Роберт Маселло. Майкл узнал о случившемся из записки

Где есть воля…

Майкл узнал о случившемся из записки. Один из его соседей нацарапал на стикере: «4 часа. Звонила твоя мать – твой отец умер. Едь домой». Стикер был прилеплен к двери в его комнату.

Майкл снимал то, что раньше было столовой, и каждый дюйм своей комнаты забил сценариями фильмов, руководствами по написанию сценариев, журналами, посвященными искусству написания сценариев (Майкл чувствовал, что писать он научился, но до шедевров его работам пока далеко). Тут же стоял компьютер, за которым он создавал свои работы, и копировальная машина, на которой он их размножал. Последняя была единственным предметом роскоши, который Майкл себе позволил. Впрочем, подсчитав, сколько денег потребовалось бы на услуги копировальных центров и количество агентов, продюсеров и студий, которым нужно разослать будущие копии, он посчитал покупку фотокопира разумной инвестицией в будущее.

А теперь ему придется тратить деньги на авиабилет. Майкл отложил несколько сотен на следующий семинар Роберта Макки, и как бы ему ни хотелось оставить сбережения в неприкосновенности, выхода у него не было. Стоит попросить мать или, что еще хуже, старшего брата купить ему билет, и они сразу поймут, что его рассказы об успехах в Голливуде далеки от правды. Что сделало бы и без того мрачную ситуацию вовсе отвратительной.

Дверь в его комнату с треском распахнулась – не стоило ожидать надежности от двери в столовую, – и в проеме нарисовалась голова Кевина.

– Нашел мою записку?

– Да.

– Ну, это… мужик, мне правда жаль.

– Спасибо. – Майкл надеялся, что Кевин сразу же уйдет, но голова продолжала маячить в проеме.

– Такты, это… возвращаешься в Чикаго?

– Судя по всему.

– А то у меня друганы решили наведаться в город, – продолжал Кевин. – Ты ж не против, чтобы они у тебя пока пожили?

Майкл знал, что, даже если он откажется, Кевин сделает по‑своему.

– О’кей, при условии, что они не будут трогать мой комп и копировальный аппарат.

– Клево! – Кевин хлопнул ладонью по двери и убрался.

На следующее утро Майкл сел на самолет в аэропорту Бербанк. К счастью, соседнее место осталось незанятым, и он смог просто смотреть в иллюминатор и размышлять о том, что ждет его впереди. Будущее было безрадостным. Его старший брат, Ричард, станет помыкать окружающими, мать будет безутешной и потерянной. Разговаривая с ней по телефону, Майкл не мог избавиться от ощущения, что она где‑то невероятно далеко от него. Он размышлял над тем, как организовать похороны и сколько времени это займет. Он вырос в Чикаго, и все же этот город всегда его пугал.

Как и отец.

Старик был крупной фигурой во всех смыслах этого слова: огромный, громогласный, с большими ладонями и привычкой всех, даже заклятых врагов, встречать радостным «Как дела, приятель?» Он хлопал людей по плечам, пожимал им руку обеими лапищами и улыбался так, словно никак не мог насмотреться на собеседника. Но Майкл знал цену этой показухи – отец просто окучивал их, заключал нужные сделки, после чего ему становилось искренне наплевать, жив его клиент или нет. Его сердце было твердым, как импортный камень – мрамор, гранит, известняк, сланец, – которым он торговал, и таким же непробиваемым; Рэндольф Джей Маунтджой всегда получал то, что хотел.

Их дом он тоже построил по своему вкусу. Майклу этот дом всегда напоминал склеп – мрачный, пустой, давящий, сложенный из тесаного камня стольких видов, что другим домам в округе Вашингтон впору было удавиться от зависти.

Такси остановилось у массивных колонн, украшенных фигурами лежащих львов. Майкл вдохнул, медленно выпустил воздух и только потом нажал на кнопку. Из интеркома раздался голос брата. Майкл назвался, и ворота открылись.

Брат ждал его у открытой двери на верхней площадке каменного крыльца.

– Мама сказала, что до вечера тебя можно не ждать, – произнес он.

– Я вылетел первым же рейсом.

Оба не знали, стоит ли обменяться рукопожатиями, обняться или как прежде держаться на расстоянии и игнорировать друг друга. Ричард был на два года старше и представлял собой все то, чем Майкл не являлся. Он был высоким, сильным, звездой спорта, президентом веселого студенческого братства и много лет являлся правой рукой отца в бизнесе. Компания называлась «Маунтджой и сыновья: камень и строительные материалы», но Майкл лишь изредка подрабатывал там летом, и даже тогда это не доставляло ему радости. Камни были тяжелыми и твердыми, Майклу постоянно не везло. Ободранные голени, невыполненные указания, та ошибка, когда он начал защищать подрядчика – отец постоянно напоминал ему об этом.

