По ту сторону отторжения

Вормз начал свою привычную речь: “Люди часто думают, что изготовить тело взрослого человека должно быть довольно просто, не сложнее, чем построить дом или сделать вертолет. Мы знаем, какие химические соединения надо использовать; как они сочетаются друг с другом; как формируют клетки в соответствии с образцом, данным в ДНК, и как эти клетки составляют системы различных органов, управляемых химическими месседжерами, гормонами и тому подобное. Значит, мы должны быть способны создать полностью функциональное человеческое тело с нуля.”

Чтобы привлечь внимание слушателей, Вормз с силой опустил на стол опустевшую кофейную чашку и подвинулся так, чтобы скрыть от их взглядов бегущего человека.

“Разумеется, мы могли бы создать человеческое тело, начиная с нуля — по крайней мере, теоретически. Но никто никогда этого не сделал. На самом деле, никто этого и не начинал делать. В середине прошлого века, году в 2062, де Райнзи удалось изготовить полностью функциональную человеческую клетку — мускульную ткань. Вскоре после этого были изобретены основные варианты. Но и тогда человеческая ткань создавалась не с нуля. Де Райнзи, как и все остальные, создал некоторые основные образцы ДНК из углерода, кислорода, водорода и так далее — скорее всего, он использовал простые сахаристые соединения и алкоголь. Но потом все остальное он вырастил из этого. Это выращивание, а не изготовление. И никто не подошел к построению органа ближе, чем та лаборатория, которая пару десятилетий назад изготовила миллиметр желудочной стенки за несколько миллионов кредитов.

Я не хочу утомлять вас математическими выкладками, — продолжил он, отвернувшись от Терри. — Но мой старый профессор из Технологического считал, что всем научным и технологическим талантам Земли и остальных планет Федерации, вместе взятым, понадобится около пятидесяти лет и гуголя кредитов, чтобы изготовить одну-единственную человеческую руку.

Представьте себе, что понадобилось, чтобы изготовить вот это”, — сказал он, отодвигаясь в сторону и открывая взгляду публики бегущую трусцой фигуру. Он взял демонстрационную доску, висевшую около стационарной беговой дорожки, и взглянул на прикнопленные к ней листки бумаги.

“Вот уже три года это всего лишь телесная оболочка. Ее возраст — тридцать один год, хотя Салли Кадмас родилась тридцать четыре года назад. Принимая во внимание огромный спрос, это тело, разумеется, бездействует очень долго. Она в хорошей форме, с отлично развитой для космического жителя мускулатурой — здесь говорится, что она работала в шахте на астероиде. По-видимому, ее тело провело около двух лет в замороженном виде на орбите Хольманна. К нам оно попало четыре месяца назад, и сейчас мы его готовим. Со дня на день вы можете столкнуться с ней на улице.

Но это не будет Салли Кадмас. Ее последняя запись была просто обязательной, сделанной по достижению совершеннолетия, и она не оставила никаких инструкций по имплантации. Я надеюсь, что у всех присутствующих записи в порядке”. Он взглянул на аудиторию взглядом семейного доктора и продолжал, подойдя к слушателям ближе и понизив голос.

“Я записываю свой мозг каждые полгода, просто на всякий случай. В конце концов, эта запись и есть вы — ваша индивидуальная программа, включая банк памяти — все, что делает вас тем, что вы есть”. Он подошел к ассистентке, которая пришла с красивым молодым человеком.

“Например вы, миссис Педерсен, — когда вы в последний раз делали свою запись?”

Ассистентка, сухопарая рыжая женщина лет тридцати с небольшим, быстро отняла руку от талии своего спутника:

“А вам какое…”

“О, я и не предполагал, что вы скажете это перед всеми собравшимися”. Он ухмыльнулся в сторону аудитории, и Педерсен успокоилась. “Но, видите ли, в этом-то все и дело. Может быть, она обновляет свою запись каждый год — наша профессия рекомендует этот срок в качестве абсолютного минимума. Но многие пренебрегают этой элементарной предосторожностью, так как им претит сама мысль о тяжелом телесном повреждении. Они относятся к этому спустя рукава. И поскольку это такая личная вещь, никто об этом не знает и не спрашивает, никто им не напоминает, до тех пор, пока не случается тот редкий, один на полмиллиона, случай — по-настоящему тяжелые, неизлечимые телесные повреждения или полное разрушение тела.

И тогда вы обнаруживаете, что этот человек не обновлял своей записи ни разу за последние двадцать лет. Что означает…”

Он осмотрел слушателей и помедлил, ожидая, пока сказанное дойдет до них в полной мере. Тут он увидел прелестную девушку-подростка. Наверняка, Терри ее прятал. Классическая голубоглазая блондинка лет пятнадцати. Она глядела ему прямо в глаза. Или сквозь них. Что-то.... Он продолжил:

“Что означает, что если ему или ей повезет, и останутся деньги от наследства, у нас окажется человек, которому придется преодолевать все обычные проблемы, связанные с отторжением, когда молодой разум внедряется в тело человека средних лет. У имплантанта к этим проблем прибавляется еще одна. Ему приходится иметь дело с миром, ушедшим в будущее на двадцать лет. Его профессиональная жизнь окажется лишенной смысла, поскольку у него не будет умений и навыков, приобретенных его старым разумом за двадцать лет.

Скорее всего, результатом будет настоящий взрыв: общее отторжение, психоз и преждевременное старческое слабоумие. Вскоре последует смерть. Настоящая, окончательная смерть — смерть разума.

“Но у вас все еще останется запись человека, его программа, как вы это называете, — возразила миссис Педерсен. — Нельзя ли предпринять еще одну попытку, с другим вакантным телом?” Она все еще не прикасалась к своему молодому спутнику.

“Здесь возникают две проблемы. Во-первых, — он поднял указательный палец, — вы должны понимать, как трудно найти подходящее для данного разума тело, несмотря на всю ту помощь, какую мы, профессиональные соматологи и психетисты, можем оказать, несмотря на все усилия современной биопсихологической инженерии. Даже при участии самого талантливого гармонизера, который заставляет структуру кристаллизоваться, новое рождение — это очень тяжелый труд.

Процент неуспеха в обычных обстоятельствах — недавно сделанная запись, хороший, устойчивый разум, приличное тело-реципиент — составляет около двадцати процентов. При второй попытке эта цифра подскакивает до девяноста пяти процентов. Первая попытка бывает почти так же опасна, если записи сделаны двадцать лет назад. Первые несколько дней даются “новорожденному” сравнительно легко, но он не может приспособиться к реальности. Все, что он знал, осталось в прошлом. У него не осталось ни друзей, ни профессии, и все кругом изменилось. Тогда разум отторгает свое новое тело точно так же, как он отторгает новый мир, в котором он проснулся. Так что у вас немного шансов. Конечно, если вы не являетесь редким случаем нимфера, или еще более редким — прыгуна.

Во-вторых, правительство берет на себя стоимость первой имплантации. Разумеется, они не оплачивают самое высококачественное тело, то есть нимфера. За такую экстравагантную прихоть вам придется выложить более двух миллионов кредитов из своего кармана. Вы получите то, что вам достанется, и вам повезет, если это произойдет в течение года или двух. Правительство платит только за основную операцию и последующую настройку. Одно это уже стоит около полутора миллионов. Этого хватит, чтобы заплатить мое жалованье за сто лет. Или чтобы послать полдюжину присутствующих на юбилейный тур по первому разряду по всем планетам Урана на звездолете линии Кунар.”

Продолжая говорить, Остин приближался к пульту управления беговой дорожки. Когда он закончил последнюю фразу, собравшиеся увидели гигантскую конструкцию, спускающуюся с потолка прямо над бегущей фигурой, телом Салли Кадмас. Она выглядела как комбинация верхней половины большой мумии и удобного кресла. Остин склонился над дорожкой. Аудитория наблюдала, как странная конструкция раскрывается наподобие старинного орудия казни. Некоторые отметили, что бегущая фигура замедлила свое движение.

Остин едва успел скорректировать положение ручек на контрольной панели, как конструкция сложилась вокруг бегуньи. Два привычных удара под коленями — и ее ноги потеряли контакт с останавливающейся беговой дорожкой.

“Хорошо, что имплантация так рискованна, и что ведущие к ней аварии так редки”, — сказал он, пока конструкция за его спиной медленно поднималась обратно. “Иначе закон Келлога-Мэрфи, по которому правительство обязано оплатить первую имплантацию, разорил бы его.”

“Куда уносят тело?” — спросила девочка-блондинка. Теперь Остин разглядел, что ей было не больше десяти-одиннадцати. Что-то в ее осанке сначала заставило его предположить, что она старше.

“Обычно его погружают в длительный искусственный сон — низкая температура и замедленная жизнедеятельность. Но это тело завтра будет имплантировано, поэтому оно будет поддерживаться на нормальном уровне биологического функционирования.” Он ввел в тело дополнительную дозу физиологического раствора с глюкозой. Эта сверхпрограммная доза должна была компенсировать затраты энергии на дополнительный бег. Он обошелся без официальных вычислений — и вовсе не потому, что эти расчеты отнюдь не были пустяковой задачей. Если бы вы его спросили, он объяснил бы, что официальные расчеты снова потребовали бы половину введенного раствора. Но он чувствовал, что тело получает больше, чем обычно, от каждого кубического миллилитра воды, от каждой молекулы сахара. Может быть, дело было в запахе пота, в цвете и текстуре кожи, в упругости мускулатуры. Он просто знал это.

Помощники соматолога сказали бы, что Остин Вормз был лучшим упырем в Солнечной системе, лучшим другом зомби. И они говорили бы это вполне серьезно, даже если бы потом начали шутить.

Остина впервые в жизни вырвало, когда он узнал происхождение жаргонных словечек “пожиратель мертвецов” и “вампир”.

Шаги туристической группы Терри постепенно затихли, она удалилась по коридору психетической лаборатории. Но Остин не вернулся к труду Брулера “Основные уравнения абстрактной теории разума”. Его смутило то, что сказала ему одиннадцатилетняя девочка, перед тем как побежать догонять группу. Она сказала: “Могу поспорить, что разум будет в шоке, когда проснется с этой штуковиной у себя на спине.” Он спросил себя, откуда она знала, что это не было только частью сумасшедшего переплетения трубочек и проводов, которое было прикреплено к спине бегуньи.

“Я — Канди Дарлинг”, — добавила она перед тем, как выйти из комнаты. Теперь он знал, кто она такая. От этих гармонизеров можно ожидать чего угодно!

* * *

Психетисты заботятся о разуме. Поэтому их иногда называют вампирами. Соматологи заботятся о телах. Поэтому их иногда называют пожирателями мертвецов.

-И. Ф. + С. Ч. Операционный журнал, Прил. 2, Коммюнике

Гермэна Минз усмехнулась им волчьей усмешкой. “Я — психетист. Терри назвал бы меня вампиром. Если это вам не по нраву, можете называть меня Гермэной.”

Они сидели лицом к демонстрационной доске в углу большой комнаты, заполненной шкафами с данными, перегородками офисов и компьютерными консолями. Женщина, которая к ним обратилась, была одета в простой комбинезон. Когда она впервые появилась в Исследовательской больнице им. Норберта Винера (ИБНВ), директор намекнул, что неплохо бы главному психетисту одеваться во что-нибудь более подходящее. Тот директор рано ушел в отставку.

“Как вы уже знаете из рассказа Остина Вормза, мы представляем индивидуальный разум в виде абстрактной схемы памяти, навыков и опыта, записанной в аппаратуре мозга. Компьютер, только что полученный с фабрики, можно сравнить с пустым человеческим мозгом. У компьютера нет определенного режима работы, подобно тому, как мозг не имеет навыков. У компьютера нет заполненного банка данных, а пустой мозг лишен воспоминаний.

Наша задача состоит в том, чтобы попытаться ввести в опустошенный мозг определенную схему памяти, навыков и опыта — единственное, что осталось от некоего человека. Это непросто, поскольку мозги не изготавливаются. Их приходится растить. И уникальный человеческий характер должен быть частью этого роста и развития. Таким образом, каждый мозг отличается от других. Поэтому нет такого разума-программы, которая подошла бы для любого мозга-аппаратуры. Кроме того мозга, с которым она выросла.

Например, — продолжала Гермэна Минз, понизив голос, чтобы не разбудить красивого приятеля миссис Педерсен, который дремал на мягком стуле, выставив на обозрение от бедер до сандалий свои элегантные ноги. — Например, когда на ступню человека оказывается давление, его мозг знает, как интерпретировать полученные от ступни нервные импульсы.” Она проделала то, о чем говорила.

“Его вскрик указывает на то, что мозг отметил, что на пальцы его левой ноги было оказано значительное давление. Однако, если бы мы вживили другой разум, он не смог бы верно интерпретировать эти нервные импульсы — он мог бы решить, что у него болит живот.”

Молодой человек сердито вскочил со стула. Он двинулся к Гермэне, которая в это время нагнулась, чтобы поднять предмет, выглядевший как пара очков с зеркальцами и разными приспособлениями сверху. Когда юноша оказался рядом с ней, она повернулась к нему лицом и вложила “очки” ему в руки.

“Благодарю вас за то, что вызвались помочь. Наденьте их”. Растерявшись, молодой человек повиновался.

“Посмотрите, пожалуйста, на девочку-блондинку, которая только что присела вон там”. Она слегка поддержала его за руку, когда он обернулся и на миг потерял равновесие. Казалось, что он смотрел сквозь очки в точку, на несколько градусов справа от Канди Дарлинг.

“Теперь укажите на нее правой рукой — быстрее!” Рука молодого человека вытянулась вперед; его указательный палец указывал также на несколько градусов правее девочки. Он начал двигать палец налево, но Гермэна потянула его руку вниз, вне поля зрения, позволенного очками.

“Попытайтесь снова, только быстрее”, — приказала она. На этот раз палец был направлен точнее. С пятой попытки палец указывал точно на Канди Дарлинг, хотя юноша все еще смотрел направо от нее.

“Теперь снимите очки. Посмотрите на нее снова. Укажите на нее, быстрее!” Как только он вытянул палец, Гермэна схватила его за руку. Хотя теперь он смотрел прямо на Канди Дарлинг, он показывал в точку на несколько градусов слева от нее. Он выглядел сбитым с толку.

Гермэна Минз набросала мелом на доске голову в очках. Голова была изображена сверху, словно увиденная с потолка. Она нарисовала другую голову слева от линии зрения головы в очках и написала 15°, чтобы обозначить угол.

То, что произошло — простой пример настройки. Призмы в очках преломляют свет таким образом, что когда глаза говорили, что он смотрел прямо на нее, на самом деле его глаза фокусировались на точке, сдвинутой на 15° вправо. Мускулы и нервы его руки были настроены так, чтобы показывать туда, куда смотрели глаза — поэтому он указал на 15° вправо.

Но потом его глаза увидели, как рука показывает вправо, и он начал корректировать ситуацию. Через пару минут — пять попыток — его моторная координация компенсировала разницу и он указал туда, где глаза ее видели — на 15° влево. Когда я сняла очки, его рука все еще сохраняла прежнюю настройку и, не успев перестроиться, он указал влево.

Она снова взяла очки. “Человек может приспособиться к подобному искажению за несколько минут. Я могу калибровать эти очки так, что они будут перевертывать комнату вверх ногами. Если бы вы попытались ходить и что-то делать в таких очках, вам было бы нелегко. Весьма нелегко. Но если бы вы продолжали упорствовать, комната вновь приняла бы нормальное положение через день-другой. Все выглядело бы как обычно, потому что ваша система поменяла бы настройку.

Как вы думаете, что бы произошло, если бы вы затем сняли очки?

Канди Дарлинг хихикнула. Миссис Педерсен сказала: “А, понимаю. Ваш разум привык бы переворачивать всю информацию, поступающую от глаз, вверх ногами, так что, когда сняли бы очки…”

“Вот именно, — сказала Гермэна, — “все выглядело бы вверх ногами, пока вы снова не привыкли бы ходить без очков. Привыкание происходит таким же образом. День-другой вы бродите по комнате, спотыкаясь, а затем все внезапно переворачивается с головы на ноги. И периоды спотыкания здесь очень важны. Если вы вы были привязаны к креслу, и ваша голова была зафиксирована в одной и той же позиции, ваш мозг и тело не смогли бы адаптироваться.

Теперь вообразите себе, что происходит, когда мы имплантируем разум в вакантный мозг. Почти все настройки окажутся неверными. Послания ваших глаз будут не просто перевернуты — они будут перепутаны несчетным количеством способов. То же самое будет происходить с вашими ушами, носом, языком — и со всей сетью нервов, покрывающих ваше тело. И это всего лишь входные данные. Ваш разум будет испытывать еще бОльшие трудности, когда он попытается приказать телу что-либо сделать. Ваш разум прикажет губам сказать “вода”, и Солнце знает, какой звук из них вырвется.

И хуже того, какой бы звук ваши губы ни произнесли, ваши новые уши не смогут верно передать его в мозг.”

Гермэна улыбнулась им и бросила взгляд на часы. Терри поднялся.

“Терри проведет вас дальше. В заключение я хотела бы сказать, что передать запись чьего-нибудь разума на вакантный мозг совсем просто. Проблема состоит в том, чтобы заставить переделанный мозг, точнее говоря, кору мозга, приспособиться к остальной системе. Наверное, Остин Вормз сказал вам, что завтра мы начинаем операцию имплантации. Начальный этап передачи записи мозгу займет меньше часа. Но настройка будет длиться несколько дней и даже месяцев, если считать всю терапию. Есть вопросы?”

“Только один, — сказала миссис Педерсен. — Я понимаю, как трудно разуму пережить имплантацию. И разумеется, я знаю, что имплантировать разум старше восьмидесяти пяти — незаконно. Но не мог бы человек — если разум можно назвать человеком — жить вечно, переходя из тела в тело?”

“Ответ на этот вопрос непрост, даже если у вас есть масса времени, чтобы его выслушать, и вы хорошо знаете математику. До этого столетия считалось, что старческое слабоумие — побочный продукт физического старения тела. Сегодня мы знаем, что человеческий разум может нормально функционировать около ста лет; затем, вне зависимости от того, насколько молодо занимаемое им тело, разум впадает в маразм. Как вам известно, несколько удачливых прыгунов пережили имплантацию после пятидесятилетнего ожидания. Так что прыгун мог бы, теоретически, все еще функционировать через тысячу лет. Но разум такого человека не мог бы вместить больше опыта, чем разум любого из вас. Когда все, что остается от человека, это кассета с записью на полке, трудно сказать, что он жив.”

Когда экскурсанты один за другим покинули лабораторию, Гермэна Минз заметила, что белокурая девочка осталась.

“Привет, я — Канди Дарлинг!” — воскликнула она. “Надеюсь, что я вам не помешаю. Просто я подумала, что было бы интересно присоединиться к обычной экскурсии. Почувствовать это место.”

“Где твой ВАТ?”

* * *

Остин Вормз объявил, что основной процесс внедрения разума завершен.

И. Ф. + С. Ч. Операционный журнал

Гххчдт.

Этаоин шрдлу. М-м-м.

Анти-М.

Долой, лунная боровка плюшевый гришка хорошо. Хорошо опять, бери. Со мной увы долой вертись в пространстве колесом, в воронку головой ныряй и там увидишь ты свой дом. Начинай, пора. Просыпайся.

Так вот он я, сейчас я выхожу из ничего, как Эрос из смерти, зная только то, что я был когда-то Измаилом Фортом — стройным, мускулистым — записывая разум, зная, что я не знаю, где и когда просыпаюсь. И я надеюсь, что это сон. Но это не сон. О нет, не сон. С этим глазастым куском сыра мунстер, у меня на веках.

Кажется, что я поднимаюсь сквозь бесконечные уровни и конфигурации, не имеющие ни слов, ни воспоминаний. Проснись.

“Хеллоу, я Канди Дарлинз.”

“Я — Измаил вернувшийся”, — попытался я ответить. После третьей попытки у меня стало получаться лучше. И сыр мунстер превратился в белокурую девочку с пронзительно голубыми глазами.

“Ваша первоначальная имплантация наконец закончилась; это было вчера. Все думают, что вы — удача. Ваше тело — как конфетка. Сейчас вы находитесь в Исследовательской больнице имени Норберта Винера в Хьюстоне. У вас имеются два свободных состояния. Ваш друг Питер Стросон занимался вашими делами. Сейчас первая неделя апреля 2112 года. Вы живы.”

Она встала и коснулась моей руки.

“Завтра вы начинаете сеансы терапии. А сейчас постарайтесь заснуть.”

Я уже засыпал, когда она закрыла за собой дверь. Я даже не смог должным образом отреагировать на то, что заметил. Мои соски казались мне размером с виноградины. Я заснул в тот момент, когда в своих исследованиях опустился ниже пупка.

На следующий день я обнаружил, что кроме потери пениса со мной случилось кое-что еще. Я приобрел цепкий хвост в метр длиной. Ощущение сначала показалось мне премерзким.

Сознание мало-помалу возвращалось ко мне. Во сне я видел бесконечное бегство: я шел, бежал, шатаясь, плелся, стараясь уйти от какого-то безымянного ужаса. И короткие вспышки сексуальных снов, в которых я видел действия своего (прежнего) тела.

Мое прежнее тело мне очень нравилось. В этом-то и заключалась одна из самых серьезных моих проблем, как вскоре сказала мне д-р Гермэна Минз. Я мог ясно представить себе, как оно выглядело в зеркале, когда делал гимнастику. Чуть-чуть повыше шести футов и четырех дюймов. Двести пять фунтов, хорошо развитая мускулатура и как раз достаточно жирка, чтобы чувствовать себя комфортно. На груди — рыжие курчавые заросли, благодаря которым я легко принял решение уничтожить волосы на лице. Было приятно ощущать себя уверенным в себе и слегка неуклюжим гигантом, глядящим сверху вниз на мир маленьких людей.

Я не занимался боди-билдингом или чем-то в этом роде. Я упражнялся ровно столько, чтобы выглядеть хорошо и привлекательно. На самом деле я никогда не был хорошим спортсменом. Но мое тело мне нравилось. Это помогало мне в моей работе рекламного агента в IBO.

Я все еще лежал на спине. Я чувствовал, что я уменьшился. Уменьшился. Когда теплый, густой туман сна рассеялся, я провел правой рукой вверх по ребрам. Ребра. Они были тонкие и выдавались, словно кожа была натянута на пустую клетку. Я чувствовал себя скелетом, пока не наткнулся на опухоли. Мешки. Наросты. Даже тогда какая-то часть моя понимала, что для женщины они совсем небольшие, хотя бОльшая часть меня чувствовала, что они громадные, как дыни-канталупы.

Вы могли бы подумать, что все это нечто вроде эротического сна. Потом вы оказываетесь на больничной койке. Вы протягиваете руку — они там! Как раз умещаются в ладони, затвердевающие соски зажаты между указательным и средним пальцами. (Без сомнения, многие мужчины трогали руками эту теплую грезу во плоти. Женщины могли при этом чувствовать щекотку и щипок вместо волны воображаемого сексуального возбуждения. Я знаю, о чем я говорю. Теперь я знаю, что многое в области секса обстоит именно так. Возможно, что гетеросексуальность продолжает быть такой популярной из-за невежества людей: каждый из партнеров волен выдумывать ощущения другого.)

Но я не мог почувствовать никакого эротизма по поводу моих новоприобретений, в обоих направлениях. Они воспринимались под пальцами как патология. Два мертвых раковых холмика. И изнутри — если можно так сказать — я чувствовал, что моя плоть распухла. Простыни раздражали соски, словно с них была ободрана кожа. Странное чувство отделения, словно мои груди существовали отдельно от меня, как лишенное нервов желе — и две чувствительные точки, отстоящие от моей грудной клетки на несколько дюймов. Мертвые точки. Отторжение. Я многое об этом узнал.

Опуская руку вниз, я был готов почувствовать изгиб бедра. Я не мог нащупать пенис и не ожидал его там найти. Я не назвал бы это “разрезом”, хотя этот термин и встречается в сленге астролетчиков и среди небольшого количества гомосексуалистов крайнего, С и М (секретарь и мастер) толку. Я впервые услышал это слово несколькими днями позже, от д-ра Минз. Она объяснила, что традиционная мужская порнография для мужчин показывает типичные мужские иллюзии относительно женских тел: “Богатый источник информации о патологии телесного восприятия.” Она была права, указав, что я воспринимал это как “разрез”. Вначале.

Я был не только тощий, но и почти безволосый. Я чувствовал себя по-настоящему голым — голым и беззащитным, как младенец. Хотя моя кожа стала намного светлее, и я нащупал шрам. Я почти испытал облегчение, опустив руку туда, где раньше были кудрявые волосы. Они исчезли. Ноги, как спички. Но между бедрами я все же почувствовал что-то. И колени. И щиколотки, клянусь Солнцем!

Сначала я подумал, что это было нечто вроде трубки, удалявший мои телесные отходы. Но когда я продолжал его ощупывать, то обнаружил, что он не покрывал те места. Он был прикреплен к концу моего позвоночника и свисал до конца ног. Он был моей плотью. Я не намеревался этого делать — в тот момент я был так потрясен, что не намеревался ничего — но чертова штуковина взметнулась с конца кровати, словно змея, и набросила простыню мне на лицо.

Я завопил, как резаный.

“Отрежьте его”, — были мои первые слова, когда меня до такой степени накачали бетаортоамином, что я перестал психовать. Я повторил это несколько раз Гермэне Минз, которая услала всех остальных из комнаты.

“Видите ли, Салли — я буду вас так называть, пока вы сами не выберете себе имя — мы не собираемся отрезать ваш хвост. По нашим расчетам это сделает окончательное отторжение почти неизбежным. Тогда вы умрете. Несколько тысяч нервов соединяют ваш мозг с вашим хватательным хвостом. Значительная порция вашего мозга наблюдает за ним и им управляет — этой части мозга так же необходимо упражняться и интегрироваться, как и остальным его частям. Мы наложили схему вашего разума на данный мозг. Они должны научиться жить вместе, или наступит отторжение. Короче, вы умрете.”

Д-р Минз продолжала свою речь-предупреждение. Я должен был научиться любить мое новое тело — тут она рассыпалась в похвалах ему — мой новый пол, мой новый хвост. Я должен был пройти через множество упражнений и испытаний. И я должен был говорить с кучей народа о том, как я себя чувствую. И я должен быть счастлив, что у меня появилась дополнительная рука.

Мое новое тело покрылось холодным потом, когда я понял, что у меня — действительно — нет выбора.

Я не был беден, если правда то, что мне вчера сказали. Но я не мог оплатить имплантацию, в особенности, в то тело, которое бы хотел. То, что я получил, было бесплатным согласно закону Келлога-Мэрфи.

Некоторое время спустя она ушла. Я бездумно уставился в стену. Медсестра принесла поднос с омлетом и гренками. Я не обратил внимания ни на сестру, ни на поднос. Тонкогубый рот наполнился слюной. Пусть помучается…

Размышления

Как бы привлекательна ни была мысль о записях разума, предположение о том, что когда-нибудь людей можно будет сохранять подобным способом, почти наверняка ошибочно. Лайбер видит серьезное препятствие в том, что мозги — это не компьютеры, только что с фабрики и похожие, как две капли воды. Уже в момент рождения каждый человеческий мозг, без сомнения, имеет уникальную конфигурацию — словно отпечатки пальцев — и приобретаемый впоследствии жизненный опыт может только усилить эту разницу. У нас мало оснований для того, чтобы надеяться, что нечто, настолько же независимое от аппаратуры, как программа, может быть “считано” с мозга (во время регулярного сеанса записи разума). Еще меньше мы можем надеяться на то, что подобная запись, даже если бы она и была получена, была бы совместима с “аппаратурой” другого мозга. Компьютеры сделаны так, чтобы их можно было легко переделать (на другом уровне) при помощи введения новой программы; предположительно, в этом мозги от них отличаются.

Лайбер проявляет чудеса воображения, выдумывая способы, при помощи которых техники могли бы попытаться разрешить упомянутую проблему несовместимости (и его книга изобилует сюрпризами на этот счет), но по нашему мнению, чтобы сделать свою книгу более читабельной, он сильно преуменьшил возможные трудности. Проблемы переноса огромного количества информации между структурно различными мозгами — такими как ваши и наши — имеют решение. Однако та технология, которая существует для этого сегодня, может оказаться самой эффективной. Один из недавних и наиболее совершенных примеров этой технологии вы держите в руках в данный момент.

Д.К.Д.

Date: 2015-10-18; view: 367; Нарушение авторских прав