Девичники

Мне почему‑то трудно определить время, когда наша женская компания окончательно сформировалась. С Катей я дружу всю жизнь, Настя приехала в Москву в перестроечное лихолетье – конец восьмидесятых, начало девяностых, тогда же познакомились и сошлись с Ирой и Элькой. Но я хорошо помню место, где все зародилось. Ресторан гостиницы «Минск» на улице Горького, ныне отсутствующий, улица переименована в Тверскую. С часу до трех в ресторане предлагался комплексный обед – салат, первое, второе и компот. Стоил обед рубль двадцать. В начале девяностых никак не мог столько стоить, поэтому у меня некий конфуз с памятью. Но то, что, сбегаясь на обед в «Минск» с разных концов Москвы, не часто – раз в неделю‑две, именно там мы поняли, что в суматошной и беспросветно проблемной жизни получаем заряд оптимизма – совершенно определенно.

Мы стали называть наши встречи девичниками, и до сих пор определение присутствует, хотя вредная Катя говорит, что пора их переименовать в «бабульники». Потом были другие рестораны, кафе, квартиры, дачи – главное, чтобы на девичнике‑бабульнике отсутствовали любимые, но посторонние – родители, мужья, дети, теперь уже внуки. Дали бы нам хоть несколько часов побыть наедине друг с другом, наговориться, насмеяться и напечалиться. Потом пусть приходят – встречают из кафе, приезжают на квартиру и усаживаются за стол, едят и выпивают, бросая на нас подозрительные взгляды: «Чем они все‑таки тут занимаются, если так стремятся на эти посиделки?»

Никогда в жизни я не посещала психотерапевта, мои подруги тоже. Но у каждой из нас есть четыре психотерапевта, эффективность работы которых исключительно высока.

– Психотерапия, – говорит Катя, – это слишком мудрено. Любишь ты, Алена, красивые слова. Уборка помещения в смысле мозгов. Встретились, сор из башки вымели, мебель по местам расставили.

– В чистом жить приятно, – соглашается Элька.

– Сколько денег сэкономили, – усмехается Настя, которая любит себя выставлять корыстной особой.

Мы болтаем, Андрей правильно говорит – чешем языками. Много смеемся. Кто‑нибудь первый рассказывает недавнюю историю, происшествие: с мужем, с ребенком, на работе, в чиновничьем кабинете, в поезде – не важно с кем, где и когда, главное – преподнести потешно, объектом потехи, как правило, выступаешь ты сама, рассказчица, твои реакции, твоя нелепость и откровенная дурь. В первой истории есть какая‑нибудь зацепка, которая вытаскивает на свет другую историю, тоже смешную, не обязательно из нашей жизни: «у моей свекрови был случай…» – тоже годится, если смешно. «А помните?..» – и мы в который раз смеемся.

Над тем, как Иринин муж, который терпеть не может врачей, но, поддавшись громогласному и многодневному натиску жены, все‑таки отправился в поликлинику. Коля перепутал кабинеты и ворвался к гинекологу. Опешившая докторша подумала, что это муж какой‑нибудь беременной заявился скандалить, спросила: «На что жалуетесь?» В ответ, без слов, Коля спустил штаны и представил ягодицы с россыпью мелких фурункулов… Хирург принимал в соседнем кабинете. Повезло стоматологам, как говорится.

А история про то, как мои дети побирались «на апельсины»? Им хотелось настольный хоккей купить. Пошли по квартирам, говорили, что я в больнице лежу при смерти, а папа на кухне водку пьет, потому что у него нет денег на апельсины для мамы.

Или случай с Элькиной мамой в начале девяностых. Она несла в ломбард шубу. По дороге был стихийный рынок, на котором много приличных женщин с вещами стояли. Мама Эльки решила, что продать шубу на барахолке значительно выгоднее. Как на грех, случилась облава, всех торговок доставили в участок. У Элькиной мамы что‑то с перепугу в мозгу заклинило, и она твердила: «Я не могу назвать вам свое имя и адрес, потому что у меня муж профессор». Строго говоря, мужа у нее не было. А Элькин папа, хоть и занимал высокую должность в строительном министерстве, профессорского звания не имел.

С тех пор про женщину, которая ведет себя неадекватно, несет ересь, мы говорим: «У нее муж профессор». А всякие несимпатичные и тайные явления называем «макраме», неграмотность и невежество – «остролябией».

