Глава 9. ДОЖДЬ 2 page

Хотя сестры‑рабыни были ко мне добры, кроме них, в деревне на меня почти никто не обращал внимания.

Слабая, хрупкая, для крестьянской работы я не гожусь.

Ненавижу крестьян! Ну и идиоты! Не могли найти лучшего применения красавице рабыне, как запрячь ее в плуг!

– Деревня не для тебя, Дина, – сказал мне как‑то Турнус. – Ты городская рабыня. Твое место у ног мужчины, в его покоях, в цепях и ошейнике. Тебе бы ластиться к нему и довольно мурлыкать, как самка слина.

– Возможно, – ответила я.

– Я ластилась бы и мурлыкала у ног Турнуса, – призналась могучая Ремешок. Мы расхохотались. Но она не шутила. Странно: такая крепкая, мощная – и жаждет мужского владычества. Да нет, ведь и она тоже женщина!

На тяжелую работу сил у меня не хватало, и поэтому Турнус часто брал меня с собой к слинам – помогать ухаживать за животными. Кое‑кого из них я уже знала. Но в общем‑то их боялась, и они, чувствуя это, питали ко мне какую‑то необычную для этих животных злобу.

– Ты что, совсем ни на что не годна? – набросился как‑то на меня Турнус на площадке для дрессировки слинов. Я опасливо отступила подальше. Под палящим солнцем песок раскалился. Дождя не было уже несколько дней. Са‑тарне грозила засуха.

– Ни на что не годна! – Турнус раздраженно тряхнул меня за плечи.

Я вздрогнула под его руками.

– Что такое? – спросил он.

Я стыдливо отвела глаза:

– Прости меня, хозяин. Но уже столько дней меня не касался мужчина. А я – рабыня.

– А, – понимающе протянул он.

Я подняла глаза. Взглянула ему в лицо. Просто великан!

– Может быть, хозяин соблаговолит переспать со своей рабыней?

– Рабыня просит овладеть ею? Взять ее, как берут рабынь?

– Да, хозяин! – вцепившись в него, теряя над собой власть, закричала я. – Да! Да!

Он опрокинул меня на песок, задрал тунику до груди. Я лежала у подножия клетки для рабынь. Он схватил меня, я дотянулась до решетки клетки и закричала, сжав решетку руками. Он обладал мною, а я билась в судорогах от наслаждения. Раз, увидев глядящую из‑за бревенчатой стены Медину, я испуганно вскрикнула:

– Там Медина, хозяин!

Он рассмеялся:

– Я делаю со своими рабынями что хочу. Пусть смотрит, если нравится. Пусть у рабыни поучится, как себя вести.

Но Мелина, вне себя от злости, ушла. А я вновь отдалась ему, с благодарным стоном наслаждалась его ласками. Снизошел! Соизволил коснуться меня! Потом, позже, я, постанывая, встала на колени.

– Спасибо, хозяин, – целуя его ноги, проговорила я.

Он рассмеялся, поднял меня, взглянул мне в глаза, а потом, забавляясь, швырнул к своим ногам. Лежа на песке, я смотрела на него снизу вверх.

– Как я погляжу, Дина, – посмеиваясь, заключил он, – на что‑то ты все же годна.

– Спасибо, хозяин, – робко ответила я.

День клонился к закату.

Тележка Тупа почти исчезла вдали, только пыль от ее колес еще неслась вслед.

Сегодня утром он оценивал, сколько я стою.

Сегодня утром я сделала открытие: я – шлюха. Но наверно, любая рабыня должна быть немного шлюхой, притом превосходной.

Он не спал со мной, но, когда он меня оценивал, я изо всех сил старалась ему понравиться.

Вот бы встретиться с ним еще!

А началось это так.

– Останься, Дина, – велела мне Мелина, подруга Турнуса. Остальные девушки пошли за водой. Ушел и Турнус – отправился в соседнюю деревню покупать птиц вуло. Вернется не скоро.

Мелину я боялась. Она – хозяйка. Хотела убить меня, когда у меня не хватило сил пахать. Видела меня в объятиях Турнуса. Однако в последнее время особенной враждебности ко мне не проявляла. Я думаю, для нее не секрет, что Турнус спит со всеми своими рабынями. Куда чаще меня в его объятиях оказывается Редис. Мелина наверняка это знает. Одну только Ремешок он насилует редко.

