Муж на автопилоте

В одном из рассказов Чехов упоминает чиновника, который умер от двух распространенных в России причин: водки и злой жены. А какая при водке должна быть жена? Милая, нежная, добрая, подносящая с утра стаканчик, вечером заботливо снимающая брюки и ботинки с завалившегося одетым в постель алкоголика? С утра стаканчик, вечером грязные ботинки, а в промежутке супруг отсутствует либо физически – на работе, либо психически – в пьяном дурмане. При подобной «семейной гармонии» еще неизвестно, кому надо скорее лечиться: мужу от алкоголизма или жене от мазохизма.

Злую жену никогда не соглашусь считать причиной мужских бед, а водку поставила бы на первое место. И вот ведь что интересно! Первопричина всех проблем – она же объект постоянных шуток и источник юмора. Может, у нас в национальном характере какое‑то замыкание случилось и припаяло смех к дурману? Наши лучшие кинокомедии от «Кавказской пленницы» до «Иронии судьбы…» построены на приключениях пьяных мужиков, и в любом застолье беспроигрышная увеселительная беседа гостей – воспоминания о хмельных происшествиях. Получается, с одной стороны, пьянство – страшный порок, а с другой стороны, большая забава. Разве не парадокс?

Мы дружили семьями. Точнее сказать – нередко собирались за праздничным столом. Если у меня, у Ирины, Насти, Кати или у Эльки день рождения, то каждая хочет видеть в этот день подруг, с мужьями в придачу. Складчина на Восьмое марта или Новый год, главная организующая сила – женщины, и компания по их желаниям. На майские или ноябрьские праздники удобно было собираться за городом – на нашей и Коли с Ириной дачах места хватало всем. Мужья относились друг к другу вполне терпимо, хоть и без особой любви. На день рождения Андрея у нас в доме всегда был другой контингент – семьи его дружков и приятелей.

В тот год Первомай был непривычно холодным. Злой ветер вперемешку со снегом, на улицу носа не высунешь, и трудиться на участке немыслимо. Остается только праздновать, отмечать День солидарности всех трудящихся, ныне, кажется, переименованный. Хотя трудящимся объединиться вовсе не грех.

Мужчины что‑то оживленно и одновременно конспиративно обсуждали на крыльце, выйдя покурить в перерыве застолья. Мы подслушали: оказывается, их тревожило, что спиртного может не хватить.

Мы решительно воспротивились планам поехать за добавочной водкой:

– Хватит вам!

– Но ведь погода холодная!

– А! Теперь уже и от температуры окружающей среды зависит, сколько принять на грудь!

– Конечно!

Две противоборствующие группы, разделенные по половому признаку, вернулись за стол, не дойдя до открытого сопротивления. Потому что и та и другая группа знала о тайных резервах. Андрей и Коля не без оснований предполагали, что у меня и у Ирины припрятано. Водка – «для компрессов» и настойки «от простуды». Но тема пьянства и алкоголизма, естественно, стала главной.

– Игорь! – хмурилась Элька. – Тебе хватит. Помнишь, что было позавчера?

– А что было позавчера? – пожал плечами Игорь, сделавший вид, что страдает частичной амнезией. – Мы немного отметили на работе.

– Совсем немного! – укоризненно скривила губы Элька. – Ты пришел, правильнее сказать добрел до дома, позвонил в дверь, я тебе открыла. И ты спросил…

Игорь дурашливо закатил глаза.

– Как пройти в библиотеку? – подсказал Коля.

Посыпались другие варианты:

– Который час?

– Как вас зовут?

– Зачем брови выщипала?

– Почему в бигудях?

– Он тебе сказал: «Заходи, раз пришла»? – выдвинул версию Андрей.

Никто не угадал, но всем уже стало весело, Игорю в том числе.

– Он меня спросил, – с горьким смехом призналась Элька: «Давно я тут живу?» Со дня рождения!

– Но я ведь пришел точно по адресу, – оправдывался Игорь.

Мужчины любят обсуждать феномен так называемого пьяного автопилота.

Олег рассказал, как однажды выпивал с лесозаготовителем из Коми. Мужик разворачивал бизнес и работал как проклятый. Строил деревообрабатывающий завод, потому что сырой лес гнать невыгодно, при заводе планировался цех по производству мебельных плит. Словом, мужик света белого не видел. Приехал в столицу, контракты заключил и решил расслабиться. Они с Олегом нарасслаблялись в ресторане до положения риз и допоздна. С утра нанятое и оплаченное такси ждало их у ресторана, Олег отвез партнера в аэропорт, влил в него пять стаканов кофе, чтобы тот относительно твердым шагом прошел регистрацию и посадку в самолет. На автопилоте мужик благополучно доставил себя в воздушный лайнер. Олег сел в такси и почему‑то назвал не адрес своего дома, а угол проспекта и улицы, где находится автобусная остановка, от которой обычно шел к дому. Назвал и отключился. Подъехав к заявленной точке, таксист растолкал Олега – прибыли! Водитель не задался вопросом, что пьяный мужик в час ночи будет делать у Загорьевского лесопарка. С другой стороны, хорошо хоть таксист не скрылся из аэропорта, дождался Олега.

– Помню, как хлопнула за мной дверца, машина уехала, – рассказывал Олег. – Впереди аллея – красивая, осенняя, фонари светят, желтые листочки кружатся, точно под музыку. А дальше обрыв, провал. Фонари, листочки, музыка и – бац! – я перед открытой дверью, за порогом стоит жена Настя.

– Все правильно, – подтверждает Настя, – только дорожка к нашему дому не освещена, и листочки к тому времени давно облетели, снег по щиколотку выпал. Но, девочки! Глядя на эту блаженную пьяную физиономию, я радовалась, что не Олег улетел в Коми, а правильный персонаж.

– Андрей тоже хорош! – подхватила я. Хотела говорить возмущенно, но нотки гордости за мужа невольно слышались в моем голосе. – Мы возвращались на дачу от приятелей, которые живут в соседнем поселке, нужно было проехать двадцать километров, гаишники там не водятся, и мне казалось, что Андрей выпил умеренно. Но когда он сел за руль, я поняла, что набрался под завязку. Да! Не спорь! – остановила я жестом Андрея, готового возразить. – Ты наклонился, сунул голову между колен и спросил, где тут газ и тормоз.

– Я шутил.

– Ты не шутил! Ты разогнуться не мог, я тебя за шкирку усадила и всю дорогу поддерживала, чтобы не заваливался.

