Стейси и ее идиот. Знаете, мне следовало повернуться и уйти сразу же, как только толстяк упомянул о том, что знаком с бандой с 18‑й улицы

Знаете, мне следовало повернуться и уйти сразу же, как только толстяк упомянул о том, что знаком с бандой с 18‑й улицы.

Не то чтобы меня колыхало, кого он там знает или не знает. Дело было в дурацкой чистой гордости, с которой он выкладывал мне эту незаконную фигню. С таким апломбом о связях с преступностью может трендеть только тот, кто сам всю жизнь провел без контакта с преступностью. Толстяк врал. Свистел, мягко выражаясь, и плевать бы мне на это, вот только мне не нравилось, что этот мешок сала, с которым я знакома три минуты, уже мне врет.

Как будто мне не все равно, где он берет наркотики. Как будто это мое дело. Все должно быть иначе. Деньги. Наркотики. Спасибо. До свиданья. Хорошего дня и не поймай передоз сырного соуса, толстый козел. Но нет, надо вместо этого грузить меня байками о своем приятеле‑гангстере. Ну и в итоге мне стало скучно и мерзко, и я сделала глупость. Я не проверила товар. Даже не открыла пакет. Мне хотелось поскорее свалить оттуда. Глупость. В офигительной степени. Но я могу сказать пару слов в оправдание: во‑первых, я уже девяносто дней была в глухой завязке и не хотела размачивать ее даже пробой; во‑вторых, телефон жирдяя мне дал Паули Бенсон, а с Паули Бенсоном у меня никогда не было никаких проблем. Так что я оборвала эту сухопутную косатку на середине списка людей, угробленных приятелем‑гангстером во времена его блистательной карьеры на 18‑й улице, бросила деньги, взяла пакет и свалила.

Чтобы вернуться в Сильверлэйк, понадобилось минут сорок: какой‑то мудак попытался вырулить налево с Кахуэнга на Франклин и получил удар в бок от ни в чем не повинного «камаро» 92 года. К тому моменту как я вошла и бросила им пакет, Джимми Фитц и Стейси готовы были заплевать друг друга ядом.

Стейси тут же вооружилась зеркальцем, лезвием и соломинкой – ну а что еще имеет значение в такой ситуации? – а вот Джимми с надеждой уставился на меня.

– А сдача? – вопросила эта святая наивность.

И на какой дикой планете Стейси откопала этого идиота? Я из любезности не расхохоталась вслух и протопала в спальню. Несколько часов этим двоим точно будет не до меня.

Стэейси была сестрой моего лучшего друга в Джерси, то есть я как бы обязана была относиться к ней с симпатией или, по крайней мере, пускать к себе жить во время ее набегов на Калифорнию. А вот Джимми Фитц был жопой, которую она случайно подцепила по дороге, и терпеть его я была вовсе не обязана. Так что представьте себе мое счастье, когда его вопли разбудили меня всего полчаса спустя.

– Что за херня?! – орал он. – Что за херня?!

С каждым повтором слово «херня» становилось все громче, и мне удалось сообразить, что обращались ко мне. Это была ублюдочная версия тихого стука в дверь и вежливого «простите, что разбудил, мисс Доннелли, но нам нужно кое‑что обсудить».

Я выползла из постели и даже не потрудилась надеть что‑то поверх топика и трусов. Этот прискорбный факт дошел до моего сонного мозга, только когда Джей‑Фитц прикипел ко мне этим взглядом. Понимаете, этим взглядом. Всю жизнь на меня так пялятся говнюки вроде него. Жаль, что ты лесби, потому что я бы тебе вдул. Козлина. Стейси тоже заметила, как он пялится, и ей это точно так же не понравилось, вот только сейчас ее волновала немного другая проблема. Та, которая заставила ее бойфренда завопить.

Я предположила, что кокс оказался подделкой – джанки редко будят вас по утрам, если им вставило и есть запас, – но все было не так просто. Принесенный мною пакет они распотрошили на кофейном столике, порошок разлетелся, что можно было списать на щенячью радость и нетерпение добраться до главного. А еще разорванный пакет позволял хорошо рассмотреть «подарок от белочки».

Отрезанный палец.

Судя по виду, палец был мужской – волосы над суставом и все такое, – а нож, которым его отрезали, мог бы быть поострее и почище. На пальце оставили золотое кольцо, а это значило, что кто бы ни вложил «подарочек» в пакет, он считал кольцо неотъемлемой частью послания. Это была печатка с перламутровой инкрустацией по черному ониксу. В центре – простой символ вроде заглавной «I», вверху которой завитушки шли вправо, а снизу – влево.