– Да, госпожа, – предчувствуя дурное, пролепетала я.

Мелина меня недолюбливает – это ясно. Но вряд ли ненавидит сильнее, чем остальных рабынь. Любимая рабыня Турнуса – не я, это всем известно. Он предпочитает женщин крупных, широкобедрых, грудастых – когда‑то, до того как расплылась, растолстела, наверно, такой была и Меяина.

– Пойди‑ка сюда, птичка, – стоя под хижиной, в тени между сваями, Мелина поманила меня пальцем. Я повиновалась. Она – свободная. Я – рабыня. Опустив голову, я почтительно встала перед ней на колени. '

– Сними тунику, Дина!

– Да, госпожа. – Стянув через голову коротенькую тунику, я осталась нагишом.

– Подойди к свае и встань на колени к ней лицом. Я так и сделала.

– Ближе. Колени по разные стороны сваи. Прислонись к ней животом.

– Да, госпожа.

– Нравится тебе наш поселок?

– О, да, госпожа!

– Протяни руки по обе стороны столба. Ладони вверх. Скрести запястья.

Я послушно выполнила приказ.

– Ты счастлива здесь?

– О, да, госпожа!

– Хотела бы ты уйти из нашего поселка?

– О нет, госпожа! – заверила я. А потом поспешно добавила: – Если только госпоже не будет так угодно.

Вытащив из складок одежды обрывок веревки, Мелина крепко связала мне запястья по ту сторону сваи.

– Хорошо держит? – спросила она меня.

– Да, госпожа.

Отступила на шаг, оглядела меня и скрылась в хижине. Вскоре вернулась с мотком веревки в руках. Привязала ее конец к моему веревочному ошейнику, отмотала примерно фут и закрепила привязь на столбе, на уровне моей шеи. Остаток веревки свисал со столба на землю.

Я не сводила с нее глаз.

– Ты красивая, – проговорила она. Привязанная веревкой за шею, встать я не могла.

– Очень красивая.

– Спасибо, госпожа.

Я – ее пленница. Голая, стою на коленях, крепко привязанная к столбу.

– В поселок, – сообщила она, – приехал торговец. Знаю. Туп Поварешечник. Редис мне рассказала. Я видела, как он пришел, волоча за собой ручную тележку с длинными ручками, на двух огромных колесах. Внутри тележки – множество полочек, ящичков, в них – всевозможные дешевые товары, а еще – колышки и петли, на которых подвешена всякая утварь, кастрюли, инструменты. По краям повозки – тоже ящички, в них тьма‑тьмущая всякой всячины: нитки, ткани, ножницы, наперстки, пуговицы, заплаты, а еще – гребешки, сладости, травы, специи, соль в пакетиках, целебные снадобья. Чего только не было в этой удивительной тележке!

– Я приглашу его взглянуть на тебя, – сказала Мелина.

У меня екнуло сердце. Пока Турнуса нет в поселке, Мелина продаст меня!

– Уж постарайся ему понравиться, сучка, – предупредила она, – а то до конца дней твоих буду сечь!

– Постараюсь, госпожа! – обещала я. Еще как постараюсь! Когда еще выпадет возможность вырваться отсюда? Да я бы все на свете сделала, лишь бы избежать тягот деревенского рабства. Понравиться ему? Понравлюсь! Вот увидит – буду сама покорность, сама чувственность! Вдруг стало страшно. Что он за человек? Мужчины по‑разному воспринимают женские уловки. Знать бы наверняка, чего ему хочется! Нет, не угадать. Безнадежно. Ну и шлюха же ты, сказала я себе. Подергала связанные руки. Откуда мне знать, какие женщины ему нравятся? Робкие, скромные – швырнул к своим ногам и изгаляйся? Или похотливые, что так и норовят пустить в ход язык? А может, дерзкие, непокорные, может, ему нравится их укрощать? А что, если он питает слабость к холодным, надменным, презрительным красавицам, что в мгновение ока превращаются в отчаянно корчащихся, жалобно стонущих от мужского прикосновения рабынь? Не знаю. Знаю одно: я должна показаться ему красивой, физически привлекательной. Тут Мелина все предусмотрела. Ума ей не занимать, да и практической сметки – тоже. Девушка красивее всего нагая, в ошейнике или на цепи. Вот она и поставила меня на колени, в позу покорности, и связала. И теперь я стою прижавшись животом к столбу, обхватив его руками, широко расставив колени. Взглянув на стоящую в такой позе женщину, мужчина не сможет, пусть подсознательно, не почувствовать ее открытости, уязвимости, не сможет не ощутить себя ее властелином, могучим и неотразимым. Все продумала, до мелочей: связанные ладони, руки, будто в объятиях охватившие столб, свисающая с шеи длинная веревка – связывай рабыне руки за спиной и веди ее, точно самку табука, куда душе угодно. Можно к тележке привязать – и босая, обнаженная, я побреду за ней, взметая дорожную пыль. Да, ума Мелине не занимать.