– Мама спит, – сказал Ричард. – Я дал ей валиум.

В приемной было все так же мрачно, холодно и неуютно, новыми были лишь цветы и венки.

– Она была немного не в себе, когда я позвонил, – сказал Майкл. – По ее словам, у него был инфаркт?

– Обширный, – ответил Ричард. – Сердце раскололось, словно перерубленное топором.

Жуткой неожиданностью это не стало – в прошлом году у отца уже было два коронарных приступа, и Майкл знал, что третий может случиться в любое время.

– Ты был с ним?

– Я работал с клиентом. А когда доехал до больницы, они уже сделали все, что могли.

«Ну что ж, – подумал Майкл, – по крайней мере он ушел так, как сам того хотел. Черт, ну и клише. На этой неделе они меня просто преследуют». И он решил вести заметки – если за несколько дней здесь ему удастся придумать что‑то оригинальное, можно будет использовать это как материал для сценария.

– Сисси уже тут?

– Она приедет из Милуоки после работы.

Сисси – или Синди, как она требовала, чтобы ее называли, – была младше Майкла и работала стоматологом‑гигиенистом у женатого мужчины, с которым (все это знали) спала уже много лет. Ее любовник был похож на отца – такой же большой и шумный сукин сын, и Майклу сложно было поверить в случайность этого сходства.

– Можешь занять свою старую комнату, – сказал Ричард, и Майкл кивнул, волоча к винтовой лестнице свой рюкзак.

– Насчет организации похорон я просвещу тебя позже! – крикнул ему в спину Ричард. – Сейчас мне нужно возвращаться в офис.

– О’кей, увидимся. Спасибо, что занимаешься этим.

Ричард всегда все брал на себя, даже когда Майклу этого не хотелось.

– Без проблем, приятель. Кто же еще с этим справится?

Майкл не мог не заметить – первая строчка его будущего сценария, – что брат инстинктивно использовал любимое словечко отца «приятель». Как давно он подцепил эту привычку?

Поднявшись, Майкл шагнул к двери своей старой комнаты, окна которой выходили на зеленый боковой двор. Это было его убежище, и мама сохранила комнату как святыню: все вещи были именно там, где он их оставил. Плакаты Оберлинского колледжа все так же оккупировали стены, кубки и награды за театральную деятельность сияли под стеклом на полках, а в шкафу все еще висела старая одежда. Майкл отодвинул вешалки, освобождая место для костюма, сунул остальные вещи на верхнюю полку и присел на край кровати у широкого окна. За окном царил обычный для Чикаго мрачный холодный день, голые ветви деревьев впивались в серое небо. Майкл чувствовал себя так, словно ему снова тринадцать.

Он задремал и очнулся от тихого стука в дверь и голоса матери. Она вошла, и Майкл заметил, что с прошлого лета мама, казалось, постарела лет на десять. Бледное лицо осунулось, голубые глаза потускнели, а волосы – обычно подстриженные и уложенные в изысканную прическу – были в беспорядке. Даже шелковая пижама была странно мятой.

– Нужно было сказать мне, что ты приехал.

Мама опустилась на край кровати и коснулась его щеки сухой холодной ладонью. Это напомнило Майклу о тех днях, когда она проверяла его температуру в детстве и иногда позволяла остаться дома даже тогда, когда он притворялся больным и просто не хотел идти в школу. Он знал: мама видит его притворство, но это была их тайна – двух чувствительных душ, запертых в холодной каменной коробке и тянущихся друг к другу с теплотой и пониманием.

Майкл сел и обнял ее – поразившись тому, какими хрупкими кажутся ее кости, – и несколько минут они говорили о его работе в Голливуде. Майкл рассказал, что его агента просто завалили интересными предложениями. И только потом они вернулись к более насущной и мрачной теме.

– Всеми приготовлениями занимается Ричард. Не знаю, что бы я без него делала. Служба состоится завтра в полдень, в похоронном бюро Ковингтона.

Дорогое местечко, подумал Майкл, туда обращались все богатые семьи.

– Погребение в Лэйквью‑парк, в семейном склепе.

А вот это новость.

– В семейном склепе?

Мама вытащила из кармана скомканную тряпочку и высморкалась.

– Да. Твой отец строил его последние полгода и только недавно закончил. Конечно, никто не знал, что склеп понадобится нам так рано. Ричард не говорил тебе об этом?

– Ни слова.

