Покажи и расскажи

Гурни сперва решил, что они вошли не в ту дверь. Но это тоже было непохоже на правду. Помимо двери над лестницей, это был единственный вход. Однако то, что предстало их глазам, едва ли напоминало подсобку.

Они стояли в углу большой, залитой тусклым светом, полностью обставленной и увешанной коврами спальни. Перед ними была двуспальная кровать с одеялом в цветочек и узорной простыней, свисающей по бокам. Несколько избыточно пухлых подушек с одинаковыми оборочками лежали у спинки. Перед кроватью стоял деревянный сундук, на котором сидела мягкая игрушка в виде какой-то птицы, сшитой из разноцветных лоскутов. Внимание Гурни привлекло окно, которое как будто выходило на открытое поле, но при ближайшем рассмотрении оказалось большим, подсвеченным с изнанки плакатом — он, по-видимому, должен был слегка разряжать подвальную атмосферу. В следующее мгновение он обратил внимание на низкий гул — по всей видимости, вентиляционной системы.

— Ничего не понимаю, — сказал Нардо.

Гурни уже готов был согласиться, но тут он заметил небольшой столик у стены с фальшивым окном. Там стояла лампа, бросавшая круг тусклого света на три черных рамки, в какие обычно вставляют дипломы и сертификаты. Он подошел поближе, чтобы их разглядеть. В каждой рамке была копия чека. Все три были выписаны на имя Х. Арибды, все три были на сумму $289.87. Слева направо лежали копии чеков, подписанные Марком Меллери, Альбертом Шмиттом и Р. Карчем. Это были чеки, которые Дермотт получил и необналиченные оригиналы которых вернул отправителям. Но зачем он делал с них копии перед тем, как возвращать? И что еще сильнее озадачивало, зачем он вставил их в рамки? Гурни взял все три в руки, как будто можно было что-то понять, рассмотрев их поближе.

Затем, разглядывая подпись на третьем чеке — «Р. Карч», — он снова почувствовал смутное беспокойство. Но на этот раз он понял, откуда оно взялось.

— Черт! — воскликнул он, проклиная свою слепоту к такой очевидной несостыковке.

В тот же момент Нардо тихонько вскрикнул. Гурни перевел взгляд на него, затем туда, куда тот смотрел, — в противоположный угол широкой комнаты. Там, едва различимая в тени, частично скрытая широкими подлокотниками старинного кресла и одетая в ночнушку такой расцветки, что она сливалась с обшивкой, сидела, уронив голову на грудь, хрупкая женщина.

Нардо снял с пояса фонарик и направил луч на нее.

Гурни подумал, что ей может быть сколько угодно от пятидесяти до семидесяти. Ее кожа была мертвенно-бледной. Светлые волосы, уложенные в башенку из кудряшек, явно были париком. Моргая, она подняла голову так медленно, что движение было едва заметно, и посмотрела на источник света.

Нардо взглянул на Гурни, затем снова на женщину в кресле.

— Мне надо в туалет, — сказала она. Ее голос был высоким, дребезжащим, требовательным. Когда она приподняла подбородок, на шее показался уродливый шрам.

— Это еще кто? — прошептал Нардо, как будто Гурни мог знать.

На самом деле Гурни уже отлично понимал, кто это. Он также понимал, что принести Нардо второй ключ в подвал было ужасной ошибкой.

Он быстро повернулся к двери, но Грегори Дермотт уже стоял там, с бутылкой виски «Четыре розы» в одной руке и револьвером 38-го калибра в другой. От капризного, раздражительного человека, страдающего мигренью, не осталось и следа. Гурни подумал, что его взгляд без маски притворства теперь выдавал его истинную сущность: правый глаз смотрел остро и решительно, левый был темным и бесчувственным.

Нардо тоже повернулся к двери.

— Что за… — начал было он, но осекся и застыл на месте, уставившись на лицо и на револьвер Дермотта.

Дермотт сделал шаг в комнату, подцепил дверь ногой и захлопнул ее за собой. Раздался металлический щелчок. Его узкие губы растянулись в хищной улыбке.

— Ну вот мы и одни, — сказал он таким тоном, словно предвкушал приятную беседу. — Столько дел, столько дел, — добавил он. — И так мало времени! — Казалось, его это забавляет. Холодная улыбка еще несколько мгновений извивалась на его лице как червяк, затем исчезла. Он продолжил: — Хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю ваше участие в моем скромном прожекте. Ваше сотрудничество его несказанно улучшит. Давайте же утрясем детали. Лейтенант, могу я попросить вас лечь на пол лицом вниз? — Было понятно, что это отнюдь не просьба.

Гурни прочитал в глазах Нардо раздумье, но не мог понять, какие варианты он взвешивает и даже понимает ли он, что произошло.

Если и можно было что-то прочитать в глазах Дермотта, это больше всего напоминало настороженное внимание кота, когда тот терпеливо наблюдает за мышью, загнанной в угол.

— Сэр, — начал Нардо осторожным тоном, — было бы хорошей идеей опустить револьвер.

Дермотт покачал головой:

— Не такой уж хорошей.

Нардо выглядел растерянным.

— Но все же опустите его, прошу вас.

— Это вариант. Но есть один нюанс. В жизни ведь все непросто, не так ли?

— Что за нюанс? — переспросил Нардо таким тоном, как будто имел дело с нормальным человеком, забывшим выпить лекарство.

— Я собираюсь опустить револьвер только после того, как застрелю вас. Если я опущу его прямо сейчас, значит, прямо сейчас я должен вас убить. А мне этого не хочется, да и вам, как мне кажется, тоже. Понимаете, какая проблема?

Говоря это, Дермотт поднял револьвер и прицелился в горло Нардо. То ли твердость его руки, то ли сдержанная насмешка в его голосе убедили Нардо попробовать другую тактику.

