Тысяча листьев

По слухам, Шварца реально засадили, причем на солидный срок, а все наши сайты после подобного позакрывали, чего и следовало ожидать, наши копы такие зануды, последнее веселье отберут.
Но меня это не волновало. Вернее, волновало, но есть вещь, которая фактом своего существования заставляет меня охуевать гораздо сильнее.
Рэнди, блядь!
Нет, Рэнди, конечно же, не блядь. Зато блядь с ним ошивалась. Кто она? М?
Я не знаю, почему я был так мучим этой мыслью, не знаю, почему целый день ходил по комнате взад-вперед, обдумывая, какие меры нанесения людям вреда и мучений я знаю, не знаю, почему потом забился в угол, точа свой нож, не знаю, почему стырил у завхоза шило, не знаю я, знаю лишь, что не к добру подобное. Может быть, к веселью. Но не к добру.
Занятия в учебном корпусе обещали восстановить, но сегодня заданий не было, вот мы и сидели по блокам, а мне тут тухнуть до пяти еще, бля.
С чего это я так завелся? Не знаю, говорю же. Просто охота мне взглянуть в глаза Айзенманна, выслушивая его оправдания. Это будет очень трогательный душещипательный момент. А потом я зарежу его, хе-хе-хе. А потом найду ту телку и с ней разберусь, хи-хи-хи. А потом…
Бля.
Если я убью Айзенманна, то похороню все свое веселье.
Ух ты.
Я не слабо так удивился, когда заметил, что все время моих размышлений и рассуждений свели стрелки к желанной отметки бездушной скотины Циферблата. Странно так. Обычно, мне приходится гипнотизировать его часами, прежде чем он милуется надо мной и снисходит благодатью. Я даже не подорвался одеваться, хотя нет, обычно в это время я уже одет и слежу за стрелкой часов, когда же она покажет приемлемое время, а теперь все так непонятно, так двусмысленно и медленно, как в ну очень нудном кино.
Знаете, в таких фильмах еще обычно все идет так однообразно, однообразно, а потом оп-па – и финал, с которого либо рыдать, либо блевать хочется. Посмотрим.
Вроде, сегодня чуть холоднее, чем вчера. Какое охуенное наблюдение.
Надвигались рождественские праздники и витрины магазинов были увешаны мишурой и новогодним хламом, который так противно резал глаза своей пестротой, брр. По телеку щас, поди идет социальная реклама на благотворительный сбор средств для нашего дома, одним словом – Рождество.
Рождество – это как день рождения, только он не у тебя, а у одного дядьки, который жил две тысячи лет назад, но все равно все почему-то дарят тот же хлам, что и на обыкновенный день рождения.
Гребаный сумасшедший мир.
Я уже не то, что задерживался, я уже опаздывал, но, почему-то, я решил позволить себе это, ничего, пускай и этот побеситься, я, в конце концов, имею полное моральное право на это.
И вот оно – мое пристанище.
И вот я захожу внутрь, предчувствуя, какой жаркий диалог нам предстоит, Айзенманн.
- Какие мы пунктуальные! – услышал я возмущенный, знакомый голос с верхнего этажа, куда я уже поднимался по лестнице. – Блядь, полчаса уже прошло!
Кто бы говорил.
- Как там твои важные дела? – тихо спросил я, подойдя чуть ближе, хорошенько откашлявшись после этой реплики.
- Да хуево. – пожал плечами он. – Я теперь, по ходу, сильно загружен буду.
- Нда?
- Ага. Завал полный.
Бля, это так приятно – слушать вранье, когда сам знаешь правду. Я даже скрестил руки на груди, слабо улыбнулся, кивал в такт его слов, а когда он заткнулся, то лишь сухо протянул «продолж-жай, угу»
- Блядь, что значит «продолжай»? Мои дела – это мои дела. В отличие от тебя у меня есть работа.
Теперь, значит, это так называется.
Что же, во всяком случае, я дал ему шанс, моя совесть чиста. Не то вздохнув, не то усмехнувшись, я достал из сумки тетрадь, быстро выводя в ней заранее придуманную пафосную надпись, протягивая тетрадь Рэнди.
«Тебе показать, какие у тебя дела?»
Он бегло прочел эту строку и уставился на меня, как австралопитек на неандертальца, на что я лишь хмыкнул, забрав тетрадь и крайне схематично нарисовав нечто из ряда геометрии. Да, именно. Вооружившись всем моим геометрическим арсеналом я изобразил ему такие объекты, как палочка, из которой исходят еще палочки, а наверху кружок, еще одну подобную крокозябру, но еще с двумя кругами на основной палочке, большой параллелепипед с надписью «Lichtspielhaus», а на боку этого параллелепипеда – «Terminal, Darsteller - Tom Hanks» и протянул все это Рэнди.