– Я уже видела это, – сказала я.

– Палец? – ахнула Стейси.

– Не глупи, – вмешался Джимми Фитц. – Она говорит о кольце.

– А что, кольцо не на пальце? – вскинулась Стейси.

Да, но этот палец рос, блин, на руке, которая росла из человека, так что это не одно и то же…

Заткнитесь оба, – сказала я. – Я не о пальце и не о кольце. Я о том, что на кольце.

– Этот знак?

– Да, символ.

– А где ты его видела?

– На стене.

– Нарисованный?

– Вроде того, – ответила я.

Я приняла этот символ за знак какой‑то банды. Раньше мне такой не попадался, но в Лос‑Анджелесе новые банды плодились с крысиной скоростью. Тот же знак, что и на кольце, хотя и не настолько четкий… Впрочем, не так уж легко добиться четкости, если рисуешь кровью.

Знак нарисовали на стене над головой трупа, лежавшего на голой сетке кровати во второй спальне дома, где ребята Доминика Кинселла снимали порно. Поборники старого доброго американского трудолюбия могли быть спокойны: съемки не сорвались, их просто перенесли в другую комнату, пока труп добросовестно синел. Апофигеем феерии маразма было то, что дверь в комнату с трупом не удосужились закрыть. Я тогда привезла партию «заряженных» конфеток для съемочной группы и актеров, а в комнату с трупом попала случайно, приняв ее за туалет.

Секунд на пять я просто зависла, уставившись на тело – практически разнесенное пополам выстрелом из дробовика, – а потом меня нашел второй помощник режиссера, вывел и притворил за собой дверь. Он скорчил виноватую рожу, которая больше подошла бы метрдотелю: дескать, «ваш столик освободится только через десять минут», и прижал палец к губам.

– Это что за херня? – тихо спросила я.

– Он был тут, когда мы приехали. Дверь закрыли, чтобы девочки не расстраивались. Мистер Кинселла в курсе.

Ну, блин, если мистер Кинселла в курсе, значит все точно в порядке.

– Вы что, двинутые? – Вопрос был явно риторическим.

– Слушай, – сказал он, – эта херня нас не касается. Ты просто уйди, а? Мы тут пытаемся работать.

И я ушла.

А что еще мне было делать? Крыс в доме Доннелли не растили.

Но и гребаных идиотов тоже. Я неплохо провела время на темной стороне города, но теперь завязала. Перестала употреблять. Перестала распространять. Не то чтобы я собиралась найти себе работу, мало ли других интересных способов себя обеспечить, но с того дня я держалась на мелководье. И мне там было хорошо и безопасно, я три месяца была в завязке, пока не появилась Стейси со своим идиотом и не попросила об услуге, поскольку у самих для дела мозгов не хватало. И вот, пожалуйста. Как мило.

– Что это значит? – спросила Стейси.

– Это руна, – заметил Джеймс Фитцджеральд, доктор гребаной философии.

– Офигеть. Золотая звезда Фродо, – сказала я. – Ты в детстве спер у папы альбом «Led Zeppelin IV» и узнал палочку?

– Пошла ты! – Кажется, блудные мысли насчет меня вернутся к нему не скоро.

– Но что это значит? – снова спросила Стейси.

Джимми пожал плечами, покачал головой. Оба уставились на меня.

Я понятия не имела, что означает гребаный символ, но, к сожалению, догадалась, что происходит. Толстый козлина был так занят поглаживанием своего самолюбия и рассказами о дружке‑бандюгане, что дал мне пакет, предназначенный другому клиенту, тому, для кого значение поддельного кокса и пальца с кольцом будут яснее ясного.

– Ответный удар, – сказала я. – Война банд.

Ну вот какими идиотами надо быть, чтобы на следующее утро пойти и потребовать назад свои деньги? Такими, как Фитц и Стейси.

Ага. Вот такими. Нереально кончеными идиотами.

На рассвете они завели машину, накачались кофеином и решимостью и сломя голову погнали объяснять моему новому другу Косатке, что с ними шутки плохи.