Эти наши словечки появились после игры в «Контакт». Когда наши девичники проходят на даче и в нашем распоряжении целые сутки – день, ночь и еще день, вечерами, наболтавшись, мы играем. В карты, в настольные игры, в словесные. Одна из самых веселых игр со словами – «Контакт». Ее трудно описать, а сыграв один раз, навсегда полюбишь. Отгадывается задуманное одним из игроков слово, по буквам, первую букву он называет. Допустим, «М». Далее нужно, не называя, описать значение слова на «М». Например, я говорю: «Это первая еда многих живых организмов». Тот, кто догадался, говорит мне: «Контакт!» Но если ведущий произносит: «Это не молоко!», а именно «молоко» мы предполагали, то контакт не состоялся. Таким образом, задача заключается в том, чтобы мудрено описать слово, если ведущий не догадался, контакт состоялся – мы выкрикнули одно и то же слово, и ведущий нам открывает вторую букву. Самое потешное, когда те, кто в контакте, называют разные слова. Вы задумали «глина», а у того, кто вошел с вами в контакт, было «глист».

Играем, уже отгадали вторую букву, слово должно начинаться на «ма».

– Это такое занятие… – Я с трудом нахожу определение. – Одинокая женщина…

Не успеваю договорить, как Настя перебивает:

– Есть контакт!

Ведущая Элька молчит, у нее вариантов нет. Мы с Настей одновременно восклицаем:

Настя:

– Макраме!

Я:

– Мастурбация!

Подруги попадали под стол от смеха, а мы с Настей пререкались:

– Я же говорила, одинокая женщина!

– А чем одинокой еще, кроме макраме, заниматься?

– Тем самым!

С тех пор у нас «макраме» – это нечто общественно известное и признаваемое, но брезгливое, вроде однополых браков.

Однажды Ирина загадала слово, мы отгадали «остро…», а дальше – тупик, все перебрали, Элька тайно бегала в словарь смотреть. Редкий случай, признали: сдаемся.

И тут Ирина гордо произносит:

– Остролябия!

Ирина спортивный тренер, и с грамматикой у нее плохо, того, что название прибора начинается с «А», Ирина не ведала. Теперь она говорит про очередной киношедевр: «Разрекламировали на каждом столбе и на всех телеканалах. Мы с Колей посмотрели. Чистой воды остролябия».

Смысл коллективных игр заключается не в том, чтобы победить друзей‑противников, а в том, чтобы получить удовольствие от самого процесса игры. Это хорошо понимает не только моя подруга Катя, но и маленькие дети, дошкольники. Однажды моя внучка на детском празднике во время очередного соревнования – беганья с ложкой, на которой лежит яблоко, вдруг бросила игру, с ревом убежала, залезла на дерево и, плача, кричала оттуда:

– Игры, в которых побеждает кто‑то один, неправильные!

Она совершенно права.

Если вы хотите возвыситься среди друзей, оттолкнуться от них, как от трамплина… Летите, конечно, ныряйте… Только кто вас поздравит после финиша?

У меня в чемодане сейчас лежат игральные карты, кости и новая забавная настольная игра «Имаджинариум», которая, как я предвижу, доставит нам много веселых минут в отпуске.

Смех, потеха – это, конечно, здорово, но это – бонус, подарок. Над нашей жизнью не очень‑то обхохочешься. И свои проблемы, душевное смятение мы несем подругам, твердо зная, что секрет за границы нашего круга не выйдет.

Помню, как мы узнали, о влюбленности Насти. Она хорошо выглядела: побледнела, и обычная цыганская смуглость кожи уступила место персиковому оттенку. Улыбка Насти всегда отдавала вежливым нетерпением: я вас слушаю еще пять минут, а потом – извините. Теперь она улыбалась испуганно‑счастливо, как ребенок, ожидающий в цирке выхода зверей на арену. Ребенок знает, что звери дрессированные, не укусят, но это все‑таки настоящие львы и тигры.

Мы подшучивали: «Бизнес налаживается? Квартиру покупаешь? Олег клад нашел на миллион? И на девятьсот девяносто тысяч купил тебе бриллиантовое колье? Вместо того, чтобы раздать богатство сирым родственничкам?»