Сначала он долго пытался разглядеть, что это у меня вообще изображено, даже перевернул страницу вверх ногами, недоумевая, однако, разглядев «Lichtspielhaus», вроде, понял, протянув тихое «а-а-а», почесав затылок.
Теперь я сверлил его взглядом, как сверлят загулявших мужей ревнивые жены.
Бля, я опять ударился в ревность.
Это не ревность. Это желание знать, почему какая-то пизда оказывается важнее, чем я.
- Ну и? Покараешь меня за измену, сучка? Я ничего не должен тебе. И кто она – не твое дело.
Ах, не мое дело?!
Я даже замахнулся на него в слепой ярости, еще и рожу такую скорчил, видел бы сам – проржался бы, неудивительно, что, наблюдая такую картину, тот лишь усмехнулся. Черт. Почему я настолько смешон, а?
Однако совсем скоро ироническая улыбка сползла с лица Рэнди, сменившись чем-то более устрашающим и серьезным, и тогда уже он замахнулся на меня. Я зажмурился в предвкушении удара, как мне казалось, в глаз или просто в лицо, или в нос, однако, как оказалось, он схватил меня за горло, притянув к себе.
- А теперь выслушай меня, сучка. Будешь вмешиваться в мою жизнь – руки оторву и в жопу запихаю, это тебе ясно?
Я почувствовал удушье, почуял острую нехватку воздуха в моих легких, почувствовал, как земля уходит из-под ног, когда он даже чуть приподнял меня…что я сделал? Я лишь рефлекторно вцепился в его, как всегда, холодные и жесткие руки своими, смотря на него своими щенячьими глазками, что-то жалобно хрипя.
Черт, ну почему я такой жалкий? Почему я чувствую себя царем, господином, Богом, когда, например, играюсь с беззащитной плотью жертвы или наблюдаю за ее тщетными трепыханиями, но сам падаю ниже плинтуса, когда попадаю на их место?
Может, это и есть строй мира?
Не знаю. Рассуждения были прерваны тем, что Рэнди швырнул меня на пол, и я упал, свернувшись клубком, в позу эмбриона, держась руками за болящую глотку. А он, воспользовавшись моей беспомощностью, принялся пинать меня в низ живота, причем не в шутку пинать, а просто топтать, так до тех пор, пока у меня не появилась потребность откашляться, причем откашлялся я кровью. Тогда он и подумал, что с меня пока достаточно. Вернее, он просто перестал меня бить, подняв с пола за шкирку, пытаясь заставить смотреть меня на него.
- Послушай, сучка, все ведь хорошо так было, так хуя ты полез, куда не нужно? Моя жизнь – это моя жизнь, захочешь что-то испортить в ней – пеняй на себя, ясно тебе?
Я молчал, изнеможенно глядя на него, чувствуя, что капля собственной крови попала куда-то в уголок глаз. Забавно так, будто линзу неправильно надел, и весь мир теперь красный. Ну, не весь, только в уголке глаза…
- Ясно тебе?!
Я кивнул, поражаясь, как у меня только не отвалилась голова при этом. А он вновь швырнул меня, попутно сматерившись, но я так не понял, что именно им было сказано, он ушел, а я продолжал валяться на полу, пока не появились силы встать.
- Рэнди! – прохрипел я куда-то в пустоту, куда-то по направлению к выходу, откуда он уже давным-давно ушел, - Я все равно найду эту бл…кхах…кха…
Я найду ее.
В конце концов, это не так уж и сложно. Нужно просто выследить Рэнди и дождаться, когда я увижу их вместе. Саму эту шалаву тогда я толком не видел, только мельком, меня тогда больше интересовал Айзенманн. Ничего, ничего. Скоро и на нее насмотрюсь. О, да, уже вижу, как наматываю ее внутренности себе на пальцы, слышу ее отчаянный девичий визг…
Еще никогда в моих жертвах не было женщин. Ничего, все бывает в первый раз. Уже представляю, как я вырежу ее клитор, заспиртую и буду таскать с собой, как талисман. Хотя нет. Нет! Конечно же нет, я подарю его Айзенманну при нашей последующей встречи, ахах, ахахаха!
Хе-хе-хе…
А сначала нужно найти эту шлюху. Тем более, что если Рэнди спалит меня за этим делом, то он у меня сам что-нибудь вырежет себе на память. Я даже догадываюсь, что. Во всяком случае, какова вероятность того, что я выживу после этого всего?
А и хуй с этой вероятностью!