– Что ж, завтра увидишь сам. Склеп построен на самой высокой точке кладбища и окружен деревьями. Оттуда открывается вид на озеро.

Семейный склеп? Майкл с трудом сдержал дрожь. Похоже, он влип в один из рассказов Эдгара Аллана По. (Еще одна строчка в копилку будущего сценария, Майкл постарался ее запомнить.) Впрочем, неудивительно, ведь для надгробий и склепов отец поставил больше камней, чем кто‑либо другой на Среднем Западе.

На ужин они заказали еду в итальянском ресторане, который любил отец. Никому не хотелось готовить, а Ричарду не хотелось и есть. Сисси, верная себе, «следила за фигурой». Она унаследовала от матери тонкие черты лица, но массивным сложением и склонностью к полноте пошла в отца. За эти годы она сменила множество работ, иногда сидела на пособии, дважды официально заявляла о банкротстве. А вот последний любовник, видимо, пришелся ко двору: Сисси остепенилась и изо всех сил старалась не замечать маленьких неувязок в их отношениях.

– Я рассказываю друзьям на работе, что мой брат пишет сценарии к фильмам, и все интересуются, как они называются, – сказала она, кончиком ножа счищая панировку с куриной котлеты. – Что‑нибудь уже сняли? Что мне им порекомендовать?

– Снимут следующей зимой, – соврал Майкл. – Съемки фильма – довольно трудоемкое занятие, знаешь ли.

– А как ты зарабатываешь в промежутках между фильмами?

На ум немедленно пришло слово – «Старбакс»: Майкл работал там в первую смену шесть дней в неделю.

– Дело в том, что в кино часто приходится переписывать сценарий по нескольку раз или править чужие, но при этом твою фамилию не указывают в титрах.

На Ричарда можно было и не смотреть: сидя во главе стола, где раньше восседал отец, тот явно скорчил скептическую гримасу.

– Ты смотрела «Отпуск в аду»?

– Еще нет, но видела рекламу. Так это над ним ты работаешь? – с жадным любопытством спросила Сисси.

Майкл величаво склонил голову; пока он не заявит вслух, что писал сценарий для фильма, его не смогут обвинить во лжи. К тому же он знал настоящего сценариста, этот парень всегда заказывал эспрессо макиато и сдобу с патокой.

После обеда Ричард удалился в кабинет отца – что‑то он не спешил домой, в прилизанный кампус на Лэйк‑Шор‑драйв, – а Майкл остался с мамой и Сисси в «большой гостиной». Сам Майкл называл эту комнату «большой негостеприимной». Помещение было и вправду большим, но каким‑то бездушным, неуютным. Над огромным газовым камином из цельного камня висел семейный фотопортрет. Отец, естественно, занимал почетное центральное место. На нем был темный костюм и яркий красный галстук со знаком масонской ложи, к которой отец принадлежал. «А что, кто‑то когда‑то видел каменщика, который не был бы масоном? – не раз говорил он. – Да полная ерунда, приятель». Все остальные на фотографии казались его бледной тенью. Майкл был в левом нижнем углу и часто замечал, что только его лицо не выказывало ни подобострастия, ни пренебрежения. В зависимости от настроения, он объяснял это либо самодостаточностью, либо непомерной печалью.

Мать продолжала смотреть на него с горечью и сжимала его руку так, словно пыталась выжать из губки последние капли воды. Сисси болтала о чудесах Милуоки и о том, что она называла «отвязной пятницей»: «Я весь четверг ничего не ем, чтобы позволить себе потом вовсю оттянуться», – и периодически намекала на то, как сложно жить на одну зарплату. Майкл знал, что отец все эти годы содержал ее, и втайне гордился, что сам не просил о подачках.

Хотя не просил он из страха перед отказом.

Вернувшись в спальню, Майкл принял «Золофт» от депрессии, амбиен от бессонницы и надел наушники – он любил засыпать под пение Люсинды Вильямс или Трэйси Чэпмена, – но сегодня привычные средства не сработали. Слишком многое произошло слишком быстро, да и общее напряжение, которое вызывал у Майкла отчий дом, плохо сочеталось с мыслями о смерти отца. Разве он не должен был горевать? Или хотя бы грустить? Майкл чувствовал лишь отупение, приправленное странным ощущением в животе, словно он съел накануне нечто не совсем свежее.