Настя шумно выдохнула и с отчаянием призналась:

– Я влюбилась.

Прикусили языки. Немая сцена. Каждой понятно, что может случиться катастрофа, атомный взрыв, что кнопка пуска в руках у Насти, что взрывом в кровь и в клочья разнесет ее семью: мужа, детей‑подростков, родителей. Настя не погремушка, которую смазливый мачо способен закружить в «Ча‑ча‑ча». Настя – скала, утес. И если в скале проснулся вулкан, то возможны смертельные землетрясения.

Мы молчали, а Настя рассказывала, какой он необыкновенный, один на миллион, и что у нее в сердце и в душе все перевернулось, смешалось, поет и плачет, нет опоры, она не находит, за что уцепиться, все ускользает, уплывает, тонет, а на поверхности только дурацкие сладкие мечты. Настя судорожно вытирала щеки, которые были сухи – слезы не текли.

– Он на меня смотрит, – говорила Настя. – Просто смотрит, и мое тело, и сознание уже не мои. Я точно паралитик, который вдруг стал танцевать, переживает восторг и страх. Не знаю, чего больше – страха или восторга. Я много раз читала в книгах про то, как он и она встретились глазами, пробежала искра…

– В воздухе запахло электричеством, – перебила я. – Все это литературные штампы. Тысячи женщин каждый день ездят в транспорте, встречаются глазами с тысячами мужчин. По теории вероятности, подобные искры должны были бы случаться постоянно, в вагонах метро и в троллейбусах только бы и наблюдались электрические дуги. Однако не искрит.

Я говорила торопливо, хотела дать передышку Насте, которая держалась за горло, точно задыхалась от счастья и испуга. Как и все девочки, я была взволнована, потому не замечала противоречий в своих словах.

– Со мной так было только раз в жизни, – продолжала я. – Причем всякие околонаучные объяснения про гормональные циклы, про якобы имеющее место подсознательное ожидание и готовность к любовным отношениям – ерунда. Я ехала в метро от врача, который подтвердил мою беременность – это был наш младшенький, Тимоха. Я мечтала о девочке, грезила о том, как скажу Андрею, как старшенькому Илюше объясним, что скоро у него будет сестричка. Словом, я была вся в мечтах и предвкушениях нового материнства. Потом меня словно кто‑то окликнул, я подняла глаза – напротив сидел мужчина и смотрел на меня. Девочки! Он смотрел с нечеловеческой любовью и обожанием. Он держал в руках книгу, и книга дрожала. И я тоже задрожала, против воли, как под гипнозом.

– Алена, не вздумай писать книги, – сказала Ирина. – Из‑под твоего пера будут выползать одни штампы.

– Возможно, ты, Алена, похожа на его первую любовь, – предположила Элька.

– Которая страдала лунатизмом, – продолжила Катя. – Ночью девушка вышла на крышу, он ее окликнул, девушка проснулась, закачалась, равновесия не удержала и полетела с третьего этажа, приземлилась у его ног…

– Рассыпавшись на части, – хмыкнула я. – Голова девушки откатилась и тихо прошептала: «Прости!» Тут все великие писательницы, как я посмотрю.

Мы трындели, потому что шок, вызванный Настиным признанием, требовал отвлечения, потому что мы растерялись, а тупо молчать было бы грубо. Настя со своей новой улыбкой смотрела на нас, переводила взгляд с одной на другую и одновременно смотрела мимо нас, куда‑то в пространство.

Внезапный шок, теперь уж я это точно знаю, – это удар судьбы, не предполагающий мгновенного ответа. С судьбой не побоксируешь. Если человека, стоящего на пирсе, толкают в спину, ничего не понимая, он летит в воду, то первым делом должен ручками‑ножками быстро перебирать, вынырнуть и доплыть до берега. А не разбираться в пучине: кто, зачем и почему желал его смерти. Это – потом.

Много лет спустя произошло: Элька и Игорь услышали по телевизору, что прогорел банк, в котором они держали деньги от проданной квартиры, деньги на очередную операцию по зачатию ребенка.

– Дует, – была первая реакция Эльки. – Где‑то окно открылось.

И они несколько минут ходили по квартире и проверяли окна, заглянули даже в ванную и туалет, где окон не имелось.