Такого предательства от Рэнди я не прощу. И жить с этим я не намерен. Срать, я прикончу эту потаскуху, сколько бы она ему ни стоила, даже если я сам от его руки за это сдохну – мне уже будет на это плевать.
В конце концов, вполне себе романтичная смерть.
Смерть от руки Айзенманна – в любом случае романтично. А так за мной выстроится целая история, и сдохну я не как осиротевшая крыса, или, как он выразился, сучка, а как кто-то по-настоящему достойный романтичной смерти. Точно. Я сдохну, как сучка, коллекционирующая клиторы.
Шатаясь, все еще не оправившись после подобного кратковременного избиения, я направился в приют, хоть редкие прохожие и сверлили меня взглядом с отвращением, будучи уверенными, что я пьян, раз так шатаюсь, хромаю и опираюсь об каждый встречный столб, боясь упасть и поскользнуться на льду.
Приют, вахта, коридор, двери, блоки, дверь, шкаф, снятая одежда, кровать, одеяло.
Сегодня я ложусь спать так рано. Обычно это приходилось где-нибудь под утро, ибо только тогда я освобождался от накативших за кровавый вечер впечатлений, а теперь?
Если я убью Рэнди, то покончу с собой.
Если Рэнди посягнет на меня, то я не буду сопротивляться.
Мне не нужна жизнь без Рэнди.
И дело вовсе не в любви.
Хотя…нет, не подумайте лишнего, просто я понятия не имею о таком процессе, как «любовь», поэтому заявлять ничего не буду. Просто без Айзенманна жизнь обернется серой чередой дней, которые оборвутся с моим совершеннолетием.
А может, мне и действительно не нужно лезть в его жизнь, наверное, так оно и есть, должно быть, мне следует понимать это, но я не хочу. Просто не хочу. Я хочу поиграть в прыщавого придурка, не выползшего из переходного возраста, которому все разрешено.
Да и он, наверное, взрослый человек, который вряд ли живет только сном, учебой и пятичасовыми развлечениями в моей психушке. Наверное, у него есть что-то еще. И кто-то еще. Во всяком случае, этого мне никогда не понять. Я не знал и не хочу знать, что же таится там, за гранью восемнадцатилетия. Мне казалось, что-то ужасное, что убивает в людях остатки их человечности. Что-то, что заставляет их думать о семье и работе, что-то, что заставляет их забывать о чем-то более важном, чем это все.
И, как оказывается, Рэнди-то кажись, из них.
Не знаю. Просто с фактом того, что у него есть девушка, я чувствую себя обделенным. Даже если бы все продолжалось и как раньше, даже если бы мы так и встречались каждый день в одно и то же время, даже если б и по выходным, я бы уже все равно чувствовал себя крайне подавлено.
Я хотел бы знать, что нужен хоть кому-нибудь, пускай даже для определенных целей, а не просто как человек.
Как человек я не могу быть кому-то нужным в принципе. В наш атомный век человек не нужен человеку и я на это не претендую. Но…
…разбудили меня блеклые и бесцветные лучи декабрьского солнца.
Новый день.
На что он мне? Он не принесет мне ничего, кроме страданий, а, быть может, еще и смерть.
Но нужно вставать, одеваться и идти, нужно идти и выслеживать эту сладкую парочку.
Я не знаю, почему я так сильно пытаюсь испортить Рэнди личную жизнь. Наверное, за неимением своей такой же, я не хочу, чтобы она была у кого-то еще.
Я оделся, на сей раз, стырив одежду из пустующего блока одного из погибших за инцидент с компами и кишочками, с каким-то сожалением одевая ее. Почему-то мне всех стало жалко. И Рэнди в первую очередь. Не знаю.
На улице холодно, и я быстро пожалел о своем решении, гораздо лучше было бы, останься я в доме, подремли или просто понежись в своей постели (в постели Отто) еще пару часиков, а тут та еще холодрыга. Наверное, я знал, на что шел, да и особого смысла возвращение в приют не несет – все упрется в то, что мне нужно вылезти из кровати и искать Рэнди, и так по кругу.
Я не знал, где он живет. Знал только, что где-то далеко, за пределами моего сознания, это точно.
И пустые, аномально пустые улицы, давящие на искалеченный разум своей пустотой, сжимая что-то изнутри, рождая чувство, что здесь точно должен быть кто-то еще, но по парадоксальным причинам его здесь нет.
Я вновь подумал о Рэнди.
Почему его здесь нет?
Я вновь подумал о Рэнди, как о своем потенциальном друге.
А вдруг? Почему я до сих пор не знаю, где и кем он работает, какие у него по-настоящему дела? Почему? Просто со смертью Отто во мне образовалась еще одна дыра и чувство необходимости в ее заполнении. Это дыра, которая когда-то была полна тем светлым чувством под названием «дружба», и мне не хочется, чтобы она разрасталась, пожирая все внутри меня. А может, я просто подхватил глистов?