Вот мама, как и следовало ожидать, провалилась в депрессию. Что же до Ричарда и Сисси, то они притворялись. Ричард, конечно, может выделываться – сидеть в кабинете отца, хвастаться личным секретарем, хвататься за руль отцовского любимого «бентли», – но ему теперь придется заниматься и бизнесом, в котором он совершенно ничего не смыслил. В детстве Ричард был вежлив с Майклом только в одном случае – когда ему требовалась помощь в выполнении домашнего задания. Майкл, хоть и был на два года младше, разбирался в алгебре и геометрии лучше брата и часто решал за него задачи, чтобы купить такой ценой немного спокойствия.

Сисси же искренне горевала только о потере ежемесячных субсидий от папочки. С матерью она ладила, но все же была папиной дочкой. И подлизой. Майкл подумал о том, что сказал бы отец, если бы увидел, как Сисси сегодня поглощала пирожные и трепалась о том, что урезает себе норму калорий, отказываясь от хлеба и пасты, – и это когда тело отца еще не зарыли!

Точнее, не поместили в склеп.

После полуночи Майкл принял еще полтаблетки снотворного и услышал голоса в коридоре. Он прижался ухом к двери.

Мама тихо плакала, а Ричард говорил:

– Либо сработает, либо нет. Вреда от этого не будет.

– Но это так… – Она замолчала.

– Это для общего же блага, – тихо произнес Ричард. – Подумай об общем благе.

О чем это они? О том, что вся отцовская компания достанется Ричарду? Который не в состоянии посчитать десять процентов от суммы чаевых в ресторане?

Открылась дверь маминой спальни, и Ричард добавил:

– Тебе нужно как следует выспаться. Завтра будет тяжелый день.

Дверь закрылась, и Майкл затаил дыхание; он слышал, что брат подошел к двери в его комнату и остановился. Майкл видел тень в полосе света под дверью, слышал, как брат вздыхает, словно перед решительным шагом. Он собирается постучать? Майкл замер, когда дверная ручка едва заметно дернулась. По детской привычке Майкл всегда запирал дверь на ночь и сейчас был очень рад этому. Ручка бесшумно повернулась почти до упора, затем вернулась в нормальное положение. Майкл снова услышал вздох – печали? раздражения? усталости? – и шаги удалились по коридору в сторону комнаты для гостей. Майкл выдохнул и рухнул на кровать.

На следующее утро он проспал – сказалось действие амбиена, – и к тому времени, как набросал заметки для сценария и спустился вниз, все уже закрутилось. В гостиной он увидел пустые стаканы и остатки закусок – семейный совет прошел без него. Мать была в кухне. Она уже надела черный жакет и длинную темную юбку и теперь командовала несколькими испанками: что им следует поправить, что должно быть готово к приходу костей с кладбища, что поставить на буфетный стол в столовой. Сисси и Ричард перебирали бумаги в отцовском кабинете. Да что происходит? Сестра тоже решила заняться бизнесом? Майкл недоумевал.

– Все еще живешь по голливудскому времени? – приветствовал его Ричард, когда Майкл появился в дверях. Стопку бумаг он тут же сбросил в ящик стола и закрыл его.

– В кухне остались пирожки, – сказала Сисси. – И кофе.

– Но поторопись. – Ричард посмотрел на дедушкины часы, стоявшие в углу кабинета. – Нам скоро выезжать.

Майкл уже надел свой темный костюм – легкая хлопковая ткань отлично подходила для Калифорнии, но никак не для Чикаго – и позавтракал у себя в комнате, чтобы никому не мешать. На лице матери цвел нездоровый румянец, который она безуспешно пыталась скрыть с помощью макияжа. И столь же безуспешно пыталась не встречаться с ним глазами. Еще одна строчка в сценарий.

Ричард позвал брата из холла. Майкл закрыл блокнот, натянул старую парку, которая так и висела в шкафу, и спустился вниз. Старомодный черный «бентли», гордость отца и самое ценное его приобретение, поблескивал у входа. Мать уже устроилась на переднем сиденье, Майкл забрался назад и сел рядом с Сисси. Ричард с довольным хрюканьем влез за руль, и Майкл уставился ему в затылок. Прекрасно подстриженные темные волосы, бархатный воротник пальто идеально расправлен на широких плечах. Но все равно вид был отвратительный. Майкл не привык видеть за рулем кого‑либо, кроме отца. Даже в загородном клубе отец не позволял обслуге парковать «бентли» вместо него, всегда заводил автомобиль на парковку сам, на лично зарезервированное место.

Служба оказалась предсказуемо формальной и многолюдной, учитывая характер и достижения такого человека, как Рэндольф Маунтджой, но людей было все же меньше, чем ожидал Майкл. Сестра отца, тетя Хелен, позвонила и сказала, что не успеет приехать из Сиэтла. Эпитафии были короткие и пафосные и напоминали скорее биографические очерки, чем слова прощания с дорогим человеком. Не раз и не два вспоминали любимую присказку отца: «Как дела, приятель?», но ни у кого, кроме матери, эта присказка не вызвала слез.