В тот вечер наши телефоны раскалились. Мы перезванивались, выясняя, сколько денег пропало, кто позвонит Эльке и предложит посильную помощь и как эту помощь предложить, чтобы была безвозмездной, но ведь Золотниковы гордые, если возьмут, то в долг, а отдавать не с чего. Больше всех, конечно, нервничала Ирина.

– Мне проще самой нарожать, – стеная, повторяла она каждой из нас, – чем смотреть, как Элька мучается.

– Ты сестра, тебе и звонить, – постановила Настя. – И не вздумай про «нарожать» говорить! Думай иногда головой!

– А я чем думаю?

– Маткой. Это твой главный простаивающий орган, который шлет ошибочные сигналы в мозг. Ты поняла? Четко по делу: сколько пропало, столько получите, и никаких возвратов, иначе мы не подруги.

Ирина позвонила Эльке и с ходу выпалила:

– Они сказали, что мы не Ушастики, а дрянь неблагодарная, если ты денег не возьмешь. Я от себя добавлю: ты мне не сестра после этого!

– После чего, Ирочка?

– Если не возьмете наших денег от чистой души. А сколько надо? – со страхом спросила Ира.

Наше участие не потребовалось: тревога была ложной, банк не разорился, капиталы сохранились. Иногда случаются чудеса, и внезапные шоки оказываются холостыми залпами. Но психологическая помощь от поисков «откуда дует» остается.

Мы скоро выдохлись, сочиняя сценарий ужастика про мужчину, от взгляда которого я, слегка беременная, затрепетала и была почти готова, позови он, пойти следом. На почти я активно настаивала.

Первой заговорила Катя:

– Однова живем! Настена, имеешь право быть счастливой! Пошли всех на фиг и получай удовольствие.

– Уж ты у нас по части удовольствий эксперт! – набросилась на Катю Ирина. – Гебористка!

– Гедонистка, – машинально поправила я. – Человек, полагающий, что удовольствие – высшее благо и цель жизни. Мне кажется, у тебя, Настя, всегда были другие принципы.

– Не умничайте, – стояла на своем Катя. – Вам что, нравится, что Настька как ломовая лошадь? Впряглась и тянет, тянет…

– А воз и ныне там, – вырвалось у меня.

– Вот именно! – Катя расценила мои слова как поддержку. – Загнанных лошадей пристреливают. Каждой кобыле хочется хоть раз в жизни быть счастливой.

– С племенным кобелем, – из меня почему‑то сыпались только реплики и ремарки.

– И‑го‑го, Катенька, – проржала ей в лицо Ирина.

– Перестаньте, – попросила Элька и, подбирая слова, медленно заговорила: – Настя, ты очень умная женщина, ты очень особая…

– Прямо из жития святых, – я хотела сказать серьезно, но получилось с сарказмом, который Катя мгновенно подхватила.

– Многие святые женщины в прошлом были проститутками.

– И не рассчитывай! – бросила ей Ира.

– Вы мне дадите сказать? – прижала кулачки к груди Элька. – Настя! Несмотря на свой ум и высокую нравственность, мне кажется, ты не знаешь некоторых вещей. Невозможно прожить с мужем, за которого ты вышла по любви, которого ты ценишь, уважаешь, о котором заботишься…

– От которого у тебя дети, – напомнила я.

– Да, дети. Это, возможно, самое главное, – продолжала Элька. – Так вот. Жить с этим человеком и однажды не встретить того, кто в определенный момент покажется тебе восхитительным, кто заставит сердце биться с неимоверной частотой…

– Хорошо говорит, – Ирина хотела шепнуть мне на ухо, но все услышали.

Элька посмотрела на сестру строго: «Помолчи!»

И закончила мысль:

– Такие встречи неизбежны. И все мы, девочки, это прекрасно знаем!

Катя, единственная, поаплодировала, остальные потупились.

Мне было пронзительно жаль Настю – стойкую, твердую, надежную, а сейчас расплавленную. Была железная женщина, а сейчас – лужа металла, из которой неизвестно что отольется‑выкуется. Но точно известно – будет очень больно и тяжело.

– И хорошо, что такие встречи бывают, – подхватила я с натужным энтузиазмом. – Быстрый ток крови не дает нарасти бляшкам в сосудах. Профилактика атеросклероза и инфаркта.

– Ага, – съязвила Катя, которая поняла, что находится в меньшинстве, – тогда на клубах мужского стриптиза надо написать: «Растворяем женщинам бляшки!»