Нет, я просто хотел бы подружиться с Рэнди. Убить его телку, вырезать клитор, подарить и подружиться.
- Эй, чувак! – услышал я где-то невдалеке, на что чуть не свернул шею, оборачиваясь. Какой-то заросший щетиной хмырь притормозил рядом со мной на своей тачке, причем, весьма дорогостоящей, наверное. – Ну ты бы еще голым на мороз вышел! Говори, куда подвезти.
А я подумал – а не насильник ли этот дядька? Ну, правда. Сажусь я к нему в машину, а он везет меня в Польшу, запирает в подвале и трахает раз в день, а раз в неделю кормит сеном и грязной водой из-под крана, и раз в месяц устраивает мне банный день, моя шлангом с ледяной водой? У-у, я бы провел у него полгода, весь бы там такой мучился, а тут врывается Айзенманн, вырубает этого хмыря, спасает меня и дарит мне заспиртованный клитор той шлюхи, и говорит, мол, «я сам его вырезал! Мне друзья важнее баб!», а я такой «о, Рэнди!», и жили бы мы долго и счастливо, ну, и он бы меня периодически ебал в знак нашей крепкой мужской дружбы.
Что-то меня понесло.
- Чувак, не тормози! Полезай уже.
И тут я почему-то сильно захотел верить этому дядьке. Я подумал, а вдруг не все в этом мире только и делают, что убивают и насилуют людей? Может, он мне добра желает? Да, вдруг? Да только я вот еле понял, что я не знаю, куда мне ехать, да и услышать ответ на вопрос, мол, знаете ли вы такого-то чувака было бы просто нереально. Однако я попытался его спросить об этом, пытался спросить, знает ли он человека по фамилии Айзенманн, но, открыв рот, громко откашлялся не в состоянии выпалить ни слова. Я только махнул рукой, давая ему понять, что помощь мне не нужна.
Не нужна.
Что Рэнди я как-нибудь отыщу сам.
Сам.
Перед моими глазами вдруг проплыла наша с ним встреча – он один, домой возвращается, а я весь такой измотанный, уже отчаявшийся найти его, и вдруг мы пересекаемся взглядом – я с его холодными и серыми глазами, он с моим зеленым и карие светофором, я подхожу к нему, мы палим друг на друга, молчим, а потом он мне вдруг говорит, что я, должно быть, замерз и ведет меня к себе домой, где тупо поит чаем и все. Бля, это так мило. Наверное, мы стали бы лучшими друзьями, если бы не это шлюха.
А я прошатался по городу, изредка заходя во всякие «макдональдсы», дабы отогреться. Придурок, блядь, еще бы голым вышел. И так весь день, сука, весь день.
А я ходил и мечтал, что он сам мне в руки попадется, возьмет и с небес упадет.
Было бы все так…
И вот я оборачиваюсь, и вижу шагающую парочку.
Вот тебе и все так.
Я просто невъебенный везунчик, я застал именно их, еб-а-ать!
Правда от этого зрелища я чуть не пересрал, прячась за ближайший угол, умоляя сошедшее с ума сердце не биться так громко.
Наконец-то я хоть разгляжу, кто она такая и как далеко ушли у них отношения.
Итак, они держатся за руку, улыбаются, смотрят друг на друга, ЕБАТЬ, ЭТО НЕДОПУСТИМО!
Да как он только мог? Да по ней же видно, что она потаскуха редкостная! Со спины видно! Это я ей в моську не смотрел еще! Хотя красивая потаскуха, да. Наверное, Рэнди действительно достоин…такой. Но блядь. Как же наша крепкая мужская дружба со спасением меня из плена того водителя? Почему мир устроен не так, как я хочу? На хуя мне вообще здесь жить?
Я вернулся к вопросу, который свел меня с Рэнди.
А если бы я сейчас, допустим, выскочил бы на дорогу перед ним, достал бы лезвие, которое, не изменяя себе, лежит у меня в кармане брюк и завопил бы «Рэнди! Или ты сейчас же толкаешь эту тварь под поезд, либо я вскрываюсь!», а он бы такой «нет! Не делай этого! Я сам сюда шел, лишь бы прикончить ее!» - «Давай дружить!» - «Давай дружить!»
Я так и продолжал стоять на месте, сверля их, довольных жизнью и довольных друг другом, пока меж мной и ними не пронесся по рельсам поезд, закрывая мне обзор и не позволяя испепелять мне их разжалобленным взглядом и дальше.