– Но сначала наорала на меня.

– Я не орала, а шепотом говорила – все, что про тебя думаю. Представляете! У нас на даче дети, родители, они не лягут, пока мы не приедем. А с утра должны приехать мастера скважину бурить. Словом, заночевать у друзей мы никак не могли, потому что завтра Андрей будет мучиться жесточайшим похмельем и не то что за руль не сядет, ложку до рта не донесет.

– Так уж и не донесу.

– Молчи лучше! Ребята, это была самая страшная дорога в моей жизни! Мы ехали по проселку со скоростью десять километров в час, и каждую секунду я прощалась с жизнью.

– Ничего ты не прощалась, ты меня будировала.

– Мысленно прощалась.

– Но будировала? – спросил Игорь. – Изобрази.

Добрые друзья приписывают мне актерские способности. На самом деле этих способностей кот наплакал, но ломаться я не стала. Повернулась к Андрею, сжала кулачки на груди, подражая Эльке, уставилась на мужа с пронзительной мольбой, и мы представили действо в тесном салоне автомобиля.

– Андрюшенька, дорогой, любимый, солнышко! – быстро заговорила я. – Идиот, кретин, держи руль прямо, нас на обочину сносит. Андрей, помни, ты – кормилец, у нас дети маленькие и родители больные. Если ты сейчас навернешься до смерти и меня покалечишь, я тебе этого никогда не прощу. Я не каркаю, я не каркаю, зайчик. Это ведь не последний наш час? Ты ведь доедешь? Что бы я сказала в последний час? Как тебя люблю… Нет, я тебя совершенно не люблю, я ненавижу, когда ты напиваешься! Не буду, больше не буду. Ладно, про любовь. Ты мой светоч, ты держись, пожалуйста, мобилизуйся. Какая разница между мобилизуйся и мобилизируйся? Надо же, выговорил. Мы у Марии Алексеевны спросим, она кандидат русских филологических наук. Замучила всех правильностью речи. Спросим, если живыми доедем. Еще про любовь? Хорошо. А можно про любовь к родине? Потому что к тебе сейчас… Куда? Куда ты свернул? Это ведь не наш поворот!

Андрей, подыгрывая мне, изображал пьяного болванчика.

– Наш! – возразил он с притворно хмельным упрямством.

Мы еще некоторое время спорили: «наш – не наш», – а потом Андрей протрубил звуки остановившейся машины, выключенного двигателя и гордо произнес:

– Доехали! Автопилот, – он постучал себя по голове, – не подвел.

– Убить мало, – простонала я.

– Дачные утехи – отдельная статья, – вступила Ирина. – Коля, ты помнишь? Ты ничего не помнишь, бессовестный!

Родители Коли купили дом в деревне задолго до того, как дачу приобрели мы с Андреем. Молодежь из деревни много лет назад уехала, а старики еще коротали век. Ирина и Коля с ними подружились – привозили из города продукты и лекарства, в благодарность пенсионеры‑сельчане присматривали за домом, поливали огород и цветники. Одной женщине исполнилось семьдесят лет, наших друзей пригласили на юбилей.

– Как деревенские пьют? – спросила Ирина и сама же ответила: – Выпьют, закусят, еще выпьют, закусят, потом затянут песню, поют громко, во всю мочь, практически кричат. Выпьют, закусят – и плясать, то есть ходить по кругу, притоптывая и скандируя частушки, большей частью неприличные. Во время пения и топтания хмель из них выходит, трезвеют маленько. Коля не пел и не танцевал, – осуждающе ткнула пальцем в мужа Ира.

– Не люблю, – подтвердил Коля, – и не умею.

– И еще ты не пьянеешь! – ехидно заметила Ира.

– Как правило. Но, ребята! – развел руками Коля, оправдываясь. – Они пьют огненную самогонку, градусов семьдесят, называется почему‑то кальвадос. Я принес бутылку хорошего французского вина, дамы сказали – кислятина. Что и требовалось. Я бутылку к себе подвинул и планировал цедить ее весь вечер. Мужики призывали меня, конечно, кальвадоса отпробовать. И некоторые! – не будем показывать пальцами на мою жену – давили мне на ногу под столом – выпей, мол.

– Я тебе давила на одну рюмку, – возмутилась Ирина, – в плане уважения к хозяевам. А ты сколько принял? Не пьянеет он!

– После третьей общее число значения не имеет, – с видом знатока изрек Игорь.

– Девочки! – обратилась к нам Ира, правильно ища у женской половины сочувствия и сострадания. – Возвращаюсь я после хоровода за стол и вижу, что мой Коля улыбается! Совершенно ненормально улыбается, как блаженный. Точно он в другом, райском, мире пребывает. И там, в раю, он на своей любимой рыбалке, поймал не золотую рыбку даже, а русалку волоокую, которая его загипнотизировала. Словом, я таким идиотом Колю никогда не видела. Глаза выкатил, губы до ушей растянул, только слюни изо рта не текут. Коля, говорю, немедленно идем домой! Идем, говорит, а сам подняться не может. Приподнимется – и падает обратно на лавку. Я своим телом его загораживаю и призываю взять себя в руки. Деревенские нам, конечно, помогли бы. Посадили бы Колю в садовую тачку и с ветерком доставили бы к дому. Так после пьянок катают дядю Мишу, «на такси» называется. Но дяде Мише сто лет в обед, и после «такси» соседи полгода насмехаются. Допустить, чтобы пошел смешок – «московского Колю на такси отвозили», – я не могла. Наклонилась к Колиному уху и прошипела, что уже тачку готовят. Подействовало. Поднялся, устоял и еще на посошок потребовал. Кое‑как мы добрались до калитки за огородом. Я решила идти не по главной улице, а задами, потому что нельзя было исключить варианта, что Коле придется передвигаться на четвереньках, а мне его погонять хворостиной, как барана. До четверенек дело не дошло, я изобрела способ стимуляции движения накальвадосенного мужика, способ чисто женский, мотайте, девочки, на ус. Пятилась спиной, сделаю десяток шажков и протягиваю Коле руки: «Иди ко мне, дорогой! Топ‑топ, тихонько шагай, шагай. Не отводи от меня глаза, не смотри в сторону! Представь, что русалка – это я». Только он приблизится, отскакиваю и снова руки протягиваю, зову ласково. Коля по‑прежнему улыбался придурочно, но смотрел на меня с надеждой, словно держался взглядом за мое лицо. Дорога, как вы понимаете, не асфальт, и на каждой колдобине Колю шатало отчаянно. «Не падать, а то – такси, – грозила я. – Стой ровно, то есть не стой, а иди. Ко мне, милый, ко мне!» Девочки, если бы он упал, то потребовалось бы пять мужиков, чтобы его поднять и на тачку водрузить. И тачка бы ломалась! Кое‑как мы доковыляли до своего участка. Я вздохнула облегченно и ласковые слова отбросила, сказала все, что он заслуживает, и велела идти в летний душ – трезветь. Вы думаете, на этом все закончилось? Если бы! Действие второе, герои те же. Наш летний душ, как вы помните, представляет собой дощатую будку, на крыше которой стоит бочка с водой. Коля в будку вполз, а потом на моих глазах началось странное землетрясение. Душ стал раскачиваться: то на один бок кренился, то на другой, то на третий. Я не сразу сообразила, что это Коля раздевается, джинсы снимает, и его мотает из стороны в сторону. Да и черт с тобой, думаю. А потом пронзило: сейчас домик сложится, и Колю сверху припечатают двести литров воды. «Стой! – кричу. – Не двигайся! Выходи!» И при этом бегаю вокруг душа. Этот алкоголик, – ткнула Ирина пальцем в мужа, – штанов снять не мог, но на щеколду закрылся. Дверь открыть у меня не получалось, и он не помогал, только мычал что‑то и валился на стенки. Девочки, я вам передать не могу, каким богам молилась, пока бегала в сарай за топором, какие картины мысленно рисовала. Хрястнула топором по двери, распахиваю, а он лежит, голубчик, спит. Майка на голову натянута, до конца снять не сумел, штанины в коленях запутались. Ох, зло меня взяло! Подмывало и Колю топором приложить за мои страдания.

