Глава девятая 3 page

"Знаю, Митиленич, что у тебя на уме. Воображаю, в какую ярость ты впадешь, когда обнаружишь, что я ускользнул от тебя. Ничего не поделаешь, я мужчина и должен довести до конца свое дело... Ты доводи свое... Я приду в то место, где ты будешь ждать меня, приду, но ты сядешь в лужу, - увидишь, так оно и будет... Я всего раз видел тебя, но запомнил, и знаешь, кого ты мне напоминаешь?.. Михаила Михайловича Колоснова... Только внешне. Доведись тебе побывать в тюрьме, ты, пожалуй, стал бы другим, не таким, как Колосков... Тюрьма полна Колосковых, опустившихся интеллигентов. Это - в основном бывшие большие люди... Сам он так представлялся: "Бывший главный инженер Главснаба Совета Министров СССР". Начальствовал в упомянутом учреждении Лазарь Михайлович Каганович. Это была одна из его должностей. Любовница бедняги Колоскова, супруга первого секретаря одного из московских райкомов, вдруг призналась мужу в своей неверности уже после того, как ее роман с Колосковым лопнул. Колосков получил двадцать пять лет, за "бытовое разложение", срок основательный, ничего не скажешь. Он сидел и все время что-то писал. Раз я спросил его, чем это он занимается на досуге. Он на полном серьезе объяснил: "Должен доказать, что мой следователь агент американской разведки!.." В ту пору бывшие шишки собирались в отдельные бригады, их направляли на легкие работы. Колосков нажимал на какие-то кнопки - это и была его работа, как будто чистая, однако спал он все равно в носках, стало быть, с черными от грязи ногами - он вообще не мылся. Однажды я и Котэ Кахидзе, бригадир этих шишек, сидели после работы, играли в нарды. К нам подошел Колосков и, едва не плача, пожаловался на то, что ему не дают хлеба! Котэ объяснил, что люди выполняют его распоряжение. "Ступайте, искупайтесь, тогда получите". Колосков молча помчался в баню. Мне стало жаль его, но Котэ считал, что надо заставить Колоскова хоть раз стать под душ! Местность изобиловала горячими источниками, лагерная баня была просторной, душей на тридцать, в ней всегда была теплая вода... Колосков вернулся через несколько минут, по лицу его стекали черные струйки. Котэ поднял на него глаза: "От него все равно толку не будет" - и велел выдать ему хлеб... Если не ошибаюсь, Колосков освободился по реабилитации. Мы узнали стороной, что он там и ушел в носках, с черными подтеками на лице... Гора, что ты выматываешь душу, сдался тебе весь этот мусор, изжеванный вонючим ртом и зубами. Дело, как говорится, заладилось. Мы шагаем сами по себе, Митиленич сам по себе. Пусть гонит, сколько влезет, свои вертолеты, оборудованные самыми современными приборами, он ведь только и хочет, чтобы моя поимка зачлась ему за артистизм: словил, как хотел и где хотел! Поглядим - увидим!.. Потому, любезный, прибавь шагу. Лед толстый не проломится! Нечего портить себе настроение, а через него и организм, поразмышляем о приятном... Как хорошо думается во тьме... Хотя... Когда я закрываю глаза, прошлое встает как в тумане, я не могу припомнить даты, фамилии, имена. А ты не закрывай глаза! Погоди, о чем повспоминаем? Об Испании? Да, о Томи и еще о многом, не так ли?"

Митиленич, одетый в кожаную куртку на меху, сидел на чемодане, в полном смысле этого слова - на фибровом чемодане среднего размера, в своем кабинете и только ждал звонка шофера, чтобы тронуться в путь.

Он сидел не сводя глаз с физической карты Обь-Енисейского бассейна. Путь заключенного Иагора Каргаретели был отмечен красно-синей кривой, которая прерывалась на Дальневосточной железнодорожной магистрали и венчалась жирным восклицательным знаком. Хотя Митиленич был твердо уверен в том, что Гора именно в этом месте должен выйти на железную дорогу, тем не менее он волновался, вдруг не удастся осуществить поимку по задуманному плану.

Дверь открылась. Входить без стука в кабинет полковника значило нарваться на резкое замечание. Сотрудники Управления знали об этом. Митиленич сидел спиной и даже не обернулся на дверь, только слегка повернул голову, как бы спрашивая: кто это? В ответ раздался стук женских каблучков.