Нет. Я просто дождусь, пока они разойдутся и придушу эту стерву.
Будет знать!
Мне пришлось долго следовать за ними, прячась, еще и попутно забежав в один магазин, где я снял с себя куртку, вывернул наизнанку и так одел, чтобы не спалили, цвета-то разные, хоть продавцы и смотрели на меня, как на упоротого.
И вот, они распрощались. Он целует ее в щечку, а она хихикает и уходит. Дрянь. Я еле вытерпел эту тошнотворную сцену, мужественно наблюдая за всем этим, прячась в лысых и жестких кустах.
Навык скрытности повышен.
И вот, она направляется куда-то к жилым многоэтажкам, Рэнди скрылся в неизвестном направлении, и я крадусь вслед за ней, приготовив лезвие бритвы, удостоверившись в ее степени остроты.
Навык оружейника повышен.
Я крадусь к этой шалаве сзади, чувствуя, как этот проклятый звук стука каблуков по заиндевевшему асфальту топчет мои нервные клетки. Спокойствие, только спокойствие. Убью ее – и меня повысят в Темном братстве, фак йеах!
Все оказалось проще, чем я думал – она забрела в подворотню, где нету вообще никого, еще и темнота, хоть глаз выколи, собственно, это я, пожалуй, тоже сделаю…позже. А пока я набросился на нее со спины, зажимая ей рот ладонью, а она визжит, пытается выкрутиться, а я ей приставляю лезвие к глотке…
- Ч-ч-ч-ч-что тебе нужно?! – заикаясь истерит она, не сопротивляясь, лишь дрожа, - Я отд-дам тебе деньги! Только не бей меня!
Сука, знакомый голос!..
Я развернул ее к себе и мы оба не хило так охуели.
- Миха?!
- Барби?!
Это точно была она. Как же я ее по заднице не узнал?
- М…миха… - замялась она, чуть отшатнувшись от меня, - Слушай…я…я никому не расскажу, что ты теперь прохожих грабишь…даже сама денег тебе дам…только…ты завязывай с этим, ладно?
Нет, я все еще не могу отойти. Рэнди встречается…с ней? С этой…с Барбарой?!
Не, ну…Барби, она, конечно, хорошая. Хорошая, такая, блядь, в лучшем смысле этого слова. Она и не идиотка, и не уродина, отнюдь не уродина, да, я подумал, что я бы тоже за ней бы увязался, если бы был уверен в своей ориентации, но…
Блядь, Барби (нужна ли запятая?) – это тоже край.
- Ну что тебе от меня нужно? – обреченно протянула она своим медовым голосом, тая под тяжестью моего взгляда. А я лишь указал рукой в сторону и завопил:
- Рэнди!
Навык красноречия повышен.
Та сильно удивилась.
- Откуда ты знаешь его? – Я продолжал испепелять ее взглядом, требуя объяснений безмолвно. – Э…я откуда его знаю? Ну…тебе это вовсе необязательно знать…
Я пригрозил ей бритвой.
- Да что тебе нужно от меня?! Это мой парень и тебя это не касается!
Вот так, значит?
Я схватил ее за запястье и потянул прочь. Удивительно, но будучи выше и крупнее меня, еще и вырываясь, я все равно смог ее пересилить.
Сила – атрибут повышен.
Я затащил ее куда-то вверх, куда-то по лестнице одной из заплесневелых многоэтажек, к которым она направлялась, затащил я ее в лифт, нажав на кнопку последнего этажа.
- Люди добрые! Помогите! – уже в слезах вопила она, молотя руками по дверям шахты. Я видел, как черные дорожки слез сбегали по ее лицу, капая на пол, видел, как та скреблась, слышал ее отчаянные визги и чувствовал этот страх. Но я не мог позволить себе эту роскошь, да, было поздно, но это не факт, что абсолютно все жильцы дома спокойно дремали в своих уютных квартирках. Я достал из сумки нож, силой ударив им ей по животу, на что она заткнулась, лишь схватившись за ранение руками и сползая спиной по стене вниз, брызжа кровью.
- З-за что..? – тихо протянула она, стараясь дрожащими ладонями остановить кровотечение, - За что?! – та принялась тяжело дышать, судорожно сжимая свое увечье, наконец выкрикнув мне: - Я беременна! От Рэндальфа! Вот!
- Что-о?! выпалил я, замахнувшись на нее ножом вновь, всадив его ей в плечо. Немыслимо! Вот тварь, вот на что ни пойдет, вот святыню опорочит, лишь бы спасти свою жопу! Она вновь вопит, хватается второй рукой за плечо в попытке извлечь нож, но тут ей помогаю в этом я, нож мне пригодится еще.