– Это еще не все, не все, – перебил общий смех Коля. – Она ведь воду включила! Ребята, я просыпаюсь: мокро, холодно и темно. Где я? На голове мешок, руки‑ноги связаны. Пытают? Украли и пытают? Сколько выкупа потребуют? Кто, когда, за что? Ничего не помню.

* * *

Я не делилась вслух с мужем воспоминаниями о том холодном Первомае и веселом разговоре за столом. Но совершенно определенно воспоминания Андрея были сходны с моими. Мы как два дерева, ель и дуб, скажем. Породы деревьев разные, но росли они на пригорке рядом, поэтому все внешние события у них были общими, как и воспоминания о временах, когда молоденькими гнулись и ломались под порывами ветра, а кора на тонких стволах была еще нежной и ранимой.

Слова Андрея показались мне вполне логичными:

– Надо позвонить Сереге Попову, давно не виделись.

История с Сергеем тоже на тему автопилота, но случилась она не в столь отдаленные времена, сотовые телефоны уже появились.

Но сначала несколько слов для ясности картины и расстановки сил, то есть снова о моих отношениях со свекровью.

Муж на автопилоте (продолжение)

Банальное, хотя и справедливое утверждение, что жизнь походит на раскраску зебры – чередование темных и светлых полос, не каждого хотя бы в старости приводит к мысли, что, зайдя на светлую полосу, надо ходить по кругу, а не торопиться в темную часть. «Полосатость» наших отношений с Марией Алексеевной наличествовала долго, четверть века, наверное. То мы со свекровью душа в душу, то затаились, переваривая обиды и претензии. Свекровь изрядно попила моей крови, но и хорошего сделала немало. О старой крови горевать нелепо, а хорошее не забывается.

Один пример. Как говорит наша внучка: «Я тебе, бабушка, приведу пример для примера».

Мы жили в Мытищах, в родовом гнезде Андрея, оно же двухкомнатная квартира в хрущевской пятиэтажке. Конец ноября, снега не было, но ударил мороз. Трехлетний сын сидит на подоконнике и подсчитывает:

– Дядя упал, а теперь тетя, снова дядя и тетя.

– Это, сыночек, гололед… – начинаю я пояснение климатических явлений.

– Гололедица! – перебивает Мария Алексеевна.

Объясняет разницу между «гололедом» и «гололедицей». Мама, то есть я, опять неграмотной оказывается.

Потешив свое филологическое эго, Мария Алексеевна обращается ко мне:

– Андрей пошел на работу в туфлях на тонкой кожаной подошве, они очень скользкие. Надо бы пойти его встретить на станцию с ботинками, чтобы переобулся.

«Кому надо бы?» – спрашиваю мысленно, вслух ничего не говорю, только пожимаю плечами.

– Упадет, ногу сломает, – гнет свое Мария Алексеевна, – или плечо вывихнет. Сегодня вечером будет праздник травматологов.

Никак не реагирую, свекровь идет в прихожую и начинает одеваться. Тут я соображаю: выйти сейчас на улицу славно. Альтернатива – заканчивать приготовление ужина в маленькой тесной кухне. И хотя мне самой не терпится вырваться на волю, я делаю вид, что оказываю любезность. Забираю у свекрови пакет, в который она положила зимние ботинки мужа, надеваю куртку, выхожу.

Когда Андрей увидел меня на платформе, возликовал. Пока дошел до меня, пять раз поскользнулся и два раза растянулся.

– Алена, ты умница, ты чудо! – восхищался муж, переобуваясь. – Я падал бессчетное количество раз. Правда, падал вместе со всем народом. Как тебе пришла в голову мысль встретить меня с ботинками? Это гениально, ты у меня гениальная женщина.

И когда мы пришли домой, Андрей продолжил восхвалять меня:

– Мама! Алена встретила меня с ботинками, представляешь? Она спасла мое тело от переломов, одежду от рванья, психику от стресса, язык от бесконечных ругательств. У меня чудная жена, верно?

«Сейчас она скажет, – замерла я, – что идея с ботинками принадлежит вовсе не мне. И кто тут чудная и гениальная, надо еще уточнить».

– Хорошая у тебя жена, – согласилась Мария Алексеевна. – Мойте руки, идите ужинать.

Она терпела шумные молодежные компании в своей квартире, вела хозяйство, когда я заканчивала учебу и начинала работать, нянчилась с внуками, да и в целом я всегда знала, что на хрупкие плечи свекрови я могу свалить домашние заботы, а сама отправиться в театр, на маникюр, на девичник. Но при этом стоило Марии Алексеевне указать мне на ошибку в речи или сделать замечание о нерациональном использовании продуктов, как я окрысивалась. Мне казалось, что меня, бедную, гробят, затюкивают, сживают со свету. К счастью, мы обе отходчивы, и обиды или раздражения постепенно затухают, а не накапливаются, не суммируются, чтобы потом быть представленными внушительным списком.