– Почему входите без разрешения? - Митиленич, по-прежнему не оборачиваясь, смотрел на карту.

– Перестань, не порчи!.. - Это была Мара, супруга Митиленича.

– Что-нибудь случилось, дорогая?

– Случилось, прочти! - Мара, улыбнувшись, бросила папку на стол и подбоченилась в ожидании эффекта. Митиленич бросил взгляд на папку.

– Это из отдела учета. Как она попала к вам, снабженцам?

– Нина принесла, Коротилова.

– Что-нибудь для меня?

– Да! Открой.

Митиленич открыл...

Пробежав первую страницу, побледнел, обмяк, потом подпер рукой подбородок и устремил взгляд на снежные просторы за окном. Прошло довольно много времени. Митиленич взялся за папку и стал читать. В ней было три-четыре страницы...

Дочитав, он поднял глаза на Мару.

– Что ты на это скажешь, дорогой? - насмешливо осведомилась жена.

Митиленич, помолчав, задумчиво спросил:

– Зачем принесла?!

– А что, не нужно было? - Мара усмехнулась. - Ты блаженный. Нет, сумасшедший, ей-богу.

Митиленич помотал головой:

– У меня нет другой профессии, я только сыщик! Понятно?!

Жена жалостливо посмотрела на него и, усмехнувшись, провела рукой по его голове.

– Ладно, ладно, тебе лучше знать. Успокойся.

Митиленич встал, обнял жену, улыбчиво глядя ей в глаза. Потом поцеловал в щеку, вернулся к папке, достал один из документов и спрятал его.

– Я возьму себе копию. Попроси Нину дождаться моей радиограммы, до этого пусть попридержит документ, не дает ему ходу.

– Скажу.

– До радиограммы молчок, слышишь?!

Мара ушла.

Митиленич стал расхаживать по кабинету, размышляя:"Надо же! "Из-за отсутствия состава преступления!" Ни больше ни меньше, ну и времена настали!.. Раньше, бывало, приводили людей: "За что сидел, если ты хороший человек? Десять лет изволь! А теперь? Чего только не придумают - "за неимением достаточных улик"! Вот чудаки, ей-богу. Что это за следствие, если оно не может найти улики?! Будь арестованный хоть сам Господь Бог, всегда можно что-нибудь припаять... Брось, что в этом хорошего? Мара думает, что я малость того? Как-то странно она улыбалась... Потому и принесла папку, надеялась, что я откажусь от поездки. Нет, дорогая. Я слишком много сил положил, чтобы идти на попятный!.. Где это я вычитал, что существует книга жизни, роль жизни... Что там еще? Ах да! Дело жизни!.. О себе я могу сказать - операция моей жизни... "Из-за отсутствия состава преступления"? Ну и что, он ведь об этом не знает?! Никто меня не понимает; я должен победить его, иначе что получается - он сумел, а я нет? Он профессионал, а я - любитель? Победить достойного противника - ради этого стоит жить... А он?! Какой путь прошел!.. Шапки долой! Человеку все подвластно... Надо же! В одиночку..."

Зазвонил телефон. Поначалу Митиленич и ухом не повел. На второй звонок он слегка повернул голову, спокойно выждал и только потом, словно выполняя неприятную обязанность, неохотно снял трубку...