А лифт к тому времени достиг последнего этажа, куда я выволок ее безвольное тело. Я не задавался вопросом уборки крови, я действовал в перчатках и этим, надеюсь, я и отделаюсь.
Да и вероятность того, что уже к завтрашней ночи Айзенманн сам прикончит меня, равна двум третям. Зачем так заморачиваться?
Тем же ножом я порвал в клочья ее одежду, с некоторым удивлением уставившись на нее – женщины-то у меня никогда и не было.
Я, в принципе, смутно представлял, как выглядит женское тело. Не то, что я весь из себя такой евнух, аж порнушку никогда не видел, просто живьем оно как-то все по-другому. У баб очень много лишнего сала на грудине, ноги в основании заметно толще, чем ближе к колену, очень узкая линия талии и округлые бедра. Так непривычно. Я даже не могу так сразу дать ему оценку или сказать, чье тело для меня привлекательнее, мужское или женское, хотя, если смотреть под углом исключительной женской красоты, то Барби, конечно же, красотка. Я просто спрашивал себя, кого бы я выбрал, будь у меня выбор меж мужчиной и женщиной…
Ладно, к черту. У меня еще вагон дел.
Я опустился на колени и продолжил кромсать ее живот, еле терпя ее истошные вопли, потому-то ее и пришлось затащить на чердак, мало ли здесь кто услышит. Заперевшись с ней там, я продолжал, засунув лезвие в ее половые органы, клитор я так и не вырезал, потому, что понятия не имел, где у женщины находится клитор (мужской было найти проще) и как он вообще выглядит я тоже не знал. Она лишь хрипела, молотя руками по полу, а я между тем отрезал соски с ее грудей, не в состоянии отказать себе в том, чтобы немного пощупать их. Имею право. Вскоре я вырезал у нее один глаз, как однажды обещал сам себе, еле найдя в ее бездонной пизде выброшенное там лезвие и запихав его в полу-пустую глазницу.
А потом подумал – нехорошо это, вот так ее оставлять, когда она сдохнет, неплохо было бы сжечь.
Та что-то лепетала сквозь слезы и сгустки из крови и слюны. Дергалась в судорогах и дрожала, я понимал, что это конец. Но я не мог позволить ей так просто умереть, я принялся кромсать ее и без того истерзанный ножом живот, выворачивая внутренности наизнанку, довольствуясь запахом сырого мяса и еще теплой крови, м-м-м…как вдруг есть захотелось.
И вот, она не шевелиться. Отлично! Я даже захотел сфоткать этот натюрморт, как вдруг осознал, что не на что мне фоткать.
Я, весь в расчудесном настроении, пиная выползшие из нее кишки, наблюдая за тем, с каким смешным звуком они уползают. И вот, под моей ногой оказалось что-то из ряда вон выходящее.
Я поднял это и повертел в руке.
Это…это эмбрион.
Я плохо знал анатомию, но отличить кусок внутренностей от несформировавшегося плода я еще мог. Мог! И это точно эмбрион!
Я, сам того не заметя, сел на пол, гипнотизируя взглядом выкидыш. Еще совсем маленький, толком на младенца не похожий, влажный выкидыш.
Ч…что я наделал? Я убил ребенка Рэнди?
Стоп! С чего я взял, что это его ребенок?! Она же потаскуха, с кого угодно могла залететь…не, ну как блядь, она хорошая, но…блядь!
А вдруг это все-таки Айзенманн-младший? Или младшая? Да какая на хуй разница, я убил его! И ее я убил! Боже! А что, если они реально не просто под ручку ходили, а помолвлены, например?! Или вообще женаты друг на друге?!
Нет…я…да…но…как…и…
Нет. Я просто подумал, что я скажу Рэнди, когда он сам примчится за мной, прижимая к полу душными объятиями за глотку.
«Нет…прости! Я не хотел! Я не знал!»
«Нет, ты…ты сам виноват! Я видел в тебе беспристрастного кумира, но ты нашел слабость в той девчонке…»
«Я просто хотел сломать что-то красивое…»
Что я несу? Даже нормальный человек не сможет разговаривать, когда его душат, не то, что я…
Я, наверное, просто попрошу прощения, или скажу, что мне было скучно.
А я все метался меж мыслями о том, его ли это ребенок или нет…если нет и Барби ему вообще никто? Так, чисто для периодического перепиха, как Джей тогда прикалывался из одноименного фильма…
«…я трахнул одну девку на стороне, ну, я всегда так делаю, чтобы не оголубеть в конец. А вот мой жирный муженек – стопроцентный пидор. Он обожает хер!»