– Вот она! – раздался ее голос.

Испуганно вздрогнув, я вцепилась в столб. Помимо моей воли бессознательное это движение получилось на удивление грациозным. Да ведь, наверно, этого и добивалась Мелина, неожиданно гаркнув у меня над ухом! Показать мужчине во всей красе прелестную, испуганную, связанную рабыню. Я вздрогнула так естественно! А Мелине того и надо.

Как вести себя с ним? Не знаю. Что ж, буду просто рабыней в Богом забытой деревушке, связанной земной девушкой, чью привлекательность пришел оценить мужчина. А кто же я еще? Прекрасная варварка, совсем чужая, с далекой, не похожей на Гор планеты, ко встрече с этим миром совершенно не готовая. Может, горианским мужчинам интересно укрощать и приручать таких? Из землянок, рассказывала Этта, получаются превосходные рабыни. Наверно, так оно и есть.

– Как живешь, птенчик? – спросил торговец.

– Хорошо, хозяин, – ответила я.

– Варварка, – заключил он.

– О? – притворно удивилась Мелина. А ведь прекрасно знает, что я варварка!

– Открой рот, – приказал он.

Я открыла рот.

– Видишь? – Сунув пальцы мне в рот, он раскрыл его шире. – В последнем зубе, наверху слева – кусочек металла.

– Это врачи делают, – сказала Мелина.

– Ты из местности, что называют Землей?

– Да, хозяин.

– Вот видишь? – это он Мелине.

– Умная рабыня, – похвалила Мелина. Не высекли бы!

– Я Тупеллиус Миллиус Лактантиус из рода Лактантиусов, торговцев из Ара, – проговорил он, обращаясь ко мне. – Но настали тяжелые времена, и хоть мне и было тогда всего восемь, пришлось бродить с тележкой – долг, законы касты, гордость семьи и все такое прочее.

Я улыбнулась.

– Хорошая улыбка, – отметил он. – В здешних поселках меня называют Туп Поварешечник. А тебя как зовут?

– Ну, как она тебе? – вмешалась Мелина. Торговец оглядел меня:

– Для ошейника в самый раз.

Я сгорала от стыда. Любому горианину ясно – я рабыня. Вопрос лишь в цене да в том, кому мне принадлежать.

– Ну разве не хорошенькая? – настаивала Мелина.

– В городах, – ответил он, – таким несть числа. В одном Аре каждый год тысячи таких продают и покупают.

Я содрогнулась.

– Сколько дашь?

– В лучшем случае, – прикинул он, – медный тарск.

Я красивая рабыня, я знаю. Но вот того, что таких красоток на Горе тьма‑тьмущая, и не подозревала. В этом мире рабыни‑красавицы не в диковинку. И цена им невысока. Девушкам куда красивее меня нередко приходится довольствоваться долей кухарок в больших домах или в цепях и казенных туниках скрести по ночам полы общественных зданий.

– Так не хочешь брать? – недовольно пробурчала Мелина.

Он погладил мой бок. Я вцепилась в столб.

– А она ничего!

Внезапно, без предупреждения, он коснулся меня. Закрыв глаза, не в силах сдержаться, я вскрикнула, прижалась к столбу, судорожно обхватила его руками.

– Ага! – произнес он.

Я вздрогнула, не открывая глаз.

– Горячая, – причмокнул он. – Это хорошо. Очень хорошо.

– Очень горячая? – уточнила Мелина.

Снова эта рука! Снова, не в силах с собой совладать, я отчаянно вскрикнула.

– Очень, – рассмеялся он. – Спокойно, птенчик!

– Не надо, хозяин, пожалуйста! – взмолилась я. И тут же, вскрикнув, впилась в дерево ногтями, забилась на привязи.