Митиленич продолжал размышлять в самолете: "В моем отношении к Каргаретели с самого начала была какая-то двойственность. Я не признавался себе в этом. С одной стороны, я совершенно сознательно ставил себе цель найти и взять его. С другой - меня точил червь, я не хотел такого конца, надеялся в глубине души, что он не выдержит стольких испытаний, помрет в дороге, и тогда мне не придется брать его. Со временем во мне что-то изменилось, я понял, что не хочу его смерти... После того случая я убедился, что он справится с трудностями и уйдет. Как ему удалось?! Охотник сообщил нам, что в его хижине лежит мужчина без сознания, незнакомец, явно беглый заключенный, которого мы ищем. Интересно, что с ним такое приключилось? Наверное, схватил воспаление легких. Когда мы нагрянули в хижину, его и след простыл: ни внутри, ни поблизости. Идем по пятам, а все никак не накроем - следы заметает! Представляю, как он намучился, пока добрался до хижины. Скорее всего, уходил он тоже больным - так быстро не выздоровел бы. Ну и здоровье, перенести на ногах воспаление!.. Такие люди не должны умирать!.. Кто знает, сколько раз ему приходилось перемогаться в пути. Я уважать его стал... Любить... Нет, при чем тут любовь... Недаром Мара говорит: "Хоть бы ты обо мне столько думал, сколько думаешь об этом подонке Каргаретели!" Впрочем, ясно ведь, я как бы вместе с ним переживаю его трудности. Чем это объяснить? Голова только им и забита, я видел проявление его воли и мужества... Вполне возможно, что я не объективен в оценке этого человека, в конце концов, я вылепил его личность сам, сделал его своим фетишем, придаю слишком большое значение своей грядущей победе дьявол честолюбия попутал... Интересно, какой он сейчас? В такие годы обычно мучают предвестья возраста, даже если живешь в роскоши. Могу себе представить, что пришлось ему вынести!.. Помню, каким он был, когда его привели. В формуляре значилось: "Беглец, склонен к бегству". Я спустился в подразделение, вызвал его. Он был в возрасте, но походка, повадки были моложавыми. Я подумал: "Этот больше не сбежит". Ан нет! Сбежал! Из Заполярья!..

Гора был доволен. Все устроилось как нельзя лучше. Несмотря на то что ему приходилось идти только ночами, к дачному домику Хабибулы, точнее, к пригородным участкам сосновчан он вышел в назначенный срок. Гора выждал, пока рассвело, выбрал место для наблюдения, замаскировался и до наступления темноты осматривался.

"Прекрасное укрытие! Жителей в Сосновке тьма, вон сколько участков целых пятьдесят, даже больше.

Теперь надо встать спиной к востоку и отсчитать третий домик направо. Отлично. Ну-ка, посмотрим в бинокль... То, что нужно! Какими здоровенными буквами написал: Хабибула. Впрочем, так он и сказал: Только приду, напишу!" Пообещал и выполнил. Стало быть, ждет. Хабибула - ты человек слова! Давно ждет?.. Почти пять месяцев... Сколько раз так бывало, люди освобождаются и даже писем своих корешей не доставляют по адресу... Доставляют? Как же! Рвут тут же, за порогом. Это понятно, когда выходишь из ада, хочется разрушить все мостки, связывающие с прошлым, чтобы навсегда вытравить из памяти, но... все зависит от человека. Это и называется совестью, чувством долга... Жизнь - проявитель, человек - опущенная в него пленка...

Так оно! Значит, Хабибула ждет нас. Он обещал наезжать каждое воскресенье. Вот только как он ведет отсчет? Может, ему надоест зря ездить, скажем, решит, что я мертв. Допустим, он был вчера, тогда еще неделю ждать? Главное, чтоб он еду оставил, как договорились... Ладно, уважаемый. Вот и ночь спустилась. Кажется, ничего подозрительного. После полудня пришаркал один старик, что-то захватил с собой в мешке. Только и всего. Больше ни души не было. Теперь главное - лежит ли ключ в условленном месте?.. Скажем, лежит. Это еще не значит, что Хабибула ждет тебя, не все же ключи в кармане носят!.. Ждет, Хабибула умеет держать слово!.. От твоего самомнения спятить можно. Ты все твердишь, что такого везунчика, как ты, нет больше на земле. Если это так, то не только ключи окажутся на месте, но и Хабибула объявится сегодня: здрасьте, мол, как поживаете?.. Не удивлюсь. Когда я говорю, что мне везет, я имею на это право. Разве пример бедняжки Арфеник не явное тому доказательство? Погоди, как это было? После первого побега я пристроился на работу в издательство техническим редактором, занимался типографским делом. Бог свидетель, я и копейки не брал левой - беглец обычно чурается подобных дел. Поймают на рубле, раскроется побег - и привет! Да там и красть было нечего, все работали честно, но в какой стране мы жили? Типографским рабочим на хлеб не хватало. Что им было делать? Словом, не дашь сверху, толком ничего не сделают. А откуда деньги возьмешь? Как откуда? Выписывали человеку со стороны зарплату за якобы сделанную работу. Это называлось "платить мертвым душам", но они были не то чтобы совсем мертвые, большую часть выписанных денег они уносили совсем как живые, попробовал бы кто слово им сказать. Остальное было твоим, то есть ты должен был раздать их типографским рабочим. Вот как обстояли дела... У нас была "мертвая душа", звали ее Арфеник. Она работала в типографии, но в другой, не в нашей. Это была старая женщина, добрая и кроткая.