А я спала и ничего не знала, иначе привязала бы парочку к детским креслицам, отвлекла мультиками и накормила викодинкой. Но я подумала, что они просто отправились покататься. На пляж или в Китайский театр Граумана. Мало ли где белые обдолбыши могут растаптывать свои шлепанцы до размера сапог Джона Уэйна. Пакет, порошок и палец невезучего ублюдка остались на кофейном столике. Слишком поздно до меня дошло, чего на столике не было – а не было там стикера с адресом Роско Арбакла. Это произошло так поздно, что я успела съездить к Паули Бенсону и попытаться разрулить проблему, в которую мы дружно вляпались.

Паули переехал на лето в дом кинозвезды. По крайней мере так он описывал его знакомым. Нет, дом был хорош, но «звезда» на нем явно экономила. Жилище принадлежало старому клиенту Паули, который сейчас снимал в Торонто несколько картин и клипов одновременно. Уезжал он недель на восемь‑девять, и в это время Паули играл Хозяина Поместья, расплачиваясь за проживание несколькими аптечками, расположенными в стратегических местах вокруг дома, чтобы вернувшемуся Не‑Вину‑Дизелю не было потом грустно.

Было утро, но у Паули веселье не прекращалось. У бассейна бродило множество парней и девчонок. Покупатели и коллеги пили и фыркали. Мне удалось поговорить с Паули наедине, рассказать о проблеме и порадоваться, что он видит все в том же свете, что и я. Он понял, что я и мои придурки – просто пешеходы, попавшие на линию огня, и никаких проблем от нас не будет, мы сыграем честно, вернем мячик в игру и будем держать рот на замке. Паули настолько меня успокоил, что я расслабилась и осталась выпить. Мне даже захотелось пофлиртовать с парой девчонок, которые вроде как «играли в моей команде». Какая‑то испаночка как раз рассказывала мне о своей последней реинкарнации, когда я вспомнила о стикере и вылетела вон.

На обратном пути я уложилась в рекордные восемнадцать минут и сразу же схватилась за телефон. Джамбо поднял трубку после первого гудка.

– Гарольд, – сказал он.

– Это твое первое имя? – спросила я.

Ну, потому что… странно же.

– Да. Кто интересуется?

– Гарольд, мы виделись вчера. Помогли друг другу решить вопрос о розничной продаже.

– Ага. – Очень быстро и очень уклончиво.

– С последним заказом прибыл товар, который не входил в список и превышал мои желания. Я честный человек, Гарольд, поэтому хочу поставить в известность вас и всех заинтересованных: я собираюсь вернуть товар. Я крайне сознательна в вопросах того, что является, а что не является моим делом. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– А‑га. – На этот раз чуть более дружелюбно.

– Сейчас у вас есть на это время, Гарольд?

– А‑га. – И он повесил трубку.

Он не сказал, что у него утром уже были посетители, и это показалось мне добрым знаком. Насколько я знала, идиоты могли потеряться или отвлечься, так что я могла успеть перехватить их до того, как они все испортят. А еще они могли быть мертвы. Доминик Кинселла, или кто там дергал Гарольда за ниточки, мог заслать на его квартиру своих людей, узнав о вчерашней путанице.

На миг я задумалась, не взять ли с собой пистолет. Но о пистолетах я кое‑что знаю. Во‑первых, выходное отверстие больше входного. Во‑вторых, если вы решили избавить мир от своего присутствия, дуло лучше совать в рот, а не прислонять к виску. В‑третьих, не стоит доставать оружие, если вы не уверены на все сто, что вам хватит духу спустить курок. Потому что если духу не хватит вам, его хватит вашим соперникам, а вы отправитесь в специальный уголок ада, где держат тупых мудаков, которым не стоит играть с оружием.

Вот и все. Умножьте на два, добавьте налог, увидите полную цену картины. Ни один пункт не является бесполезной информацией, и ни один не практичен, потому что фиг его знает, как заряжать, взводить курок, целиться и стрелять. Придется мне полагаться на добрую волю и принцип, который гласит: пока у всех есть головы на плечах, недоразумения можно уладить.

Я сдула с несчастного пальца излишек талька, сунула в пакетик, положила пакетик в карман и направилась к выходу.

Гарольд меня разочаровал. Я была вежлива и открыта, я пришла к нему сама, без оружия и с благой целью. А вот он был не один. С ним был еще один парень. Молодой, мускулистый, с волосами, крашеными под Брэда Питта – светлыми на концах и темными у корней. Ага, будем считать, что я оценила. Его мышцы явно были накачаны в спортзале, а не в уличных боях. Камуфляжная куртка и ботинки с железными носками должны были завершать крутой образ. Ага. Крутой. Аберкромби и Фитч отправляются в Багдад.