– Не бывали, не знаем, – в очередной раз упрекнула ее Ирина.

В тот день они, обычно певшие в унисон, нацепили роли доброго и злого следователя.

– «Быстрый ток крови» – не медицинское, а литературное понятие, – просветила невежественных подруг Элька. – И к механизму образования атеросклеротических бляшек оно никакого отношения не имеет. Настя! Взвешивать все за и против, когда речь идет о чувствах, невозможно. Они не поддаются арифметическим сложениям и вычитаниям.

– Но чувства можно задушить, – уныло заметила я.

– Или, напротив, взрастить и взлелеять, – упрямилась Катя.

Это был этап наших бесед‑разговоров, когда еще можно высказывать свое мнение, дискутировать, спорить, выдвигать аргументы в виде пословиц и случаев из жизни различных персонажей. Когда Настя примет решение, маневра не будет. Как бы она ни поступила: сохранит семью или бросится во все тяжкие нового бытия, – мы встанем шеренгой на ее защиту. Ляжем на амбразуру, встретим грудями картечь, будем таскать с поля боя раненых. Потому что мы подруги, и Настя наша.

Мы не сказали Насте ничего такого, чего она не знала бы прежде. Одна другой мы вообще не можем «открыть глаза», «раскопать истинные мотивы», «вытащить на свет тайные стремления». Подозреваю, что и хороший психотерапевт не волшебник, он просто помогает вам быстрее пройти мыслительный путь, с меньшими эмоциональными затратами увидеть первопричину проблемы. Что такого может один человек открыть другому человеку, чего у другого человека не было в спящем подсознании, в тайных подозрениях и желаниях? Ничего!

Настя задавила, выжгла в себе нечаянную страсть к мужчине «одному на миллион». Настя, точно о срамной болезни, не любит об этом вспоминать. Катя, мне кажется, больше самой Насти сокрушается о возможных и потерянных шансах ее женской судьбы. Тогда, в момент истины, Элька, Ира и я стойко держались принципа: муж и дети – существуют, нуждаются в тебе, а будущее туманно. Нельзя затаптывать побеги привычных растений в эфемерной надежде, что на другом участке ты вырастишь экзотический чудо‑фрукт. А теперь мы иногда спрашиваем себя: разве есть другие способы создать и выпестовать новое, не отрекшись от старого?

Вот вам и мои любимые вечные принципы, которые колоссы на глиняных ногах.

Нет ничего сакрального, великомудрого в моих разговорах с подругами. Но после нашего общения, и каждая убеждалась в этом десятки раз, мы чувствуем, по выражению Кати, как у нас убрали в голове, навели чистоту в мозгах.

Поэтому мы очень дорожим нашей дружбой, лелеем и оберегаем ее. Дружба – неправильное слово, отдает детскостью, юношеской компанейщиной, шашлыками, рыбалкой, посиделками у костра и прочим досуговым времяпрепровождением. Понятие «любовь» слишком расплывчато, многозначно и затерто. Первая любовь и любовь к родине, к животным, к цветам или к хорошему мясу средней прожарки. Понятия, которое поднималось бы выше любви и дружбы, слова, которое описывало бы счастливую смесь душевной привязанности, нежности, восхищения, эгоистической потребности, готовности к жертвам, я не знаю. Пусть будет любовь. Я люблю своих четырех подруг. Я знаю, что четыре изумительные женщины любят меня. Это великий подарок судьбы.

* * *

Пусть и шутливое, определение мужчин как тупиковой ветви развития не могло оставить моего мужа в благодушии.

«Сейчас он заведет об этом разговор», – подумала я.

Затор на дороге рассосался, скорость нашего автомобиля увеличилась, Андрей взбодрился и не без усмешки спросил:

– Почему вы, женщины, считаете, что знаете нас, мужиков, лучше, чем мы себя сами?

– Попробуй этот «умный» в кавычках вопрос перевести на английский, и ты поймешь, что формулировка отдает лингвистической беспомощностью. У тебя мама кандидат филологических наук!

– Мама в прошлом веке защитила диссертацию о деепричастных оборотах в работах Ленина.

– В свое время она за три минуты объяснила мне разницу между «одел» и «надел», а ты до сих пор путаешься.