Я не удержался и хихикнул, вспомнив эту сцену. Нашел, блядь, время смеяться. Но это правда забавный момент, достаточно смешной, чтобы я не вытерпел эту ноту, которой сверлит по ушам отчаяние и даже чуть посмеялся, пока не понял, что это не смех, а истерика.
Я, блядь, только что убил потенциального ребенка и потенциальную невесту своего потенциального друга.
Обойдется!
Нет.
Я не понимал, что мне делать теперь. Что будет теперь? Чей это ребенок? Чья это невеста?
Я осел на колени, закрыл глаза руками, измазав лицо кровью, и, сам того не стыдясь, заревел. Долго так, протяжно ревел, даже не плакал. Это длилось вечно, по-настоящему вечно, вечнее моего ожидания пяти часов вечера, вечнее моих объятий с Рэнди, на эту вечность я прекратил чувствовать себя, а вновь почувствовал лишь когда от такого количества слез у меня заболела голова. Закончились, наверное.
Когда я вышел на улицу, то было уже за полночь. Снег бесшумно крыл равнины города, ломаясь и хрустя, когда на него наступаешь. И ни души, даже когда я вышел на заснеженное шоссе, никого, кроме редко проезжающих машин. И иду весь такой я, весь измазанный в крови отличной бляди Барбары, сжимающий в руках ее выкидыш, иду к своей родной психушке, мечтательно глядя вдаль. Почему-то я страстно хотел того, чтобы кто-то шел мне навстречу, желательно, жирная толпа людей, я хотел пройти сквозь нее, ловя на себе изумленные и испуганные взгляды, проходя сквозь нее, как расческа по послушным волосам, хотел почувствовать, как они будут уступать мне дорогу, чуять их страх и балдеть от факта их тупизны такой, что никто бы и не позвал копов, до чего боялись бы…
И как назло, даже мимо проезжающие водители даже из окон не высунулись, дабы поглазеть на меня. Даже обидно. Почему я вообще этого хочу?
Потому, что я – смазливый капризный ребенок, зависимый от его хотелок.
И вот, будто озаряемый огнями ночного города вдалеке мой истинный дом колышется в снежном тумане на горизонте. Я задался вопросом, там ли Айзенманн? А вдруг, он там, вдруг он пришел зачем-то, из предчувствия или еще из-за чего? А вдруг он там? Я воодушевился, с какой-то сонной, безумной улыбкой продолжая свой неторопливый путь к своей обители. Узкие, пустынные улочки, переулочки, подворотни – в этом всем своя романтика…
Романтика…
Какое…нехорошее…предчувствие…
- Попался, сученыш! – слышу я шипение позади себя, знакомое, даже привычное шипение, и чья-то тяжелая, большая ладонь хватает меня за плечо, повалив на заснеженный асфальт.
Что это?
Я был уверен, что это Рэнди пришел поквитаться со мной, так быстро все разузнав о своей подружке.
Но это был не он.
- Кха…кха..?
Это был озлобленный, взбесившийся, в кои-то веки выползший из своей похуистичной скорлупы, Вагнер.
Разве его не засудили?
- Не-е-ет… - в каком-то просто зверском безумии зарычал он, смыкая пальцы у меня на глотке, вдруг прочитав мои мысли, - Теперь я свободен…да, я сбежал…но об этом никто и никогда не узнает, хе-хе-хе…а ты… - он сжал мою глотку и я сдавленно вскрикнул, пытаясь обороняться свободной рукой, - А тебе придется умереть, щенок…
Что? Как я могу умереть в такой ответственный момент? Как он вообще здесь оказался? Он ждал меня или следил за мной?
Эх.
Как бы то ни было, я просто невъебенный неудачник.
Удача – параметр снижен.
О чем я думаю? На меня покушается человек, которому я сломал жизнь и сайт, в руке я сжимаю эмбрион потенциального ребенка потенциальной невесты потенциального друга, и вместо того, чтобы паниковать я размышляю о таблице моих навыков и параметров?
Интересно, кем бы я был, живя в Тамриэле? Хи, наверное, данмером…
- Йаау! – взвизгнул я, когда моей холодной щеки коснулось лезвие перочинного ножа.
- Теперь ты уж точно никому ничего в жизни не разболтаешь, угу, хе-хе-хе…знал бы ты, по скольки кругам Ада прокатил меня твой болтливый язык. Мы это быстро исправим…
Его обезумевшие глаза, в которых судорожно блуждали расширенные зрачки галимой наркотой, сверлили меня, а после одним молниеносным движением лезвие ножа оказалось в полости моего рта и я интуитивно взвыл. Нет, меня еще не резали, но ледяное лезвие уже оказалось внутри, я чувствовал его…
Тогда-то на меня и навалился страх. Страх из оперы «так не бывает» или «бывает, но с полными неудачниками, которых еще показывают по новостям», я просто не знал, что делать, а лишь тогда почувствовал, как первая струя крови брызнула изо рта.