У нас с Марией Алексеевной выработался ритуал примирения после ссор, которые и были‑то не собственно ссорами, а периодами «неразговаривания». Ритуал – это пироги. К ним у свекрови особое отношение. Во‑первых, пироги экономически выгодны в семейном хозяйстве, но требуют много времени и хлопот. Пирожковый конфликт – это конфликт долга и удовольствия. Долг – внутреннее моральное требование питаться на минимальные деньги, удовольствие – это интересная новая книга, и телефонная болтовня с приятельницей, и сериал по телевизору. Во‑вторых, Мария Алексеевна печь пироги не любит, но получаются они у нее – объедение. Конфликт наизнанку, потому что обычно нелюбимое блюдо бывает малосъедобным. И третье, психологически важное, – Мария Алексеевна любила, чтобы пироги мы ели с пылу с жару. Гости сидят за столом, под салфетками на одной тарелке «отдохнувшие» пирожки с капустой, на другой – с рыбой. Из духовки достается противень десертных пирожков с яблоками или с ягодами, отправляется «отдыхать».

Мирились мы на пирожковой почве. Я звонила и спрашивала:

– Вы пироги не собираетесь печь? Мы бы подъехали.

Или она мне звонит:

– Хотела тесто в субботу поставить. Не приедете на пирожки?

Вот и все объяснения. Кто первым позвонил, значения не имеет.

Была середина апреля. Погода, как говорил мой младший сын Тимоха, «соврательная». Он имел в виду «соревновательная» – зима соревнуется с летом. Днем солнышко припекает, к вечеру подмораживает.

Наше прибытие я рассчитала по минутам, специально заставила Андрея позвонить маме и уточнить, когда первый противень пошел в духовку. Мы с ним выходим из электрички, десять минут ходу до дома, поднимаемся на третий этаж, звоним в дверь… «Ах, как вы вовремя!» – радуется Мария Алексеевна.

Ничто не могло порушить мои планы. Однако случилось. В пятистах метрах от дома.

Это был хорошо одетый мужчина, двигавшийся параллельным курсом. Я мельком отметила его странную манеру передвижения – он нес себя как переполненный стеклянный сосуд, который нельзя расплескать или, хуже того, уронить.

– Серега, ты? Привет! – окликнул его мой муж.

Непростительная, роковая ошибка!

Мужчина остановился, посмотрел на моего мужа, узнал, прежде хмурое лицо разгладилось, и на нем появилось радостное облегчение.

– Андрюха!

Он раскрыл объятия, шагнул к моему мужу, рухнул на него и… отключился.

Андрей едва устоял, хотя не к добру встретившийся нам товарищ был невысокого роста и не толстый. Первой моей мыслью было, что человеку сделалось плохо – сердце отказало, инфаркт. Но потом я учуяла запах спиртного, смешанный с хорошим одеколоном. И румяное лицо спящего на плече моего мужа человека любые страшные диагнозы опровергало.

– Кто это? – спросила я мужа.

– Серега Попов, мой одноклассник.

– Мне кажется, он совершенно пьян.

– Понятное дело. Алена, помоги мне его куда‑нибудь пристроить, а то сейчас уроню.

Метрах в десяти находилась скамейка. Я сбегала к ней, поставила свою сумочку и пакет с гостинцами для свекрови. Потом мы доволокли до скамейки Сергея. Он был абсолютно безучастен. Андрей опустился на лавку, Сергей тут же к нему привалился. Я стояла напротив и смотрела на двух типусов: обескураженного Андрея, который взглядом просил прощения, и Сергея, спящего безмятежно и сладко. Оба выглядели потешно, особенно Сергей, который положил голову на плечо Андрея и счастливо, по‑детски улыбался во сне. Но мне было не до смеха, мы опаздывали к свекрови. Я вспомнила разговоры об автопилоте и принялась винить мужа.

– Зачем ты с ним поздоровался? Зачем остановил? Шел мужик на автопилоте, а ты ему: «Привет, Серега!» Все! Автопилот выключился, и теперь мы имеем храпящего пьяницу, остывающие пироги и безутешную Марию Алексеевну. Что ты головой вертишь?

– Пытаюсь вспомнить, в каком из домов жил Сергей. Кажется, во втором корпусе. Или в третьем? Не помню и подъезд забыл. Хотя он давно в Москву переехал, а тут, наверное, родители живут.

– Андрюшенька! – предложила я с предательским лебезением. – Давай его здесь оставим? Полежит, поспит, очухается. А может, повезет, кто‑нибудь из знакомых увидит, домой доставит.

– Как тебе не стыдно! – попенял муж. – Его тут обчистят, разденут и в милицию заберут. Приличного человека! Серега – он… бизнесмен… кажется. «Знакомые увидят», – передразнил муж. – А мы кто?

– Мы шли к твоей маме пироги кушать и восстанавливать мои с ней добрые отношения. Для тебя кто важнее, пьяный бизнесмен или мама с женой? Вот и оставайся тут, а я пойду к Марии Алексеевне, пироги с яблоками уже «отдыхают».

Никуда я, конечно, не ушла. И если бы муж со мной согласился, мое уважение к нему поубавилось бы. Разве не парадокс? При моральном выборе подталкиваем мужа к неблаговидному варианту, а потом сами же нос воротим. У меня была одна знакомая, ее муж заведовал галантерейным складом. Она злилась на мужа, если вечером он приходил с работы без каких‑либо украденных вещей. И при этом называла мужа за глаза ворюгой.

Закатные солнечные лучи едва теплились над крышами домов, невидимые струи ледяного воздуха выползали из закоулков. Исчезли тени, птицы уже не пели, сугробы не таяли, ручьи еще не покрылись коркой, но уже застыли. Соскучившись по весенним нарядам, я оделась легко и начала мерзнуть.

– Ты долго здесь собираешься сидеть? – спросила я мужа, приплясывая на месте. – Мне холодно и надо в туалет. Лезь ему в карман.

– Зачем? – не понял Андрей.

– Мы его сейчас обчистим, – фыркнула я. – Андрей, соображай! Надо достать его документы.

– Точно!