– Перестань! – стонала я, – Перестань, прошу, хозяин!

Он убрал руки. Прислонившись в столбу, я дрожала от страха – а вдруг он опять начнет меня трогать? Он встал.

– Ну, очень горячая? – допытывалась Мелина.

– В шлюхи сгодится, пагу разносить.

– Прекрасно! – обрадовалась Мелина.

– Да, – добавил он, – и все же больше медного тарска дать не могу.

– Почему?

– Война, – вздохнул он, – набеги, города в упадке. Рыночные помосты просто ломятся от красоток, что раньше были свободными. И дают за них сущие гроши.

– И что, все такие же горячие, как эта?

– Да, многие. Поставь девушке на тело клеймо, посади ее на цепь, поучи немного – и через неделю она готова, горячее некуда, прямо рвется.

– Так скоро? – изумилась она.

– Да, – заверил Туп. – Возьми женщину – любую женщину, не обязательно землянку – эти‑то просто созданы, чтоб быть рабынями, о них и говорить нечего, – нет, любую родом с Гора, свободную, высшей касты, будь она даже холодна как айсберг, надень на нее ошейник, вдолби ей, что она рабыня, – распалится как миленькая!

Мелина расхохоталась. Я залилась краской. Такую напраслину возводить на женщин Земли! Что ж они, не знают, что я землянка? Да нет, знают, конечно. Чешут языками и внимания не обращая на рабыню. Но все‑таки – правда ли это? Может, никакой напраслины и нет?

– Надень на нее ошейник. – Он сомкнул руки у меня на горле.

Я напряглась. С его‑то – горианина – силой ничего не стоит мне шею сломать – только захоти! Что я смогу сделать? Убрал ладони с горла, схватил меня за волосы. Оттянул мне голову назад.

– Вдолби ей, что она рабыня. – Запустив руки глубже в волосы, он все тянул голову назад.

Я вскрикнула. Больно! Но ровно настолько, чтоб дать понять, что он может со мной сделать, если захочет. Мужчина. Хозяин. Меня охватил невольный трепет. Убрал руки. Напрягшись всем телом, я стояла у столба. Его ладони поползли по моим бокам.

– И пожалуйста, – хмыкнул он, – распалится как миленькая! Прикоснулся – и я закричала, вгрызлась зубами в древесину, из глаз брызнули слезы.

– В шлюхи сгодится, пагу разносить, – повторила Мелина.

– Да, – кивнул Туп.

Женщины Земли просто созданы, чтоб быть рабынями? Я глотала слезы. Неужели это так? Неужели никакой напраслины?

Только бы больше не трогал!

Да, женщины Земли созданы, чтоб быть рабынями. Я – землянка. Я вцепилась в столб. Прирожденная рабыня.

– Лакомый кусочек! – Туп погладил меня по боку. Интересно, все земные женщины рождены быть рабынями?

Я, во всяком случае, точно. Другие, может, и нет. Загляни себе в душу. Спроси себя. И ответь на этот сокровеннейший из вопросов – самой себе, ни с кем не делясь, пока не свела тебя судьба с тем, кому лгать ты не сможешь, – с твоим хозяином. Может, весь секрет в биохимии. Может, женщину рабыней, а мужчину хозяином делают гормоны. Не знаю.

Лишь на Горе, рядом с мужчинами, что обладали или могли обладать мною, я по‑настоящему ощутила себя женщиной. Как просто: гориане способны владеть женщиной, большинство мужчин Земли – нет. На Земле мою женственность подавляли: во‑первых, мои собственные предрассудки – результат многовековой интеллектуальной и социальной патологии, и, во‑вторых, общепринятые условности, под гнетом которых я выросла, следуя которым существовала – да, существовала, а не жила, – условности, согласно которым открытое проявление сексуальности – нечто неподобающее, а то и непристойное. Кто знает, что такое общественное благо? Может, чтобы процветать, обществу необходимо руководствоваться правилами, по крайней мере не противоречащими биологическим закономерностям? Общество слабых, тщедушных калек, не решающихся быть самими собой, безусловно, не может быть совершеннее того общества, где человеческие существа естественны и органичны, величественны и счастливы. Соответствие принципам – не критерий. Благополучно то общество, где благополучны люди, где они живут в гармонии с природой. Глянем правде в лицо: каких таких высот достигла земная цивилизация? Человек погряз в руинах идеологии. Возможно, придет день – и он выйдет из тьмы, сбросит оковы прошлого. И день этот будет прекрасен. Огромный, залитый солнечным светом мир развернется перед его глазами.