— Ну выстрелите вы, — произнес он. — А что, по-вашему, будет дальше?

Дермотт пожал плечами, узкие губы снова растянулись в улыбке.

— Вы умрете.

Нардо терпеливо кивнул, как учитель, которому дали неполный ответ на поставленную задачу.

— И потом что?

— А какая разница? — Дермотт снова пожал плечами, продолжая целиться ему в шею.

Было видно, что лейтенант изо всех сил старается совладать то ли с яростью, то ли со страхом.

— Для меня никакой, а вот для вас — другое дело. Нажмете на курок — и меньше чем через минуту сюда примчится толпа копов. Они вас на куски разорвут.

Дермотта это обещание развеселило.

— Скажите, лейтенант, как много вам известно о воронах?

Нардо вопросительно прищурился.

— Вороны сказочно глупы, — продолжил Дермотт. — Если застрелишь одну, тут же прилетает вторая. Застрелишь ее — прилетит еще одна, затем еще и еще. Сколько ни стреляй — они все продолжают лететь под пули.

Гурни и раньше об этом слышал — что вороны не оставляют своих умирать в одиночестве. К умирающей вороне всегда прилетают другие, чтобы побыть рядом. Впервые эту историю ему рассказала бабушка, когда ему было лет десять, и ему тогда пришлось выбежать в ванную, чтобы она не видела, как он плачет.

— Я как-то видел фотографию одного фермера из Небраски, — сказал Дермотт с аппетитом хорошего рассказчика. — Он стоял с ружьем рядом с кучей дохлых ворон, которая доходила ему аж до шеи. — Он помедлил, как бы давая Нардо подумать о суицидальном безрассудстве ворон и об отношении этой истории к текущим событиям.

Нардо покачал головой:

— Вы что, всерьез считаете, что можете тут засесть, по очереди застрелить всех копов, которые повалят сюда через эту дверь, и не лишиться головы в процессе? Так не бывает.

— Конечно не бывает. Человек, который воспринимает все буквально, обедняет свою жизнь, лейтенант. Мне нравится история про ворон, но есть гораздо более эффективные способы избавиться от паразитов, чем отстреливать их поодиночке. Например, их можно потравить газом. Это очень эффективно, если наладить систему подачи газа. Быть может, вы уже заметили, что здесь в каждой комнате есть брызгалки? В каждой, кроме одной. — Он снова сделал паузу, и глаза его торжествующе блестели. — Так что если я вас застрелю и вороны полетят на звук, я открою два маленьких краника — и двадцать секунд спустя… — Он широко улыбнулся. — Вы представляете, что концентрированный газообразный хлор делает с человеческими легкими? И главное, с какой скоростью?

Гурни наблюдал, как Нардо пытается оценить реальность угрозы. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот не сдержится и бросится на Дермотта, но вместо того он сделал несколько тихих вздохов, которые, по-видимому, его немного успокоили, и затем заговорил серьезно и торопливо:

— Соединения с хлором непредсказуемо себя ведут. Мне приходилось с ними работать в отделе по борьбе с терроризмом. Один умник в ходе эксперимента случайно выделил трихлорид азота. Опомниться не успел — ему палец оторвало. Может оказаться не так просто провести вашу смесь через брызгалки. Я вообще сомневаюсь, что это возможно.

— Вы зря тратите время, пытаясь меня одурачить, лейтенант. Ощущение, что вы сейчас используете технику из пособия для начинающих копов. Что там сказано? «Выразите скепсис в отношении плана преступника, поставьте его компетентность под сомнение, спровоцируйте его на то, чтобы он углубился в детали»? Если вам нужны детали, не надо меня дурить, можно просто спросить напрямую. У меня секретов нет. Зато у меня есть два двухсотлитровых баллона, наполненных газообразным хлором и аммиаком, управляемых промышленным компрессором, и они напрямую подключены к трубке, ведущей к брызгалкам по всему дому. В этой комнате есть еще два вентиля, которые объединят четыреста литров и высвободят огромный объем концентрированного газа. Что же касается маловероятного побочного образования трихлорида азота и последующего взрыва, то я был бы только рад, но придется довольствоваться просто тем, что все отделение полиции Вичерли задохнется. Было бы отрадно видеть, как вас всех разносит на кусочки, но необходимо знать меру. Лучшее, как говорится, враг хорошего.

— Мистер Дермотт, зачем вам все это нужно?

Дермотт поднял бровь, карикатурно изображая, что всерьез задумался над этим вопросом.

— Сегодня утром я получил по почте записку.

Таит опасность солнце, таит опасность снег,

опасен день, опасна ночь, закончится твой бег.

Он процитировал стишок Гурни издевательским тоном, бросив на него вопросительный взгляд. — Все пустые угрозы, конечно, но я искренне благодарен тому, кто мне это прислал. Он напомнил мне, что жизнь коротка и не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Не понимаю, о чем идет речь, — искренне признался Нардо.

— А вы просто делайте, что скажу, — и в результате все прекрасно поймете.

— Отлично, нет проблем. Я просто не хочу, чтобы кто-то беспричинно пострадал.

— Такого, конечно, не будет. — Червивая улыбка снова мелькнула и исчезла. — Никому этого не надо. Кстати, чтобы избежать беспричинных страданий, мне нужно, чтобы вы легли на пол лицом вниз, прямо сейчас.

Круг замкнулся. Что дальше? Гурни пытался прочесть выражение лица Нардо. Сколько он успел понять? Знает ли он уже, кто эта женщина в кресле и кто этот улыбающийся псих с бутылкой виски и револьвером?

Должно быть, он как минимум понял, что Дермотт убил Сассека. Этим бы объяснялась ненависть, которую он различал в его глазах. Напряжение снова стало нарастать. Нардо начал заводиться, его поглотило первобытное, безразличное к последствиям чувство, подавляющее рассудок. Дермотт тоже это заметил, но это его не напугало, а, напротив, окрылило, придало ему сил. Он сильнее сжал револьвер, и на этот раз его улыбка обнажила ряд блестящих зубов.