– Я думала, у нас приватная беседа, – сказала я Гарольду.

– Заткнись, лесба, – мяукнул парень, с головой выдав наметанный глаз и дурные манеры.

Я ткнула его в кадык двумя пальцами, не сводя глаз с Гарольда. Можете считать меня слишком чувствительной. Девушка имеет право обижаться.

Гарольд держался молодцом. Он даже не взглянул на кашлявшего на полу мистера Стероида. Наверное, все не так плохо, как мне сперва показалось.

Не вставай, Мэттью, – сказал Гарольд, награждая меня призраком одобряющей улыбки. – Похоже, леди знает свое дело.

Я сунула руку в карман. Гарольд попятился.

– Я просто хочу это вернуть. – Я сжала пальцы на пакете.

– А почему бы тебе его не оставить?

Гарольд двигался быстрее, чем я ожидала от толстяка. Шокер оказался в его руке еще до того, как я заметила странный жадный блеск в глазах Гарольда. Жало коснулось моей груди, меня тряхнуло электричеством, и я отключилась.

Не знаю, доведется ли вам когда‑нибудь болтаться связанными и с кляпом во рту в багажнике «олдсмобиля», но искренне не рекомендую так развлекаться.

Поездка с самого начала была неприятной, а двадцать минут спустя испортилась окончательно. Судя по всему, машину вывели на грунтовую дорогу, а там и вовсе на нетронутые цивилизацией буераки. Было больно. Но мне было над чем поразмыслить, чтобы отвлечься. Гарольд. Чертов Гарольд! Нужно отдать ему должное: он был долбанным Королем Разводилова. И не только мелкого – этот уродец мистер Мышцы Малибу отвлек меня от босса, – но и крупного тоже. Вся эта фигня с трупом на 18‑й улице наверняка была показушной, маленькой кучкой дерьма, которое не позволило мне прочитать Гарольда правильно и заставило вернуться к нему в лапы. Он передал именно тот пакет, который мне предназначался. Не знаю, почему Гарольд это сделал, но совершенно ясно, что он не тот, кем показался мне сначала. Гарольд игрок. Проблема в том, что я не знаю, какую игру он ведет.

Машина остановилась, и я услышала, как хлопают дверцы со стороны пассажира и водителя. К багажнику приблизились шаги. Солнце пустыни после темноты багажника так резануло по глазам, что я не сразу рассмотрела Гарольда и Мэттью. Оба нависали надо мной, глядя сверху вниз. Бывали в моей жизни моменты и получше. В глазах Гарольда по‑прежнему светилось нездоровое возбуждение, и мне это очень не понравилось. Мэттью тоже был возбужден, но тут уж постаралась мать‑природа. Он расстегнул ширинку, вытащил член и начал его наглаживать прямо перед моим лицом. Не так сильно, чтобы кончить, но достаточно, чтобы «не терять интереса».

– Ну разреши мне вставить! – Он очень старался, чтобы это прозвучало разумной просьбой. И обращался к Гарольду, а не ко мне. – Засадить ей один раз. Просто чтобы знала. Чтобы помнила, кто тут главный.

Гарольд не ответил, только смерил перекачанного подельника взглядом, который рассказал мне о Гарольде больше, чем я хотела бы знать.

Мэттью улыбался мне.

– Мы посреди Мохаве,[11]– сказал он. – В сотнях миль отовсюду. Давай, кричи.

Он сдернул клейкую ленту с моего рта. Я не закричала и не сказала ни слова, холодно глядя на него.

– Считаешь себя крутой, а? А как насчет того, чтобы получить вот это за щеку? – Он демонстративно потянул себя за член.

Я широко раскрыла рот и клацнула зубами не хуже акулы, демонстрируя, чего он добьется. Мэттью инстинктивно отпрянул и замахнулся.

Нет, – спокойно сказал Гарольд. – Мы не метим мясо. – Он зашагал прочь от машины, бросив Мэттью через плечо: – Застегнись. Веди себя прилично. И отнеси ее на место.

Единственной постройкой в поле зрения была хижина, в которой, наверное, Гарольд и сменил свою одежду на черную мантию. А главной сценой было назначено место за ней, небольшое углубление в песке, похожее на бассейн. Мэттью отнес меня туда, предварительно ткнув шокером в горло, чтобы не возиться с осложнениями. А затем, что странно, разрезал жутковатым ножом клейкую ленту на моих запястьях и лодыжках и, держа шокер на виду, попятился за край бассейна. Я осталась в центре.

Гарольд тоже держался за периметром, между ним и Мэттью оставалось добрых двадцать футов. Учитывая меня, получался треугольник.

– Как видишь, – солнце еще не зашло, и Гарольд в своей черной мантии потел, как свинья, – почва приготовлена.

Ну, попытаюсь описать разнообразные кровавые ошметки Джимми Фитца, которыми были декорированы четыре угла бассейна. Будь это полем для дьявольского бейсбола, голова несчастного идиота Джимми таращилась бы на меня аккурат с основной базы. В мертвых глазах застыло изумление, челюсть отвисла, а в провале рта виднелись лепестки роз. Нежно‑желтого цвета. Лепестки бы мне понравились, но, учитывая обстоятельства, я как‑то слабо воспринимала эстетику.

– Где Стейси? – спросила я.

Гарольд взглянул на часы.

– На данный момент, думаю, она уже вернулась к Паули, – с улыбкой сообщил он.

Я ничего не сказала и, надеюсь, не выдала мимикой своих чувств, потому что он наблюдал и ждал, когда информация усвоится.

– Если тебя это утешит, – совершенно спокойно продолжил Гарольд, – тебе не придется долго мучиться из‑за того, что тебя оставили в дураках. Солнце скоро опустится под землю, и предательство друзей перестанет тебя волновать.

Я бы рассмеялась над его странной вежливостью, если бы не пыталась разобраться, насколько же глубоко я вляпалась. Я не вполне понимала, что задумал Гарольд, но знала, что это мне ни черта не понравится. Но Стейси и Паули в любом случае попали в мой список мести. Они подали меня безумному ублюдку на блюдечке, как десерт, и я пыталась успокоиться или хотя бы отвлечься, представляя, как медленно буду их убивать, если выберусь отсюда живой.

Задняя дверь лачуги распахнулась, и из нее вышла старуха.

С первого взгляда ее можно было принять за мою древнюю родственницу из родной страны. Черная Карга из ирландской сказки неплохо обустроила за эти годы свой домик. Она медленно шла к нам, всем телом налегая на резную клюку с ручкой из высушенного черепа ястреба. Один глаз у старухи был цвета морской волны. Второй был мертв. Кожа у нее на лице была белой. Не бледной, а именно белой. Как страница, с которой вы это читаете. Белой, как крыша мира.

Старуха дошла до границы бассейна и остановилась, сохраняя полуофициальную дистанцию между Гарольдом и Мэттью. Старуха повернулась лицом к Мэттью, и кожистая шея издала такой хруст, словно в ее теле не было ни грамма жидкости.

– Я пришла, как уговорено, – прокаркала она, обращаясь к Гарольду. – Чтобы засвидетельствовать исполнение тобой договора.

Гарольд склонил свою слоновью голову со всей доступной ему элегантностью.

– Жертва принесена, – сказал он. – Нетронутая, без пут и несущая символ.

Господь обдолбанный, да что же это такое? Гребаная масонская ложа? Старая карга повернулась ко мне.

– Приветствую тебя, дитя. Я Планета Трилетиум.

Поверьте, я бы с удовольствием рассмеялась. Но в ее голосе не было ни юмора, ни смущения. Старуха назвала свое истинное имя, и в глубине ее мертвого глаза на секунду возник свет, идущий откуда‑то изнутри, из темных глубин ее черепа.

И, Богом клянусь, песок под моими ногами шевельнулся в ответ.

И вздохнул.

Я чуть не сломалась тогда, почувствовав себя добычей, на боку которой смыкаются челюсти хищника. Видели, как это бывает? В фильмах о природе? В какой‑то миг добыча расслабляется и оседает, просто принимая смерть, позволяя ей случиться. Возможно, в этом даже находят какое‑то утешение.

Но, как говаривала моя святая мамочка, Да Ну На Фиг.