Не так уж много пышных слов можно сказать о Горе. Но зато мужчины и женщины в этом мире живут. Живут, а не существуют. (

И я не отдам этот мир.

Он совсем другой, не похож на мой, в чем‑то, пожалуй, хуже, но в чем‑то – я знаю – лучше.

Такой, каков он есть. Честный и настоящий. И дышится в нем легко.

– Кто твой хозяин, птенчик? – спросил меня Туп Поварешечник.

– Турнус, – ответила я, – земледелец. Глава касты в Табучьем Броде. Земля у него родит, а еще он дрессирует слинов.

Я гордилась Турнусом. О справном, искусном крестьянине здесь часто говорят: «Земля у него родит». Иногда этим выражением пользуются, чтобы просто выразить почтение, даже если человек землю и не обрабатывает. В любой касте, связанной с определенным видом деятельности, будь то сельское хозяйство, торговля или военное искусство, всегда есть люди, род занятий которых отличен от традиционного. Есть и те, кто, не входя в касту, живет тем же трудом. Обычно, хотя бывают и исключения, принадлежность к касте определяется по рождению. Но, случается, в касту принимают со стороны. Браки, как правило, совершаются внутри касты. В случаях же смешанных браков женщина – как чаще всего и бывает – может предпочесть сохранить свою кастовую принадлежность, а может вступить в касту супруга. Рожденные в таких браках дети принадлежат к касте отца. Подобно этому в некоторых городах решаются и проблемы гражданства. Выходцу из бескастового общества непросто представить, как важны для гориан касты. Кастовая структура, хотя, безусловно, и порождает немало трудностей, тем не менее помогает человеку определить свое место в жизни, учит высоко держать голову, роднит с тысячами собратьев, определяет образ жизни. Даже развлечения гориан – и турниры, и зрелища – часто связаны с кастовыми обычаями. По кастовому принципу распределяются и средства на общественные нужды. Кастовая система достаточно гибка, вполне возможны переходы из одной касты в другую. Но мужчины редко пользуются этой возможностью. Принадлежность к касте – предмет гордости, на членов других каст часто поглядывают свысока. Повзрослев, горианин ощущает себя плотью от плоти своей касты, и променять ее на другую для него все равно что землянину поменять гражданство: скажем, американцу на российское, французу на китайское. При всех своих недостатках кастовая структура придает горианскому обществу стабильность – ведь в таком обществе каждому находится место, труд каждого почетен, каждый с уверенностью смотрит в будущее. Есть на Горе и кланы – их членов связывают узы кровного родства. По обыкновению браки совершаются между членами одной касты – поэтому в основном кланы вписываются в кастовую структуру. Но кланы и касты – не одно и то же. Например, в один клан – пусть изредка – могут входить члены разных каст. Многие гориане считают клан родственной группой внутри касты. И во многих практических смыслах так оно и есть. По крайней мере, особого вреда в такой точке зрения нет. Довольно прочно привязанные к определенной местности, кланы обычно тесно связаны с конкретным городом. Касты же административных границ не знают. Рассказывая о Горе, нельзя не упомянуть о Домашних Камнях. Домашний Камень – вот что прежде всего отличает горианина от землянина. Тому, у кого никогда не было Домашнего Камня, ни за что не понять, как много значит он для горианина. Словами этого не выразишь. Пожалуй, не буду и пытаться. Скажу одно: самое печальное в людях Земли то, что у них нет Домашних Камней.

– Как тебя зовут, птенчик? – спросил меня Туп Поварешечник.

– Моему хозяину было угодно назвать меня Диной, – ответила я.

– Раз хозяину было угодно назвать тебя Диной, значит, ты и есть Дина.

– Да, хозяин! – поспешно согласилась я. У меня и в мыслях не было намекать, что меня могут звать как‑то по‑другому! Мелина сверлила меня глазами. – Я Дина! Только Дина, рабыня моего хозяина!

Четыре эти буквы – горианские ли, английские ли – и означали мое имя. Полное и единственное. Это решает хозяин.

– Симпатичная Дина, – обронил Поварешечник.

– Спасибо, хозяин, – потупилась я.

– Берешь? – Медине не терпелось.