Нагрянула ревизия. Копали, копали две недели. Ничего не обнаружили, доложили начальству: нет, мол, нарушений. Тогда на эту ревизию наслали еще одну. Настал их черед копать. Ничего! Ревизоры обозлились дальше некуда. Собрались уходить. Они бы и ушли, но то ли догадались, то ли шепнул им кто - трое отправились к Арфеник!

Связь с ней поддерживал я, стало быть, и перед законом держать ответ должен был я. Арфеник в простоте душевной могла выложить все как есть. Каково?! У меня испортилось настроение, что правда - правда. Я даже подумал, может, рвануть отсюда, пока не поздно, все равно это место мне не по душе.

Сижу я печальный, томлюсь в ожидании.

Вернулись ревизоры - мрачные, носы повесили.

– Ну что? - осведомился старший ревизор.

– Умерла та женщина!

– Арфеник? Я ее вчера видел!.. - воскликнул я.

– Вот вчера и померла!

Клянусь совестью, я расстроился, но... А если бы ревизоры застали ее в живых?.. Вот и говори после этого о невезении?!

А с брюками как вышло? О, это и впрямь классика! Может, не совсем, потому как никто не верит. Это случилось во время моего второго побега, когда я работал в Белоруссии директором завода. В Минске я познакомился с прелестной девушкой, она была личным секретарем министра. Я долго обхаживал ее - то цветочки принесу, то конфеты. В ту пору нравственность была иная, отношения - сложными, деликатными. Непросто склеить кого-нибудь было. Это теперь парень хвать девку за руку: пошли, мол, перепихнемся, и бежит за ним вприпрыжку. У нас все было иначе... Ладно, черт с ним! Наконец я решился пригласить ее в кино. Мы условились встретиться в половине седьмого после работы. Я жил в Молодечно, а в Минск наезжал по делам. Из гостиницы я вышел в десять минут седьмого. Лето, жара. Война пару лет как кончилась, разрушенный Минск отстраивался заново. Час пик, транспорт переполнен. Такси в помине нет. С грехом пополам втиснулся в автобус, там народу - иголке негде упасть. На полпути я с ужасом почувствовал, как в давке лопнули по шву брюки! Я пощупал - прореха примерно в пядь длиною... Сзади! А из прорехи выглядывает исподнее, белое! Срамота! На мне только брюки и сорочка. Что делать?! Притарахтел автобус к месту свидания. Я спрыгнул, прилип задом к стенке, размышляю: съездить в гостиницу и переодеться уже не успею. Девушка вот-вот придет. Что делать? Я бы все обратил в шутку, но как сдвинуться с места? Я даже подумал, хорошо бы она вовсе не пришла, до сумерек простою возле стены, потом пойду. Стою понурившись... На асфальте, возле самых моих ног, что-то валяется. Я присмотрелся и рассмеялся: что лисе снилось, то и мерещилось. Пригрезится же такое. Я отвел глаза, лихорадочно размышляя. Так ни до чего не додумавшись, решил: была не была, погляжу, что у меня под ногами лежит. Смотрю: свернутая в трубочку бумажка с намотанными черными нитками и вдетой иглой! Я стоял как раз возле стройки. Вошел внутрь, подальше от любопытных глаз, зашил прореху. Выхожу, а мне навстречу летит моя девушка!.. Я много раз рассказывал эту историю. Не думаю, чтобы кто-нибудь мне поверил... Впрочем, человек рожден для острых ощущений, как же иначе! Так повелось от века. Везучий не тот, кто безбедно проводит жизнь, держась за маменькину юбку, а тот, кто, побывав сотню раз на пороге смерти, сотню раз сумеет отвести ее от себя... Ладно, хватит, пошли.

Значит, ключ должен лежать справа, под второй ступенькой. Открою, войду. У Хабибулы есть запасной. Придет - сам откроет... Старик, что тут мелькал, живет вон в той халупе. Печь топится. Собирался бы уходить, не растопил бы... Может, он бездомный или сбежал от злой снохи... А если это человек Митиленича?.. Ну, знаешь! Отвяжись от него!.."

Было темно, лишь снежные островки слегка светились белизной. Гора переложил барахло из саней в огромный мешок Ашны, взвалил его на спину и спустился с косогора в низину. Осмотревшись, он двинулся к домику. Постоял в нерешительности, никак не мог заставить себя наклониться и пошарить рукой под лестницей... Лежит ли на условленном месте ключ? Это не только решало судьбу Горы, но и подвергало суровой проверке слово друга, его достоинство и мужскую честь, не раз испытанные в беде.

"Хабибула, вера в тебя позволила мне вынести то, что я вынес. Спасибо, брат! "Не искушай Всевышнего!" Нет, я не стану испытывать нашу дружбу. Уйду, и мы до конца будем верить друг другу, но оскорбительна и малая толика подозрения, разве я имею на нее право? Как мне поднять на тебя глаза, Хабибула!.. Что с тобой, возьми себя в руки!.."

Гора сердито сплюнул. Нагнувшись, пошарил рукой под второй ступенькой, зажал в кулаке ключ, распрямился, глубоко вздохнул. Лицо его озарилось улыбкой. Оглядевшись, открыл дверь, вошел. Прошел через сени, втащил сани. Дверь в комнату была закрыта, в замочной скважине, торчал ключ. Гора повернул его, шагнул через порог, заперся, сбросил рюкзак на пол, подбоченился. Долго стоял, не двигаясь, не смея поверить в то, что наконец добрался до Хабибулы. Когда глаза привыкли к темноте, Гора присел на тахту. Прошло много времени. Стряхнув с себя оцепенение, он подумал, хорошо бы найти что-нибудь из еды... Но нет, сначала нужно было осмотреть убежище. Гора встал, сделал шаг, другой...

Сил ни на что не было. Тогда он повалился на тахту и забылся тяжелым сном.

Ему снились рельсы и поезда с пассажирами - щупленькие дочки возле пышных матерей, в спортивных рейтузах в обтяжку - ни дать ни взять узлы с приданым; чекисты в гражданском с бегающим взглядом, мечущийся Митиленич.

Магистраль пролегала совсем близко, отчетливо слышался грохот проносящихся один за другим составов. Шум не мешал Горе, он крепко спал до самого утра. Окна в комнате были занавешены плотными белыми шторами. Эта белизна, подсвеченная просыпающимся утром, заставила его открыть глаза. Гора привык, находясь в укрытии, ждать. Так бывало в каждый из его побегов.

"На настенном календаре восемнадцатое марта, сегодня шестнадцатое. Значит ли это, что Хабибула придет послезавтра? Хорошо бы... Перекусить бы! Здесь вроде едой и не пахнет. В конце концов, это дачный домик или салон дочерей Александра Чавчавадзе? Неужели связки лука нигде не найдется?.. Нет, браток, для лука Хабибула отвел бы подвал. Выходит, надо искать люк в подпол... Есть! Смотри-ка, он оставил свет включенным. Ха-ха, ничего, не по счетчику платить... Господи, да у него и счетчик установлен, надо же! Хаби, ты всем царям царь... Не знаю, как тебя еще вознести..."

Подвал оказался обустроенным. После сбора урожая прошло много времени, однако полки ломились от съестных припасов, и, что самое главное, тут нашлась мощная электрическая плитка, да не одна - Хабибула запасся. Горе даже пришлось подумать, из чего готовить, - столько продуктов оказалось под рукой. Приготовил, поел и обратил к Богу молитву - ниспослать младшему брату Хабибулы здоровье и многие лета, потому как урожай на участке был его заслугой. Покончив со стряпней, Гора поднялся в комнату, прилег и задремал было, как вдруг услышал шорох. В комнате было темно. Даже если б кто и заглянул в окно, ничего бы не увидел. Гора встал, подошел на цыпочках к окну. Прислушавшись, явственно различил звук крадущихся шагов, удалявшихся от дома.

"Кто бы это мог быть? Старик, которого мы засекли днем? Агент Митиленича? Не исключено... Ей-богу, интересно!.. Шторы плотные, печь мы не топим, дым исключается. Вылазки - только поздней ночью... Эх, Бог с ним! Если бы Митиленич захотел, он мог бы взять меня раз сто! Не взял!.. Что он замышляет?.."

Хабибула, как и было помечено на календаре, приехал утром восемнадцатого марта. Пошарил под лестницей - ничего. Стал на колени, чтобы убедиться, - ключа на месте не было. Хабибула присел на ступеньку подумать. Потом осторожно, бесшумно открыл дверь своим ключом, прошел на цыпочках в сени - ключа в замочной скважине не оказалось. Он замер, прислушиваясь. Нажал на ручку, чуть приоткрыл дверь, заглянул... Из открытого люка бил свет, слышался то ли шорох, то ли шипение. Разулся, лег ничком. Невысокий, сухопарый, он скользнул ящерицей к люку и на мгновение замер. Приподнял голову, заглянул в подпол и встретился глазами с Горой. Тот стоял, настороженно вслушиваясь. На электрической плитке шипела картошка...

– Жив, пришел! - с трудом выдавил Хабибула, замер на мгновение и залился смехом.

Вскочил, проверил обе двери, не оставил ли открытыми, и спустился в подпол.

Они проговорили часа два, слава Богу, было о чем.

– Хаби, тут кто-то ходит. Кажется, присматривается к твоему дому, заметил Гора.

– Есть тут один старик, бездомный, никого из родных у него нет. Ты его не бойся. Он знает, что, если напакостит, получит "деревянный бушлат". Мне почему-то кажется, что Митиленич здесь не появится, он рассчитывает взять тебя в другом месте. Захотел бы, давно взял. Разве нет?.. Тут что-то непонятное. Когда он говорил со мной, мне показалось, что его интересовало одно: в каком направлении ты двинешься отсюда.

– Когда он говорил с тобой?

– Третьего дня. Я только вернулся в Сосновку, он заглянул ко мне под вечер. От меня, конечно, ничего не добился. Но я понял, он все время следит за тобой... Я тебе, Гора, не советчик. Ты знаешь мое правило: вдруг мой совет окажется дурным, что тогда? Ты поумнее, решай сам. Мое дело доставить тебе костыли, билет уже куплен. Хочешь бери, а нет... как знаешь. Костыли и билет, считай, через пару дней...

– Если до этого Митиленич не явится по мою душу...

– Не думаю. В общем, тебе лучше знать!

– Хаби, окажи мне еще услугу. Купи второй билет, но в другой вагон... Мягкий. Еще один билет, понимаешь... На тот же поезд, но в другой вагон, спальный или мягкий... Скажи-ка, спальные вагоны сцепляют один за другим?.. Не обращал внимания?..

Хабибула, пожав плечами, пробормотал:

– Нет, не обращал... А если даже так, что из того?

– Ровно ничего!.. Достанешь?

– Достану, начальник станции мой кореш!.. Погоди, откуда такие цацки-шмотки?

– Потом скажу!

Ночью Гора крадучись вышел из хижины, долго слушал тишину, потом направился к проселочной дороге, которая вывела его из тайги, но не прошел и сотни метров, как боль вступила в поясницу. Отдохнул, сторожко прислушиваясь к звукам, вышел на дорогу и свернул направо, к железнодорожной магистрали. Дорога пошла под уклон, идти стало легче, и вот наконец в лунном свете блеснули рельсы. Полотно было совсем близко, как он и прикидывал по грохоту проносящихся поездов. У Горы сперло дух, на какое-то мгновение отключились все чувства, разум, он замер, потом громко, грязно выругался, погрозил рельсам кулаком и, разразившись хохотом, опустился на землю. Из глаз его текли слезы...

Гора сидел и плакал. Он и не помнил, когда плакал в последний раз, наверное, в юности, а потом раза два-три, когда терял самых дорогих людей. Отведя душу и успокоившись, он посмотрел на косогор, с которого спустился, прикинул: взбираться будет труднее, нагрузка придется на суставы - и повернул обратно к дому.