За долю секунды до того, как пуля 38-го калибра могла бы прервать жизнь Нардо, и за пару секунд до того, как вторая пуля убила бы его самого, Гурни вдруг страшно, яростно закричал:

— Делай, что он говорит! На пол, быстро! Я сказал — быстро!

Эффект оказался потрясающим. Противники замерли на местах, их противостояние разбилось о неожиданное выступление Гурни.

То, что все были живы, подсказывало ему, что он на верном пути, но он сам не понимал, что это за путь. Насколько он мог понять по мимике Нардо, тот почувствовал себя преданным. Более непроницаемый Дермотт явно был в замешательстве, но стремился, как подозревал Гурни, не дать замешательству подорвать его контроль над ситуацией.

— Отличный совет исходит от вашего друга, — сказал он Нардо. — Я бы ему на вашем месте незамедлительно последовал. У детектива Гурни такой острый ум. Он вообще интересный человек. Знаменитость. Столько можно узнать, просто набрав его имя в поисковике! А уж если набрать имя и индекс — поразительно. В мире не осталось ничего приватного. — Хитрый тон Дермотта вызвал волну тошноты в груди у Гурни. Ему пришлось напомнить себе, что коньком Дермотта было убеждать людей, что он знает о них больше, чем ему известно на самом деле. Но мысль, что его неспособность подумать наперед и глупая история с маркой могли подвергнуть Мадлен опасности, свербила в мозгу — и была невыносима.

Нардо нехотя опустился на пол и принял позу человека, который собирается отжиматься. Дермотт приказал ему накрыть голову руками, «если его не затруднит». В какое-то мучительное мгновение Гурни показалось, что это подготовка к убийству. Но Дермотт, с удовлетворением взглянув на лежащего ниц лейтенанта, осторожно поставил бутылку виски на сундук рядом с игрушечной птицей, в которой Гурни сейчас распознал гуся. Он вспомнил подробность из отчетов экспертов: на месте убийства обнаружили гусиный пух. Затем Дермотт нагнулся к правой лодыжке Нардо, вытянул небольшой автоматический пистолет, спрятанный в кобуре, и убрал его к себе в карман. Его многозначительная улыбка снова появилась и погасла.

— Знание, где искать скрытое оружие, — пояснил он с пугающей серьезностью, — это ключ к предотвращению трагедии. Столько оружия, столько оружия в неправильных руках! На этом месте вечно кто-нибудь возьмет и скажет, что, дескать, оружие никого не убивает, это люди убивают людей. И в этих словах, как ни крути, есть доля истины. Люди действительно убивают людей. Кому это знать, как не представителям вашей профессии?

Гурни добавил в список вещей, которые знал наверняка, тот факт, что эти витиеватые речи, адресованные заложникам, вежливый тон, угрожающие нотки — все то, что ему уже было знакомо по запискам, — должны были поддерживать у убийцы ощущение всесилия.

Будто бы в подтверждение этой мысли, Дермотт повернулся к нему и голосом услужливого дворецкого прошептал:

— Не будете столь любезны сесть вон там возле стены? — Он кивнул на кресло слева от кровати, рядом со столом, на котором лежали чеки в рамках. Гурни без возражений подошел к креслу и сел в него.

Дермотт снова посмотрел на Нардо, и его ободряющий тон не вязался с ледяным взглядом.

— Мы с вами скоро разберемся. Нам только нужно дождаться еще одного участника событий. Благодарю вас за терпение.

Было видно, как Нардо напряг мышцы челюсти и его щеки и шея покраснели.

Дермотт быстро пересек комнату и, наклонившись через высокие боковины кресла, прошептал что-то сидевшей в нем женщине.

— Мне надо в туалет, — произнесла она, поднимая голову.

— На самом деле ей не надо, — пояснил Дермотт, поворачиваясь к Гурни и Нардо. — Это катетер создает раздражение. У нее уже много лет этот катетер. Неудобно, конечно, но если посмотреть с другой стороны, то очень даже удобно. Господь дал, Господь взял. Орел и решка. Одного без другого не бывает. Была какая-то песенка на эту тему… — Он задумался, как будто вспоминая слова, весело промурлыкал знакомую мелодию, затем, все еще сжимая револьвер в правой руке, левой помог женщине подняться из кресла. — Вставай, дорогая, пора баюшки.

Он повел ее маленькими прерывистыми шагами к кровати и помог ей прилечь, откинувшись на подушки, повторяя голосом маленького мальчика:

— Баюшки-баю, баю-баюшки-баю.

Направляя револьвер куда-то посередине между Нардо и Гурни, он неспешно огляделся, ни на чем не задержавшись взглядом. Было непонятно — видел ли он то, что было на самом деле, или то, что происходило здесь много лет назад. Затем он посмотрел на женщину в кровати и уверенным голосом Питера Пэна произнес:

— Все будет хорошо. Все будет так, как должно было быть, — затем он начал тихонько напевать ей. Гурни вскоре узнал детскую песенку и различил слова: «А мы пойдем по ягоды прохладным утром ранним». Возможно, дело было в его нелюбви к нелогичным детским песенкам в целом, возможно, у него закружилась голова, а возможно, дело было в чудовищной неуместности сейчас этой нежной мелодии, но Гурни почувствовал, что его сейчас стошнит.

Тогда Дермотт изменил слова и запел, на детский лад:

— А мы ложимся баиньки холодным утром ранним…

— Мне надо в туалет, — дребезжала старушка.