– Руки грубоваты. – Он провел большими пальцами по моим ладоням. Я вздрогнула. – У тебя грубые руки, Дина.

– Я крестьянская рабыня, хозяин.

Копай, стирай, тяжелую мотыгу таскай – еще бы руки не огрубели!

Он все водил по моим ладоням пальцами, прижимая их все крепче. Я закрыла глаза, припала к столбу.

– Немного крема, – рассуждал он, – и станут помягче, в самый раз, чтоб ласкать мужчин.

– Да, хозяин.

Господи, а что бы я чувствовала, будь ладони мягче!

– Ну, предлагай цену за эту сучку, – поторапливала Мелина. Его рука коснулась моей шеи, палец протиснулся под веревочный ошейник, чуть оттянул его в сторону.

– На тебе ошейник из веревки. Жесткий, наверно?

– Что нравится моему хозяину, – проговорила я, – то и мне нравится.

– Лжешь свободному мужчине?

– О нет, хозяин! – вскричала я. Конечно, носить веревочный ошейник – радости мало. Но я – рабыня. Турнус – мой хозяин. И естественно, я в лепешку расшибусь, лишь бы ему угодить. Если так ему угодно – значит, должно и меня устраивать. Мое дело – угождать. В том‑то и суть: я получаю удовольствие, доставляя удовольствие Турнусу. Иначе мне смерть. Мне нравится угождать ему. В этом – высшее наслаждение для рабыни.

– Угодить старается. Ну, не хочется тебе ее голую в меха затащить? – подначивала Мелина. – Задешево отдам.

– Как дешево? – поинтересовался Туп.

– Дешево.

– А Турнус знает, что ты ее продаешь?

– Какая разница? Я – свободная женщина. Его подруга. Могу делать что пожелаю.

– Хочешь, прелестная Дина, – поглаживая мне шею, спросил, – чудесный стальной ошейник, может, даже украшенный эмалью?

– У меня никогда не было ошейника.

– Значит, не хочешь?

– Хочу, хозяин, – робко призналась я.

Только это будет не мой ошейник. Наоборот – надев ошейник, я стану чьей‑то собственностью. Ошейник, как и я, будет принадлежать хозяину. Это будет его ошейник. Не мой. Я буду только носить его.

– Веревка такая грубая, жесткая, – ощупывая петлю у меня на шее, продолжал он. – А гладкий стальной тебе бы понравился? Изящный, сверкающий или украшенный орнаментом, тонкой работы? А еще бывают покрытые эмалью – под цвет твоих глаз или волос. Ты в таком стала бы еще красивее. А иногда и по мерке делают, точно на твою шейку.

– Как угодно хозяину, – ответила я. Конечно, стальной ошейник так красит девушку! Как я завидовала Этте, хоть у нее‑то ошейник был совсем простенький. Не так уж много ошейников довелось мне повидать на Горе, но от Этты я знала: разновидностей превеликое множество. От заклепанной на девичьей шее простой полоски металла до усыпанных каменьями, филигранно отделанных, запирающихся на замочек ожерелий, достойных любимой рабыни Убара. Но у всех ошейников – у кухарки ли на шее или у наложницы в покоях Убара – есть две общие черты: во‑первых, сама девушка снять его не может, во‑вторых, он недвусмысленно указывает – она рабыня. В выборе ошейников, как и во всем остальном, гориане проявляют великолепный вкус и чувство прекрасного. Такое впечатление, что вкус не изменяет им ни в чем: ни в языке, ни в архитектуре, ни в одежде, ни в традициях и обычаях. Здешний народ знает толк в красоте. Все поражает изысканностью – будь то покрой сандалий простого работяги, или тщательная выделка кожи, или украшающие башни городов витражи, что переливаются всеми цветами радуги, меняя облик в тени или под солнечным светом, обретая новые оттенки в каждое время дня. Истово украшая свою жизнь и свой мир, не оставляют гориане без внимания и своих рабынь. Их облик тоже должен быть безупречен. Как для землян вполне обыденным считается пригласить дизайнера, чтобы спланировать внутреннее убранство жилища, так для горианина ничего необычного нет в том, чтобы обратиться к специалисту, который оценит, вышколит рабыню, поможет сделать ее еще красивее. Даст совет, как постричь и уложить ей волосы, какой косметикой надлежит ей пользоваться, какие серьги, какие ошейники и одежды ей пойдут, научит красиво ходить, говорить, преклонять колени и многому, многому другому. Обычно, придя в дом, такой специалист встречает там невзрачную рабыню и, разгадав скрытые в ней возможности, превращает ее в красавицу. Какая возможность блеснуть своим искусством! Говорят, такие люди способны творить чудеса. Их часто нанимают для работы с рабынями, как правило, с теми, что еще недавно были свободными. И вот ничем не примечательная невольница выходит из рук мастера ослепительной и неотразимой. Говорят, однако, что едва ли не наполовину успех определяется ошейником. Надень на женщину ошейник, считают на Горе, – и красота ее раскроется. Быть может, так оно и есть. На мою долю выпало носить лишь ошейник из веревки, но и то, по‑моему, каким бы грубым он ни был, даже в нем я стала красивее и желаннее. Надев его на меня, Турнус подвел меня к зеркалу Мелины. У меня едва не подкосились ноги – такой соблазнительной, такой пикантной показалась я себе. От Турнуса не укрылось мое состояние. Тут же он овладел мною, и неожиданно для меня самой тело мое мгновенно отозвалось, безудержно отдалось его объятиям. Он надел на меня ошейник! В какую же пучину страсти поверг бы меня не веревочный, а настоящий стальной ошейник, который не снять, не разрезать, от которого не избавиться! Об этом я и помыслить не смела. Настоящего ошейника я и жаждала, и боялась. Если горло схвачено стальной лентой, разве смогу я устоять перед мужчиной?