Процессия отправилась на кладбище Лэйквью по длинной извилистой дороге, которой Майкл не раз шагал, чтобы оценить установку надгробия, заказанного у отца, или поговорить с могильщиком. Майкл не видел склепа, пока не вышел из автомобиля. Но с первого взгляда понял, который из новых склепов строил его отец. Это было грандиозное беломраморное сооружение, выполненное в классическом стиле, с круглыми колоннами у двери и крылатыми ангелами по углам крыши. Майкл не припоминал возвышений на кладбище, значит, отец заплатил кучу денег за искусственную насыпь, с которой откроется чудесный вид на холодные серые воды озера Мичиган.

Лакированный гроб сняли с катафалка, и в сопровождении немногочисленных близких друзей семьи Ричард открыл перед ним дверь склепа. Тяжелая, словно отлитая из темного стекла, украшенная ажурной кованой решеткой из темного металла – Майклу показалось, что он узнает на ней орнамент с любимого отцовского галстука. Последовала небольшая заминка – носильщики неуклюже перестраивались в попытке пронести слишком широкий гроб в узкую дверь. Майкл слышал, как Ричард командует ими: «Сюда, под круглое окно, осторожнее», гулкие шаги по каменному полу, звук, с которым тяжелый гроб скользнул на мраморную полку. Затем носильщики вышли, а Майкл, стоя на утрамбованной земле склона рядом с матерью и сестрой, заметил одну странность. Вблизи становилось ясно, что фигуры по углам склепа вовсе не были ангелами: это были совы со сложенными крыльями и загнутыми клювами. Мгновение спустя из склепа вышел брат, закрыл дверь и запер ее кованым ключом – большим и черным, таким, наверное, запирались ворота Бедлама. Еще одна пометка.

Но Майкла задело то, что брат не предложил ни ему, ни кому‑либо еще проститься с телом отца в склепе – он почему‑то хотел заглянуть внутрь.

– Как интерьер? – спросил Майкл в надежде, что брат исправит свою оплошность.

– Тебе там не на что смотреть, – ответил Ричард. – Но работа сделана на высшем уровне. Отец не позволил бы иного.

Поддерживая маму под локоть, Ричард провел их вниз к автомобилю. Очень скоро должен был начаться прощальный прием.

С большинством приглашенных Майкл был едва знаком. Он редко возвращался домой из колледжа. Пару раз его спросили: «Как дела в Голливуде?», и Майклу пришлось отделываться вежливыми репликами о скромных успехах. Слава богу, они не знали, насколько скромными на самом деле были его успехи. Чуть меньше часа спустя он смог незаметно выскользнуть из комнаты и подняться к себе, чтобы записать вкратце события этого дня.

Но прислонившись спиной к изголовью и черкая в блокноте удачные реплики, Майкл не мог избавиться от неприятных воспоминаний – приглушенный разговор на лестнице, брат, прячущий от него бумаги и загораживающий вход в склеп… За эти годы Майкл отвык от издевок Ричарда и забыл о том, насколько он чужой в своей семье. Даже мать, его единственный союзник, теперь была подавлена потерей мужа и ничем не могла помочь. Только сильная воля отца сохраняла семью, удерживала каждого на нужном месте. Отец был Солнцем, притягивавшим их, как планеты, а теперь Солнце погасло, и все ищут того, кто сможет поддерживать новый порядок.

Майкл сделал еще несколько пометок и спустился вниз перекусить. Он обрадовался уходу гостей и решил лечь пораньше, раз уж вчера выспаться не удалось. Но что‑то мешало ему успокоиться. Майкл посмотрел телевизор, принял горячий душ, но вместо того чтобы лечь в кровать, с удивлением понял, что решительно одевается, чтобы спуститься вниз. Он был задет за живое, да что там, он был зол. То, что много лет росло в нем, готово было вырваться наружу. Майкл отказывался безропотно нести на себе клеймо «урода в семье» и не хотел быть аутсайдером, которым привык притворяться. Он злился. Майкл вовсе не был безответным, просто не решался настаивать на своем. Но теперь он готов это сделать. («Протагонист вашего сценария должен ДЕЙСТВОВАТЬ, – вспомнилась ему фраза из какой‑то записи, – а не подчиняться действиям».)

Именно это Майкл и собирался делать. Действовать. Ричард наконец вернулся к себе, мать наверняка накачалась валиумом. Сисси не выйдет из своей комнаты – Майкл слышал, что она смотрит шоу «Шеф‑повар» по телевизору.

Ящик стола в отцовском кабинете оказался открытым. Майкл вынул бумаги, которые просматривал Ричард, и поначалу не поверил своим глазам. Логотип и заголовки бланков изменились, но лишь при ближайшем рассмотрении стало ясно, что компания теперь называется «Маунтджой: камни и строительные материалы». Никакого «и сыновья». И уж определенно не «и брат».

Так вот о чем они шептались вчера на лестнице? Из‑за этого плакала мама – окончательно предав своего младшего сына?

Майкл начал заталкивать бумаги обратно, но опомнился и аккуратно сложил их. Не стоило оставлять доказательств. Именно тогда Майкл заметил черный железный ключ, которым Ричард запирал дверь склепа.

Взвесив ключ на ладони, Майкл ощутил, как растет его решимость. Возможно, пришло время самому о себе позаботиться. Он только что узнал, что за планы были у брата относительно семейного бизнеса, а теперь, черт возьми, выяснит, что такого важного Ричард прятал от него в склепе.

Но даже сейчас Майклу не хватило духу взять отцовский «бентли». И было ясно, что попытка найти ключи от машины матери выдаст его с головой еще раньше, чем скрип открывающихся ворот. Майкл надел парку, сунул в карман фонарик и вывел из гаража свой старый велосипед. Заднее колесо спустило, но выдержит – кладбище было всего в паре миль от дома.

Чего он не ожидал, так это снегопада, который начался через пару кварталов. Поначалу лишь редкие пушистые снежинки падали Майклу на руки и прилипали к стеклам очков. Он натянул капюшон и постарался ехать быстрее, но ему сложно было разогнаться против ветра на скользкой мостовой. Заднее колесо только добавляло проблем.

До кладбища Майкл добрался весь залепленный мокрым снегом. Прислонив велосипед к воротам, он набрал код, который помнил по летним подработкам, и проскользнул внутрь.

Луч фонарика мог привлечь внимание ночного сторожа, так что пришлось медленно пробираться в темноте среди могил и надгробий. Земля была покрыта ровным слоем снега, и Майкл, взглянув на свои следы, вспомнил Клода Рейнса, «Человека‑Невидимку». Сравнение стоило того, чтобы записать его в блокноте. Свежий снег хрустел под ногами, когда Майкл выбрался на извилистую тропинку, ведущую к самой высокой точке Лэйк‑вью – холму, на котором построили склеп.

Благодаря снегу белый склеп на холме выглядел словно сахарная фигурка на свадебном торте. Даже черная решетка была запорошена снегом, и Майклу пришлось стряхивать его с замка, чтобы вставить ключ. Попытка повернуть ключ вправо ничего не дала, поворот влево отозвался стоном отошедшего в сторону засова. Та же процедура с правой створкой, и Майкл смог открыть тяжелые двери. Только внутри, закрыв их снова (створки сомкнулись с довольным шипением, как воздушный шлюз), Майкл решился включить фонарик.

Белый мрамор, пустота и стерильность, как он и ожидал. Вдоль обеих стен тянулось несколько пустых полок – глубоких и темных ниш, – а высоко на дальней стене виднелось круглое окошко, выходящее на озеро. Ну и кто будет в него смотреть? Майкл внезапно содрогнулся.

Он похлопал себя по бокам, стряхивая снег и пытаясь согреться. Снова вздрогнул. И рассмеялся. Только сейчас Майкл понял, насколько странной и жуткой была его миссия. Если бы не злость и не вызванная ею решимость, он сообразил бы это куда раньше.

И понял, что его пугает вид отцовского гроба, установленного на почетном месте – на отдельной полке прямо под окном. Майкл посветил на него фонариком и вдруг заметил, что гроб накрыт пурпурной тканью с золотой бахромой. В центре серебряной нитью были вышиты какие‑то слова. Майкл подошел. Латынь, которая так ему и не далась. «Velle est posse». Ага. Братец, положивший сюда эту тряпку, наверняка знает перевод. Но спрашивать его об этом как минимум глупо.

Майкл посветил фонариком на стены и увидел, что они тоже покрыты письменами на других языках. Похоже, иврит, арабская вязь и даже какие‑то иероглифы. Птицы в профиль, корабли под черными парусами. Тайный шифр масонов?

Откуда‑то донесся тихий шорох, и Майкл зашарил лучом по полу. В недавно опечатанное и так талантливо построенное здание не могли пробраться ни мышь, ни белка, ни даже жук. Отец при строительстве всегда придерживался строгих правил и неизменно получал в результате то, что хотел. Никто никогда не оспаривал его приказов, по крайней мере, никому это не удавалось. Майкл видел однажды, как по требованию отца снесли и переделали целое фойе, и это только потому, что цокольная балка оказалась на четверть дюйма короче и одна из плит ложилась неидеально.

Шорох раздался снова, и на этот раз Майкл посветил на алую ткань. Может, она шелестела от сквозняка? Маловероятно, склеп казался герметичным и в такую ночь невероятно холодным. Майкл слышал, как ветер с озера завывает у стен склепа, словно стая голодных волков, отчаянно пытающихся пробраться внутрь. Крупные хлопья мокрого снега залепили круглое окошко над гробом и падали на стекло двери.

Майкл стоял и думал, какого черта он тут делает. Что он надеялся найти? И почему не мог сразу, войдя сюда, посчитать миссию выполненной и убраться восвояси?

Кисточка на краю покрывала почти незаметно шевельнулась. Наверное, это он вздрогнул и потревожил воздух. Майкл застыл, выдыхая облака пара, и несколько кистей снова дернулись. А затем, он мог бы поклясться, он услышал что‑то вроде голоса, пробивающегося сквозь вой ветра. По спине Майкла пробежала ледяная дрожь – еще одно клише, которому никогда не попасть в сценарий, и в то же время чистая правда. Майкл нагнулся над гробом и снова услышал звук. Словно вздох.

Он инстинктивно отпрянул, едва не выпустив фонарик из рук. Неужели… Неужели он правда услышал… нечто подобное? Нет.

Это невозможно. Разве что в рассказе Эдгара По, но это не рассказ, это жизнь, и погребения заживо просто не могло быть, потому что труп забальзамировали.

Майкл коснулся ткани кончиками пальцев – чистый шелк – и сдернул покрывало с гроба, словно занавес перед началом пьесы.

На крыше склепа заухала сова. Одна, нет, две или три совы. Настоящий хор.

Полированное красное дерево блестело и отражало свет фонарика. Майкл разрывался от противоречивых желаний – со всех ног помчаться к двери и прижаться ухом к гладкой крышке.

Разум лихорадочно искал объяснение. И нашел: тело разлагалось. Разве он не читал в свое время, какая жуть происходит с трупом после погребения? Тело раздувается от газов, волосы и ногти продолжают расти, жидкости – настоящие и искусственные – сочатся из пор и отверстий. В шоу «Шесть футов под землей» всегда показывали муть вроде этого. И то, что он слышит – если ему не кажется, – наверняка просто звуки разложения.

«Подними».

Слово звенело в мозгу, будто колокол.

Выдох замерз в глотке.

Но это слово не было произнесено вслух, его словно передали прямо в сознание.

Майкл ждал… но звук не повторялся.

И, что самое удивительное, Майкл узнал голос отца, его властный, надменный тон, который тот использовал при жизни.

И Майкл, словно ничего не изменилось, ощутил прежнюю готовность без раздумий выполнить приказ.

Но что поднять? Крышку гроба? Что еще это могло означать?

Но ведь это безумие. Кто стал бы это делать?

Зачем ему это делать?

«Подними».

На этот раз голос был нетерпеливым. Требовательным.

И это определенно был голос отца. Тот же голос, который отчитывал Майкла за желание вступить в школьный театр вместо футбольной команды – «Театр, Господи прости. А почему бы тебе сразу не нарядиться в юбку?» – или за попытку поступить в художественный колледж Оберлина вместо настоящего колледжа вроде Нотр‑Дам.

Майкл сразу терял решимость. И раз уж его отец там, разве ему не следует сделать, что просят? Господи, да как он может отказать отцу? Особенно в таком простом деле. Приподнять крышку гроба.

Что может быть безобиднее?

Совы ухали снова и снова, словно торопя его. Ветер стучался в стеклянные двери.

«Подними!»

И Майкл опять, как и на протяжении всей своей жизни, ощутил неспособность сопротивляться этому голосу. Руки, заледеневшие так, что он почти не чувствовал пальцев, потянулись к крышке гроба…

На следующее утро, в 5:30, Ричард доехал от общежития на Лэйк‑Шор‑драйв до отцовского дома. Никто еще не проснулся, но он быстро дошел до комнаты Майкла, постучал, выждал несколько секунд и толкнул дверь.

Майкла не было, и кровать – к радости Ричарда – выглядела нетронутой.

В кабинете он нашел бумаги с новым логотипом компании именно там, где вчера намеренно их оставил, а ключ от склепа, как он и надеялся, исчез.