Хабибула пришел на третью ночь, принес костыли, американский кейс и конверт. Поболтали, договорились о пароле, если понадобится помощь Хабибулы, обнялись. Хабибула прихватил с собой старые костыли и все, что указывало на присутствие здесь Горы, и ушел со слезами на глазах. Гора прислушался к скрипу шагов друга, запер дверь и спустился в подпол. В конверте были деньги и два билета в разные спальные вагоны.

"Поезд мой послезавтра, в двадцать три часа двадцать минут. До полотна идти полчаса... Рельсы! Считай, час... Точно. По шпалам до Сосновки семь километров, стало быть, часа два с половиной, никак не меньше. Пожалуй, все три! Итого четы-ре часа. Значит, я должен выйти в двадцать один час двадцать минут... Правильно ли я сделал, купив билеты в спальный вагон?.. В прежние побеги такой шаг оправдывал себя, они искали беглецов или в трущобах, или среди тех, кто сторонится людей. В Белоруссии я никого не сторонился и даже выступал на официальных собраниях. Я шел четыре года и три месяца. Для того периода время почти рекордное... Да, поездка в спальном вагоне!.. Небольшой рюкзак, кейс, костюм и подходящая одежда! Вид у меня будет, прямо скажем, экстравагантный - богатый старатель едет подлечиться! Легенда ничего, сойдет... В который раз ты обходишь вопрос: кому и зачем ты нужен таким, какой ты есть?! Не увиливай, говори!.. Что говорить? Я уже сказал: "Настал час уходить, Гора!" Но это не значит, что отойти я должен сегодня или завтра..."

Чем больше старался Гора отделаться от этого вопроса, тем настойчивее требовал ответа вопрос. Размышляя над ним, Гора все больше мрачнел. От природы веселый и жизнерадостный, он чувствовал: сердце его сжимается, сознание кренится, как тонущий корабль. Меряя шагами комнату, он вдруг увидел себя как бы со стороны. Cгopбленный, скукоженный - неприглядное зрелище. Он расправил плечи и зашагал, выпрямив спину, как, собственно, и ходил всегда, всю жизнь. Ему пришлось несколько раз одергивать себя, распрямлять ссутуленные плечи. В конце концов, прискучив самобичеванием, он махнул рукой, перестал метаться по комнате и время, остававшееся до выхода, использовал на размышления о ловкой комбинации с двумя билетами в спальном вагоне. Вопрос, оставшийся без ответа, по-прежнему мучил его...

"Это, наверное, депрессия, отрицание эйфории. Напряжение чувств, как правило, завершается срывом, физическим недомоганием и душевной расслабленностью".

Гора осмотрел хижину, не оставил ли в ней следов. Перекинул через плечо рюкзак, взял кейс и вышел. "Запер дверь, ключ положил на прежнее место. Постоял, вслушиваясь в ночь, и пошел той же тропкой, которая вывела его накануне на проселочную дорогу.

Место было голым, луна выстлала серебром окрестность. Гора вышел на дорогу. Насторожился. Прогрохотал состав. Гора не двинулся с места, пока не стих вдали перестук колес, потом встал на костыли и легко, чуть ли не вскачь, спустился с косогора. Только войдя в лесозащитную полосу, он присел отдышаться.

"Сколько осталось?.. Чертова насыпь, до чего крутая!.. Одолею ее, и я на рельсах! Откуда это чувство тревоги, беспокойство... Может, интуиция?.. Со мной это бывало и прежде. Вроде все рассчитано, предусмотрено, а душа не лежит, какая-то невидимая сила держит тебя, не пускает, но ты, отмахиваясь от предчувствий, берешься за дело и сталкиваешься с неодолимыми препятствиями... Может, и так случится... Ладно, что она мне диктует, эта интуиция или как там ее?.. Поскольку мы приняли версию, что Митиленичу все известно, включая вагон и место, то в ближайшие несколько часов единственная опасность - это он..."

В это время Митиленич, укрывшись по другую сторону насыпи в такой же лесозащитной полосе, размышлял: "Может, я что-нибудь напутал? Значит, так. Глеб сообщил мне, что Гора вышел из дому! Поезд на Челябинск, отправляется в двадцать три часа двадцать минут. Гора должен пройти на костылях шесть-семь километров. Это два с половиной-три часа, не опоздает. Теперь. Хабибулин купил билет, который я ему подсунул, - девятое купе, нижнее место. Верхнее мое, билет у меня в кармане. В Омске Хабибула получил перевод из Тбилиси и Уренгоя. Сумма мне известна. Костыли и кейс куплены там же. Во что одет Каргаретели, знаю. Он должен выйти к железнодорожному полотну по проселочной дороге. К полотну он выйдет по двум причинам. Первая: надо полагать, что сесть на рельсу - его мечта со дня побега, это точка крайнего напряжения сил. Вторая: одет он чистенько, не станет ходить по грязи, пойдет по шпалам... Вот и он, поднялся... Смотрит в мою сторону! Неужели чувствует, что я здесь?.. Сел, лицом ко мне, смотрит на меня!.. Могу поклясться, он знает, что я здесь!.."

Гора не сводил глаз с леса, где, как он полагал, сидел в засаде Митиленич. Послышался шум поезда. Грохот нарастал. Гора сошел с полотна, пропустил состав, сел спиной к Митиленичу.

"Вот мы и пришли, Гора, сели на рельсу!.. Добились своего. Ты свободен, сидишь на рельсе - почему нет радости?.. Этот вопрос я задавал себе после каждого побега. Я никогда не испытывал радости, а теперь вдобавок ко всему у меня такое чувство, как если вдруг проснешься и обнаружить, что тебя дочиста обокрали, даже исподнего не оставили! Поднимется в поезд Митиленич, и баста. Рассуждай тогда о своем стремлении к свободе! Сколько сил положено, сколько испытаний пройдено... Не будет этого, брось, ты сам прекрасно знаешь, где он возьмет тебя. А насчет того, чтобы украсть... Никто не украдет того, чего ты добился. Это свершение! Пусть последнее, но из всех твоих свершений самое тяжелое - не надо чересчур скромничать. Даже если тебя убьют, то, что сделано тобой, не пропадет, оно останется людям... Ладно, ладно, брось высокопарный вздор..."

В наушниках сквозь шипение послышался голос Глеба: "Я еду, уже в машине!"

Митиленич, не отвечая, выключил рацию и ушел в свои мысли: "Допустим, Каргаретели знает, что я здесь, тогда чего он мешкает? Ждет, что я поднимусь в вагон и возьму его?! Может, он смирился с мыслью, что ему придется вернуться в лагерь, пройти через следственный изолятор? Что еще может быть? Он говорит, что имел три побега, этот - четвертый. А те два забыл, когда удирал один раз от оперативника, другой - от милиционера, и прямо на улице... Не прибедняйся, братец, этот побег шестой!.. Что ему на сей раз было бежать? Мокрых дел за ним нет, он не шпион, ему не надо бояться, что раскроется преступление. Что же тогда?! Я устал думать об этом! Попробую стать на его место. Беглец в Грузию вернуться не может возьмут не только его, но и тех, кто даст ему убежище; осесть где-нибудь в других краях тоже не дважды два, нужны деньги, присмотр - здоровье пошатнулось, возраст не тот... Во всяком случае, он так думает... Допустим, у него есть сбережения и он рассчитывает на них. Но такой путь, испытания, крайнее напряжение сил измотают кого угодно! Он что, идиот? Нет, братец, не возводи на него поклепов, он человек достойный! Не было у него другой корысти, кроме как уйти в побег и сесть на рельсу. Вот и сидит на рельсе, ждет меня: "Митиленич, я сделал свое дело, теперь твоя очередь, бери меня!" На-кася выкуси! Мы должны встретиться. Я колебался, брать тебя или нет; я даже примирился с мыслью об одинокой старости, были на то причины, так сказать, семейные! Но теперь этот вопрос снят - мы с женой уедем, станем жить на берегу Черного моря, а копию документа, который принесла Мара, я вставлю в рамку и повешу на самое видное место среди моих грамот!.. Служба есть служба! Э-э, встал и снова сел!.. Опоздаешь на поезд, да и я замерз... Внимание, Митиленич! Вдруг бросится под поезд, может такое быть?.. Почему бы нет? Ты же сам говоришь, у него другой корысти не было, кроме как уйти в побег и сесть на рельсу!.. Если так, мне хана... Почему? Я же нашел его!.. Жаль, такой человек!.. Человек человеком, а как же мой план?! Нельзя... Встал, встал, идет! Пусть идет, не станем мешать".