– Предлагай цену, – торопила Мелина.

Встав на ноги, Туп Поварешечник потянулся к своей сумке.

– На, птенчик.

Достав что‑то из сумки, он сунул это мне в рот, протолкнул пальцами между зубами. Стоя на коленях в пыли у столба, я вздрогнула.

– Спасибо, хозяин.

Конфета! Маленькая, твердая, сладкая! Я закрыла глаза. Первая конфета за все время, что я на Горе. После скудной рабской пищи – такая роскошь! Да за кусочек шоколада рабыни друг другу глотки готовы перервать! Муштруя и вышкаливая рабынь, хозяева иногда поощряют их сладостями. Да и в качестве стимула лакомства действуют безотказно. Даже вполне взрослая рабыня готова часами гнуть спину за крошечную конфетку. Обычно конфету суют в рот стоящей на коленях девушке, но, случается, бросают на пол. Иногда, швырнув конфету нескольким девушкам, хозяин забавляется, наблюдая, как они бросаются за нее в бой.

– Предлагай цену, – не отставала Мелина.

– Почему ты хочешь продать ее? – спросил Поварешечник.

– Будешь покупать?

– Может быть, – не сводя с меня глаз, проговорил он.

– Ну, разве не хороша?

– Хороша.

– Представь себе: голая, в ошейнике, с тобой в мехах! – соблазняла Мелина. – Ластится к тебе, не знает, как угодить.

– Я торговец, – отвечал Туп. – Если куплю ее, то чтобы продать с барышом.

– Но прежде чем продать, можешь попользоваться на славу, – уговаривала Мелина.

Поварешечник ухмыльнулся:

– Два тарска.

Странное чувство охватило меня. За меня предлагают цену. Вот чудно! Цена, конечно, несерьезная, даже для такой, как я, для землянки. Только так назвал, для затравки. Настоящий торг впереди. Безусловно, на любом рынке за меня дадут четыре‑пять тарсков, не меньше.

– И за меньше отдам, – объявила Мелина.

Поварешечник, казалось, был сбит с толку. Стало не по себе и мне. Я зажмурилась.

– Мне нужно кое‑что из твоей тележки. – Она, прищурившись, взглянула на меня. – Отойдем‑ка!

И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба – так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села.

– Надевай тунику, – приказала Мелина. – Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова.

– Да, госпожа, – ответила я.

– Быстрей, – оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина.

Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику.

Что‑то уж очень Мелина возбуждена.

– Можно рабыне говорить, госпожа? – спросила я.

– Да.

– Меня не продали, госпожа?

– Может быть, Дина, – буркнула подруга Турнуса. – Увидим.

– Да, госпожа. Как это понимать?

– Завтра, сучка ты моя, – продолжала она, – ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту.

Я озадаченно взглянула на нее.

– Иди! – велела она. – Быстро! Никому ни слова!

Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?

Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул.

Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха.

Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись.