И вся эта кровавая дрянь

(История детектива Кэла Мак‑Дональда)

Когда я очнулся, Эль Борода де Психо уже пытался отпилить ржавым скальпелем кусок моего бедра. Штанину он разрезал, и сочная мясистая часть была в полном его распоряжении.

Скальпель уже прижался к моей плоти, но тут он остановился, увидев, что я открыл глаза.

Все, чувак, ты покойник.

Вот ведь тупые каннибалы.

Все началось несколько дней назад, когда мне позвонил парень, который говорил с парнем, который знал ту леди, которая упоминала, что семья ее брата пропала на пустынном участке калифорнийского хайвея.

Я все это выслушивал, потому что парень – первый в цепочке – попался придурочному вампиру, а я спас его задницу, пристрелив тварь до того, как она разорвала его на части. Вот он и позвонил отблагодарить.

– До сих пор не могу поверить в случившееся. – У него был тонкий визгливый голос, который вызывал желание стукнуть его молотком.

– Ну так поверь и успокойся! – рявкнул я, пытаясь от него отвязаться.

Ну не нравится мне идея такой дружбы. Я тебя спас. Скажи спасибо и вали на фиг. Все, точка.

– Мистер Мак‑Дональд, я просто не знаю, как вас отблагодарить.

– Рад был помочь.

И все, я заткнулся. Если он собирается продолжать тему, пусть ноет в пространство. Мне есть чем заняться. У меня пачка болеутоляющих ждет не дождется вдумчивого поедания.

– Но есть кое‑что еще…

Твою мать. Начинается.

– У меня есть друг, который встречается с одной леди, и вот она говорила, что ее семья так и не приехала домой, отправившись из Вегаса в Лос‑Анджелес.

Я уперся лбом в столешницу.

– Позвони в полицию. Это пропажа людей. А я занимаюсь только странными делами.

– Но она так об этом рассказывала, что… Это очень и очень странное дело.

Как же я хотел от него избавиться!

– Как зовут леди, номер ее телефона?

– Я… сейчас посмотрю.

Его визг гулял по остаткам моих нервов, как ржавая бензопила.

– Келли Хьюджс. Она живет в Глендейле.

Он дал мне номер и снова поблагодарил. Я пожелал ему всего хорошего и повесил трубку. Вот же хрен.

На девяносто процентов моя деятельность зависит от чутья. Вот почему я взялся за дело визгливого поросенка. У людей тоже есть чутье на странное и сверхъестественное. Они подсознательно понимают то, чему изо всех сил сопротивляется сознание.

Меня всегда спрашивают, почему только я могу видеть чудищ и монстров в темных уголках мира, и я всегда отвечаю, что это из‑за чутья. А еще из‑за того, что меня не раз и не два гоняли по всему городу уроды и монстры, так что мне хватило примеров, чтобы понять: есть дрянь, которой наплевать на все законы логики. Вот взять и наплевать.

Я подъехал к дому Келли в Глендейле. Жила она в такой же испанской аптечке, как и я, вот только ее домик был опрятным и чистым, оградкой служил белый штакетник, а под окнами висели контейнеры с цветами. Меня от этого затошнило.

Женщина оказалась приятной. Сказала, что ничего не слышала о своем брате Андре, его жене Дебре и об их сыне, восьмилетием Дуге, после того как несколько дней назад они сказали, что скоро приедут. Ехали они на серебристом фургоне «вольво 2004». На звонки не отвечали. Она пыталась обращаться в полицию, но там были больше увлечены поеданием пончиков, и леди призналась мне, что готовится к худшему.

Вроде бы обычное дело, но мое вышеупомянутое чутье сигналило о том, что оно как раз серьезное. Семьи не исчезают вот так, на шоссе посреди ночи. Я выспросил у нее нужную информацию, взял описания внешности и номера телефонов. Ну, как положено. И понял, что могу начать с отслеживания банковских карт и звонков, чтобы определить, где именно пропала семья.

В полиции работают тормоза. Последний раз Андре Хьюджс пользовался кредиткой на дальней заправке на хайвее № 15, между Лос‑Анжелесом и Вегасом. Что меня заинтересовало, так это сумма. Он запросил 40 баксов, но так и не снял. Либо что‑то случилось и их обманули, либо продавец решил, что деньги им не нужны. Так или иначе, а я чуял проблемы.

В ту же ночь я прогнал «нову» по всему пути. Партнера брать не стал, у него была назначена встреча с какими‑то гулями, недавно приехавшими из Европы в Лос‑Анджелес. В последнее время наблюдался неслабый наплыв дружелюбной нежити. Следовало бы это прояснить, но, честно говоря, мне было плевать, пока они никого не съели.

Путь оказался длинным и скучным. На дороге почти не было других машин. Середина недели и поздно, не самое горячее время для езды в Вегас. Я проглотил пару амфетаминок, кодеин, чтоб не дергаться, и заполировал все это виски и самокруткой.

От такого коктейля в голове зазвенело; ночь в пустыне, холмы вдали и широкая пустая трасса заиграли яркими цветами, и меня пару раз тряхнуло по делу, особенно когда я увидел старую заправку с древними насосами и забегаловку, больше похожую на декорацию к «Гроздьям гнева».

За ней, почти скрытый проржавевшим пикапом, стоял серебристый вагончик «вольво». Я смог рассмотреть калифорнийские номера и багаж, все еще прикрученный к крыше.

Следовать своему чутью. Соединять точки… Похоже, то, что я делаю, недоступно большинству копов. Они тратят уйму времени на поиски следов, и в это время люди умирают. Позорище.

Я остановился у фронтона. На вывеске корявыми красно‑белыми буквами было написано: «Копченое мясо и барбекю Джуниора». Чуть ниже висела табличка «Работает кондиционер».

Я вошел и сразу учуял запах крови с примесью соуса для барбекю. Стойка продавца была грязной, ржавой и мерзкой. Несколько столов, таких же грязных, соседствовали с ржавыми стульями. И тишина, как в могиле. Я оглянулся и заметил за разделочным столом вход на кухню.

Подошел. Вынул пистолет. Кроме запаха крови и жужжания мух, я ничего не чуял.

А когда вошел, обнаружил две вещи. Женщина и мальчик – из семейства Хьюджс, видимо, – сидели, привязанные к газовой трубе. То, что осталось от их отца, Андре Хьюджса, было прикручено к столу. С него сняли одежду и кожу, от грудины до ног, из ягодиц и бедер вырезали большие куски мяса.

Но хуже всего было то, что он все еще жил. К носу Андре крепились пластиковые трубки, воздух нагнетался в легкие, которые я мог видеть под ободранными ребрами. В руке торчала капельница, явно с обезболивающим.

Это я увидел. А стоило мне сделать несколько шагов в комнату, как я почувствовал жуткий взрыв боли в затылке. Знакомое ощущение. Меня ударили чем‑то вроде гаечного ключа. Что, естественно, швырнуло меня вперед. Я выронил пистолет и смог лишь немного повернуть голову, чтобы заметить огромного мужчину с длинными светлыми волосами, усатого, в яркой гавайке. В руке он сжимал разводной ключ.

Я еще успел подумать: «Боже, меня убьет дебил‑переросток», а потом ключ снова опустился и ударил меня над бровью. Я рухнул на пол и погрузился во тьму.

Что и возвращает нас к началу истории.

Не знаю, сколько я провалялся без сознания, зато, когда пришел в себя, понял, что мои брюки распороты, а дебил в гавайке собирается сделать надрез у меня на бедре. Остановило его только то, что я открыл глаза.

Руки были связаны у меня за спиной. Он приковал меня к трубе примерно в метре от мамы Хьюджс и ее сына. Папаша отключился на залитом кровью столе.

– Ну и какого черта ты делаешь? – хрюкнул я.

Эль Борода уставился на меня. Белки глаз у него были желтыми, зубы гнилыми, с черными ободками у самой десны.

– Ты недолго валялся, – сказал он почти спокойно.

Резать он не спешил, но скальпель все так же упирался мне в ногу. Стоит мне пошевелиться, и рана обеспечена. Я решил не рисковать.

– Ну… и как давно ты ешь людей?

Его, похоже, остановил мой вопрос. Видимо, никто никогда его ни о чем не спрашивал.

Поэтому он слегка отодвинул скальпель. Меня накрыло волной облегчения и тошноты. Перебрал я в машине. И перед глазами все плыло.