Дермотт продолжил напевать, будто бы убаюкивая ее. Гурни задумался, насколько он в этот момент был сосредоточен. Достаточно ли он был занят, чтобы рискнуть и повалить его? Вряд ли. Подвернется ли другой удобный момент? Если обещание пустить ядовитый газ было правдой, а не жуткой фантазией, то сколько еще времени у них было в запасе? Он подозревал, что немного.

В доме наверху было пугающе тихо. Не было никаких признаков, что кто-то из полицейских обнаружил пропажу лейтенанта или счел ее значимой. Никаких громких голосов, торопливых шагов, никаких вообще признаков деятельности, а это значило, что спасение собственной жизни и жизни Нардо зависело от того, что он может сделать сам в ближайшие пять или десять минут, чтобы расстроить планы психа, который в этот момент взбивал подушки на кровати.

Дермотт прекратил петь. Затем он встал у кровати так, что ему стало одинаково удобно целиться в Нардо и Гурни, и принялся водить между ними револьвером, целясь то в одного, то в другого. Гурни догадался по ритмичным движениям и по шевелению его губ, что он бормочет «Вышел месяц из тумана». Вероятность того, что это через несколько секунд закончится выстрелом, была ужасающе велика, и Гурни пустился в импровизацию.

Тихим и как можно более спокойным голосом он произнес:

— А она когда-нибудь носит серебряные башмачки?

Дермотт прекратил бормотать, и его лицо стало пустым. Он перестал водить револьвером, и дуло остановилось напротив головы Гурни.

На него не первый раз направляли пистолет, но за 47 лет жизни он никогда не чувствовал, что смерть так близка. Он ощутил покалывание, как будто вся его кровь решила спрятаться в безопасное место и разом отхлынула от кожи. Затем вдруг пришло странное спокойствие. Он вспомнил истории про людей в ледяном океане, о гипнотической умиротворенности, которую они испытывали перед тем, как потерять сознание. Он посмотрел на Дермотта, в его асимметричные глаза — один мертвый, другой живой и полный ненависти. И в этом втором глазу он увидел, что Дермотт колеблется. Может быть, упоминание серебряных башмачков сделало свое дело — озвученный вопрос требовал ответа. Возможно, Дермотт в этот момент пытался сообразить, сколько на самом деле известно Гурни и как это знание может отразиться на воплощении его планов.

Как бы там ни было, Дермотт довольно быстро пришел в себя. Он улыбнулся, во второй раз обнажив ряд мелких белых зубов.

— Вы получили мои послания? — игриво спросил он.

Умиротворенность покинула Гурни. Он понимал, что неправильный ответ на вопрос создал бы новые проблемы. Не отвечать тоже было нельзя. Он надеялся, что под «посланиями» Дермотт имел в виду то, что они обнаружили в «Рододендроне».

— Вы про цитату из «Сияния»?

— Это было первое, — заметил Дермотт.

— И про подпись «Мистер и миссис Сцилла», — со скучающим видом произнес Гурни.

— Это второе. Но третье, я считаю, было лучшим, вам так не кажется?

— Мне показалось, что третье было глупым, — сказал Гурни, отчаянно блефуя, пытаясь вспомнить пестрые домики и их колоритного владельца.

Этот комментарий заметно разозлил Дермотта, и он произнес:

— Я не уверен, что вы вообще знаете, о чем речь, детектив.

Гурни подавил желание с этим поспорить. Он знал, что лучший способ блефовать — это молчать. Кроме того, это оставляло возможность подумать.

Единственное, что ему удалось вспомнить, было упоминание птиц, что-то, не вязавшееся со временем года. Но что это были за птицы? И в чем была несостыковка — в количестве этих птиц?..

Дермотт начинал терять терпение. Пора было что-то сказать.

— Птицы, — хитро произнес Гурни. По крайней мере, он надеялся, что это прозвучало хитро, а не беспомощно. Что-то во взгляде Дермотта подтвердило его догадку. Но о чем все-таки шла речь? Что такого было в этих птицах? Что не вязалось со временем года? Розовогрудые дубоносы! Вот о чем шла речь. Но что с того? При чем тут розовогрудые дубоносы?

Он решил продолжить блеф и посмотреть, куда это приведет.

— Розовогрудые дубоносы, — произнес он и многозначительно подмигнул.

Дермотт постарался скрыть удивление под властной улыбкой. Гурни больше всего на свете сейчас хотел понимать, о чем идет речь, о чем он якобы знает. Сколько там было этих дубоносов? У него не было идей, что дальше говорить, как парировать следующий вопрос. Ни одной.

— Я был прав на ваш счет, — довольно произнес Дермотт. — С нашего первого разговора я сразу понял, что вы умнее большинства в вашем племени диких бабуинов. — Он помолчал, с удовлетворением кивая собственным словам. — Я доволен, — продолжил он. — Вы разумный бабуин. Значит, вы сможете оценить то, что здесь произойдет. Я даже думаю, что последую вашему совету. В конце концов, сегодня особый вечер, в самый раз для волшебных башмачков. — С этими словами он подошел к комоду у дальней стены комнаты и, не отрывая взгляда от Гурни, открыл верхний ящик и бережно достал оттуда пару туфель. Модель напоминала босоножки на небольшом каблуке, с открытым носом; такие его мать носила в церковь. Но эта пара была как будто из стекла, покрытого слоем серебряной краски.

Дермотт задвинул ящик локтем и вернулся к кровати с туфлями в одной руке и револьвером, нацеленным на Гурни, в другой.

— Благодарю вас за ценный вклад, детектив. Если бы вы не упомянули башмачки, я бы о них не вспомнил. Большинство людей в вашем положении не были бы столь любезны. — Издевательский тон этой реплики, как понял Гурни, означал: Дермотт считает, будто настолько владеет ситуацией, что способен любые слова или действия обернуть себе на пользу. Он наклонился к кровати, снял со старухи поношенные вельветовые тапочки и надел серебряные башмачки. Они пришлись впору: у нее были совсем маленькие ножки.

— Баю-баюшки-баю, баю деточку мою, — механически произнесла старушка.

— Баю-баюшки-баю, только чудищ я убью, — пропел он в ответ.

— Моя деточка ляжет ли спать? — спросила старуха голосом ребенка, который наизусть читает любимое место из сказки.

— Змею раздавить и ей голову снять, тогда твоя деточка ляжет спать.

— Моя деточка, где ты бывал?

— Чтоб кур спасти, петуха убивал.

— Моя деточка, за чем ходил?

— За кровью роз, что в саду цветут, чтоб каждый помнил — ждет его суд.

Дермотт выжидающе посмотрел на старуху, как будто ритуальный обмен репликами был еще не завершен. Он наклонился к ней и громким шепотом подсказал:

— Что моя деточка делать станет?

— Что моя деточка делать станет? — повторила старуха таким же шепотом.

— Ворон на погибель станет сзывать, потом твоя деточка ляжет спать.

Она мечтательно провела пальцами по золотистым кудряшкам парика, как будто поправляя прическу. Ее воспаленная улыбка напомнила Гурни болезненную гримасу наркомана.

Дермотт тоже смотрел на нее. Это был неприятный взгляд, не подобающий сыну, кончик его языка гулял между губ как небольшой слизняк. Затем он моргнул и огляделся.

— Кажется, пора начинать, — оживленно произнес он. Он забрался на постель и перелез через ноги старухи к противоположному краю, где снял с сундука игрушечного гуся, затем откинулся на подушки рядом с матерью и посадил гуся на колени. — Почти все готово. — Радостный тон этого предупреждения был бы уместен, если бы говоривший расставлял свечки на именинном торте. Дермотт же с этими словами погрузил пистолет, не спуская палец с курка, в глубокий карман в спине гуся.

Господи, подумал Гурни. Неужели он вот так и застрелил Марка Меллери? Значит, вот откуда остатки гусиного пуха в крови! Неужели за мгновение до смерти Меллери видел перед собой чертову игрушку? Образ был настолько гротескным, что Гурни пришлось поперхнуться нервным смешком. Или это был спазм от страха? Как бы там ни было, а охватившее его чувство было резким и сильным. Он на своем веку повидал изрядно безумцев — садистов, сексуальных маньяков всех мастей, социопатов с ледорубами, даже каннибалов, но никогда прежде ему не приходилось разруливать такой сложносочиненный бред на расстоянии одного неправильного движения от пули в голове.

— Лейтенант Нардо, попрошу вас встать. Ваш выход. — Голос Дермотта был зловещим, ироничным, театральным.

Шепотом настолько тихим, что Гурни поначалу показалось — он ему мерещится, старуха начала бормотать: «Баю-баюшки-баю, баю-баюшки-баю». Звук был больше похож на капли воды, чем на человеческий голос.

Гурни смотрел, как Нардо разжимает сомкнутые руки, потягивается и хрустит пальцами. Он поднялся из лежачего положения с прытью человека в хорошей форме. Его взгляд скользнул со странной пары на кровати к Гурни и назад. Если что-то в происходящем и удивило его, он не подал виду. Из того, как он смотрел на гуся и руку Дермотта, впрочем, было ясно, что он понял, где находится пистолет.

Дермотт принялся гладить гуся свободной рукой.

— Последний вопрос, лейтенант, перед тем как мы начнем, касается ваших намерений. Собираетесь ли вы делать так, как я вам скажу?

— Разумеется.

— Надеюсь, что так и будет. Я дам вам несколько указаний, а вы должны в точности им следовать. Это ясно?

— Ясно.

— Если бы я был более недоверчивым человеком, я бы сейчас усомнился в серьезности ваших намерений. Надеюсь, вы способны оценить ситуацию. Давайте я выложу все свои карты, чтобы избежать непонимания. Я собираюсь вас убить. Этот вопрос не обсуждается. Единственное, что остается под вопросом, — это в какой именно момент я вас убью. Эта часть уравнения полностью зависит от вас. Я понятно излагаю?

— Вы меня убьете. Но я решаю когда, — повторил Нардо скучающим тоном, который, казалось, развеселил Дермотта.

— Все верно, лейтенант. Вы решаете когда. До определенной степени решаете, конечно, — в конечном-то итоге все кончится так, как должно. А до того момента вы можете оставаться в живых, если будете произносить и делать то, что я вам скажу. Это ясно?

— Да.

— Не забывайте, что в любой момент у вас остается выбор немедленно умереть, просто нарушив мои инструкции. Если вы будете им следовать, это продлит драгоценные минуты вашей жизни. Сопротивление их сократит. Что может быть проще?

Нардо уставился на него не мигая.

Гурни слегка отодвинул ноги назад, к ножкам стула, чтобы при удобном случае было легче броситься в сторону кровати. Он понимал, что накал страстей вот-вот приведет к взрыву.

Дермотт прекратил гладить гуся.

— Пожалуйста, поставьте ноги так, как они стояли раньше, — сказал он, не сводя глаз с Нардо. Гурни сделал, как ему велели, восхитившись про себя потрясающим боковым зрением Дермотта. — Если вы еще раз пошевелитесь, я убью вас обоих в ту же минуту. А теперь, лейтенант, — невозмутимо продолжил Дермотт, — слушайте внимательно свое задание. Вы — актер. Пьеса про Джима, его жену и ее сына. Пьеса короткая и простая, с бурной развязкой.

— Мне надо в туалет, — сказала женщина дребезжащим голосом, снова запустив пальцы в кудри парика.

— Все хорошо, дорогая, — сказал он, не глядя на нее. — Все будет хорошо. Все будет так, как должно было быть. — Дермотт слегка поправил положение гуся, как Гурни понял, чтобы получше прицелиться в Нардо. — Все готово?

Если бы яд из взгляда Нардо мог достичь Дермотта, тот был бы уже трижды мертв. Но он сидел, слегка изогнув уголок губ, и было неясно — улыбка это, гримаса или что-то другое.

— На этот раз я приму ваше молчание за знак согласия. Но должен предупредить. Если вы и дальше будете мешкать с ответами, я положу конец этой пьесе вместе с вашей жизнью. Это понятно?

— Да.

— Хорошо. Итак, занавес поднимается. Начинаем. Время года — поздняя осень. Время суток — поздний вечер, уже стемнело. Воздух тусклый, на земле лежит снег, скользко. Надо сказать, погода примерно как сегодня. У вас выходной. Вы провели весь день в местном баре, где пьянствовали со своими приятелями-алкашами. Именно так вы проводите все свои выходные. В начале пьесы вы как раз возвращаетесь домой. Вваливаетесь в спальню жены. У вас красное, злое лицо, мутный и тупой взгляд. В руке у бутылка виски. — Дермотт указал на бутылку виски «Четыре розы» на сундуке. — Возьмите бутылку, прямо сейчас.

Нардо сделал шаг и взял бутылку. Дермотт одобрительно кивнул.

— Вы тут же прикидываете, не сгодится ли она как оружие. Очень уместно. У вас мысли сходятся с вашим персонажем. Теперь вы стоите с этой бутылкой возле кровати, шатаясь из стороны в сторону. Вы злобно таращитесь на свою жену и ее маленького сына с игрушечным гусем. Затем обнажаете зубы, как бешеный пес. — Дермотт сделал паузу, изучая лицо Нардо. — Ну-ка обнажите зубы.

Нардо напряг и растянул губы. Гурни понимал, что выражение ярости на его лице ничуть не наигранно.

— Отлично! — похвалил Дермотт. — Идеально! У вас настоящий талант. Значит, вы стоите вот так, с налившимися кровью глазами, слюной на губах, и орете на жену: «Какого хрена он здесь делает?» И указываете при этом на меня. Моя мать отвечает: «Успокойся, Джим, он показывал мне и уте книжку со сказками». А ты говоришь: «Я что-то не вижу никакой книжки». А мама говорит: «Да вон же она, на тумбочке». Но ты одержим похабными мыслями, это видно по твоему озверевшему взгляду, они сочатся из тебя вместе с вонючим потом. Мама говорит: «Ты пьян, иди спать в другую комнату», — но ты начинаешь раздеваться. Я кричу тебе: «Убирайся!» Но ты продолжаешь раздеваться и в итоге стоишь, голый, и смотришь на нас. Меня тошнит от одного взгляда на тебя. Мама кричит, что ты ведешь себя отвратительно. А ты говоришь: «Это кто из нас отвратительный, а, грязная сука?» Затем ты разбиваешь бутылку о бортик кровати и бросаешься на нас как огромная обезьяна, сжимая разбитую бутылку. Комната наполняется тошнотворным запахом виски. Твое тело воняет. Ты снова обзываешь мою мать сукой. Ты…

— Как ее зовут? — спросил Нардо.

Дермотт моргнул.

— Это не важно.

— Нет, важно.

— Я сказал, не важно.

— Почему?

Этот вопрос, казалось, сбил Дермотта с толку.

— Ее имя не имеет значения, потому что ты никогда не называешь ее по имени. Ты обзываешь ее ужасными словами. Ты ее совсем не уважаешь. Может быть, ты так давно не звал ее по имени, что уже и не помнишь его.

— Но вам-то известно ее имя?

— Разумеется, известно. Это моя мать. Конечно, я знаю имя своей матери.

— И как же ее имя?

— Тебе не нужно его знать. Тебе плевать.

— И все-таки я хотел бы его услышать.

— Я не хочу, чтобы ее имя было в твоем грязном мозгу.

— Если я должен притвориться ее мужем, я должен знать, как ее зовут.

— Ты должен знать только то, что я хочу, чтобы ты знал.

— Я не могу играть эту роль, если я не знаю, кто эта женщина. Мне пофиг, что вы тут говорите, — но это нелогично, чтобы я не знал имени собственной жены.

Гурни не понимал, чего Нардо пытается добиться.

Успел ли он понять, что от него требуется разыграть нападение пьяного Джимми Спинкса на Фелисити Спинкс, случившееся двадцать четыре года назад в этом доме? Дошло ли до него, что Грегори Дермотт, который год назад купил этот дом, по возрасту может оказаться сыном Джимми и Фелисити — восьмилетним мальчишкой, которого после трагедии забрала социальная служба? Понимал ли он, что старуха в кровати со шрамом на шее — почти наверняка Фелисити Спинкс, которую подросший сын забрал из заведения, куда ее определили после полученной травмы?

Надеялся ли Нардо изменить концовку «пьесы», назвав вещи своими именами? Пытался ли он просто отвлечь убийцу, надеясь что-то придумать? Или он действовал наугад и тянул время, стараясь как можно дальше отодвинуть то, что планировал Дермотт?

Была, впрочем, и другая вероятность. То, что делал Нардо, и то, как реагировал Дермотт, могло вообще не иметь никакого логического объяснения. Это могло быть примитивное противостояние вроде того, когда маленькие мальчики лупят друг друга пластиковыми совочками в песочнице, а разъяренные взрослые мужчины бьются насмерть в барах. С тяжелым сердцем Гурни пришлось признать, что эта догадка была не лучше всех прочих.

— Кажется тебе это логичным или нет — совершенно неважно, — сказал Дермотт, снова поправляя гуся и не отрывая взгляда от горла Нардо. — Твои мысли вообще не имеют значения. Давай раздевайся.

— Сперва скажи, как ее зовут.

— Ты должен раздеться, разбить бутылку о бортик и броситься на кровать как дикая обезьяна. Как тупое, вонючее, гадкое чудовище.

— Как ее зовут?

— Пора.

Гурни обратил внимание на едва заметное движение мускулов на предплечье Дермотта — это значило, что он напряг палец на курке.

— Скажи мне ее имя.

Гурни наконец понял, что происходит. Нардо положил на кон все — всю свою жизнь, — чтобы заставить противника ответить на этот вопрос. Дермотт в свою очередь был готов на все, чтобы сохранить контроль над ситуацией. Гурни не знал, понимает ли Нардо, насколько человек, которого он пытался сломить, одержим манией контроля. Ребекка Холденфилд, равно как и все, кто что-то смыслил в серийных убийцах, утверждала, что они добивались контроля любой ценой, шли на любой риск. Ощущение всемогущества и всеведения — вот в чем было их высшее наслаждение. Вставать на пути у этой мании без оружия в руках было самоубийством.

Непонимание этого обстоятельства поставило Нардо лицом к лицу со смертью, и на этот раз Гурни не мог спасти его, закричав, чтобы он подчинялся. Это была одноразовая тактика.

Жажда крови со скоростью грозового облака застилала Дермотту глаза. Гурни еще никогда не чувствовал себя настолько бессильным. Он не знал, как остановить палец, лежащий на курке.

И тогда он услышал голос, ясный и прохладный, как чистое серебро. Вне всяких сомнений, это был голос Мадлен, много лет назад произнесший эту фразу, когда Гурни бился над одним безнадежным делом и почти отчаялся:

— Из тупика всегда есть один выход.

Ну конечно, понял он. Это же до смешного очевидно. Надо просто развернуться и пойти в другую сторону.

Чтобы остановить человека, одержимого желанием контролировать ситуацию и готового на убийства, чтобы сохранить контроль, необходимо было пойти против собственных инстинктов. Слыша голос Мадлен в голове, он понял, что ему нужно сделать. Это было возмутительно, откровенно безответственно и с юридической точки зрения необратимо, если что-то пойдет не так. Но он знал, что это сработает.

— Давай, давай, Грегори! — закричал он. — Застрели его!

Возникло секундное замешательство, когда оба мужчины, казалось, пытались совладать с тем, что только что услышали, как будто необходимо было примириться с громом, раздавшимся среди ясного неба. Дермотт несколько отвлекся от Нардо, и гусь немного сдвинулся в сторону кресла, в котором сидел Гурни.

Губы Дермотта растянулись в мрачном подобии улыбки.

— Что вы говорите? — переспросил он подчеркнуто непринужденно, и Гурни услышал в его голосе неуверенность.

— Ты слышал, что я сказал, — ответил он. — Я сказал тебе пристрелить его.

— Ты… сказал… мне?..

Гурни нарочито нетерпеливо вздохнул:

— Ты тратишь мое время.

— Трачу время?.. Ты что о себе вообразил? — Гусь с револьвером сдвинулись чуть дальше в его направлении. Непринужденность исчезла.

Нардо смотрел на них широко открытыми глазами. Гурни не мог расшифровать смесь чувств, скрытую за удивлением. В этот момент, как будто Нардо требовал объяснений, Гурни повернулся к нему и пояснил самым будничным тоном:

— Грегори любит убивать мужчин, которые напоминают ему отца.

Из горла Дермотта вырвался сдавленный звук, похожий на застрявший крик. Гурни продолжал смотреть на Нардо.

— Проблема в том, что иногда его нужно к этому слегка подталкивать. Он как-то заигрывается в процессе. И к тому же временами ошибается. Ух ты, а что, это идея! — воскликнул он и оценивающе посмотрел на Дермотта, напряженно наблюдавшего за ним. — «Тот, кто заиграется, часто ошибается». Как тебе, Грегори? Может получиться новый стишок! — Он даже хотел подмигнуть ошарашенному убийце, но решил, что это будет перебор.

Дермотт смотрел на него с ненавистью, растерянностью и еще каким-то неясным чувством. Гурни надеялся, что в его уме зародилась куча вопросов, на которые человек, одержимый манией контроля, захочет узнать ответы, прежде чем убивать того, кто способен эти ответы дать. Реакция Дермотта его обнадежила.

— Я ошибаюсь?

Гурни уверенно кивнул:

— Частенько притом.

— Детектив, вы лжец. Я никогда не ошибаюсь.

— Неужели? А как это называется — невинные осечки?

Уже произнося это, он успел задуматься, могло ли это оказаться смертельной ошибкой. В любом случае пути к отступлению не оставалось. Кончики губ Дермотта едва заметно подрагивали. Откинувшись на подушках в противоестественно расслабленной позе, он выглядел так, будто смотрел на Гурни из логова в самом аду.

В действительности Гурни знал только про одну ошибку Дермотта — ошибку с чеком Карча, про которую наконец все понял всего четверть часа назад, когда взглянул на копию чека на столике. Но что, если заявить, что он знал про ошибку с самого начала? Какой эффект это может оказать на человека, который так отчаянно хочет верить, что все это время именно он контролировал ситуацию?

Слова Мадлен снова пришли ему на ум, но на этот раз фраза прозвучала наоборот. Если некуда отступать, мчи вперед очертя голову. Он повернулся к Нардо, как будто маньяка можно было спокойно игнорировать.

— Смешнее всего он ошибся, когда называл мне имена людей, которые отправили ему чеки. Среди имен значился Ричард Карч. А дело в том, что Карч прислал ему чек в конверте без обратного адреса, опознавательным было только имя «Р. Карч» на чеке, и подпись была такая же. Буква «Р» могла означать — Роберт, Ральф, Рандольф, Руперт и еще дюжину имен. Однако наш Грегори знал, что это имено Ричард, хотя утверждал, что незнаком с отправителем и ничего не знает о нем, кроме имени и адреса на чеке, который я видел в Созертоне. Я тогда сразу понял, что он врет. И причина была очевидной.