Я задергался, пустил в оборону обе руки, но тот сел на меня верхом, не успей я и сморозить у себя в уголках извращенной фантазии нечто пошлое, как новой залп боли, как пули пронзил меня и я заорал, пытаясь убрать его руки от себя.
Он что-то режет мне во рту. Как мне казалось сначала, язык, впрочем, думал я так не по ощущениям, а по рассуждениям, которые все еще мешались в фарш вместе с мыслью о эмбрионе, Рэнди и данмером, пытаясь осознать, что тут вообще происходит…
В простонародье это зовется Местью Обыкновенной. Он сбежал из тюрьмы, и, судя по задорным глазам, намерен возобновить свое дело, но придется разделаться со свидетелями, главный из которых – я. Не думаю, что меня было сложно вычислить. Такие придурки, как я, быстро попадаются в своих шалостях против учителей и воспитателей, поэтому я быстро завязал с этим делом…
А между тем наточенный нож рвет что-то у меня изнутри, во рту, и это уже не просто боль от пореза, это боль рванья кожи и мышц, это раскаленная кровь, сочащаяся реками магмы по озябшему покрову, это…
Я больше не кричал. Я выдохся своим голосом, который восстанавливался лишь на малый срок в течении дня, как особое заклинание Тени, Змеи или Любовника…
И тишина в ночи. И алая кровь на белоснежном снегу. И небо безоблачное, простирающийся Млечный Путь, как разлитый по скатерти ночи кувшин молока Богородицы, усеянный крошками хлеба, нареченными звездами…
Романтично…
И вот, его безумный смех пронзает тишину, нож взмывает куда-то ввысь, и что-то с неприятным звуком падает оземь вслед за острием. Я думал, что это язык.
- Теперь-то ты точно больше никогда и никому лишнего не наболтаешь, ха-ха, ахах, ахахахаха!
Ахахахаха!
…и он разразился хохотом, который мне сложно описать словом.
И он ушел. Ушел? Я сам в это долго не мог поверить. Разве он не собирался убивать меня? Или он просто надеется на то, что я истеку кровью? Хотя, по сути, без языка человек мрет от голода…не знаю…не знаю, откуда я почерпнул сил, чтобы повернуть голову, дабы поглядеть на собственный язык. Ох и удивился же я, застань на его месте нечто иное…
Тварь.
Отрезала мне всю нижнюю челюсть. С языком.
Я не охуел, а просто удивился, для собственной убедительности еле дотянувшись до своего рта, с изумлением не обнаружив его на месте. Я сейчас, наверное, жутко нелепо выгляжу, ну, или просто жутко.
Я не знаю.
Не знаю, был ли Рэнди в психушке в тот момент, был ли этот кусок плоти из утробу Барби его ребенком, была ли Барби для него кем-то большей, чем просто шлюхой, был ли я для него больше, чем просто тот, кем я являюсь, был ли я, были ли другие, и была ли достойна эта игра свеч. Должно быть, я умираю, иного объяснению вдруг стольки нахлынувших умных мыслей на мою голову я не вижу. Я ничего не вижу, кроме безоблачного неба и бледного, худого месяца, венчающего небосвод.
Идея. Нет, две. Нет…сколько же их? Черт, такую классную штуку придумал! А что, если…нет-нет-нет, не так, это еще только половина…гм, нет, не это, не только, ну же…
Боже. Неужели? Неужели я получил то, что хотел?
Тихая романтичная смерть, при которой ты жалеешь о содеянном…
Неужели я получил ее…
Не помню точно, но я тогда, вроде, улыбнулся, прижав тот сгусток плоти в своей ладони к своей груди. Я не знаю и не хочу знать, что творится меня на самом деле и что сделает или подумает Айзенманн, узнав о моей смерти, которая покажется ему дико глупой и нелепой, но я рад.
Такая собака, как я, получила соответствующую смерть.
Все честно, справедливо и романтично.
Сейчас я истеку кровью, как последний долбаеб, пялясь последние минуты жизни куда-то в ночное небо, а тот придурок, Вагнер, удерет, даже не понимая, что я и так фактически нем, и отрезав мне челюсть он не многого добился, да и не столь уж я и болтлив, как он тут распинался, ну а вообще…
Существуй мир, где у каждого в саду росли деревья на тысячу листов…
Каждый лист которого дерева укорачивал бы нашу жизнь при нечаянно оброненном слове…
То я бы, наверное…
В таком мире…
Был бы…
Богом…