Из этой троицы только у Мэттью было оружие – шокер и нож. Наверное, со стороны я выглядела как идиотка, бросившись именно на него. Но из всех троих он больше всего напоминал новичка, к тому же что мне было терять? Я рванулась на него, быстро, сосредоточенно, яростно. И он, как по заказу, тут же инстинктивно вжарил шокером, не дожидаясь, пока я подберусь поближе. Мне даже уклоняться почти не пришлось. Выражение его лица в момент промаха дорогого стоило, я чуть не притормозила, чтобы полюбоваться. Но я не рискнула терять ускорение и вместо этого пнула его по колену опорной ноги. Мэттью завопил, как девчонка, и начал падать, бешено размахивая ножом, чего я и добивалась. Я поймала его за запястье обеими руками, крутанула, выхватила нож и позволила Мэттью увидеть, что его ждет.

Чисто резануть по глазам не получилось, потому что Гарольд влетел в меня сзади всеми своими килограммами, но вышло все равно неплохо. Нож по рукоять вошел в скулу и, видимо, достаточно отклонился вверх, чтобы задеть что‑то важное в мозгу ублюдка. Мэттью тут же прекратил двигаться.

Гарольд схватил меня раньше, чем я успела восстановить равновесие и выдернуть нож, и сдавил медвежьей хваткой. Мы начали бороться, но я могла только хлопать руками по его мантии и пиджаку под ней. Найти под складками жира его яйца и двинуть по ним коленом мне так и не удалось. Позволив мне побарахтаться несколько секунд, Гарольд ударил меня в висок и отправил в отключку. Он сбросил меня в центр бассейна, где я попыталась прийти в себя.

Пока я поднималась на ноги, Гарольд успел вернуться на прежнее место. Я видела, как он виновато смотрит на Планету Трилетиум, но ее вся это возня разве что слегка позабавила.

Голова гудела, но адреналин вернулся, и я была готова ко второй попытке сбежать от толстого козла. А может, даже всадить зубы в его глотку и вырвать к чертям трахею… Но у пустыни были другие планы.

Песок пошел рябью.

Медленно. Это не было похоже на землетрясение, скорее уж на океан. Океан, из глубин которого нечто стремилось на поверхность.

Планета Трилетиум нетерпеливо вздохнула, из ее древнего горла донеслось змеиное шипение.

Далеко за моей спиной солнце нырнуло за горизонт.

– Ты пришла в назначенное место, – заговорил Гарольд. – В назначенный час.

Мне сложно было сохранять равновесие, пустыня под ногами вздымалась и опадала все быстрее. Гарольду оставалось произнести одну фразу.

– И ты несешь знак избранного.

Я шире расставила ноги, пытаясь не упасть, и взглянула ему в глаза, подсвеченные последними лучами солнца.

– Проверь карманы, сука.

А что, вы решили, что я боролась с толстым пердуном из чисто спортивного интереса?

Рука Гарольда метнулась под мантию, в карман пиджака. Я четко опознала момент, когда он нащупал пакетик с отрезанным пальцем. Ярость и недоверие на его лице сменились куда более приятным выражением.

Я побежала от центра бассейна, оступаясь на взбесившейся земле, а Гарольд – вопя, как ребенок, что меня очень радовало, – рванулся, чтобы меня перехватить и снова всучить мне проклятый пакетик. Но солнце зашло. А правила есть правила, не так ли? Назначенный час и все такое.

Планета Трилетиум открыла рот. Очень широко. И синюшный язык длиной с поливочный шланг выстрелил в сторону Гарольда, обхватил его шею и с легкостью поднял массивную тушу в воздух. А затем с размаху впечатал в опустевший центр бассейна.

Я девушка вежливая, но останавливаться и благодарить ее не стала. Бег, знаете ли, отнимает много сил. И я не думаю, что старушка сделала это ради меня. Я, слава яйцам, была уже не нужна ни ей, ни той хрени, что поднималась наверх из глубин пустыни. Я была им не нужна. У них был Гарольд.

Притормозила я только у «олдсмобиля», по другую сторону хижины. Оборачиваться я не стала. Ни за какие деньги. Потому что мне хватило и звуков.

Я готова была зачищать провода зубами – ну, у меня много разных талантов, – но мне не пришлось этого делать, ключи торчали в замке зажигания. В какой стороне находилось шоссе, я не знала, но до тех пор, пока Планета Трилетиум будет за мной, а не перед моим носом, любое направление сгодится.

Ехала я долго. Далеко за полночь, остановившись перекусить у шоссе 1–10, я обнаружила в отделении для перчаток мобильный телефон.

И всерьез задумалась о том, не позвонить ли Паули.

Но, знаете ли, зачем портить сюрприз?

Date: 2015-10-18; view: 256; Нарушение авторских прав