Нардо не выдержал:

— Вы знали?! Так какого черта вы не сказали нам, чтобы мы могли его повязать?

— Я знал, что он делает и зачем он это делает, и у меня не было причин его останавливать.

Нардо выглядел так, будто попал в незнакомую вселенную.

Резкий стук привлек внимание Гурни к кровати. Старуха постукивала серебряными башмачками, как Элли, которая засобиралась домой в Канзас. Гусь с револьвером был нацелен на Гурни. Дермотт старательно — по крайней мере, Гурни надеялся, что это потребовало старания, — делал вид, что его не задело откровение про Карча. Чеканя слова, он сказал:

— Не знаю, в какую игру вы сейчас играете, детектив, но я положу ей конец.

Гурни, призвав на помощь все свои скрытые актерские способности, попытался говорить с уверенностью человека, у которого за пазухой припрятан небольшой пулемет.

— Прежде чем угрожать, — негромко произнес он, — убедитесь, что хорошо понимаете положение вещей.

— Положение вещей? Я стреляю — вы умираете. Я стреляю снова — он умирает. Бабуины прорвутся сквозь дверь — они тоже умирают. Таково сейчас положение вещей.

Гурни закрыл глаза и оперся головой об стенку, глубоко вздохнув.

— Вы даже не представляете… — начал он, затем устало покачал головой. — Нет, конечно же не представляете. Откуда вам знать.

— Чего же я не представляю, детектив? — поинтересовался Дермотт, сделав издевательский напор на звании.

Гурни засмеялся. Это был нехороший смешок, который должен был вызвать у Дермотта вопросы, но он также отражал смятение, происходившее у Гурни в голове.

— Угадайте, скольких я убил, — прошептал он, в упор уставившись на Дермотта и отчаянно надеясь, что тот не поймет, что он просто тянет время, импровизируя на ходу, надеясь, что копы наконец-то заметят исчезновение Нардо. Черт побери, почему они до сих пор этого не заметили? Или заметили?.. Башмачки продолжали постукивать один о другой.

— Чертовы копы все время кого-то убивают, — отозвался Дермотт. — Мне-то что.

— Я не имею в виду людей вообще. Я имею в виду людей вроде Джимми Спинкса. Знаете, сколько таких я положил?

Дермотт моргнул:

— О чем вы?

— Об алкашах. Об избавлении мира от пьяных животных, об уничтожении гнусных отбросов.

Кончики губ Дермотта снова задрожали. Одно было понятно: Гурни его заинтриговал. Но что дальше? Оставалось только продолжать эту игру. Другого выхода не было видно. Он продолжил, сочиняя слова на ходу:

— Однажды, когда я еще был новобранцем и служил на автовокзале Порт-Оторити, мне велели убрать бомжей от одного из выходов. Один отказался уходить. От него за километр разило виски. Я сказал ему убираться из помещения, а он, вместо того чтобы направиться к двери, попер на меня и достал из кармана ножик с зазубринами, каким обычно апельсины чистят. Двое свидетелей, видевшие стычку с эскалатора, сказали, что я застрелил его в порядке самообороны. — Он сделал паузу и улыбнулся. — Но это была неправда. Если бы я захотел, я мог бы скрутить его безо всякого труда. Но я выстрелил ему в лицо и размозжил его голову. Знаешь, зачем я это сделал, Грегори?

— Баю-баюшки-баю, — произнесла старуха, обгоняя ритм, в котором постукивала башмачками. Дермотт едва заметно приоткрыл рот, но молчал.

— Я это сделал, потому что он напомнил мне моего отца, — сказал Гурни, яростно повышая голос. — Напомнил отца в ту ночь, когда он разбил о голову моей матери заварной чайник в форме башки дурацкого клоуна.

— Не повезло тебе с отцом, — холодно отозвался Дермотт. — Но, знаешь, твоему сыну вообще-то тоже.

Это заявление уничтожило всякие сомнения насчет осведомленности Дермотта. В этот момент Гурни захотелось рискнуть получить пулю, лишь бы вцепиться ему в глотку.

Издевка усилилась — возможно, Дермотт почувствовал, что Гурни теряет самообладание.

— Хороший отец не даст четырехлетнему ребенку попасть под машину и не даст водителю безнаказанно уйти.

— Ах ты, дерьмо, — пробормотал Гурни.

Дермотт засмеялся от восторга:

— Фу, как вульгарно! А я-то начал было думать, что ты тоже поэт. Думал, мы можем продолжить обмениваться виршами. У меня даже готов стих. Как тебе? Послушай.

Сбившая машина бесследно унеслась,

А великий сыщик лицом ударил в грязь.

Матери мальчонки что сказать ты смог,

Когда в одиночку поднялся на порог?

Странный животный звук вырвался у Гурни из груди. Сдавленная ярость. Дермотт завороженно наблюдал.

Нардо тем временем ждал подходящего момента. Его мощная правая рука поднялась, описала дугу и со страшной силой опустила запечатанную бутылку «Четырех роз» на голову Дермотта. Дермотт успел заметить движение и стал перенаправлять револьвер в гусе на Нардо, но в этот момент Гурни рванулся вперед и упал на кровать, приземлившись грудью на гуся ровно в тот момент, когда тяжелое дно бутылки вонзилось в голову Дермотта. Револьвер выстрелил, наполняя воздух вокруг пухом. Пуля прошла под Гурни и попала в стену там, где он сидел, разбив настольную лампу, единственную в комнате. В темноте было слышно, как Нардо тяжело дышит сквозь сжатые зубы. Старуха негромко застонала дрожащим голосом, это было похоже на неуверенную колыбельную. Затем раздался оглушительный грохот, тяжелая железная дверь в комнату распахнулась, и на пороге выросла фигура огромного человека, а за ней — фигура поменьше.

— Стоять! — закричал великан.