронической и, конечно, была одной из причин его сварливого, «отмороженного» поведения.

Ветеран Восточного фронта Первой мировой, Эрвин был счастливее всего, когда только что закончил устраивать кому‑то разнос. Он всегда упоминал нас, его солдат, в третьем лице, странном и раздражающем анахронизме времен крепостничества в Восточной Пруссии. Эрвин, к примеру, приказывал солдату бежать, не говоря: «Беги, Шмидт!», а скорее лая: «Он должен бежать!»

Мое знакомство с «тем самым Эрвином» было незабываемым. После недолгой отсидки на гауптвахте за небольшое нарушение инструкций (это было четвертое и последнее мое посещение гауптвахты за время моей службы) я обнаружил, что у нашей роты был новый командир. Штабсфельдфебель подошел к двери кабинета командира, выждал секунду, вытянулся, прочистил глотку и только затем, наклонившись, скромно постучал. После резкого «Ja!» меня втолкнули в маленькую комнату, и я встал по стойке «смирно», в то время как штабсфельдфебель представил меня капитану как «задницу только что из‑за решетки».

Комната была заполнена синим дымом, и измученный, бледный человек с тонкими пепельными волосами сидел неподвижно за столом, вначале даже не обратив внимания на доклад сержанта. Его глаза почти закрылись, он, казалось, собирал всю свою силу, как гуру, чтобы быть готовым к моему появлению. Мгновение спустя он поднялся и встал передо мной, явно закипая.

В кипящем гневе капитан объявил сквозь сжатые зубы, к чему я должен был готовиться, если бы я заставил его еще хоть раз меня наказать. Успокоившись столь же быстро, как и впав в ярость, видимо насытившись, он сел обратно за стол. Позднее я понял, что он всегда был доволен и непринужден, устроив кому‑то полный разнос. Почти четыре года он нависал надо мной, как меч Дионисия нависал над Дамоклом.

Обладая столь же острым языком, полковник Невигер был бесконечно более культурен и более проницателен, чем «тот самый Эрвин». После французской кампании он произнес речь пред всем офицерским составом и кандидатами в офицеры. «Господа, – сказал он, – вы можете со всей уверенностью затянуть ремни на своих шлемах. У нас нет повода праздновать. Перестрелка у застав, к счастью, позади. Но настоящая война начнется, когда крупные державы вступят в игру». Немногие из нас знали, сколь пророческими были его слова.

В гражданской одежде или форме служащих таможни офицеры дивизии постоянно осматривали происходящее на советской стороне границы. Не заняло много времени выяснить, что на той стороне также шел хорошо скрываемый процесс развертывания.

Позже, во время кампании в России, 161‑я пехотная дивизия из Восточной Пруссии испытала всю беспощадную жестокость войны против равного противника, от которой она была избавлена во время французской кампании. В августе – сентябре 1944 года, после перехода румынской армии на сторону врага, 161‑я, как и многие другие дивизии германской армии, была разбита. В 1964 году издательство Wehr und Wissen выпустило книгу моего брата по обществу, генерал‑майора Ганса Кисселя, названную «Катастрофа в Румынии». В примечаниях к этой книге я нашел историю, написанную 5 января 1945 года обер‑лейтенантом Штайнмайером – командующим 4‑го батальона 241‑го артиллерийского полка 161‑й пехотной дивизии. Обер‑лейтенант Штайнмайер совершил марш в 750 километров за тридцать два дня, непрерывно преследуемый русскими партизанами; 23 сентября он и его люди достигли наших войск. Штайнмайер был убит в бою 21 апреля 1945 года в Мюдене (Аллере)! Это была лебединая песня храбрых бойцов этой дивизии из Восточной Пруссии.

В конце лета 1940 года, пробыв в Сувалках несколько недель, многие из состава 161‑й дивизии были отосланы назад в Рейх, чтобы попасть в другие части. Я помню, что из полкового штаба 371‑го пехотного полка осталось только несколько офицеров кавалерии и полковой адъютант – в последнем случае, видимо, чтобы ввести в ход дела нового командира. Адъютант был в звании обер‑лейтенанта и родом из старой семьи силезских дворян. Позже он покончил с собой, когда открылись его гомосексуальные отношения с подчиненным. Я узнал об этом только несколько лет спустя от одного из его двоюродных братьев, который оказался вместе со мной в Румынии. Полковник Невигер, всегда хорошо отзывавшийся о своем прежнем адъютанте – и, конечно, справедливо, – никогда нам ни о чем подобном не рассказывал, хотя скорее всего он был в курсе. Вероятно, все это дело его крайне беспокоило, потому что он часто ставил нам своего адъютанта в пример как отличного офицера.

Покинув 161‑ю дивизию, мы вновь отправились через весь Рейх, с востока на запад, и оказались в Людвигслусте, в Мекленбурге. Здесь мы присоединились к недавно сформированному 677‑му пехотному полку 332‑й пехотной дивизии. Людвигслуст был местом жительства прежнего великого герцога Мекленбурга, который сошел с престола в 1918 году. Как наша Восточная Пруссия, Мекленбург был главным образом малонаселенной аграрной землей, в которой 60 процентов территории принадлежало 1 проценту фермеров – в основном дворянам. В Людвигслусте жило приблизительно 14 000 человек. Перед Второй мировой здесь был гарнизон 14‑го кавалерийского полка. Командующим тогда был полковник (впоследствии генерал‑майор) Фридмунд фон Арним. Во время нашего присутствия в Людвигслусте там стояла резервная кавалерийская часть под командованием полковника Фрейхера фон Родде, с адъютантом лейтенантом графом фон Бернсдорфом.

Один карьерный офицер как‑то рассказал мне о небольшом эпизоде, который якобы произошел в офицерском зале кавалерийской академии Ганновера. Одного офицера артиллерии направили туда для получения высшего образования в искусстве верховой езды, но у его фамилии не было дворянской частицы «фон». Раз, сидя за столом, он взял на себя смелость произнести несколько слов и был тут же перебит одним из офицеров‑кавалеристов: «Если ты артиллерист да еще и буржуазного происхождения, то держи рот закрытым и стыдись себя!» Учитывая подобное отношение, вполне понятно, что в Людвигслусте к нам, гренадерам из Восточной Пруссии, относились с большим подозрением!

Когда наш новый скромный адъютант, родом простолюдин, робко спросил своего благородного коллегу, могли бы наши офицеры использовать офицерский зал кавалерийского полка для собрания, ему было категорически отказано. Оправданием стало то, что в зале находилось много ценностей, включая подарки прежних правящих домов Мекленбурга, и нам нельзя было его посещать. Наш небольшой полковник был рожден кавалеристом, прежде служил в 8‑м уланском полку, женился на дворянке и только из‑за неудачного стечения обстоятельств в конце концов оказался в пехоте. Ему причинило сильную боль столь предвзятое отношение товарищей его же собственного рода войск. Наш полковник позвонил адъютанту кавалеристов и спросил его, нельзя ли убрать эти ценности, чтобы нам было временно дозволено пользоваться офицерским клубом.

Адъютант ответил с чрезвычайным раздражением, так как этот вопрос был явным сарказмом. Но отвечать подобным образом нашему полковнику было ошибкой, поскольку полковник Невигер был в любое время готов сделать быстрое, едкое и часто крайне обидное замечание. К примеру, однажды мы ехали на поезде через один город. Наш полковой ветеринар обратился к командиру и сказал: «Герр полковник, здесь в Ландсберге я зарабатывал свои шпоры как ветеринар». Невигер быстро ответил: «Но затем‑то вы их сняли», намекая, что ветеринар более не был особенно хорошим всадником. В другом случае его адъютант, также кавалерист, как и полковник, принес извинения за опоздание на обед, объясняя, что он только вернулся с занятий верховой ездой. Не отрывая глаз от тарелки, командир полка ответил: «Хорошо, если вы желаете назвать то, чем занимаетесь, верховой ездой».

Несколько дней спустя после того, как господин из кавалерии отказался дать нам воспользоваться их залом, полковник Невигер встретил на улице этого парня, лейтенанта графа фон Бернсдорфа, и сцепился с ним. Предметом конфронтации не был, однако, презренный способ, которым он отказал нам в использовании их зала, а то, что адъютант носил форму и отдал честь не по уставу. «Вы не возражаете застегнуть воротник вашего мундира, граф фон Бернсдорф? – произнес полковник с лучшим берлинским акцентом. – Вы не генерал, и у вас нет медали на шее! И если у вас есть такая возможность, узнайте у профессионального офицера, как лейтенант должен отдавать честь полковнику!» Этим он буквально ошеломил молодого дворянина. Полковник Невигер оставил его одного и, довольный, продолжил путь.

Мы провели свое собрание в соседнем городе, в современном клубе местной бомбардировочной эскадрильи Люфтваффе. Они сразу предложили нас выручить. Большая часть женского населения была уже впечатлена молодыми, украшенными наградами пилотами эскадрильи, к недовольству высокомерных, старых и скучных кавалеристов резервного полка. Было очевидно, что даже местные дворянки, включая королевских особ, предпочли летчиков кавалеристам. К сожалению, наше мероприятие, которое проводилось вместе с пилотами, не прошло без эксцессов. Один из наших командиров батальонов, немолодой майор, поссорился с хозяевами зала из Люфтваффе. Он попытался выиграть спор, используя свое звание, что, конечно, было плохо воспринято другими пилотами. Мы, младшие офицеры, спонтанно стали на сторону молодого капитана Люфтваффе, и я, возможно, зашел слишком далеко. Позже майор зло отплатил мне.

Народ Мекленбурга и их великий герцог, как известно, являются потомками славянского племени бодричей, которое обосновалось в области между реками Траве и Варнов примерно в 500 году нашей эры, после того как эти земли покинули германцы. В двенадцатом столетии князь бодричей стал сувереном германского Рейха, и его люди приняли христианство. В 1815 году Мекленбург стал великим герцогством.

После проживания в долине Ары, среди потомков римских легионеров и западноевропейских народов, мы – восточные пруссаки – познакомились с другой ветвью нашего немецкого народа. В отличие от живого, разговорчивого народа долины Рейна, люди здесь казались более спокойными и более осмотрительными. Их особенно заботили хорошие манеры – возможно, причиной этого было присутствие великого герцога и многочисленных дворян.

Наши пехотинцы, естественно, проявляли особый интерес к женской части населения. Можно было легко понять высказывание о польских женщинах, что у славянских женщин (имея в виду происхождение леди Мекленбурга) есть несравненное очарование[7]. Если девушки долины Ары были в основном темненькими, то здесь они были в основном светловолосыми, с голубыми или серыми глазами. Если женщины Рейнланда, из‑за их католической веры, отстраненно ведут себя с мужчинами, то здесь можно было видеть радостную беззаботность. В огромных количествах наши солдаты уступали очарованию этих красивых девушек.

Даже я не мог не соблазниться. Это искушение в конечном счете дало возможность старому майору отомстить мне за мой выбор сторон в клубе пилотов Люфтваффе.

После французской кампании был снят государственный запрет на танцы. Однажды вечером офицеры штаба полка направились на танцы в их любимое место, «Принц Блюхер» (во время советской оккупации оно было переименовано в «Эрнст Тельман», в честь писателя‑коммуниста!). Даже командир полка, преодолев колебания, присоединился к нам. Среди присутствовавших девушек были такие красотки, что даже вызвали восхищение нашего обычно строгого командира. Он несколько раз приглашал особенно красивую девушку на танец – ту самую, которая несколько недель спустя будет ночевать в моей квартире. Хорошенько выпив, я не смог заставить ее подняться на ее прелестные ножки!

Ее начальник – управляющий местной почты, будучи весьма раздражен, позвонил в полковой штаб и сказал, что одна из его девушек пропала. Он добавил, что последний раз ее видели с офицером нашего пехотного полка. К счастью, командир полка был в отъезде, и я надеялся, что все это дело порастет травой до его возвращения. Конечно, в такой фермерской земле, как Мекленбург, где есть трава, есть и коровы, и одна как раз объявилась, как трава начала расти….

В этом маленьком городке было известно, что майор, принявший командование в отсутствие полковника, сам был не без греха, так что вздрючка, устроенная им мне, больше касалась моей глупости, нежели моего морального облика. Он не стал особо раздувать дело, но сообщил все детали полковнику Невигеру, когда тот вернулся. Я должен был доложить командиру полка!

В глазах полковника я был мерзавцем, бабником, соблазнившим самую симпатичную девушку в городе. Хотя я его уверял, что все было безобидно, и почти все офицеры штаба видели, что действительно красавица была ужасно пьяна, старик не верил мне, и – как я должен сегодня признать – со своей точки зрения, он был прав.

Девушка из почтового отделения была немедленно переведена в Шверин, что как минимум внешне уладило вопрос для ее начальника и для моего полковника. Незадолго до конца войны я встретил ее еще раз. Она вышла замуж за врача, который был на Курляндском фронте. Я мог только пожелать ей от всего сердца увидеть его снова в добром здравии.

За месяцы до этого инцидента прошел слух, что меня рекомендовали повысить в звании. Готовясь к этому, я заказал пару офицерских кавалерийских сапог и штанов для верховой езды. Однажды утром меня разбудил мой командир словами: «Доброе утро, лейтенант!» Мое непростое прошлое не позволило мне сразу получить звание обер‑лейтенанта, что, учитывая мой срок службы, должно было произойти еще в 1935 году. Согласно этому я был самым старослужащим лейтенантом во всей армии!

За завтраком в своей обычной манере полковник Невигер заметил: «Вы выглядите столь нелепо!» Уголком глаза я заметил, что он тщательно наблюдал, стараясь увидеть, не царапал ли я тарелку своей вилкой или ел горох с ножа! Командир полка и его адъютант, между прочим, в соответствии с их званием, размещались в изящной вилле баронессы Фосс. Она родилась в Америке и годы спустя очень любезно помогла моей первой жене и восьмилетней дочери, когда они бежали из Восточной Пруссии.

Конечно, месяцы после развертывания новой 332‑й пехотной дивизии мы упорно работали, чтобы закончить обучение наших солдат, офицеров и унтеров. Там я заметил, что наш командир полка отрицательно относится к национал‑социалистическому режиму. Вскоре после французской кампании Геббельс публично объявил Гитлера «Grössten Feldherrn aller Zeiten» («Величайшим командующим всех времен»), что в просторечии стало сокращаться до «Gröfaz». Однажды вечером, когда мы обсуждали этот вопрос в нашем временном зале, полковник Невигер сказал со своим сильным берлинским акцентом: «Величайший командующий всех времен? Ну я не знаю. Этому надо учиться», – намекая, что военное образование Гитлера оставляло желать лучшего.

Я еще раз заметил его вольное отношение к партийным протоколам во время штабных учений, в которых принимал участие весь офицерский состав нашей недавно развернутой дивизии и которыми командовал наш полковник. На этом учении командир полка должен был сообщить командующему генералу, что весь офицерский состав присутствовал. Согласно инструкциям, так как полковник не носил фуражку, то он должен был отдать генералу «немецкое приветствие»[8]. И все же полковник Невигер ограничился простым поклоном.

То ли нехватка политического энтузиазма полковника раздражила генерала, или это была просто расплата за его едкий стиль, но во время учений наш полковник получил удар в свою ахиллесову пяту! Когда он неточно процитировал некоторые выдержки из «Святого Писания» искусства командования из HDV 300/1, Die Truppenfuhrung (руководство оперативной доктрины), он был снисходительно поправлен генералом. Полковник Невигер покраснел, как девственница после непристойного предложения.

Я упоминал, что я был смущен во время первого смотра моего саперного взвода из‑за неблагоприятных обстоятельств, сопровождавших смотр. Здесь, в Людвигслусте, я устроил полковнику смотр как по нотам, что произвело чрезвычайное впечатление на всех гостей. Все же этот смотр не имел никакого отношения к нашей задаче как саперов – скорее это была демонстрация выправки и блеска.

Весной 1941 года 332‑я пехотная дивизия переместилась из Людвигслуста в одно из самых красивых мест Франции, на Атлантическом побережье около Дювиля. Здесь наш полковник получил гораздо более классные апартаменты, чем в Людвигслусте, а именно виллу известного парфюмера мадам Коти. Вилла располагалась в великолепном парке, высоко над городом, с волшебным видом на Атлантический океан. Справедливости ради, не только наш полковник, но и все наши солдаты получили такие апартаменты, которые большинство из нас видело только в кино. У каждого зажиточного француза, казалось, была здесь своя летняя резиденция.

В то время не было ни единого признака укреплений, которые будут позже построены в той области, потому что тогда все еще мечтали о «двинемся на А‑а‑англию»[9]. Конечно, мы со всеми усилиями старались найти признаки приготовлений к подобной операции. Было одно незначительное учение по погрузке на корабли, и все. Учение проводилось для операции «Зеелёве», предполагаемого вторжения в Англию. Наша часть учения проходила в дельте небольшой реки между Дювилем и Трувиль‑сюр‑Мером. Маленькое судно, на которое мы погрузились, вызывало сильные подозрения насчет его мореходности. В дополнение погрузку можно было производить только во время прилива, иначе уровень воды падал очень сильно, практически обнажалось дно. Я думаю, что разница уровней воды в прилив и отлив была около десяти метров – может, чуть больше, может, чуть меньше. Вероятно, не только я был обеспокоен; гросс‑адмирал Редер, очевидно, разделял мои сомнения и сомнения многих других насчет практичности этой операции. С имевшимися транспортами и военными кораблями для их защиты немецкие вооруженные силы не могли рискнуть вторжением в Англию.

Взгляд главнокомандования Вермахта (ОКВ)[10]в то время, вероятно, уже был обращен на восток, что было, к сожалению, подтверждено объявлением по радио, которое мы все услышали утром 22 июня 1941 года.

Date: 2015-10-19; view: 361; Нарушение авторских прав