– Всю жизнь, – тихо сказал он. Языку него заплетался. – Мой Па научил меня готовить.

Теперь, заговорив, людоед выглядел как пятилетний дебил, который не знает, что ему делать. Он грустно на меня посмотрел, потом, похоже, очухался и заглянул мне в глаза.

– Я от этого становлюсь сильнее. Я ем людей и ем их души. Так говорил Па. Он съел Ма, а потом сказал, что теперь ее душа останется в нем насовсем.

– Да ну?

Людоед в цветастой гавайке смущенно кивнул. Я покосился на его пленников. Мать не шевелилась. Наверное, вырубилась, увидев, что с ее мужа живьем сняли кожу. Паренек был в сознании. Его глаза были широко распахнуты, но смотрел он не на умирающего отца, а на убийцу. Мальчишка смотрел на него, запоминал и явно планировал месть, которую вряд ли мог осуществить.

– Почему бы тебе не отпустить семью? – предложил я. – Можешь меня съесть. Моего мяса тебе хватит на месяц.

Идея ему не понравилась. Он яростно замотал головой и сжал скальпель покрепче.

– Нет, нет, нет, нет, нет.

Я кивнул.

– Уверен?

– Я сказал: нет!

Ясно. Требовался новый подход. Этот придурок явно заколебался. Осталось правильно разыграть карты. Мне нужно было заставить его говорить.

– Ладно, прости, – тихо сказал я. – Я просто никогда не встречал парня, который торгует сэндвичами с человечиной.

Бородач присел на корточки. Его голова переходила сразу в плечи, шеи у идиота я не заметил. Выглядел он как арбуз с руками и ногами, обряженный в кричащую рубашку с рисунком из ананасов. Он сел на пол, скрестив ноги, и я заметил, что его сандалии и носки покрыты, засохшей кровью, волосами и грязью.

Он хотел поговорить. А я отчаянно жалел, что у меня в голове коктейль. Мало мне сотрясения мозга, которое этот поганец устроил, так еще и таблетки с виски явно плохо сочетались. Чувствовал я себя преотвратно.

– Я не торгую человеческим мясом.

Разговаривал он спокойно. Светлые волосы, густые и вьющиеся, были сбиты в колтуны и тоже покрыты кровью и грязью. Кожа на лице была загорелой, а борода и усы выцветшими. Руки напоминали варежки, из которых торчали пальцы‑сардельки. Я старался не думать о том, что эти руки могли делать.

– Что значит «не торгуешь»? – спросил я, чтобы потянуть время.

Борода покачал головой.

– Человеческое мясо только для личных нужд, – гордо сказал он. – Посетителям на барбекю идет свинина и говядина.

– А почему? Человечина слишком изысканна для покупателей? Им ведь тоже может понравиться, знаешь ли.

– Па говорил, что человечина только для нас, для тех, кто знает истину.

Последнюю фразу он произнес неуверенно. Словно попугай, когда‑то заучивший слова.

У меня кружилась голова. Я с трудом заставлял себя оставаться в сознании. И понятия не имел, о чем говорить с людоедом.

Больше всего мне хотелось взять молоток и разнести ему череп. Чтобы хоть немного отплатить за кровавые шишки на моей голове.

Пытаясь его заболтать, я работал над замком наручников при помощи маленькой проволоки, но мне мало что удавалось. За спиной убийцы миссис Хьюджс начала приходить в себя. У нее затрепетали веки. А вот мальчишка смотрел все так же, прямо и без выражения. У него был шок. Если ему не помочь, психика может не выдержать.

Убийца уселся на пол и, несмотря на бойню, которую он устроил в этой комнате, казался теперь всего лишь ребенком‑переростком. Он даже похлопывал себя скальпелем по ноге, как малыш шлепает совочком в песочнице.

– Что с тобой, Психо? – спросил я. – Подавился мясом их папочки?

– Со мной никто никогда раньше не разговаривал, – честно сказал он. – Они всегда только кричали.

– Ну, это, наверное, потому, что ты их убивал.

– Ага, наверное.

Я кивнул в сторону папы Хьюджса на столе.

– Ты с ним уже закончил?

Эль Борода оглянулся через плечо на освежеванного человека, потом снова на меня.

– Ты мне помешал. И теперь он испортился. Надо было начать с леди или ребенка. Ребенки вкусные, если их не закармливали сахаром все детство. Но даже если закармливали, они все равно вкуснее взрослых.

Убийца обернулся через правое плечо, в сторону женщины и мальчика. Дебра Хьюджс уже полностью пришла в себя и осознала происходящее. Теперь она смотрела на окровавленное, изувеченное тело мужа и быстро и глубоко дышала. По щекам катились слезы, и, даже несмотря на кляп, ей удавалось производить много шума. Слишком много шума. Убийца продолжал на них смотреть. Нужно было отвлечь его, пока он не начал отрезать куски и от них.

Я оглядел комнату. Перед глазами все плыло, десны онемели. Я был в плохой форме. О чем я только думал, мешая таблетки с выпивкой? То есть я всегда так делал, но с ударами по голове коктейль никак не хотел сочетаться. Вообще никак.

Я уставился на оплывшего убийцу в рубашке с ананасами, прикидывая свои шансы. Он посмотрел на меня, потом на женщину с сыном, потом снова на меня. Не знаю, числился ли я вообще в его меню, но идея уже забрезжила. Плохая идея, но все же лучше, чем никакой.

– Эй, Психо, а имя у тебя есть?

Он тупо посмотрел на меня.

– Снаружи. Читать не умеете, мистер?

– Умею.

– Мое имя на вывеске. Мой Па его там написал, когда передавал мне дело.

Я попытался вспомнить вывеску. Получалось плохо, но потом все же дошло.

– Джуниор?

Убийца расплылся в широкой усмешке, и я увидел, как выглядит его рот изнутри. Пещера с черными зубами, белым языком и гнилым мясом. На языке виднелись черные точки, на внутренней стороне губ – какие‑то старые язвы.

– Ага, так меня зовут. – Он почесал щеку и добавил: – Меня, моего Па и дедушку, всех звали Джуниорами.

– Да неужели! А дедуля тоже ел людей?

Джуниор ухмыльнулся:

– Ага.

Он вдруг поднялся и вышел из комнаты. А я вдруг остался наедине с семейством Хьюджс.

И посмотрел на Дебру.

– Вы в порядке? Не ранены?

Ее тут же сорвало в истерику.

– О… боже!

Она закричала.

Я покачал головой.

Женщина замолчала.

Я посмотрел на мальчика. И заметил, что он связан веревкой.

– Тебе удалось ослабить веревку, сынок?

Он тяжело сглотнул.

– Нет.

– Не торопись, но работай. Она поддастся.

Женщину начало трясти. Она была явно на грани срыва.

– Успокойтесь. Ведите себя тихо, лягте на пол, – хрипло прошептал я. – Вы и мальчик. Закройте глаза и пригните головы.

– Мой… мой муж…

– Леди, мы видим его легкие, но они пока движутся. Нужно надеяться на лучшее.

Я услышал тяжелые шаги Бороды. В последний раз посмотрел на Хьюджсов и кивнул. Они нервно кивнули в ответ.

Джуниор, похожий на бродячего кроманьонца, влетел в дверь и остановился, задумчиво разглядывая свою мясницкую. Я закашлялся, чтобы привлечь его внимание.

Он уставился на меня и громко и протяжно пернул. Звук был похож на тот, с которым попкорн сыплется из промокшего мешка. Пустые глаза оставались пустыми, но уголок рта у него подергивался, как собачья нога у приметного столбика. Наверное, это должно было означать улыбку.

– Что ты там делал? – спросил я.

Он хрюкнул и подошел ко мне.

– Забыл закрыть дверь.

– Боишься, что посетители явятся, когда ты будешь кого‑то жевать?

Он наклонился и ударил меня по губам. А потом просто сидел и наблюдал, ожидая, когда я очухаюсь после очередного удара. Когда мне удалось изобразить взглядом вопрос «Какого хрена?», он продолжил:

– Я никого не боюсь. Кто приходит сюда без приглашения, тот покойник. Вот так просто. Па всегда говорил, что никто ничего не узнает, если некому будет рассказывать.

Я приподнял брови. На большее меня не хватило. Я догадывался, что так будет, и знал, что пришло время претворять в жизнь мой единственный план.

– Плохо, – пробормотал я. Не соображая, что именно я имею в виду.

Людоед довольно рассмеялся.

– Для тебя плохо, тупой козел!

Я решил не заострять.

Он смеялся, а я возился с замком наручников на запястьях. Слабость и отупение мешали, зато обезболивающее врубилось на полную, и я воспользовался этим, чтобы рвануть руки. Сил хватило бы на то, чтобы сломать запястья. Я рухнул на пол. Труба двинулась. Или это комната зашаталась перед глазами. Так или иначе, что‑то поддалось.

Его смех перешел в хриплый кашель, и он снова начал коситься то на меня, то на женщину. Больше всего меня волновали звуки, которые издавал его живот. Громкое урчание. Если бы меня спросили, я сказал бы, что в животе у людоеда урчит от голода. Не тот звук, который хочется услышать.

А потом он облизал губы, поймав нитку слюны желтым языком.

Он был голоден.

Я сделал свой ход.

– Похоже, тебе нужно мясо, Джуниор.

Он посмотрел на меня так, словно я прекрасно его понял.

– Мне нужна сила. Мне нужна еще одна душа.

Я поерзал.

– Так почему бы не съесть меня?

У Бороды отвисла челюсть.

– Что?

– Я тут самый сильный. И душа у меня наверняка крутая, – объяснил я. – Съешь меня.

Джуниор взял скальпель со стола. А я даже не заметил, когда он его туда клал.

– А ты, похоже, и вправду в этом разбираешься.

– Типа того.

Людоед вернулся к созерцанию моей ноги. Натянул и разрезал ткань штанов, чтобы добраться до бедра. Убрал ошметки, чтобы не мешали.

А потом прижал скальпель к мясистой части бедра под суставом и сделал надрез примерно в четверть дюйма внутрь моей ноги. Я закрыл глаза и стиснул зубы. И завопил, точнее, взвыл, когда почувствовал боль. Обжигающую. Даже сквозь наркотическую завесу проняло до самой печенки.

Но этот разрез был всего лишь подготовкой. Он отложил скальпель и вытер рану мокрой тряпкой, уже пропитанной чьей‑то кровью. И потянулся за чем‑то похожим на домашний резак для сыра. За длинной проволокой, натянутой между деревянными зубцами.

«Боже, – подумал я, – это сработает лучше».

Людоед взял резак за ручки и натянул проволочную струну. Я напрягся, дернув руки из наручников, и по запястьям потекла кровь. Просто, я знал, к чему движется дело, и не мог сдержаться.

Чтобы не ударить урода в лицо, понадобилась вся моя сила воли. Я не мог рисковать. Я все еще был в наручниках. Ударить его я мог, но тогда последним смеялся бы уродец. Нужно было сидеть и терпеть.

Он погрузил проволоку в разрез на моей ноге и вонзил ее в мою плоть в натянутом состоянии. Я сжался. Он убедился, что проволока как следует вошла в рану. Больно было так, что меня начала бить дрожь.

– А теперь не шевелись, – сказал он.

И дернул!

Проволока быстро и чисто вошла в мою плоть, как разогретый нож входит в масло. Вошла примерно на дюйм. Худшей боли я в жизни не испытывал, но мне удалось не дернуться.

Я зажмурился и стиснул зубы, пытаясь удержать крик. А когда открыл глаза, увидел, что именно я чувствовал. Я увидел убийцу, который изо всех сил тянул ручки на себя. И почти закончил работу. Ему остался последний рывок.

После которого кусок моего филе отделился от ноги.

– Вот! – воскликнул Джуниор, словно добившись чего‑то важного.

Я отвернулся. По щекам катились слезы. Боль была невыносимой.

Джуниор отбросил окровавленный инструмент и аккуратно поднял полоску мяса. Она покачивалась в его руках. Веса в ней было порядочно. Все мои силы ушли на то, чтобы не сблевать. Меня тошнило, голова кружилась, перед глазами плыло.

В руках убийцы болтался кусок моей плоти, примерно пятнадцать на семь сантиметров. На моей ноге истекала кровью соответствующая рана.

Думать почти не получалось. Я поднял голову и попытался заговорить, но понял, что не могу разжать сцепленные зубы.

Потом получилось.

– И что теперь, Джуниор?

– Приготовлю и скушаю стейк, – ответил он, глядя на мясо в руках.

– Приготовишь? – выплюнул я. – Ты что, девчонка?

Это его расстроило. Он чуть не уронил кровавый кусок на грязный пол и обиженно вздернул подбородок.

– А что такое?

– Да то, что все знают: если человечину готовить, она потеряет всю полезность, – с трудом выговорил я.

Больше всего мне хотелось завопить. Завопить, срывая горло, и проломить ему череп. Я представил, как бью его трубой по голове, как душу, смыкая руки на его шее, пока он не сдохнет. Ощущение его шеи под пальцами было почти реальным.

Людоед смотрел на мое мясо, мою кожу. Смотрел так, словно его всерьез взволновали мои слова.

– Правда? – спросил он.

– Насколько я знаю.

Джуниор схватил тарелку с полки и положил на нее окровавленное мясо, приглядываясь к нему. За его спиной находилась газовая плита, на которую он косился, если не смотрел на меня или на Хьюджсов, которые притворялись опоссумами, несмотря на мои вопли.

А я висел на тонкой ниточке сознания между передозом и болью в ране. И начинал сомневаться в действенности моего Плана. Мне показалось, что сумасшедший ублюдок не поддастся.

Джуниор потыкал пальцем мой волосатый и кровавый стейк.

Ты уверен? Па говорил, что еду всегда нужно готовить.

Я кивнул, пытаясь скрыть боль.

– От температуры из мяса уходит душа.

– Правда?

– Правда. – Я понятия не имел, что несу.

Джуниор секунду поразмыслил, потом поставил тарелку и пошел к ящикам. Откуда, к моему огромному облегчению, выудил вилку и нож. Пришло время узнать, повернулись ли дела к лучшему или я опять облажался.

Я не хотел смотреть, но просто не мог отвести взгляд от куска моего же мяса. Людоед проколол вилкой краешек и начал работать ножом, отделяя небольшой и относительно безволосый кусочек, чтобы попробовать. Мясо трепыхалось на вилке, которую он отправил себе в пасть.

Жевал людоед примерно минуту, перекатывая мясо из стороны в сторону, а потом с громким звуком проглотил. Клянусь, я почти чувствовал, как моя плоть сползает вниз по его глотке.

Он обвел комнату мечтательным взглядом, как гурман, прислушивающийся к себе, и начал отрезать следующий кусочек.

– Ну и как я? – Мне было больно и тошно, но сарказм все‑таки удался.

– Мясо вкусное. – Он причмокнул. – Жуется.

Меня тошнило. Я опустил глаза на овальную рану на бедре, из которой хлестала кровь. Ногу жгло, как огнем.

Джуниору я, похоже, действительно понравился, потому что он начал нарезать остаток филе равномерными полосами, которые мог легко прожевать. Я наблюдал, как он ест такую полоску, тщательно перемалывает зубами, жмурится и тянется за следующей. Каждую он тщательно пережевывал вместе с кожей и волосами. И глотал с абсолютно непроницаемым лицом.

Я посмотрел на мальчишку Хьюджса. Его голова была опущена, но я видел, как он двигает руками. «Хороший мальчик, – подумал я. – Разбирается с веревками».

Джуниор проглотил последний кусочек и вылизал тарелку. Я наблюдал за ним, выискивая нужные мне признаки. Казалось, он вел себя так же, как раньше… Но нет. Я видел, как бегают его глаза, как он недовольно трет лицо.

Джуниор улыбнулся и повернулся ко мне. Вот тут‑то я и убедился, что мой идиотский план сработал. У меня‑то была годами наработанная толерантность к болеутоляющим, наркоте и виски, а вот Джуниору гремучая смесь оказалась в новинку.

Он поплыл.

Его торкнуло от моего мяса.

Я оказался токсичным.

Джуниор, спотыкаясь, поплелся вперед, потирая лицо и хихикая. Выглядел он как полный придурок. На расстояние удара он еще не подошел, но главного я добился.

– Ну и как впечатления, Джуниор? – спросил я. – Готов к новой порции?

Борода опять рассмеялся и уставился на меня как на лучшего друга. Я попытался сделать вид, что мне это льстит, но удержать себя в сознании было не легче, чем устроить родео на свинье, и все силы уходили на это. Я мог вырубиться в любую секунду. Нужно было спешить.

– Давай, большой парень. Тебе же наверняка мало того кусочка!

Джуниор рассмеялся и поднял вилку и нож. Его шатало из стороны в сторону, глаза стали влажными и с трудом открывались, и с каждой секундой его все больше забирало. Он чуть не выколол себе глаз при новой попытке потереть лицо.

Я лежал и ждал, когда он ко мне подойдет. И, дождавшись, раскрыл глаза пошире и прицельно ударил его по яйцам здоровой ногой. Так сильно, что почти услышал звук чего‑то лопнувшего.

Он согнулся пополам, уронив нож и вилку. Нож попал прямо на мою несчастную ногу.

Больно. Чертовски.

Джуниор рухнул на пол передо мной, сжался в комок. Его тошнило пеной. Я посмотрел на мальчишку Хьюджса. И он, и его мать приподнялись. Мальчишка уже освободил одну руку и теперь развязывал вторую. Я подмигнул ему.

– Можете снова закрыть глаза, – сказал я им, занося ногу над головой Джуниора.

– Не надо!

Я замер.

Парнишка Хьюджс уже освободился. И лихорадочно выпутывался из последней веревки. Я опустил ногу на пол.

И смотрел, как он подходит к телу отца, лежащему на столе. Голова парнишки едва возвышалась над столешницей. И я не могу описать боль, которая затопила его глаза, когда он понял, что отец больше не дышит. Обнаженные легкие не шевелились.

И я никогда раньше не видел, чтобы горе с такой скоростью сменялось ненавистью. А ведь я видел немало таких перемен. Мальчик посмотрел на убийцу, валявшегося на полу, затем на выставку его инструментов. Выбрал себе небольшую помесь молотка с топором, нечто (теоретически) хирургическое, и подошел к Джуниору, который ни черта не осознавал, кроме боли в отбитых яйцах. Через несколько минут голова Джуниора будет расколота.

– Эй, парень, – пробормотал я.

Мальчишка поднял на меня глаза. Белые от ненависти.

– Чего?

– Ты уверен, что хочешь это сделать? Потому что если нет, то я сам могу с ним покончить.

Мальчишка с размаху опустил тупую сторону инструмента на череп Джуниора с такой силой, что обутые в сандалии корявые ноги людоеда взлетели в воздух.

– Уверен, – сказал он.

Ну, думаю, что я не смог бы его остановить – даже если бы захотел. Он бил и бил, вкладывая в это всю ярость и боль.

Понадобилось около десятка ударов, таких же сильных, чтобы людоед перестал дергаться.

Его голова превратилась в месиво из волос и осколков костей. Мальчишка Хьюджс уронил молоток на пол. Он закончил. Он отомстил.

Когда мальчик посмотрел на меня, я заметил, что его глаза спокойны. Он увидел наручники и без вопросов начал обыскивать карманы Джуниора. Нашел ключи и подошел ко мне. Снял с меня наручники.

Я не стал – точнее, просто не смог подняться сразу. Я просто сидел и ждал, когда к рукам вернется чувствительность, глядя, как мальчик развязывает свою мать.

Вот и все. Дело было закрыто.

Я проторчал в той забегаловке достаточно, чтобы убедиться, что с остатками семейства Хьюджсов все в порядке. Я накрыл тело убитого покрывалом и провел Хьюджсов через зал, чтобы им не пришлось смотреть на трупы.

По пути обчистил кассу. Наскреб сорок шесть долларов и двадцать семь центов. Чуть больше затрат на бензин.

Я не стал дожидаться копов. Какой смысл? Псих был мертв. Из всех вопросов только один остался без ответа: каким таким хреном на главном шоссе могла столько лет орудовать династия психопатов и почему этого никто не заметил, не проверил?

Копы, как я уже говорил, тормоза. Они не видят того, что у них под самым носом, потому что не хотят верить в то, насколько все может быть плохо.

Мы живем в жутком, темном, страшном мире. Можете себе представить, что случится, если копы поверят в монстров? Знаете, а они ведь верят. Порой самые страшные монстры – это люди.

Date: 2015-10-18; view: 302; Нарушение авторских прав