Ныне я использую любую возможность сказать о свекрови доброе слово. Заслужена похвала, не заслужена – значения не имеет. Какими бы ни были взгляды сына на характер и интеллект мамы, упоминание о ее достоинствах будет ему всегда приятно, а уж о самой маме и говорить нечего. Теперь‑то, при двух взрослых сыновьях, я это хорошо знаю. Будь моя воля, я на растяжках над проезжей частью вместо «С Новым годом, друзья!» повесила бы «Свекровь всегда права!».

На мужа правило безудержной лести, конечно, не распространяется.

– Оленьке (это жена нашего младшего сына), – продолжал сплетничать Андрей, – можно было бы деликатнее сказать, что слово «убираться» в отношении наведения порядка и чистоты в квартире – это просторечная ошибка. Оленька маме: «Я целый день убираюсь», а мама ей в ответ лекцию про глаголы с возвратной частицей.

– Любому человеку только на пользу повышение грамотности речи. Оленька привыкнет, я же привыкла. Научилась видеть за менторскими внушениями искреннее стремление воспитать идеал. И теперь, слава всевышнему, никто нас не заставляет выращивать картошку и собирать молодую крапиву для супа.

Муж покосился на меня, благодушную до кисейности, предвкушающую десятидневный отдых. Он был рад за меня, но все‑таки ревновал и завидовал.

– Мы говорили о мужиках, – напомнил Андрей. – То есть вы все время говорите о нас.

– Если эта мысль тебя греет, то я с ней соглашусь. Подозреваю, что тебе хочется каких‑нибудь пикантных подробностей.

– Опять встали! Ёпэрэсэтэ! Говори!

– Что?

– Про пикантные подробности.

В московских пробках хуже всего приходится не людям эмоционально возбудимым, не шустрым бегункам, как можно было бы предположить, а тем, кто не выносит препятствий на пути к цели. Препятствия глупые, абсурдные, не поддающиеся их воле, бесят и лишают присутствия духа. Андрей может часами разбирать шахматную партию, заново ставить и ставить фигуры на доску, он будет копаться в механизме старых часов за полночь, с фанатичным упорством ремонтировать утюг, который нужно выбросить на свалку. Но автомобильная пробка или вывеска на магазине «Перерыв до 14.00», когда на часах четверть третьего, способны разбудить в нем дикого тигра.

Я знаю, что в подобной ситуации его нужно сметать, поворачивать в сторону. Как если бы стоял злой человек, брызгал желчью, а вы ему – хорошенький пинок (метафорический, конечно), разворот в другую сторону. И вот он уже видит другую картину и забыл про источник ненависти. Вместо пинка могут быть мягкие объятия, вместо оплеухи – жалоба, женский скулеж, напрашивание на сострадание. Семейная жизнь – это танцы на лестнице компромиссов. Ступенька вверх, вниз, вправо, влево. Если вы любите своего избранника, то научитесь выделывать замысловатые па на неровной местности, и они будут доставлять вам удовольствие.

Скажи я Андрею прямо, что в автомобильных пробках и прочих ситуациях, вызывающих у него иррациональный гнев, я пинаю его, танцую на лестнице, разворачиваю в словесном танце, он оскорбился бы: «Я не дрессированный кролик!» На самом деле Андрей невольно ждет от меня именно этого спасения и облегчения от собственных отрицательных эмоций.

– Знаешь, какой вопрос мужчины не любят более всего? – забрасываю я удочку.

Андрею кажется, что крючок голый, а на самом деле там хитрая наживка.

– Где деньги?

– Нет, – качаю головой.

– Ты получил премию?

– Опять мимо.

– Сколько ты пропил с дружками в ресторане?

– Почему, – удивляюсь я, – тебя клинит, как выражается наш сын, на финансах? У нас что, других проблем нет?

– Ага! Ты меня любишь?

– Чаще всего, особенно когда ты спишь и не храпишь. Погоди, погоди! – Я выпрямилась на сиденье и повернулась к мужу. – Ты хочешь сказать, что мужчины, ты в том числе, не любят, когда женщины, я в том числе, спрашивают, любишь ли ты меня?

– Попробуй перевести этот вопрос на английский, – захихикал Андрей, довольный своей маленькой местью. – А какой вопрос‑то?

– Сдаешься?

– Ладно, сдаюсь.