Шагая в кухню за кофе, Ричард не удержался и начал насвистывать.

Когда мама и Сисси проснулись, он усадил их в «бентли» и погнал, насколько позволяли пустые утренние улицы, в сторону кладбища Лэйквью. Главные ворота были приоткрыты, извилистая дорожка до склепа семьи Маунтджой была засыпана снегом. День был ясным, но пронзительно холодным, и, кроме служебного грузовика, поблизости не было ни машин, ни людей. Мать сидела рядом с выражением растущей тревоги на лице, сзади Сисси поглощала батончик из овсяных хлопьев, но ее отражение в зеркале заднего вида было неподвижным.

На вершине холма Ричард остановился и поставил «бентли» на ручной тормоз: на земле уже образовалась ледяная корка.

– Хотите подождать в машине? – спросил он.

Мать кивнула, прижимая к носу платок. Сисси ответила:

– Да, посмотри сам. Скажешь, как все прошло.

Ричард в любом случае собирался проверить все сам. Без свидетелей, без помех, без неожиданных реакций. Он вышел и зашагал по хрустящему насту в сторону склепа. Если Майкл и наследил здесь ночью, снег все скрыл.

У двери Ричард остановился, перевел дыхание и, сунув руку в карман за дубликатом ключа, крутанул ручку. Она повернулась.

Открывая дверь, Ричард не знал, что предстанет его взору, но уж точно не ожидал увидеть Майкла, лежащего на гробу и укутавшего ноги в алую ткань.

– Сюда явно стоит добавить систему отопления, – сказал Майкл.

Ричард застыл как громом пораженный. Найди он брата скончавшимся от холода, он бы не удивился. Найди Ричард Майкла, забившегося в угол и лепечущего от страха, он счел бы случившееся в порядке вещей. Но это…

Хотя определенный подъем духа Ричард все равно ощутил.

Майкл сбросил ноги с крышки, позволив ткани соскользнуть на пол вышивкой вверх. Когда Ричард спросил отца о том, что значат эти слова, тот ответил: «Это латынь. „Где есть воля, будет и путь“. Это станет новым девизом компании».

Ричард был не против, хотя и не понимал, как эта фраза связана с продажей импортного камня.

– Ты привез остальных? – спросил Майкл, наступая на ткань.

– Они в машине.

– Так чего же мы ждем?

Надежда Ричарда все крепла, хотя на всякий случай он приготовился изобразить шок и осуждение. На тот случай, если он ошибся.

– Но что ты тут делал?! – воскликнул он, и ледяной взгляд Майкла был лучшим ответом на его вопрос.

Он не ошибся. Все сработало.

– Нам и вправду нужно это маленькое представление? – Майкл перешагнул порог с уверенностью, которая была ему не свойственна.

Снаружи, на свежем воздухе, Майклу пришлось закрыть глаза на пару секунд, чтобы привыкнуть к яркому солнцу и снегу. И чтобы внутренне собраться. Если уж он решил это продолжать, нужно вспомнить все, что он когда‑либо читал о персонаже, игре и интонации. И скрывать свои истинные чувства, скрывать возмущение и злость, приправленные осознанием того, что все предали его… скрывать то, что клокочет внутри.

Чем ближе к машине он подходил – с Ричардом в хвосте в качестве почетного караула, – тем сложнее ему становилось. У Сисси отвисла челюсть. «То ли еще будет, когда я скажу, что ежемесячный ручеек денег пересох», – подумал Майкл. Взгляд матери был внимательным как никогда – она подмечала все, от выражения его лица до ширины шага.

«Что ж, покажем ей то, что она хочет», – подумал Майкл.

Когда Ричард направился к водительскому месту, Майкл сказал:

– Куда это ты собрался?

Ричард смущенно застыл на середине шага.

Майкл протянул руку ладонью вверх, ожидая, пока брат додумается вложить в нее ключи.

Ричард послушно устроился сзади, рядом с Сисси, а Майкл сел за руль рядом с матерью. Она робко коснулась его руки, и как бы он ни кипел внутри – «Общее благо? Вы хотели пожертвовать мной ради общего блага?» – не отдернул руку.

– Это было… трудно? – спросила она.

– А ты как думаешь? – сказал Майкл пренебрежительным отцовским тоном.

И эта безапелляционность странным образом успокоила мать.

Да, ему ко многому нужно будет привыкнуть… Но раз уж он смог ответить «нет» на последнее требование отца, раз ему хватило сил сидеть на крышке гроба, пока голос в нем окончательно не стихнет, не умрет, то что ему после этого остальные трудности?

Date: 2015-10-18; view: 314; Нарушение авторских прав