Андрей вытащил из внутреннего кармана пальто Сергея пухлый бумажник. В нем был паспорт.

– Он самый! Сергей Сергеевич Попов.

– Ничего себе! – возмутилась я. – Ты не был до конца уверен?

Мое возмущение Андрей оставил без ответа и стал смотреть прописку в паспорте.

– Москва, набережная Академика Туполева… Далековато.

– Поймаем такси, погрузим тело, заплатим, пусть везет по адресу, – предложила я.

– Опасно, – не согласился муж. – Давай проверим телефонную книгу в его сотовом, позвоним жене.

Со мной никогда не может случиться подобного, то есть пьяной я на улице не засну. Но если, не приведи господи, в результате несчастного случая окажусь в бессознательном состоянии, по моему мобильному телефону найти родных, друзей проще простого. В моей телефонной книге есть лаконичное: «муж», «свекровь», «сын Тимофей», «сын Илья», «невестка Оля», «Настя подруга», «Ира подруга», «Катя подруга»… Есть легко расшифровываемое «Нат Петров терапевт», «Вера Ив стоматолог», «Вадим Алекс завкафедр», «Ник Ник слесарь дэз», есть понятное только мне: «Марат окна», «Федя двери», «Вероника кухни» – это кадры, приобретенные в ходе ремонта квартиры.

Телефонная книга Сергея Попова была огромной, но совершенно неинформативной. Понятно, что разыскивать надо жену или родителей. Слов «жена», «супруга», «брат», «сестра», «папа», «мама» не встречалось. Он родителей по имени‑отчеству записал, что ли? Ясно, что супруга носит женское имя. Их в книге на каждую букву алфавита было по десятку. Начиная с «А» – Ани: «Аня налоги», «Аня столовая», «Аня дача»… То же самое на «В»: «Вера брюки», «Вера парикмахер» и какая‑то «Вера рельсы», на «Г» не лучше: «Галя ресторан», «Галя туризм», «Галя пятый номер»…

Сначала телефон Сергея терзал мой муж, не решаясь кому‑либо позвонить. После его сообщения: «Черт, батарейка садится» – я выхватила аппарат. Кроме Веры с рельсами и Гали с пятым номером, имелись еще имена с цифрами: «Ната‑2», «Оля‑4», а также аббревиатуры: «ДРМ», «РЖ» и другие. Забегая вперед, скажу, что ДРМ означало «домашний родителей Мытищи», РЖ – «рабочий жены». Но кто мог догадаться? Тогда меня возмутили женщины по номерам и со странными характеристиками.

– Твой Попов – бабник! Алкоголик и бабник!

Однако долго распространяться на эту тему я не могла, на экранчике высветилось: «подключите зарядное устройство». Мне удалось сделать два звонка. Торопилась, набрала наугад, некую «Таню‑1».

– Здравствуйте! – быстро заговорила я. – Вам знаком Сергей Попов? Нам срочно нужен адрес его родителей или телефон жены.

– А кто это? – протяжно спросила дама. – А почему я должна знать его адрес и жену?

– Нипочему! Попову сделалось плохо, нам нужно связаться с его родственниками.

– А почему вы звоните с его телефона?

– Потому что держу его в руках.

– Попова?

«Дура!» – хотелась рявкнуть мне. Мы торопимся, а она не дает ни одного внятного ответа, только вопросы задает. Нужно было ее в телефонную книгу записать как «Таня тормоз». Я отключилась и набрала другой номер – «Инна север».

– Здравствуйте! – тараторила я. – Знакомый вам Сергей Попов потерял сознание…

– Упал, очнулся, гипс, – заливисто рассмеялась женщина на том конце. – Это какой Попов – из «Трансгаза» или из Нефтеюганска? Вообще‑то я сейчас в Париже…

Телефон прощально пиликнул и погас.

– Она в Париже, – сказала я мужу. – А мы в Мытищах. Что делать?

– Холодно становится, – пожаловался Андрей.

– Так, принимаю решение! Бегу домой, потому что более терпеть нет мочи. Ты пока напрягай мозги, звони своим одноклассникам. Кто‑то ведь должен вспомнить, где жил Попов.

Я пулей понеслась к дому, взлетела на третий этаж. Мне открыла свекровь, в квартире изумительно пахло выпечкой. На лице Марии Алексеевны было написано разочарование. Без лишних слов я бросилась ей на шею:

– Мы опоздали из‑за форс‑мажора, он учился в школе с Андреем. Ой! Извините!

Я бросилась в туалет. Когда вышла, попыталась быстро объяснить ситуацию Марии Алексеевне:

– На подходе к вашему дому нам встретился Сергей Попов, но тогда я еще не знала, как его зовут. Он был вусмерть пьяный и передвигался на автопилоте. Андрея угораздило автопилот выключить, то есть поздороваться с Сергеем. Мы его дотащили до лавочки, теперь они там сидят, Андрей мерзнет, а Сергей дрыхнет. Вы не помните, где живет Сергей?

Мария Алексеевна хлопала глазами:

– Как это – передвигался на автопилоте?

– Не важно, забудьте. Вы помните Попова?

– Да, кажется. Такой маленький и худенький?

– С тех пор он сильно вырос. Где живут его родители?

– Где‑то рядом, наверное. Зачем они вам нужны?

То ли мне в последние полчаса изменила обычная дотошность изъяснения и я невнятно выражаюсь, то ли у остальных людей внезапно испортился понятийный аппарат.

– Не исключено, – сказала я свекрови, – что нам придется доставить товарища сюда.

– Какого товарища?

– Мария Алексеевна, вы, главное, не волнуйтесь! Можно? – Не дожидаясь ответа, схватила теплый пирожок с блюда. – Мы скоро, – невнятно, жуя, бросила я, выскакивая за двери.

Андрей и Сергей сидели на лавочке, слившись, тесно обнявшись.

– Я об него греюсь, – проклацал зубами муж. – Звонил нашим, кого достал, никто не помнит, где Сергей жил.

– Прекрасно! Значит, потащим его к твоей маме. Она будет в восторге. Сбегаю в хозяйственный, куплю садовую тачку.

До Андрея юмор не дошел, ответил серьезно:

– На третий этаж и на тачке не поднять.

– Тогда буди его!

– Эй, Серега, проснись! – толкал приятеля в бок Андрей.

Деликатно толкал и безрезультатно.

– Что ты антимонии разводишь! – Я схватила Сергея за плечи и стала ударять о спинку скамейки. – Сергей Попов! Немедленно очнитесь! Война, тревога! Наступление захлебнулось! Отступаем, фланги прорваны! Приказ командования: «Спасайся, кто может!»

Почему‑то из меня сыпались команды из игры наших сыновей в войну. Какой‑то участок сознания Сергея мне удалось пробудить к жизни – он приоткрыл один глаз и почти помог нам поставить себя на ноги. Выражение лица при этом у него было недовольное, как у человека, которого отвлекают от приятного занятия досужими просьбами.

Дальнейшее продвижение – форменный кошмар. Пять сотен метров до подъезда показались мне длиной в сотню километров. Несколько раз мы Сергея роняли и сами падали, потому что под раскисшим снегом был лед. Моя новая белая куртка превратилась в грязную помойную кацавейку. Самым сложным и физически тяжелым оказалось поднимать на ноги упавшего алкоголика.

Я, тяжело дыша, пыхтела:

– Не роняй его! Только не роняй, держи! Прислоняй! К дереву прислоняй! Отдохнем.

Мы ввалились в подъезд. В тепле помещения остатки сознания Сергея покинули, он сомкнул глаза, обмяк и свалился бесформенной грудой. Впереди три этажа, шесть лестничных маршей.

– Только за ноги тащить, будет башкой ступеньки считать, – злорадно предложила я.

– Подожди здесь, – сказал Андрей, – может, Вовка дома, я сбегаю.

Вовки дома не было, но на помощь пришел брат Вовки Витька. Персонаж из фильмов про разложившийся советский пролетариат. В бесформенных линялых спортивных штанах, в майке, обтягивающей арбузный живот. И чего в фильмах не услышишь – с отравляющим запахом пота и перегара. Зато Витька проявил классовую солидарность – без дополнительных уговоров помог Андрею внести груз в квартиру мамы.

Она, только представьте, первым делом не на странное появление бесчувственного тела в ее квартире отреагировала, а на меня:

– Алена, ты ужасно выглядишь!

Протуберанец обиды внутри меня вспыхнул, заплясал и тут же погас. Пахло примиренческими пирогами, я чертовски устала, мне до слез было жаль новую куртку, с утра белоснежную. Кроме того, головная боль из‑за пьяно‑бесчувственного Сергея Попова теперь не моя, а Марии Сергеевны.

– Куда складировать? – спросил Витька.

– В комнату, на диван, – распорядился Андрей.

– Он грязный, – возразила я. – Хорошо бы сначала раздеть. И есть опасность, что он, извините, обмочится.

Все‑таки обида на свекровь давала о себе знать.

– Что сделает? – переспросила Мария Алексеевна.

– Может в штаны надуть, – Витька оказался понятливее. – Когда сильно вмажешь, такое бывает. А вы пирожки пекли? – спросил он, потягивая носом, с явным намеком.

Я не заметила, как шагнула на кухню, взяла с тарелки пирожок и принялась жевать. С палтусом, изумительно вкусно. Андрей последовал моему примеру. Витька – за компанию. Наши с Андреем действия были, очевидно, продиктованы стрессом, Витькины – голодом и подражанием. Мы жевали, Сергей Попов лежал на полу под обувной полкой. Мария Алексеевна таращила глаза:

– Ничего не понимаю! Что происходит? Приносят с улицы пьяных! И, не раздеваясь, грязными руками едят мои пироги.

– Очень вкусно, мама, – пошамкал Андрей.

– Точно! – подтвердил Витька.

– Что вы делаете? – повторила Мария Сергеевна.

– Кто виноват и что делать? – Я проглотила последний кусочек. – Два классических вопроса русской литературы, как вы любите повторять, Мария Алексеевна. На диван лучше клеенку подстелить. У вас должен быть на антресолях упаковочный полиэтилен от нового телевизора. Сейчас Андрей и Витя разденут нашего дорогого школьного друга и поместят на диван. Потом Андрей отправится в магазин покупать зарядное устройство для айфона Сереженьки. Когда телефон зарядится, мы продолжим звонить Таням‑Маням‑Валям, имеющим странные определения. Твой Сережа Попов – большой оригинал, я до буквы «Ю» не дошла, может, у него жена значится как «Юля шуруповерт»?

– Вы хотите оставить у меня этого забулдыгу? – ужаснулась Мария Алексеевна.

– Мама, это Серега Попов! – упрекнул Андрей.

– Такой маленький худенький мальчик, – вернула я свекрови ее слова. И тут же повинилась: – Не волнуйтесь, мы вас не бросим.

Люблю это выражение на лице свекрови: Алена – наша надежда и опора, если она взялась за дело, то можно не волноваться.

Витька получил гонорар в виде пакета с пирожками, Андрей отправился покупать зарядное устройство, Сергей сладко спал. Меня, признаться, более всего волновало, сумею ли вернуть куртке первоначальную белизну. Пока я стирала в ванной, Мария Сергеевна стояла за моей спиной и сыпала вопросами. Где мы нашли Сергея? Почему он такой пьяный? Как мы его доволокли? Надолго ли тут останется?

Грязные разводы легко смывались, поэтому мое настроение становилось все лучше и лучше. Я спокойно отвечала на вопросы свекрови, а когда вернулся Андрей, скривилась, чтобы спрятать ухмылку. Андрей внутренне кипел. Если бы на месте Сергея Попова оказался не его, а мой школьный друг, то мы ведь все равно потащили бы пьяного. Однако Андрей имел бы полное основание выплеснуть свою злость, а тут ему приходится давиться.

Я с трудом сдерживала смех.

– Весело? – спросил муж.

– Очень! – рассмеялась я. – Андрей, вдумайся, ситуация чрезвычайно потешная. Видел бы ты свое лицо, когда Серега на тебя рухнул, и потом вы сидели на лавочке, обнявшись, и как ты глазел в его документы, в телефон… Умора!

– Ты себя не видела, – наконец улыбнулся муж и передразнил: – Не роняй его! Прислоняй!

Когда телефон Сергея ожил, нам не пришлось звонить всем подряд. На экранчике высветилось короткое «Яна».

– Слушаю, – ответила я.

– Кто это? – испуганно спросила женщина.

– Добрая самаритянка, точнее, жена доброго самаритянина. Простите за нескромный вопрос, хотя что в нем нескромного? Вы, случайно, не жена Сергея?

– Не случайно. Жена. Где он? Что с ним?

– В данный момент укутан в полиэтилен…

Пребывая на волне смеха и игривости, я не подумала о том, что мои слова можно истолковать как упаковку трупа в пластиковый мешок. Яна разрыдалась громко и безутешно. Из телефона неслись вопли и стоны.

Я передала трубку мужу:

– Сам говори с женой твоего друга.

– Алло! Не плачьте! – увещевал Андрей. – Жив он! Жив! Просто сильно выпил. Кто не пьет? Все мы не пьем. Почему в пленке? – Андрей бросил на меня гневный взгляд. – Э‑э‑э… У нас диван новый, не распакованный…

Оттого что соврал, Андрей и злился, и подавился смехом.

– Передаю трубку жене, ее зовут Алена, она вам все объяснит.

Конечно, это была игра – передавать трубку друг другу. Мы заслужили веселье, избавив пьяного Сергея от возможных опасностей. Но я прекрасно понимала, что никакой потехи не было бы, не отстирайся моя куртка. За испорченную обновку я долго бы дулась на мужа. Если у меня хмурое настроение, то и он в миноре.

Однажды подслушала разговор наших сыновей, тогда еще студентов. Они оказались свидетелями нашей перепалки с Андреем.

Уйдя в свою комнату, старшенький сказал младшенькому:

– Они как экономика Америки и Канады. Мама – Америка. Когда экономика Америки страдает, Канада ложится в постель.

Чтобы внятно донести до встревоженной и, следовательно, не вполне вменяемой Яны суть произошедшего, я представила на своем месте Настю. Она не стала бы заводить песню от царя Гороха, расписывать наши эмоции и чувства, пересказывать выпавшие на нашу долю испытания. Настя бы сразу успокоила женщину и говорила четко по пунктам.

– Пункт первый – ваш муж жив‑здоров, и ничто ему не угрожает. Пункт второй – Сергей находится в квартире мамы его школьного друга Андрея по адресу… Пункт третий – разбудить и транспортировать Сергея в данный момент проблематично. Пункт четвертый – нам хотелось бы знать ваши планы.

– Я приеду, – отрапортовала Яна.

С набережной Академика Туполева до Мытищ она добралась с рекордным временем – за сорок минут. Не удержалась и по дороге позвонила родителям Сергея, которые не замедлили явиться.

Все‑таки наши мужики отлично устроились! Только представьте: он беспробудно спит на свекровином диване, сначала родители‑старички встревоженные, потом жена Яна (похожая на Эльку, тоже трепетная, но без Элькиной мужественной беспомощности) – стоят у дивана, взирают, руки заламывают, бормочут, что такого никогда не было, им и стыдно, они и счастливы. А свекровь моя терзается, шепчет мне на ухо: «Полиэтилен! Как неделикатно мы под Сереженьку подстелили!» Поскольку идея была моя, то вспылить бы, однако не хочется, и только одна зависть: хорошо они, мужики, устроились!

Детям нашим пирожков не досталось – гости смели.

У Сергея, естественно, имелись все основания отключиться посреди Мытищ. Сергей, когда они с Яной пригласили нас в шикарный ресторан, весьма оправдательно рассказывал. А вы видели когда‑нибудь мужика, который, напившись до беспамятства, не нашел бы потом аргументов своему бесчинству?

Накануне своего падения (на грудь моего мужа) Сергей был в дальней командировке – перелеты, бессонные ночи. Из аэропорта поехал на встречу со смежниками в загородном ресторане. Там, понятно, выпили. Машина Сергея сломалась, заглохла недалеко от Мытищ. Он оставил водителя дожидаться эвакуатора, а сам решил отправиться к родителям, пройтись, проветриться. Не дошел.

Свекровь, когда в детсадовском возрасте наши дети говорили «задружил» и «раздружил», морщилась. Таких слов нет, хотя они образованы по всем правилам русского языка и очень понятны. Мария Алексеевна терзала внуков, предлагая синонимы вроде «подружился» и «перестал дружить». Но «подружился» – это навеки, а «задружил» – еще посмотрим, как дело пойдет, легкая форма приятельства. «Перестал дружить» – значит, поссорился, а «раздружил» – мне с ним стало неинтересно, но мы не враги.

После ресторанного застолья Андрей с Сергеем задружили, а у меня с Яной, которая активно пыталась упрочить наше общение, постоянно приглашала то в театр, то на выставку, то на загородную экскурсию, близких отношений не возникло. Хотя она очень милая и симпатичная женщина, ее стремление задружить льстило. У меня четыре подруги. Четыре – это много, еще одной не протиснуться, не хватит времени пересказывать наше общее прошлое, и душевных сил жалко. Мы все ловили себя на том, что сколь интересной ни была бы новая знакомая, она не прибьется к нашей компании. Это как хороший предмет гардероба, жакет например: застегивается на четыре пуговицы, и дополнительную не пришпандорить, даже если она из чистого бриллианта.

* * *

Легка на помине. Позвонила свекровь. Андрей включил громкую связь, из динамика на приборной панели мы услышали взволнованный голос Марии Алексеевны.

– Я вас не отрываю? – поздоровавшись, спросила она. Тут же поправилась: – Вам удобно разговаривать?

Мы тихо, беззвучно крякнули. Наши дети не говорят прямо, но мы, по их терминологии, уже «не догоняем» – молодежные интересы, знания, устремления, юмор. Восьмидесятитрехлетняя Мария Алексеевна «не догоняет» еще больше. Однажды она позвонила Тимофею и вежливо спросила: «Я тебя не отрываю?» – «Бабушка, я не пиявка», – ответил младший внук. Бабушка растерялась, а он всего‑то имел в виду популярный анекдот: «Звонит пиявка пиявке и спрашивает: я тебя не отрываю?»

О семье Тимохи и пошла речь.

Наши дети нас любят, сомнений нет. Но в последнее время относятся к нам снисходительно‑почтительно, как к заслуженным инвалидам. Мы с Андреем – инвалиды третьей группы, работающие, а бабушка – первой группы, уже нетрудящаяся. Старики, вроде моей свекрови, стараются не досаждать родным своими заботами, монологами‑рассуждениями. С другой стороны, остро хочется и рассказать про встревожившие события, и донести свои переживания, и привести примеры из прошлого, и поделиться опытом, и предостеречь от ошибок. Стремление втиснуть большой объем информации в небольшую форму приводит к сумбуру в торопливой речи.

– Вчера я была у Тимошеньки, – рассказала Мария Алексеевна. – Ах, Феденька (правнук) – чудо трогательное! Асенька (жена Тимохи) – само совершенство. Хотя когда мама разгуливает с голым животиком, а на пупке сережка… Меня попросили посидеть с Феденькой, пока они ходили в театр с Гошенькой. Славно, что детей приучают к искусству. Накануне, правда, у меня скакнуло давление, но я, вы знаете, всегда с радостью откликаюсь и даже считаю, что вы мало меня привлекаете…

Мы с Андреем переглянулись: судя по дребезжащему голосу Марии Алексеевны, что‑то случилось, но ребята не могли ее обидеть, нахамить, выставить дремучей старушенцией. Любимым инвалидам не хамят.

– Мама, что произошло? – спросил Андрей.

– Мы читали с Феденькой книгу, которую оставил Тимофей и сказал, что она классная, – ответила Мария Алексеевна. – «Классная», – сочла нужным пояснить свекровь, – значит, что книга увлекательная и интересная. Я не спала всю ночь!

Скосив глаза на мужа, обозрев его ухо и щеку, я легко прочитала мысли мужа: «Он им, бабушке и трехлетнему пацану, «Камасутру» подсунул, что ли?»

– Мария Алексеевна, как называлась книга? – спросила я.

– У меня все записано. Перевод с немецкого, авторы…

Она продиктовала не только имена авторов, название издательства, тираж, год выпуска, но и загадочные цифры выходных данных книги, понятные только профессионалам издательского бизнеса:

– Английские Ай, Ди, один, пять, два, один, восемь, семь, ноль. Далее большими английскими Ай, Эс, Би, Эн и цифры…

Можно подумать, что мы бросимся искать эту библиографическую редкость. Или накатаем жалобу в Комитет по печати?

– Мама! – потерял терпение Андрей. – Как книга называется?

– Я ведь говорю! Я волнуюсь! У меня давление то падает, то поднимается, всю ночь и утро меряю.

– Мама!

– Кавычки открываются. «Маленький крот, который хотел знать, кто наделал ему на голову». Кавычки закрываются.

– Что сделал? – хором спросили мы.

– Наделал! – с вызовом повторила Мария Алексеевна. – Имеется в виду – накакал. Вы не ослышались – справил большую нужду. Сюжет следующий: крот выползает из норки, и тут ему на голову падает теплая дурно пахнущая колбаска… Боюсь, что с документальной точностью я не процитирую, хотя на каждой страничке большой рисунок и только несколько строк текста. Именно то соотношение, которое требуется для развития интереса к литературе маленького ребенка…

– И что крот? – спросил Андрей, сорвав у меня с языка тот же вопрос.

– Пошел искать обидчика. Птичка, козлик, лошадь – каждый перед ним поднимал хвост, показывал форму своих испражнений и доказывал свою невиновность. Злодейкой оказалась собака, которой крот, забравшись на будку, в отместку тоже наделал на голову. Вы меня слышите? Что вы молчите?

Мы давились от смеха. Фекальные приключения – это, конечно, пошлость. Но ведь смешно! Даже нам потеха, а дети смеха ради не пожалеют мать родную, не говоря о бабушке.

– Скажите, какое поколение мы вырастим благодаря подобной литературе? – вопрошала Мария Алексеевна. – Если не о духовном, высоком, не о героизме и благородстве будем читать детям, а о различии форм какашек у лошади, козы и сороки? Сынок, я тебе читала классику. Ты в пять лет практически знал наизусть «Руслана и Людмилу» и «Конька‑горбунка».

«Однако не помогло», – подумала я, и тут же Андрей, чутко уловив непроизнесенную шпильку, повернулся и скорчил рожу: «Попрошу без инсинуаций!»

Мы въехали на территорию аэропорта, а Мария Алексеевна вошла в патетический раж:

– Вдумайтесь, это вовсе не безобидно! Чего стоит финал подобного так называемого произведения! Это философия и идеология! Если тебе кто‑то наделал на голову, найди его и отомсти, наделай на его башку!

Мы пристроились в хвост очереди автомобилей, медленно двигающихся к месту высадки пассажиров.

Я отключила громкую связь и взяла трубку, перебила свекровь на полуслове:

– Мария Алексеевна, я в шоке от вашего рассказа! Спасибо, что рассказали. Это системное явление! У них две трети детских книг переводные. В энциклопедии о космосе ни слова о Гагарине, в красивой толстенной книге о мировой истории про Бородинское сражение вскользь, а про Ватерлоо три красочных разворота, Вторую мировую войну выиграли американцы… За красной «Тойотой», – тыкала я пальцем, показывая мужу, куда можно втиснуться. – Это я не вам, Мария Алексеевна. Мы паркуемся в Домодедове. Здесь нельзя больше пяти минут стоять, иначе платить придется, – на чистом глазу соврала я. – Главное, что у наших детей есть вы и мы. Согласны? Андрей вам сегодня позвонит или подъедет.

Новая гримаса мужа: «Кто тебя за язык тянул?»

– Целую, обнимаю, береги себя! – быстро попрощалась свекровь.

«И чем мы отличаемся от своих детей?» – подумала я, нажимая кнопку отбоя.

Мы остановились почти напротив моих подруг. Они стояли на возвышении перед входом в здание аэропорта: Катя, Настя, Ира и Элька – живописная группа в окружении чемоданов. Размахивали руками: мы здесь! В ответ мы с Андреем тоже отсалютовали и жестами показали: сейчас воссоединимся.

Вытащив из багажника мой чемодан на колесиках, муж торопливо говорил:

– Турция – мусульманская страна, закупите спиртное в дьюти‑фри.

– Не учи ученого!

Мы поднимались по пандусу, слегка разведя руки для предстоящего объятия. Я – обе руки, Андрей – одну, вторая была занята чемоданом. Это было счастливое предвкусие. Его излучали мои подруги, да и я сама. Мне показалось, что люди вокруг, по‑вокзальному нервные, суетные и напряженные, стали озираться и принюхиваться – потянуло свежим, вкусным, чистым, веселым и бесшабашным.

Осталось несколько шагов, и Андрей будет здороваться с девочками, целовать их в щечки, отпускать колкие комплименты. Он уже не ревновал меня. Он за меня радовался.

– Это не мужчины тоже люди, – тихо напомнил мне муж шутливую характеристику. – Это просто наши женщины недосягаемо совершенны.

В его словах была ирония, но чуть‑чуть.